Текст книги "Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)"

Одной из важных перемен, оказавших влияние на рабочий класс, а также на большинство других слоев развитого общества, стало то, что жещины, главным образом замужние, начали играть в нем разительно бóльшую роль.

В 1940 году работающие замужние женщины составляли менее 14 % всего женского населения США, а в 1980 году – уже более половины всего женского населения, т. е. их число за этот период увеличилось более чем в два раза. Рост числа женщин на рынке рабочей силы, безусловно, уже не был новостью. Еще с конца девятнадцатого века конторская служба, работа в магазине и некоторые другие виды деятельности, такие как служба на телефонной станции и уход за больными, были значительно феминизированы. Эти второстепенные профессии распространялись и разрастались сначала относительно, а в конце концов и абсолютно за счет основных форм занятости – в промышленности и сельском хозяйстве. Развитие сферы обслуживания стало одной из самых мощных тенденций двадцатого века. Обобщить данные о роли женщин в промышленном производстве сложнее. В старых индустриальных странах отрасли промышленности, требующие большого количества рабочих рук и использовавшие главным образом женский труд, такие как текстильная и швейная промышленность, находились в упадке; однако такие же трудности переживали и расположенные в “ржавом поясе” предприятия тяжелой промышленности и машиностроения с их преимущественно мужским трудом – шахты, заводы черной металлургии, судостроение, автомобильная промышленность. С другой стороны, в развивающихся странах и анклавах промышленного производства, возникших в странах третьего мира, трудоемкие отрасли промышленности, нуждавшиеся в женском труде (традиционно более низкооплачиваемом и управляемом), развивались и процветали. В связи с этим доля женского труда на местных рынках рабочей силы росла, хотя случай Маврикия, где она подскочила с 20 % в начале 1970‐х годов до более чем 60 % в середине 1980‐х годов, все же нетипичен. Увеличение доли женского труда в промышленности развитых индустриальных стран зависело от национальных условий. На практике различие между женщинами на производстве и в сфере обслуживания не было значительным, поскольку в обеих областях они в основном занимали подчиненное положение. Некоторые из феминизированных отраслей, такие как государственная и социальная службы, находились под защитой профсоюзов.

Кроме того, с поразительной быстротой росло число женщин, поступавших в высшие учебные заведения, что открывало прямую дорогу к более высокооплачиваемым профессиям. Сразу после Второй мировой войны женщины составляли от 15 до 30 % всех студентов в большинстве развитых стран, за исключением Финляндии, флагмана женской эмансипации, где оно достигло 43 %. Даже в 1960 году ни в одной стране Европы и Северной Америки женщины не составляли половины всех студентов, хотя Болгария (еще одна феминистская страна, хотя и менее разрекламированная) уже почти достигла этой цифры. В социалистических государствах в целом больше поощрялось женское образование (ГДР в этом обошла ФРГ), но в других отношениях их феминистские показатели были неоднородны. Однако уже в 1980 году половину или даже бóльшую часть всех студентов в США, Канаде и шести социалистических странах, во главе которых стояли ГДР и Болгария, составляли женщины, и лишь в четырех европейских странах к тому времени их доля не достигала 40 % (Греция, Швейцария, Турция и Великобритания). Одним словом, высшее образование теперь стало таким же обычным явлением среди девушек, как и среди юношей.

Массовое появление на рынке рабочей силы замужних женщин, у большинства из которых были дети, и быстрое распространение среди них высшего образования начиная с 1960‐х годов создали предпосылки, по крайней мере в развитых западных странах, для мощного возрождения феминистских движений. Безусловно, без учета этих достижений расцвет женских движений объяснить невозможно. Поскольку женщины во многих частях Европы и Северной Америки достигли своей главной цели – добились права голоса и равных гражданских прав в результате Первой мировой войны и русской революции (Век империи, глава 8), феминистские движения оказались на заднем плане даже там, где их не разрушила победа фашистских и реакционных режимов. Они оставались в тени, несмотря на победу антифашистских сил и революции (в Восточной Европе и некоторых частях Восточной Азии), распространивших права, завоеванные в 1917 году женщинами, на бóльшую часть стран, в которых они до этого не признавались, например предоставив женщинам право голоса во Франции и Италии, в странах победившего коммунизма, а также почти во всех бывших колониях и (первые десять послевоенных лет) в Латинской Америке. Там, где вообще проводились выборы, женщины к 1960‐м годам получили избирательные права, кроме нескольких исламских государств и, как ни странно, Швейцарии.

Однако эти изменения произошли не под действием феминистских движений и не оказали никакого особого влияния на положение женщин даже в тех странах, где голосование имело политические последствия. Но в 1960‐е годы произошло резкое возрождение феминизма (сначала не затронувшее главные страны социалистического лагеря), начавшееся в США и быстро распространившееся через развитые западные государства в круги образованных женщин стран зависимого мира. Первая волна феминизма коснулась в основном образованного среднего класса. В 1970‐е и особенно в 1980‐е годы ей на смену пришла политически и идеологически менее специфическая форма женского самосознания. Она получила массовое распространение среди лиц женского пола (современные идеологи настаивают на употреблении термина “гендер”), не охваченных первым натиском феминизма. И тогда женщины действительно стали политической силой, чего прежде никогда не наблюдалось. Первым и, возможно, наиболее ярким примером этого нового вида гендерного самосознания явился протест традиционно пассивных католичек против непопулярных доктрин церкви, что особенно ярко показали итальянские референдумы в пользу разводов (1974) и принятие более либеральных законов об абортах (1981), а затем избрание президентом религиозной Ирландии Мэри Робинсон, женщины-адвоката, имя которой ассоциировалось с либерализацией католической моральной доктрины (1990). К началу 1990‐х годов в некоторых странах при опросах общественного мнения было зарегистрировано резкое расхождение политических взглядов между полами. Неудивительно, что политики начали добиваться расположения нового женского электората, а особенно – левые политики, поскольку упадок “сознательности” рабочего класса лишил партии прежних избирателей.

Однако сама широта нового самосознания женщин и их интересов не позволяет объяснить этот факт всего лишь изменением роли женщины в экономике. Во всяком случае, социальная революция изменила не только роль женщины в обществе, но и традиционные представления о том, какой должна быть эта роль. Ожидалось, что коренные трансформации, такие как массовое появление замужних женщин на рынке рабочей силы, повлекут за собой последующие изменения в их жизни, однако этого не произошло, о чем свидетельствует пример СССР, где после того, как были отброшены первоначальные утопические революционные устремления 1920‐х годов, замужние женщины в основном оказались нагруженными двойной ношей прежних домашних забот и новых обязанностей по зарабатыванию денег в отсутствие каких бы то ни было изменений в отношениях между полами, а также в общественной и частной сферах. Так что причины, по которым женщины, в особенности замужние, устремились на оплачиваемую работу, необязательно были связаны с их взглядами на социальное положение женщин и их права. Это могло являться следствием бедности или происходить потому, что работодатели предпочитали женщин мужчинам, поскольку они были более дисциплинированными, а их труд оплачивался ниже, чем мужской, или просто благодаря растущему числу семей, особенно в зависимых странах, где главой была женщина. Массовая миграция рабочих-мужчин из сельской местности в город, происходившая в Южной Африке, а также из некоторых регионов Азии и Африки в страны Персидского залива, неизбежно заставляла оставшихся женщин занимать место главы семьи. Кроме того, не следует забывать о массовой гибели мужчин на мировых войнах. Если взять Россию после 1945 года, то там на каждых троих мужчин приходилось пять женщин.

Тем не менее признаки значительных и даже революционных изменений в представлении женщины о своем положении в обществе и самого общества о роли в нем женщины несомненны. Среди женщин появились крупные политики, хотя этот факт никак не мог стать признаком изменения положения в целом. Процент женщин в парламентах Латинской Америки (11 %) в 1980‐е годы был значительно выше, чем тот же показатель в гораздо более “эмансипированной” Северной Америке. С другой стороны, многие женщины, впервые оказавшиеся во главе правительств и государств в странах зависимого мира, получили свою должность по наследству: Индира Ганди в Индии (1966–1984), Беназир Бхутто в Пакистане (1988–1990 и 1994) и Аун Сан Су Ки, не ставшая главой Бирмы только из‐за протеста военных. Все они были дочерьми прежних руководителей государств. Сиримаво Бандаранаике (Шри-Ланка, 1960–1965; 1970–1977), Корасон Акино (Филиппины, 1986–1992) и Исабель Перон (Аргентина, 1974–1976) пришли к руководству после смерти своих мужей. Само по себе это было не более революционно, чем задолго до этого наследование Марией Терезией и Викторией тронов Габсбургской и Британской империй. Контраст между положением женщин-лидеров в таких странах, как Индия, Пакистан и Филиппины, и крайне угнетенным и притесненным положением остальных представительниц прекрасного пола в этих же странах лишь подчеркивает его нетипичность.

Тем не менее до Второй мировой войны переход власти к любой женщине в любой республике при любых обстоятельствах был бы политически немыслимым. После 1945 года это сделалось возможным – в 1960 году Сиримаво Бандаранаике в Шри-Ланке стала первой в мире женщиной – премьер-министром, а к 1990 году уже в шестнадцати государствах женщины в тот или иной период возглавляли правительства (World’s Women, p. 32). В 1990‐х годах женщина, достигшая вершины политической карьеры, являлась признанной, хотя и довольно редкой частью политического пейзажа: женщины были премьер-министрами Израиля (1969), Исландии (1980), Норвегии (1981), Великобритании (1979), Литвы (1990) и Франции (1991).

В далеко не феминистской Японии главную оппозиционную партию (социалистическую) также возглавляла женщина (1986). Политический мир менялся быстро, хотя даже во многих развитых странах представительство женщин в государственных органах все еще оставалось символическим.

Однако вряд ли имеет смысл обобщать на мировом уровне роль женщины в общественной сфере и соответствующие общественные стремления женских политических движений. Страны зависимого мира, развитые страны и социалистические или бывшие социалистические государства можно сравнивать лишь в некоторых аспектах. В государствах третьего мира, как и в царской России, огромная масса необразованных женщин – представительниц низшего класса оставалась за пределами общественной жизни в современном западном смысле, хотя сами эти страны развивались, а некоторые уже имели небольшую прослойку крайне эмансипированных и передовых женщин, в основном жен, дочерей и родственниц представителей местного высшего класса и буржуазии. (Они походили на женскую часть интеллигенции и активисток в царской России.) В Индии такая прослойка существовала даже в колониальные времена, и, вероятно, она имелась и в некоторых из менее ригористских исламских государств – особенно в Египте, Иране, Ливане и странах Магриба – до тех пор, пока возрождение мусульманского фундаментализма вновь не ввергло женщин в бесправие. Для этого меньшинства существовало поле общественной деятельности на высших социальных уровнях их собственных стран, где они могли во многом чувствовать себя так же свободно, как их соратницы в Европе и Северной Америке, хотя, возможно, им было труднее преодолеть обычаи и традиционные семейные обязанности, присущие их культурам, чем западным женщинам или жительницам некатолических стран[99]99
  Вряд ли случайно число разводов и повторных браков в Италии, Ирландии, Испании и Португалии было значительно ниже, чем в остальных странах Западной Европы и США: в среднем 0,58 на 1000 человек по сравнению с 2,5 на 1000 в девяти других странах (Бельгии, Франции, Федеративной Республике Германия, Нидерландах, Швеции, Швейцарии, Великобритании, Канаде, США). Повторные браки в сравнении с общим числом браков: 2,4 против 18,6.


[Закрыть]. В этом отношении эмансипированные женщины в прозападных зависимых государствах занимали гораздо более благоприятное положение, чем их сестры на, скажем, несоциалистическом Дальнем Востоке, где силу традиций и обычаев, которым подчинялись даже женщины, принадлежавшие к элите, было очень трудно преодолеть. Образованные японские и корейские женщины, оказавшись на свободном Западе, зачастую с ужасом думали о возвращении в свою цивилизацию, где женщины находились почти в таком же подчинении, как прежде.

В странах социалистического лагеря ситуация была довольно парадоксальной. Практически все женщины Восточной Европы являлись оплачиваемой рабочей силой, во всяком случае, доля работающих среди них составляла примерно столько же, что и среди мужчин (90 %), что было гораздо больше, чем в других странах. Коммунистическая идеология страстно проповедовала равенство женщин и их освобождение во всех смыслах, включая эротический[100]100
  Так, право на аборт, запрещенный гражданским кодексом Германии, являлось важной темой агитации немецкой коммунистической партии, и именно поэтому Германская Демократическая Республика приняла гораздо более либеральный закон об абортах, чем испытывавшая влияние христианских социал-демократов Федеративная Республика Германия, усложнив тем самым правовые проблемы объединения Германии в 1990 году.


[Закрыть], несмотря на отвращение самого Ленина к случайным сексуальным контактам. (Однако как Ленин, так и Крупская были среди тех редких революционеров, которые приветствовали совместное выполнение работы по дому обоими полами.) Кроме того, революционное движение, от народников до марксистов, тепло приветствовало появление в своих рядах женщин, особенно интеллектуалок, и обеспечивало для них широкие возможности, что ярко проявлялось еще в 1970‐е годы, когда количество женщин оставалось непропорционально большим в некоторых левых террористических движениях. Однако, за редкими исключениями (Роза Люксембург, Руфь Фишер, Анна Паукер, Пасионария, Федерика Монтсени), женщины не получили значительного представительства в высших политических кругах своих партий[101]101
  В КПГ в 1929 году из 63 членов и кандидатов в члены Центрального комитета было всего 6 женщин. Из 504 наиболее известных коммунистов в 1924–1929 годах женщины составляли 7 %.


[Закрыть], а в новых государствах с коммунистическим правительством их стало еще меньше. Женщины почти исчезли с главных политических постов. Как мы видели, одна или две страны, особенно Болгария и Германская Демократическая Республика, предоставляли женщинам реальный шанс сделать общественную карьеру и получить высшее образование, однако в целом общественное положение женщин в коммунистических странах не слишком отличалось от их положения в развитых капиталистических странах, а если и отличалось, то в худшую сторону. Когда поток женщин устремился в открывшиеся для них профессии, как в СССР, где профессия медика стала впоследствии сильно феминизированной, эти специальности утратили свой статус и доходность. В отличие от западных феминисток, большинство замужних советских женщин, привыкших всю жизнь заниматься наемным трудом, мечтало оставаться дома.

Первоначальные революционные мечты об изменении взаимоотношений между полами, а также об отказе от обычаев и привычек, закреплявших мужское господство, в основном так и остались мечтами, даже когда их всерьез намеревались воплотить (как в первые годы существования СССР). В отсталых странах (а в основном коммунисты победили именно в таких странах) этому препятствовало пассивное сопротивление местного населения, которое настаивало, чтобы на практике (независимо от того, что предусматривалось в законодательстве) женщины не считались равными мужчинам. Однако героические усилия в сфере женской эмансипации, безусловно, не прошли даром. Предоставление женщинам равных политических и юридических прав, их возможность получать образование, выполнять мужскую работу и нести ответственность наравне с мужчинами, даже разрешение снять паранджу и свободно появляться на публике – все это огромные изменения с точки зрения любого, кто осведомлен о тяжелой участи женщин в странах, где правит религиозный фундаментализм. Кроме того, даже в коммунистических государствах, где реальное положение женщин сильно отставало от теории, а власти временами фактически навязывали моральную контрреволюцию, стараясь вернуть женщину в семью для того, чтобы она рожала и растила детей (как в СССР в 1930‐е годы), простая свобода личного выбора, ставшая возможной для них при новой системе, включая выбор сексуального партнера, уже была огромным шагом вперед. Реальные ограничения свободы выбора для женщин были не столько правовыми, сколько материальными, как, например, нехватка средств контроля за рождаемостью, которые плановая экономика выпускала в недостаточном количестве, как и многие другие предметы, необходимые в гинекологии.

И все же, какими бы ни были достижения и недостатки социалистической системы, она не породила специфически феминистских движений, да и вряд ли могла это сделать, поскольку до середины 1980‐х годов развитие каких‐либо политических инициатив без участия партии и государства было невозможно. К тому же вопросы, интересовавшие феминистские движения на Западе, едва ли могли найти отклик в коммунистических государствах.

Первоначально эти вопросы на Западе, особенно в Соединенных Штатах, первыми возродивших феминизм, были связаны с проблемами, заботившими женщин среднего класса. Это становится очевидным, если посмотреть на профессии в США, в которых феминистское движение достигло главных успехов. К 1981 году женщины не только фактически вытеснили мужчин с конторских должностей (большинство из которых было подчиненными, хотя и престижными), но и составляли почти 50 % агентов по недвижимости и брокеров и почти 40 % банковских служащих и финансовых менеджеров. Кроме того, число женщин значительно увеличилось (хотя по‐прежнему составляло несравнимо меньший процент, чем число мужчин) в интеллектуальных профессиях. Правда, среди адвокатов и врачей женщины были представлены все еще очень скромно. Но если 35 % учителей колледжей и университетов, более четверти программистов и 22 % специалистов в области естественных наук теперь были женщинами, мужская монополия на ручной труд, квалифицированный и неквалифицированный, оставалась фактически неоспоримой: только 2,7 % водителей грузовиков, 1,6 % электриков и 0,6 % автомехаников были женщинами. Эти профессии сопротивлялись притоку женщин опредлленно не меньше, чем врачи и адвокаты, которые все же уступили дорогу 14 % женщин, но можно предположить, что и стремление завоевать эти бастионы мужественности было не столь настойчивым.

Даже беглое знакомство с трудами американских идеологов нового феминизма 1960‐х годов дает четкую классовую перспективу женских проблем (Frieden, 1963; Degler, 1987). Они были в большой степени связаны с вопросом совмещения женщиной карьеры или работы с браком и семьей. Однако этот вопрос являлся главным только для тех, у кого был такой выбор. У большинства женщин мира, особенно в бедных странах, его тогда не существовало. Они с полным основанием были озабочены равенством между мужчинами и женщинами – идеей, ставшей главным инструментом законодательного наступления женщин на Западе, с тех пор как слово “пол” было внесено в американский Акт о гражданских правах 1964 года, первоначально направленный только против расовой дискриминации. Однако “равенство”, или, скорее, “равное обращение” и “равные возможности”, предполагает, что нет значительных различий между мужчиной и женщиной, социальных или каких‐либо других, а для большинства женщин мира, особенно бедных, казалось очевидным, что более низкое социальное положение женщины являлось следствием ее отличия от мужчины по половому признаку и поэтому требовало средств защиты, связанных с ее полом, например специальных статей в законодательстве по поводу беременности и родов или защиты от посягательств со стороны более физически сильного и агрессивного пола. Кстати, американский феминизм не спешил браться за такую животрепещущую проблему работающих женщин, как отпуск по беременности и родам. Феминизм в своей поздней фазе научился настаивать на разнице полов, так же как и на их неравенстве, хотя использовать либеральную идеологию абстрактного индивидуализма и такой инструмент, как закон о “равных правах”, было не так просто, если признавать, что женщины не такие и необязательно должны быть такими же, как мужчины, и наоборот[102]102
  Таким образом, “позитивное действие”, т. е. предоставление какой‐либо группе льгот в доступе к некоторым социальным возможностям или деятельности, совместимо с идеей равноправия только при допущении, что это временная мера, которая постепенно прекратится, когда равные возможности будут достигнуты, т. е. допуская, что эти льготы являются всего лишь устранением несправедливого препятствия для участников одного и того же состязания. Несомненно, иногда причина кроется именно в этом. Но там, где мы имеем дело с постоянными различиями, все иначе. Абсурдно, даже на первый взгляд, предоставлять мужчинам преимущества в поступлении на курсы колоратурного пения или настаивать на том (поскольку это теоретически возможно с демографической точки зрения), чтобы 50 % армейских генералов были женщинами. С другой стороны, совершенно законно дать возможность каждому мужчине, имеющему желание и квалификацию, петь партии в “Норме”, а каждой женщине, имеющей желание и потенциал командовать армией, шанс это сделать.


[Закрыть].

Кроме того, в 1950‐е и 1960‐е годы сама потребность вырваться из круга домашних обязанностей на оплачиваемый рынок рабочей силы имела идеологическую подоплеку, прежде всего в среде процветающих, образованных замужних женщин среднего класса, поскольку их мотивация, в отличие от других групп женщин, редко была экономической. Бедные же или ограниченные в средствах замужние женщины после 1945 года шли работать, грубо говоря, потому, что больше не работали дети. Детский труд на Западе почти исчез, а необходимость давать детям образование, открывавшее перспективы лучшей жизни, легла на плечи их родителей более тяжкой ношей и на более долгий срок, чем прежде. Одним словом, “раньше дети работали, так что их матери могли оставаться дома и выполнять свои домашние дела и обязанности по продолжению рода. Теперь, когда семьи нуждались в дополнительном доходе, матери работали вместо детей” (Tilly/Scott, 1987, р. 219). Это вряд ли было бы возможно, если бы детей не стало меньше, хотя значительная механизация домашнего труда (в особенности с помощью стиральных машин) и расцвет индустрии пищевых полуфабрикатов и готовой пищи облегчали домашнее хозяйство. Но для замужних женщин среднего класса, чьи мужья зарабатывали неплохие деньги, выход на работу редко давал существенную прибавку к доходу семьи, хотя бы только потому, что женский труд оплачивался намного ниже мужского на тех должностях, которые тогда были им доступны. Речи о существенной финансовой выгоде для семьи идти не могло, ведь чтобы женщина могла зарабатывать деньги на стороне, нужно было изрядно потратиться на помощницу по хозяйству и уходу за детьми.

Если у замужних женщин этого круга и существовал стимул для выхода из дома, то это была потребность в свободе и самостоятельности, желание почувствовать себя личностью, обладающей собственными правами, а не придатком своего мужа и домашнего хозяйства. Свои доходы они хотели тратить не только на насущные потребности семьи, но и на собственные надобности, не спрашивая мужа. Конечно, когда семьи с двумя источниками дохода перестали быть редкостью, семейный бюджет стали все чаще планировать, принимая во внимание и заработок жены. Когда высшее образование представителей среднего класса стало всеобщим и родителям пришлось вкладывать в своих детей до двадцати лет или даже дольше, оплачиваемая работа замужних женщин среднего класса перестала быть в первую очередь декларацией независимости и стала тем, чем она долгое время была для бедных, – способом сводить концы с концами. Тем не менее элемент эмансипации в ней не исчез, как показал рост числа семей, где супруги работали в разных городах. Ведь цена (и не только финансовая) браков, в которых супругам приходилось ездить на работу зачастую на очень большие расстояния, была высока, хотя благодаря революции на транспорте и в средствах связи начиная с 1970‐х годов это становилось все более распространенным явлением в таких профессиях, как преподавательские. Если некогда замужние женщины среднего класса следовали за своими мужьями к месту их новой работы, теперь, по крайней мере в интеллектуальных кругах среднего класса, было почти немыслимо разрушать карьеру женщины и лишать ее права решать, хочет ли она оставить работу. Казалось, что в этом отношении мужчины и женщины наконец стали относиться друг к другу как к равным[103]103
  Имели место случаи (правда, гораздо реже), когда муж сталкивался с проблемой, следовать ли за своей женой к месту ее новой работы или нет. Любой преподаватель или научный сотрудник высшего учебного заведения в 1990‐е годы мог вспомнить несколько подобных примеров из личной практики.


[Закрыть].

Так или иначе, в развитых странах феминизм среднего класса, или движение интеллектуальных и образованных женщин, вылился в некое общее ощущение, что время освобождения или по крайней мере самоутверждения женщин наконец пришло. Это случилось потому, что более ранний феминизм среднего класса, хотя иногда и не имевший прямого отношения к остальной части западных феминистских движений, поднимал вопросы, заботившие всех. И эти вопросы стали насущными, когда социальные сдвиги, о которых мы говорили, породили глубокую моральную и культурную революцию, резкое изменение социального и личного поведения. Женщина, центр традиционного семейного очага, была исключительно важна для этой культурной революции, вращавшейся вокруг перемен в семье и домохозяйстве и именно в этих переменах ярко отразившейся.

К этому вопросу мы теперь и обратимся.