Текст книги "Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)"

Неудивительно, что крушение старых колониальных систем в первую очередь произошло в Азии. Сирия и Ливан (ранее принадлежавшие Франции) обрели независимость в 1945 году, Индия и Пакистан – в 1947‐м, Бирма, Цейлон (Шри-Ланка), Палестина (Израиль) и голландская Ост-Индия (Индонезия) – в 1948‐м. В 1946 году США формально присвоили Филиппинам, оккупированным ими с 1898 года, статус независимого государства. Японская империя рухнула в 1945 году. Исламская Северная Африка тоже трещала по швам, однако все еще держалась. В большей части Тропической Африки и на островах Карибского моря и Тихого океана все еще было относительно спокойно. Только в некоторых частях Юго-Восточной Азии политическая деколонизация встретила серьезное сопротивление, особенно во Французском Индокитае (теперешние Вьетнам, Камбоджа и Лаос), где после освобождения под руководством благородного Хо Ши Мина силы коммунистического сопротивления провозгласили независимость. Франция при поддержке Великобритании и позднее США вела отчаянные арьергардные сражения, чтобы удержать свое влияние в стране и противостоять побеждающей революции. Но она потерпела поражение и вынуждена была вывести свои войска в 1954 году, однако США препятствовали объединению страны и поддерживали марионеточный режим в южной части разделенного надвое Вьетнама. После того как и этот режим оказался на грани свержения, США в течение десяти лет вели войну во Вьетнаме, пока наконец не были разгромлены и вынуждены уйти оттуда в 1975 году, сбросив на несчастную страну больше бомб, чем было сброшено за всю мировую войну.

Сопротивление в остальных частях Юго-Восточной Азии было более разрозненным. Голландцы (которые оказались гораздо способнее британцев в деколонизации своей Индийской империи без разделения ее на части) были слишком слабы, чтобы обеспечить необходимое военное присутствие на огромном Индонезийском архипелаге, большинство из островов которого было бы не прочь сохранить их в качестве противовеса засилью яванцев, численность которых составляла уже 55 миллионов. Они отказались от своих планов, когда поняли, что США не считают Индонезию важным фронтом борьбы против мирового коммунизма, в отличие от Вьетнама. Далекие от коммунистических идей новые индонезийские националисты в 1948 году довольно легко подавили восстание, возглавляемое местной коммунистической партией. В результате США решили, что голландские военные силы лучше пригодятся в Европе против предполагаемой советской угрозы, чем для сохранения их колониальных владений. Таким образом, голландцы ушли, сохранив только один форпост колониализма – западную часть огромного меланезийского острова Новая Гвинея, которая в 1960‐е годы также перешла к Индонезии. В Малайе Великобритания оказалась между двух огней: с одной стороны имелись традиционные султаны, прекрасно обходившиеся без империи, а с другой – две различные, но с одинаковым подозрением относившиеся друг к другу группы населения: малайцы и китайцы, каждая из которых была по‐своему радикальна. Китайцы находились под влиянием коммунистической партии, которая имела здесь большой вес как единственная сила, оказывавшая сопротивление Японии. После начала “холодной войны” участие коммунистов, за исключением китайцев, в составе правительства бывшей колонии было исключено, однако после 1948 года Великобритании понадобилось 12 лет, 50 тысяч солдат, 60 тысяч полицейских и 200 тысяч местных дружинников, чтобы сдерживать вооруженное сопротивление, в котором преимущественно участвовали китайцы. Возникает закономерный вопрос: стала бы Великобритания платить такую цену, если бы малайское олово и каучук не были столь надежными источниками получения долларов, обеспечивая стабильность фунта? Как бы то ни было, деколонизация Малайи оказалась довольно сложным делом и была завершена, к удовлетворению малайских консерваторов и китайских миллионеров, только в 1957 году. В 1965 году Сингапур, в основном населенный китайцами, отделился, провозгласив свою независимость, и вскоре превратился в очень богатый город-государство.

В отличие от Франции и Голландии, Великобритания, благодаря опыту, приобретенному в Индии, понимала, что при наличии серьезного национально-освободительного движения единственным способом удержать преимущества империи является передача ему формальной власти. Великобритания ушла с Индийского субконтинента в 1947 году, до того, как ее неспособность удержать власть стала очевидной, и без всякого сопротивления. Цейлон (переименованный в Шри-Ланку в 1972 году) и Бирма также получили независимость, что для первого стало приятным сюрпризом, у второй же вызвало большие сомнения, поскольку бирманские борцы за национальное освобождение, хотя и возглавляемые антифашистской Лигой народного освобождения, в годы войны сотрудничали с Японией. Они были так враждебно настроены по отношению к Великобритании, что Бирма, единственная из всех получивших независимость британских колоний, немедленно отказалась вступить в Британское Содружество – ни к чему не обязывающее объединение, с помощью которого Лондон пытался сохранить хотя бы память о Британской империи. В этом она опередила даже Ирландию, провозгласившую себя республикой вне рамок Содружества в том же году. И все же, хотя быстрый и мирный уход Великобритании из самого большого сообщества, когда‐либо находившегося в подчинении и управлении иностранного завоевателя, и стал заслугой британского лейбористского правительства, пришедшего к власти в конце Второй мировой войны, вряд ли это можно было назвать полным успехом. Он был достигнут ценой кровавого раздела Индии на мусульманский Пакистан и объединяющую много религий, но преимущественно индуистскую Индию, в ходе которого примерно 700 тысяч человек стали жертвами религиозной вражды, а несколько миллионов были изгнаны из домов, где жили еще их предки, туда, где теперь было иностранное государство. Такое развитие событий не входило в планы ни индийских и мусульманских националистов, ни имперских властей.

Вопрос о том, каким образом идея о самостоятельном государстве Пакистан, концепция и название которого были попросту придуманы студентами в 1932–1933 годах, к 1947 году стала реальностью, продолжает интересовать ученых и тех, кто любит размышлять об альтернативных путях в мировой истории. Поскольку раздел Индии по религиозным границам создал пагубный прецедент на будущее, как нам очевидно теперь, здесь потребуются некоторые разъяснения. В известной степени это произошло не по чьей‐то вине и не по всеобщему согласию. На выборах, проводившихся в соответствии с конституцией 1935 года, Индийский национальный конгресс одержал победу даже в большинстве мусульманских районов, а Мусульманская лига – национальная партия, претендующая на защиту интересов мусульманского меньшинства, – получила малое число голосов. Победа не выражавшего интересы какой‐либо определенной религиозной группы светского Индийского национального конгресса, естественно, вызвала недовольство многих мусульман (большинство которых, как и большинство индусов, не принимали участия в голосовании). Они были недовольны тем, что к власти пришли индуисты (поскольку большинство лидеров Конгресса в преимущественно индуистской стране не могли не быть индуистами). Вместо того чтобы учесть эти опасения и дать мусульманам возможность представительства во власти, Конгресс в результате этих выборов усилил свои притязания на то, чтобы стать единственной общенациональной партией, представляющей как индуистов, так и мусульман. Именно это побудило Мусульманскую лигу под руководством ее грозного лидера Мухаммеда Али Джинны порвать с Конгрессом и вступить на путь потенциального сепаратизма. Однако лишь после 1940 года Джинна выдвинул лозунг самостоятельного мусульманского государства.

Именно мировая война расколола Индию надвое. С одной стороны, это была последняя большая победа обессиленного британского раджи. В последний раз он мобилизовал людей и экономику Индии для войны за Великобританию, причем в масштабе даже большем, чем в 1914–1918 годах, на этот раз против оппозиционных масс под руководством партии национального освобождения и, в отличие от Первой мировой войны, перед лицом надвигающейся угрозы военного вторжения Японии. Успехи были ошеломляющими, но цена их была крайне высока. Оппозиционность Конгресса к войне привела к тому, что его лидеры оказались вне политики, а после 1942 года – за решеткой. Тяготы военной экономики побудили влиятельные группы политических сторонников раджи среди мусульман, особенно в Пенджабе, отвернуться от него и привлекли их в Мусульманскую лигу (ставшую теперь массовой организацией) в тот самый момент, когда правительство в Дели, опасаясь срыва Конгрессом мобилизационных усилий, намеренно и систематически использовало вражду между мусульманами и индуистами для того, чтобы парализовать национально-освободительное движение. Теперь можно с уверенностью сказать, что Великобритания “разделяла, чтобы властвовать”. В своей последней отчаянной попытке выиграть войну раджа погубил не только себя самого, но и легитимность своего правления. Главное достижение Индийского субконтинента заключалось в том, что все его многочисленные национальные группы могли сосуществовать относительно мирно при наличии единого беспристрастного правления и закона. После того как война закончилась, механизм коллективной политики больше не мог работать.

К 1950 году деколонизация в Азии завершилась везде, кроме Индокитая. Между тем регион западного ислама от Персии (Ирана) до Марокко претерпел ряд изменений под воздействием национальных движений, революционных переворотов и восстаний, начавшихся с национализации западных нефтяных компаний в Иране (1951) и поворота к популизму в этой стране под руководством доктора Мохаммеда Мосаддыка (1880–1967), которого поддерживала в то время могущественная партия коммунистов “Тудэ”. (Неудивительно, что коммунистические партии на Ближнем Востоке в результате полной победы СССР во Второй мировой войне приобрели заметное влияние.) Моссадык был свергнут в 1953 году в результате переворота, устроенного секретными службами Англии и Америки. Революцию в Египте, осуществленную организацией “Свободные офицеры” под руководством Гамаля Абдель Насера (1918–1970), а также последующее свержение прозападных режимов в Ираке (1958) и Сирии нельзя было остановить, как в Иране, хотя Великобритания и Франция, объединившись с новым антиарабским государством Израиль, делали все возможное, чтобы свергнуть Насера во время Суэцкого конфликта 1956 года (см. ниже). Франция оказывала отчаянное противодействие подъему национально-освободительного движения в Алжире (1954–1962), одной из территорий (подобно Южной Африке и Израилю), где совместное существование местного населения с большими группами европейцев делало проблему деколонизации особенно трудноразрешимой. Алжирская война отличалась поразительной жестокостью и таким образом способствовала узакониванию пыток в армии, полиции и силах безопасности стран, претендовавших на звание цивилизованных. Эта война, во время которой в обращение было введено впоследствии широко распространенное позорное использование пыток электрошоком, привела к падению Четвертой республики (1958) и едва не привела к краху Пятой (1961), прежде чем Алжир смог завоевать независимость, которую генерал де Голль уже давно считал неизбежной. Между тем французское правительство тихо заключило договор об автономии, а в 1956 году – и о независимости двух других своих североафриканских протекторатов, Туниса (ставшего республикой) и Марокко (оставшегося монархией). В тот же год Великобритания так же тихо согласилась на независимость Судана, ставшего ненужным после того, как она потеряла контроль над Египтом.

He совсем ясно, когда сами империи поняли, что “век империи” подошел к концу. При ретроспективном взгляде попытка Великобритании и Франции восстановить свои имперские позиции в суэцкой авантюре 1956 года кажется еще более обреченной на поражение, чем она, вероятно, казалась правительствам Лондона и Парижа, при содействии Израиля планировавшим эту военную операцию для свержения революционного египетского правительства полковника Насера. Эта война закончилась для них катастрофой (за исключением Израиля), тем более жалкой из‐за смеси нерешительности, сомнений и никого не обманувшей изворотливости, проявленной британским премьер-министром Энтони Иденом. Едва начавшись, эта операция была прекращена под давлением США, подтолкнув Египет к сближению с СССР и навсегда положив конец тому, что было названо “звездным часом Великобритании на Ближнем Востоке”, – эпохе абсолютной британской гегемонии в этом регионе с 1918 года.

Во всяком случае, к концу 1950‐х годов уцелевшим старым империям стало ясно, что пришло время ликвидации официального колониализма. Только Португалия продолжала сопротивляться своему распаду, поскольку ее отсталая, политически изолированная и маргинальная экономика не соответствовала требованиям неоколониализма. Она нуждалась в эксплуатации своих африканских ресурсов, но вследствие неконкурентоспособности собственной экономики могла осуществлять это только с помощью прямого контроля. ЮАР, Южная Родезия, африканские государства, значительную часть населения которых составляли белые, также отказались поддерживать политику, которая неизбежно вела к режимам, где власть принадлежала бы африканцам. Белое население Южной Родезии даже провозгласило независимость от Великобритании (1965), чтобы избежать подобной участи. Однако Париж, Лондон и Брюссель (владевший Бельгийским Конго) решили, что добровольное предоставление формальной независимости при наличии экономической и культурной зависимости более предпочтительно, чем длительная война, которая могла закончиться приходом к власти левых режимов. Только в Кении имели место значительные народные волнения и повстанческая война, в которой, правда, участвовала только одна народность – кикуйю (так называемое движение “Мау-Мау” в 1952–1956 годах). Во всех других местах политика профилактической деколонизации проводилась успешно, кроме Бельгийского Конго, где она почти сразу перешла в анархию и гражданскую войну. В британской части Африки Золотой Берег (теперь Гана), уже имевший массовую партию под руководством талантливого африканского политика и панафриканского интеллектуала Кваме Нкрумы, получил независимость в 1957 году. Французской Гвинее судьба неожиданно предоставила раннюю и приведшую к ее обнищанию независимость в 1958 году, когда ее лидер Секу Туре отказался принять предложение де Голля присоединиться к Французскому сообществу, в котором лидер Франции сочетал автономию с жесткой зависимостью от французской экономики. Секу Туре стал первым из черных африканских лидеров, вынужденных обратиться за помощью к Москве. Почти все оставшиеся британские, французские и бельгийские колонии в Африке обрели независимость в 1960–1962 годах, остальные немного позже. Только Португалия и государства со значительным белым населением противились этой тенденции.

Большие британские колонии в Карибском бассейне были тихо деколонизированы в 1960‐е годы, затем получили независимость более мелкие острова (до 1981 года), а острова Индийского и Тихого океанов – в конце 1960‐х и 1970‐х годов. Фактически к 1970 году не осталось сколько‐нибудь значительных территорий, находившихся под непосредственным управлением бывших колониальных держав или их переселенцев, за исключением стран Центральной и Южной Африки и, конечно, охваченного войной Вьетнама. Эпоха империй подходила к концу. Менее чем три четверти столетия назад она казалась нерушимой. Всего тридцатью годами ранее большинство народов земного шара были в ее власти. И вот она безвозвратно канула в прошлое, став частью сентиментальных литературных и кинематографических мемуаров бывших имперских государств, в то время как новое поколение писателей из бывших колоний положило начало литературе “эпохи независимости”.

Часть вторая
Золотая эпоха

Глава восьмая
“Холодная война”

Хотя Советская Россия намеревается распространять свое влияние всеми возможными средствами, мировая революция больше не является частью ее программы, а в Советском Союзе нет никаких внутренних условий, которые могли бы способствовать возврату к былым революционным традициям. При сравнении германской предвоенной угрозы и теперешней советской опасности должны учитываться <…> фундаментальные различия между ними <…> Поэтому угроза внезапного нападения со стороны России несравнимо меньше, чем была со стороны Германии.

Фрэнк Робертс, из Британского посольства в Москве – в Министерство иностранных дел в Лондоне, 1946 (Jensen, 1991, р. 56)

Военная экономика обеспечивает возможность комфортного существования десяткам тысяч бюрократов в военной форме и без нее, которые каждый день ходят на службу, чтобы создавать ядерное оружие или планировать ядерную войну; миллионам трудящихся, чья работа зависит от системы ядерного запугивания; ученым и инженерам, нанятым для совершения окончательного “технологического прорыва”, который обеспечит абсолютную безопасность; подрядчикам, не желающим упускать легкие прибыли, и воинствующим интеллектуалам, которые торгуют угрозами и благословляют войны.

Ричард Барнет (Barnet, 1981, р. 97)

Сорок пять лет, прошедшие с начала применения атомного оружия до развала Советского Союза, не являются однородным периодом в мировой истории. Как мы увидим в следующих главах, этот период распадается на две части: до и после водораздела, произошедшего в начале 1970‐х годов (см. главы 9 и 14). Тем не менее история всего этого отрезка времени была объединена в единое целое специфической международной ситуацией, преобладавшей до развала СССР. Это была так называемая “холодная война” – перманентная конфронтация двух сверхдержав, возникшая после войны.

Едва закончилась Вторая мировая война, человечество погрузилось в то, что вполне можно считать третьей мировой войной, хотя и довольно специфической. По наблюдению великого философа Томаса Гоббса, “война есть не только сражение, или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения” (Hobbes, chapter 13). “Холодная война” между двумя лагерями, американским и советским, доминировавшими на международной сцене во второй половине “короткого двадцатого века”, безусловно, была таким периодом. Целые поколения вырастали под угрозой мировой ядерной войны, которая (во что верили очень многие) может разразиться в любой момент и уничтожить человечество. Однако даже те, кто не верил, что каждая из сторон и вправду готова напасть на другую, едва ли испытывали оптимизм, поскольку закон Мёрфи, одно из самых верных обобщений человеческого опыта, гласит: “Если может стать хуже, рано или поздно это случится”. Шло время, появлялось все больше слабых мест, где дела могли пойти хуже, как в политическом, так и техническом аспектах. Продолжавшееся ядерное противостояние было основано на посылке, что только страх взаимного гарантированного уничтожения может помешать сторонам подать сигнал к запланированному уничтожению человечества. Этого не произошло, но в течение примерно сорока лет люди день изо дня жили с ощущением этой угрозы.

Характерная особенность “холодной войны” заключалась в том, что, говоря объективно, никакой нависшей над миром глобальной опасности войны не существовало. Более того, вопреки апокалиптическим выступлениям обеих сторон, в особенности американской, правительства обеих сверхдержав признали мировое распределение сил, сложившееся в конце войны, в результате чего был достигнут в значительной степени неравный, но весьма устойчивый баланс. СССР держал под контролем зону, оккупированную в конце войны Красной армией и/или другими коммунистическими армиями, и не предпринимал попыток распространить свою сферу влияния дальше с помощью военной силы. США осуществляли контроль и господствовали над остальной частью капиталистического мира, а также над Западным полушарием и океанами, взяв в свои руки то, что осталось от имперской гегемонии былых колониальных держав. Они, в свою очередь, не вторгались в зону признанных советских интересов.

В Европе демаркационные линии были определены в 1943–1945 годах путем соглашений, достигнутых на встречах на высшем уровне между Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным и под влиянием того факта, что только Красная армия была в состоянии одержать победу над гитлеровской Германией. Существовали некоторые неопределенности, особенно в отношении границ Германии и Австрии, но и они были разрешены после раздела Германии по линиям размежевания Западной и Восточной оккупационных зон и вывода всех армий воевавших стран из Австрии, ставшей чем‐то вроде второй Швейцарии – маленькой нейтральной страной, вызывавшей зависть своим устойчивым процветанием и поэтому справедливо считавшейся “скучной”. СССР неохотно, но признал Западный Берлин в качестве западного анклава на территории Восточной Германии, поскольку не был готов отстаивать этот вопрос.

Ситуация за пределами Европы была менее определенной везде, кроме Японии, подвергшейся односторонней оккупации США, что исключало присутствие здесь не только СССР, но и любого другого государства, участвовавшего в войне. Проблема заключалась в том, что конец старых колониальных империй в Азии был предсказуем, а после 1945 года и явно неминуем, однако с будущим курсом новых постколониальных государств было далеко не все ясно. Как мы увидим ниже (см. главы 12 и 15), это оказался именно тот регион, где две мировые сверхдержавы продолжали в течение всей “холодной войны” соперничать за зоны влияния, и, следовательно, главный объект разногласий между ними, т. е. зона, где вооруженный конфликт был наиболее вероятен и в конце концов действительно произошел. В отличие от Европы, здесь нельзя было предсказать границы сферы будущего коммунистического влияния, не говоря уже о том, чтобы согласовать их заранее, даже приблизительно. Так, СССР не особенно хотел коммунистического переворота в Китае, который тем не менее произошел.

Однако даже в той части земного шара, которая вскоре стала называться третьим миром, через несколько лет начали возникать условия для международной стабильности, когда стало ясно, что большинство новых постколониальных государств, как бы враждебно они ни были настроены по отношению к США и их лагерю, являлись некоммунистическими, даже в большинстве своем антикоммунистическими в своей внутренней политике, а в международной политике принадлежали к “неприсоединившимся” (т. е. не входящим в советский военный блок). Одним словом, коммунистический лагерь не проявлял никаких тенденций к серьезной экспансии со времени китайской революции до 1970‐х годов, когда коммунистический Китай к нему уже не принадлежал (см. главу 16).

По существу, вскоре после войны обстановка в мире стала достаточно стабильной и оставалась такой вплоть до середины 1970‐х годов, когда международная система и ее составляющие вступили в очередную полосу затяжного политического и экономического кризиса. До тех пор обе сверхдержавы признавали сложившееся неравное разделение мира и прилагали все усилия для разрешения разногласий по поводу сфер влияния, не вступая в открытые столкновения, которые могли привести к войне между ними. Вопреки идеологии и лозунгам “холодной войны” они допускали возможность долгосрочного мирного сосуществования. Когда возникали кризисные моменты, стороны были уверены в сдержанности друг друга, даже когда официально находились на грани войны или, более того, уже вели ее. Так, во время Корейской войны 1950–1953 годов, в которой официально участвовали США, но не СССР, Вашингтон достоверно знал, что по меньшей мере 150 китайских самолетов на самом деле были советскими и управляли ими советские пилоты (Walker, 1993, р. 75–77). Эту информацию американцы держали в секрете, поскольку резонно предполагали, что последнее, чего хотела Москва, – это война. Во время Кубинского ракетного кризиса 1962 года, как теперь известно (Ball, 1992; Ball, 1993), главной заботой обеих сторон было предотвратить действия, которые могли быть расценены как шаги к развязыванию войны.

До 1970‐х годов подобное негласное приравнивание “холодной войны” к “холодному миру” соблюдалось. Еще в 1953 году, когда советским танкам спокойно разрешили подавить антикоммунистическое восстание рабочих в Восточной Германии, СССР понял, что призывы США к борьбе с коммунизмом были не более чем спектаклем. С тех пор (что подтвердила Венгерская революция 1956 года) Запад держался в стороне от зоны советского влияния. В “холодной войне” основные решения принимались не на уровне правительств, а тайно, на уровне их всевозможных официальных и неофициальных секретных служб, побочным результатом деятельности которых стало усиление международной напряженности, а также расцвет литературы о шпионаже и тайных убийствах. В этом жанре Великобритания с ее Джеймсом Бондом Яна Флеминга и кисло-сладкими героями Джона Ле Карре (оба писателя в свое время служили в британской секретной службе) удерживала прочное первенство, компенсируя таким образом утрату реальной власти в мире. Однако, за исключением деятельности в слабейших странах третьего мира, операции КГБ, ЦРУ и их подобий играли небольшую роль в реальной политике, хотя зачастую были яркими и захватывающими.

Возникала ли в течение этого долгого периода напряженности реальная угроза мировой войны – если не считать случайных ошибок, неминуемо грозящих всякому, кто долго скользит по тонкому льду? Трудно сказать. Вероятно, наиболее взрывоопасным был период между официальным провозглашением “доктрины Трумэна” в марте 1947 года (“Я считаю, – заявлял Трумэн, – что политикой Соединенных Штатов должна стать поддержка свободных народов, сопротивляющихся попыткам порабощения, предпринимаемым вооруженным меньшинством или внешними силами”) и апрелем 1951 года, когда Трумэн снял с должности генерала Дугласа Макартура, командующего американскими войсками в Корейской войне (1950–1953), слишком далеко зашедшего в своих военных амбициях. Это был период, когда страх Америки перед социальной дезинтеграцией и революцией на неподконтрольной коммунистам территории Евразии не был совсем уж беспочвенным (в 1949 году в Китае власть захватили коммунисты). С другой стороны, теперь СССР противостояли США, обладавшие монополией на ядерное оружие и все чаще использовавшие угрожающую милитаристскую и антикоммунистическую риторику. В это же время в монолитном советском блоке появилась первая трещина, когда из него вышла Югославия во главе с Тито (1948). Кроме того, с 1949 года в Китае к руководству пришел режим, не только с радостью ввязавшийся в масштабный корейский конфликт, но (в отличие от прочих национальных правительств) реально желавший сражаться и выжить в атомном холокосте[71]71
  Рассказывают, что Мао заявил лидеру итальянских коммунистов Тольятти: “Почему вы считаете, что Италия должна выжить? Останутся триста миллионов китайцев, и этого будет достаточно для продолжения существования человеческой расы”. В 1957 году “энергичная готовность Мао принять неотвратимость ядерной войны и ее возможную полезность как способ окончательного поражения капитализма ошеломляла его товарищей из других стран” (Walker, 1993, р. 126).


[Закрыть]. В подобной ситуации в этом регионе могло произойти все что угодно.

Как только СССР получил ядерное оружие (атомную бомбу в 1949 году, через четыре года после Хиросимы, а водородную – в 1953-м, через девять месяцев после того, как она появилась в США), обе сверхдержавы сразу же отказались от войны как политического инструмента противостояния друг другу, поскольку она стала путем к самоубийству. Имели ли они серьезные планы применения ядерного оружия против третьей стороны (США – во время войны в Корее в 1951 году и для спасения французов во Вьетнаме в 1954 году, а СССР – против Китая в 1969 году), не совсем ясно; во всяком случае, это оружие так и не было применено. Но иногда обе сверхдержавы использовали ядерную угрозу, почти наверняка не собираясь ее осуществить: США – для того чтобы ускорить мирное урегулирование в Корее и Вьетнаме (1953, 1954), СССР – для того чтобы вынудить Великобританию и Францию уйти из Суэца в 1956 году. К несчастью, сама уверенность в том, что ни одна из сверхдержав в действительности не захочет нажать на ядерную кнопку, искушала каждую из сторон разыгрывать ядерную карту в переговорных процессах и (как в случае США) для достижения внутриполитических целей. Эта уверенность оправдалась, однако ценой колоссального напряжения нервов нескольких поколений. Кубинский ракетный кризис 1962 года, совершенно бессмысленное испытание такого рода, несколько дней держал весь мир на грани никому не нужной войны и до такой степени перепугал лиц, принимавших решения на самом высшем уровне, что некоторое время они даже вели себя разумно[72]72
  Советский лидер Н. С. Хрущев решил разместить советские ракеты на Кубе для установления баланса с американскими ракетами, уже размещенными в Турции (Burlatsky, 1992). США вынудили его вывести их под угрозой войны, но сами также убрали свои ракеты из Турции. Советские ракеты, как в то время информировали президента Кеннеди, не влияли на стратегический баланс сил, хотя имели большое значение для репутации президента (Ball, 1992, р. 18; Walker, 1988). Выведенные американские ракеты были названы “устаревшими”.


[Закрыть].