Текст книги "Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности"
Автор книги: Павел Нерлер
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)
Записная книжка № 5
[Тбилиси: 2–25 декабря 1965 г.]
Начата 2/XII 1965 г.
3/XII. Где я живу? Я живу в прекрасном городе, где родной брат «большого» человека, скажем, директора очень крупного издательства, зимой ходит в длиннополом старом плаще, в сандалиях, с черной повязкой, закрывающей глаз.
4/XII. Я еду в Сачхер[296]296
Город в Имеретии, около Чиатуры.
[Закрыть], в Схвитори на родину Ак. Церетели[297]297
Село возле г. Сачхере. В селе – музей А. Церетели.
[Закрыть]. Кто знает, может быть, это самое место, к которому тянешься всю жизнь?
Не думаю, чтоб усадьба такого барина, как Церетели, была расположена в плохом месте. Встал [в] пол 7-го утра. Поезд уже больше полчаса стоит в Зестафони. Тут отцепят наши сачхерские вагоны от махарадзевского[298]298
От г. Махарадзе в Западной Грузии (в честь революционера Ф. Махарадзе). Современное название Озургети.
[Закрыть] состава. И мы поедем куда-то в бок, в сторону, свернем к Чиатурам[299]299
Город в Западной Грузии, промышленный центр.
[Закрыть], где я еще никогда не был. Приедем [в] 9.30.
За окнами еще темно. Перед решением встать так рано: в темно-сером зыбком рассвете проплывали черные силуэты каких-то строений, светились окна высоко в небе – значит, кругом горы – горы.
Хорошо, что не поехал Гия, что я не пригласил Мазурина и т. д.
Иногда нужно оставаться одному. Как моментально вчера забормотались стихи, пока я шел к вокзалу по пустынной улице. Пиросмани с бесшумно пролетающими одичавшими фарами автомашин. Что-то будет в Сачхере? Стоим в Зестафони[300]300
Город в Западной Грузии, промышленный и транспортный центр.
[Закрыть] уже ровно час. Глупо, наверно, было вставать так рано. Ничего ведь не было кроме горящих угольков в топке проводника, готовящего чай, и нескольких личностей, проплывших по Зестафонскому перрону через двойные стекла вагона. Это какие-то очень редкие изображения, как на длинной кинопленке, если пропускать их на экран через большие промежутки времени, заполненные ничем – ровным темным фоном.
В Тбилиси на вокзале металось много граждан с пустыми бочонками. Мы едем в винные края. Возвращаться они будут уже другой, чуть покачивающейся походкой, вызванной несимметричным распределением тяжести. Больше всего оттягивать руку будут бочонки, полные натуральным отцовским [или] материнским вином.
Что-то будет в Сачхере?
Небо приобретает голубизну.
7.45.
Мы все еще стоим. А по ощущению едем, так как за окном вплотную, на 2-м пути проходит встречный состав. Несколько электровозов и нескончаемые цистерны.
Внимание к железнодорожным мелочам у меня наверно от отца, он всегда покупал расписание, предрекал остановки, сверял часы.
Был ли у меня отец? Не знаю. От него остались вещи. Помню пенсне, папино пенсне.
У меня творческое восприятие мира зрительное-живописное.
А существует еще музыкальное. Есть живопись в слове и есть музыка в слове. Это разные вещи.
Наконец первый толчок – нас прицепили, скоро поедем.
После толчка было Слово, заверещало, заторопилось вокзальное радио. Поехали и снова стали. Маневры. Маневры.
Пойду смотреть в окно коридора. Поехали в обратную сторону. Снова в Тбилиси? Теперь моя лежанка против движения поезда. Хотите музыку? Слушайте Мандельштама, кажется так:
А за окном не спорит с музыкой пир зренья. Нечто невообразимое. Вакханалия зимнего опустошения. Заборы, голые кусты, лозы и темная земля, заляпанная редкими пылающими листьями. Огромные булыжники, омываемые серой непреклонной рекой. Дома – чудо ветхости и живописности с балконами. А в противоположном окне скала, которая усеяна волшебными цветами. Но это не цветы, откуда взяться цветам в декабре. Это на скалу через стекло вагона ложится раздробленное отражение горящей электрической лампочки. Вьется тропинка рыжая по пепельным холмам. Сразу после туннелей маленькие именьица. Висячие мостики. А река мечется то по одну, то по другую сторону вагона. Руки деревьев. Вьется рыжая тропинка. Речные накаты, накаты речные.
По висячему мосту бешено, высунув язык, пробежала белая собака и, не добежав до конца, вдруг повернула и понуро поплелась обратно. Люди будущего будут воспринимать езду в поезде, как мы теперь ходьбу. Будут получать примерно такое же наслаждение.
Иероглифы, манускрипты виноградных лоз. Набор букв и знаков препинания таинственного алфавита.
Я уже готов сойти в любом месте, и пусть это будет Схвитори. Кругом неизъяснимо и неисчерпаемо прекрасно. Станция Беглеви[302]302
Поселок и железнодорожная станция к северу от Зестафони.
[Закрыть].
Уйма девочек и девушек в ярко-красных пальто. С поднятыми воротниками, чуть посиневшие от холода. Длинноногие худощавые лани.
Промчались над горной речкой, как проплыли высоко на холмах дома.
Черные мальчишки гоняют футбол. Черные с яркими крапинками пионерских галстуков.
Платформа Рквия, платформа Рквия[303]303
Железнодорожная станция в Имеретии, недалеко от Зестафони.
[Закрыть].
Реки… излом.
1) Снова голые деревья с несколькими желтенькими листочками на самой макушке.
2) Новое – закон творчества и природы. Как бы ни был великолепен могучий ствол, все усилия дерева направлены на молодые побеги.
Все, если не с бочонками, то с оплетенными бутылками. Что был бы мир без вина и табака? Для чего вино – для содружества.
Чиатура – совсем, совсем другая теперь будет эта, а раньше она составлялась из слов рудник, марганец, трубы и дымы, всего, кроме Грузии. Не было того, что есть: поворотов реки, хитросплетений ущелий.
А в общем, конечно, копошение. Вагонетки снуют в воздухе, одна за другой, друг другу навстречу.
Никак не оторвемся от Чиатуры. Поезд все время останавливается у каких-то ржавых гаражей с небритыми людьми в ватниках, а на ходу его позорно обгоняют автомашины.
Собственно Чиатура так и не кончилась и сразу Сачхере и сразу Схвитори. Красное платье – ожидающее меня – стумари[304]304
Гость (груз.).
[Закрыть] – на вершине лестницы.
Боже! Орех, Виноградник, Лужайка, Небо и Собственная Церковь[305]305
Церковь, стоящая во дворе дома Акакия Церетели.
[Закрыть] – без которой конечно было нельзя.
Это собственная церковь.
Вот где рождаются стихи, суровые поздней осенью и не знаю какие весной.
И курицы черные шныряют по чисто выметенному двору музея.
И мы шли за солнце Схвитори. Пили, соединяя стаканы с вином в пучке солнечного света из маленького окна. Вино оживало. И вспомнилось из Пастернака: Он (художник) знает, насколько выигрывает жизнь при полном освещении.
А в остальном… мрак.
Танец девочки с короткой юбкой –
Солнце, солнце, солнце.
Чаепитие с натуральным медом и хачапури.
Статья М. Цветаевой о Пушкине и Пугачеве – беспокоящая[306]306
Статья М. Цветаевой «Пушкин и Пугачев».
[Закрыть].
Вспомним Межирова, которому не хватает в Цветаевой – консерватизма.
И придут девочки в коротких юбках с цветами к музею и будут плясать и петь гимны.
Дисциплинированных девочек тянет к пропасти, каждая старается подойти как можно ближе.
Ого, совсем опасный эксперимент. Одна держит ее за руку, а она перегнулась и рвет цветы.
Они все ближе и ближе подходят ко мне. Но ведь я не пропасть – как только они это почувствуют – они немедленно отойдут.
Они меня уже совсем окружили.
Шиповник растет недоступно в каких-то колючих кустах.
Кипит холодная река.
Не может быть! Крыша сарайчика и сам сарай. Я не знал, что в этой жизни могут крыши так блестеть.
Бродят куры в этом царстве.
Запах хлеба в печи…
Благодарствуй, пей… молчи.
Брать, брать только из первоисточника – идти по дороге, где путник здоровается с незнакомым встречным путником.
Посмотрят открыто и ясно в глаза друг другу. Ты не отводи глаз!
И тут основа истории – той ненаписанной истории человечества, которая стоит за написанной.
О теплоте печется печь
– тут бытия первооснова.
(Философия железной печки)
Ослик маленький и слабый, похожий на серую мышку.
Какое грустное расставание с Винкельманом[307]307
Возможно, подразумевается книга Иоганна Винкельмана, немецкого искусствоведа XVIII в., автора «Истории искусства древности» (1764).
[Закрыть], с Сакартвело, и с луной, за которую забыли выпить.
Лучше не понимать Цветаеву. Понять – сломать хребет.
Татарская казнь. Полюбили Пугачева.
Уголек на память. Как странно, что уголь горит – инобытие дров.
Никогда не уходят поезда из Сачхере. (Пока не прозвучит колокол.) Это тупик, из милости продолженная ветка. Чуть дальше Чиатура. Колокол звучал, а поезд не трогается и вообще не тронется. Нет никого, ни проводника, ни пассажиров.
9/XII.
Двусмысленность, а не двойственность. Неясно на чьем лбу, на лбу твоем или на лбу Авчала. Таким образом, двойственность не отменяет требование конкретности и ясности изложения, напротив двойственно именно то, что наиболее ясно и предельно конкретно выражено. Двойственность – это «двойная честь», которую дает образ – предмету быть тем и тем, а не туманности и неясности, идущей от нечеткой мысли и нечеткости выражения.
Хитросплетенье рельс в начале…
В одноколейную тропу
Вольешься где-то за Авчала
С луной, прилипшею ко лбу.
10/XII. И в тот момент, когда мы готовы утвердить эту особость, особенность, специфичность – вдруг никакой особой литературы нет! Потому что если бы не было так – то:
Молчите проклятые книги.
Я вас не писал никогда.
(А. Блок «Друзьям» («Друг другу мы тайно враждебны…»), 24 июля 1908)
17/XII. В выражении собак бывает что-то мальчишеское. Сегодня утром одна собака, лениво увернувшись от 2 или 3 проезжающих автомашин, с беззаботностью мальчишки подошла к другой собаке, которая улеглась на парапете в самом неудобном месте и преспокойно спала.
Собака на нее смотрела именно по-мальчишески, тут было и выражение некоторой независимости и собственного достоинства и в то же время неприкрытое восхищение той собакой. Так, наверно, смотрели на Тома Сойера, красящего забор, или сам Том на Гекльберри-оборванца – с мальчишеской точки зрения – это определенное преимущество.
У собак есть та внутренняя свобода, о которой писали Пушкин и Блок. Т. е. та свобода, которая нужна поэту. Как бы ни была привязана и рабски связана собака со своим хозяином, она сохраняет что-то неизменно собачье (не в пример некоторым людям).
25/XII. Взлет, вдохновение и хочется измениться, завтра стать другим.
Сейчас я не прочел, просто прикоснулся к книге Пиаф[309]309
Имеется в виду книга: Пиаф Э. На балу удачи. М.: Искусство, 1965.
[Закрыть]. И вот тот же результат.
Хочется измениться. Быть не самим собою, то есть собою быть.
Телефонный звонок среди ночи. О прекрасный, прекрасный мир.
Написать цикл «Песни».
Записная книжка № 6
[Тбилиси, Мцхета, Самтавро, Рача, Кахетия: 1 февраля – 26 марта 1966 г.]
1/II 66 г.
Письма Пушкина. Что это?! Синтаксические ходы души. Они настолько прекрасны своей естественностью, простотой, что невольно заподозреваешь кощунственно: не искусственно ли все это? Этого быть не может: так говорить нельзя. Так можно только петь! А пение искусственно. Вот примерная логика кощунства. Ведь для нас обычно, мы верим рыку, но не волшебству. На наших глазах не только произошел кризис, агония и наступила смерть (которую все еще многие не замечают и по инерции «живут») целой школы декламации, чтения стихов, чтения актерского «с выражением». И антитезис этому чтению школа чтения самих поэтов. Где, не упуская смысл, не в ущерб смыслу – стих роднится воочию на слух с музыкой.
Соединяются две стихии, которые собственно и образуют стих: грубо говоря, смысл, выраженный словом, и музыка, выраженная звуком.
Утром было как-то все яснее. Тысячу, тысячу раз убеждаться в том, что, если и что не запишется в мгновение его зарождения, оно улетает – оно только в тот миг, в своей единственно совершенной форме.
3/II. С Тамазом на базаре в чайхане. Солнце. Великолепие зелени. Джонджоли[310]310
Грузинская маринованная зелень, похожая на водоросли.
[Закрыть]. Сыр у настоящей крестьянки и у нее же отжатое мацони. Берем все в чайхану, где имеется пиво. Натуральные люди, не обремененные мистическими обязанностями вокруг? Подносчики, уборщики базаров, какие-то старики и искривленные старухи.
(Заносить черты действительности – непреходящая ценность стихов.)
Прекрасно говорит Тамаз: все говорят, ты что деньги не хочешь, деньги не хочешь. (Речь о диссертации и ни один: слушай, ты, наверно, делаешь что-то интересное, что ты делаешь, я думаю это будет прекрасно, раз ты столько времени пренебрегаешь деньгами.)
1/III. Так несут младенца – шотис-пури[311]311
Грузинский хлеб удлиненной формы.
[Закрыть]. Младенец Шотис-Пури.
Когда это было? Я дошел с Вахтангом до Майдана, а потом свернул и пошел по остаткам – останкам старого.
Об этом надо бы подробно.
Сейчас ветер поет вверху деревьев. Пока я пишу и слышу – это реально и представимо, – а что потом?
4/III 1966 г. Девочка с невысохшей слезою с радостью… (На концерте С. Нейгауза[312]312
Нейгауз Станислав Генрихович (1927–1980) – выдающийся советский пианист и музыкальный педагог.
[Закрыть] – девочка и тот естественный человек – старик-француз.)
Вчера, 6/III. Папино – пенсне! Папино пенсне! (Пружинка, защемляющая переносицу.) С ваткой. С ослабленной золотой пружиной. (С ужасно облезлым и старым футляром.) Я смотрю на свои вещи, внимательно озираю их. Устраиваю им смотр. Вот то, вот это. Смотрю придирчиво. Что из моих вещей после меня будет так же архаично, так же будут трогать? Что?!
Сегодня 7-го.
Утром – Резо. Пьем против Метехи.
Потом Светицховели. Поле зеленое. Собаки и мальчик – слог в песнопении.
Смотри! Воробьи живут в ласточкиных гнездах. А потом ласточки прилетят и выгонят их.
Самтавро. № 23[313]313
Номер разлива вина. Нередко указывался на бутылочных этикетках.
[Закрыть], сыр, цицаки[314]314
Острый квашеный перец.
[Закрыть]. Меж 3-х сосен тлеет горьковатый костер из прелых листьев (черная масса, бугор, подернутый сырым седым пеплом). Деревья в цвету. Лепестки на зеленой траве.
Вспомнить Блока – получилось (двойственно) – значит хорошо.
Кирочка: смотри, курицы спят на дереве. Великий урок Блока – Пастернака – заносить непредвиденное случайное в назревшую стихотворную тему.
Зеленое пламя точек.
Еле проклюнувшиеся зеленые точки на, казалось бы, мертвых сучьях.
Собор Самтавро. Женский монастырь. Приближаются черные монахини – что будет. Прогонят? Нет.
Граблями поправили тлеющий огонь листьев. А бутылку я спрятал за спину.
Помнишь, как они пели в прошлый раз. Ушли. Не осмелились побеспокоить пишущего человека. Защита беззащитностью.
Инфантильность.
Следующая волна (двух) монахинь – и нас выдворяют из этой вотчины.
Уезжаем.
Суббота, март.
С Рене в… (всегда не знаю названия). Огромное квеври. Говорил в него (как маленький Маяковский?). Акустика храма – очень торжественно. Вот откуда форма купола – звуко-шлем.
Пир Горой. Не так: а так по-цветаевски – Пир – Горой. Храмом. Могилами – точнее камнями – так как от самих могил давно не осталось следа.
Мне очень много лет. А мир прекрасен. Мир – за городом – не вдаваясь в подробности.
А старушка все еще возится на «своем», именно своем участке с выкопанными квеври. Сейчас она зажжет костер – из прелых листьев.
И дымок стелется по всему участку, она в дыму. –
Голые деревья, голые деревья.
И расцветшие. Стремительный разбег пера. Зеленое поле похожее – все на что-то похожее – на картины Мирзашвили[315]315
Мирзашвили Тенгиз Ревазович (1934–2008) – грузинский художник.
[Закрыть]. Зеленое поле усеяно мелкими камушками. Камушки – барашки. И какая разница? Сейчас задвигается, и из-за поворота вынырнет пастух на коне и собака с высунутым красным языком.
Говорю, какая разница, так как действительные барашки вдруг превратятся в камушки на зеленом поле – (иллюзия, мираж), пастух исчезнет. А за поворотом собака останется с высунутым красным языком. Она ничего не может понять – что произошло. Теплые нагретые на солнце камни пахнут барашками.
На этом споткнулось перо.
Все уходит. Какая скучная истина – все. Уйдет вечное – сутулая спина Рене – Рене, обходящая храм. Рене, за малочисленным столом говорящая: «Ну, как вам нравится общество дураков? (Дураки – это те, кто уехал на автобусе в субботу: Теймураз[316]316
Теймураз Барнавели, сын грузинского писателя Василия Барнова. Он и его сестра Сара Барнавели посвятили всю свою жизнь изучению памятников грузинской материальной культуры и древней архитектуры, причем он занимался обмерами памятников (сообщено Г. Антелавой).
[Закрыть], Рене, я, Кира.)
Нужно жить, прощаясь. До свиданья, Рене. И это возвращает к детству, в котором никто не умирает – просто тебя берут за руку, подводят и говорят: «Мальчик, попрощайся».
Откуда эти бабочки так рано. Правда греет солнце до 7-го пота[317]317
Аллюзия к стихотворению Б. Пастернака «Март» («Солнце греет до седьмого пота…»).
[Закрыть] и действительно март. Я верю в расцветшие деревья.
Но бабочки?! Нет, им меня не обмануть. Бабочки. Собственно, всего одна только бабочка.
Одинокая бабочка. Одинокая бабочка. Потом, когда придет настоящая по календарю весна – она старушка будет рассказывать молодым про сегодняшний необычайный климат. Климат – погоду[318]318
Ср.: ВШ, 179.
[Закрыть].
Террасы.
Склон и камень – где сижу я. Тополя переворачивают на ветру листья, показывая свою серебристую изнанку.
Ослы пасущиеся.
Высохшее русло.
Дорога с одноколкой, запряженной ослом, и две фигурки, груженые хворостом.
Поле вспаханное с отдельными цветущими деревьями.
Холм с мелким кустарником.
Небо и облако.
Звуки
Редкое фырканье ослов, песня, шуршанье моего дурацкого колпака – базарная бумажная сумка – на голове – приглушенный – (солнце в зените) как сквозь вату щебет птиц. Уставших прославлять бытие. Звук копыта по земле. Нежное фырканье. Ветерок.
Тут все удваивается. Не просто ослы – а ослы-ослы, как раньше Джвари-Джвари.
А потом за спиной со склона спустились козы.
А камушки действительно стали барантой.
Я вытащил из автобуса два сиденья, скинул их в самый центр стада, улегся и заснул среди коз и барашек.
Прошел пастух с черным, точно обгоревшим лицом. Поздоровался – разбойник, несший на руках ягненка новорожденного, беленького. Потом лежа видел вверх ногами, как все стадо по его приказу встало, вытянулось в цепочку, обведенное каймой света, друг за другом – белые облачка, оставившие черные камешки, ушло в небо[319]319
Ср.: ВШ, 179–190.
[Закрыть].
Напротив далеко человек копается в земле.
«Оползни веков» – это, наверно, хорошо. Представь, что годы громоздятся, громоздятся и, наконец, часть их сползает, осыпается.
Рассказ Татьяны Сергеевны[320]320
Шевяковой (см. комм. на С. 332).
[Закрыть] о том, как она создавала сад перед своими окнами, что она посадила, как вытаскивала землю, пропитанную смолой от [100] строительных ведер и т. д. Как возит чернозем (таскали два рюкзака), ворует навоз, закапывает картофельную шелуху. Стой. А чем ты кормишь деревья?
В рассказе ее что-то библейское плюс от настоящей современной литературы – такой как Хемингуэй – впрочем, и в ней библейское. Одержимость ее одержимостью. Начисто лишенная юмора.
В небо уходят бараны, обведенные световой каймой.
Может быть, Ахматова (успела) прочесть ту Лит. газету, где моя подборка[321]321
А. А. Ахматова умерла 5 марта 1966 г. Подборка стихотворений А.Ц. была опубликована в «Литературной газете» 18 февраля 1966 г.
[Закрыть].
Что она подумала?
«И не цветы, что вдруг заговорили».
Пишу на пригорке, внизу селенье… опять названье. Оно прекрасно в заходящем солнце. Прощаюсь.
Не вернешь, не возвратить не только день – а в полдень утро, а в вечер – полдень – Прощай, село – я никогда видимо уже не увижу тебя.
Рейс: Тбилиси – Ничбиси. Перебегающий луч – будто кто-то садится с тобой рядом.
Рамаз
Все перепуталось. Пшаветия[322]322
Пшаветия (Пшавия) – историческая область Грузии к северу от Тбилиси. В с. Чаргали находится музей Важа Пшавела.
[Закрыть], Рача[323]323
Рача – историческая горная область Грузии в верховьях р. Риони.
[Закрыть]
«И в колдовском всплывут наваре»
Но только так и нужно ехать
Когда минув[шее] маршрут.
И пьяный кахетинский поезд, итак на выбор, Кахетия все это путается, и я могу оказаться в хинкальной или вместо поезда в грузовике. Я бросаю листки записной книжки.
Я еду в Рачу, зачем я еду, ах да, мне нужно снимать Библию. Старый раввин. Гостиница Мамисони[324]324
Гостиница в Они.
[Закрыть]. Стол, покрытый черным бархатом, быки и евреи.
Сакаура[325]325
Село и река, приток р. Риони.
[Закрыть]. Чистильщик.
Гиа, говорю я ему, Гиа – мы совершаем то, что условно у нас называется операцией Авлабар[326]326
Вероятно, имеется в виду традиционный для следующего после застолья утра поход в хашную на Авлабаре – одном из древнейших районов Тбилиси.
[Закрыть].
Я говорю ему – едем, но он остается, едем, кричу я ему, но он остается. Ночь – и все о поездке в Схвитори. Хитросплетенье рельс в начале[327]327
Начало незаконченного стихотворения А.Ц. (см. в зап. книжке № 5).
[Закрыть].
Тут еще зима, а там в Тбилиси в 30-ти часах езды лето. Я, Гиа, Самайя[328]328
Известный ресторан на Земмеля (на спуске Элбакидзе).
[Закрыть].
Ты могла бы тут платить по счету. Элбакидзе[329]329
Название улицы в Тбилиси советского периода (в наст. время возвращено историческое название Верийский спуск).
[Закрыть] – место, откуда отходят автобусы. И это уже Пшаветия. Цинди – это хевсурские носки такие.
Тут на вопросы о пути подарят невнятный жест, как знаки на коре.
И потом только, да этот путь и до конца.
Это шарики красной эмали[330]330
Начальная строка одноименного стихотворения цикла «Из пшавских стихов» (ЧСНС). Имеется автограф, датированный 26 августа 1964 г.
[Закрыть].
Опять в духане.
В конце концов мне это надоело, и вообще меня клонит ко сну. Я делаю большой шаг и сразу из города оказываюсь на поле с группой людей Института истории искусств, про собаку, собиравшую нас.
История с барантой – камешками.
Собака оставшаяся. Но я вру, это совсем другая собака. Эта, которая сегодня бежит и собирает нас, собирает, но мы расходимся. Ей приходится делать все больше и больше круг. Ей все труднее, все заливистей ее лай.
Инстинкт. Он бросает нас в ночь, в город…
Там поздней ночью мы проходим мимо тех сторожей и т. д. – а это: я трехлетней давности.
7 ноября.
Побольше людей. Кирилл Зданевич[331]331
Зданевич Кирилл Михайлович (1892–1969) – грузинский художник, вместе со старшим братом Ильей Зданевичем и М. В. Ле Дантю (1891–1917) открывший Н. Пиросмани.
[Закрыть], Рене Шмерлинг, Гиа Маргвелашвили, Татьяна Шевякова[332]332
Шевякова (Щербатова-Шевякова) Татьяна Сергеевна (1905–2000) – искусствовед и художник-копиист, в 1936–1987 гг. жила и работала в Тбилиси.
[Закрыть], Тамаз Чхенкели[333]333
См. в записной книжке № 2.
[Закрыть].
Я не могу изменить их фамилии – это так написалось.
Едешь, и кто-то садится рядом. Эффект перемещающегося света.
Башбеук-Меликов жгущий картины – ему что-то не понравилось. И едкий дым ползет по двору с развешанными предновогодними простынями.
Пьем с Тамазом. Дождь величиною с тополь, т. е. дождь виден только на темном фоне тополя. Тамаз прогоняет дворников. Летит вот Джвари с крыльями рассвета за спиной.
Фантастический город тлеющих угольков. Может быть, о прожитом дне следует писать тоном и важностью донесений об открытых материках. Например: сегодня я трижды видел Сухумский бульвар.
Не забыть цыган в городе. Серные бани и масляная тряпка на тротуаре, похожая на убитую кошку.
Все ощутимее и тяжелее как зимнее пальто к весне.
20/III.
А может быть надо в некоторых случаях писать стихи в строчку как прозу, а прозу разбивать как стихи?
21/III.
А может быть удел прозы – история создания стихотворения?
Стиль Хемингуэя не роскошь, а необходимость, средство передвижения.
22/III. Дописать!
Пальто Ак. Церетели
«Главная улица» – Телави[334]334
Столица Кахетии.
[Закрыть]. Провинциальная эпопея. Солнечный луч и квадрат бильярда.
Там, где Ренэ – странно, я хотел изменить имя, но ничего не получилось из этой затеи, перебрал всевозможные имена.
С собакой, собирающей людей.
Если тебя вывести из задумчивости и, внезапно встряхнув, произнести: Тбилиси, Грузия, какое время года возникнет в твоем представлении, какой климат? Чего больше будет в этом представлении – зимы или лета?
Пишу о Телави.
Тост о собаке, дружба – мы все за одним столом, дадим ей отдохнуть и объяснение этого дела.
Надо в Пшаветии рассказать об ошибке.
О художнике: «Он закончит деянье творца»[335]335
Начало трактата Ван Вэя «Тайны живописи»: «Он раскроет природу природы, он закончит деянье Творца».
[Закрыть]. Ван Вэй[336]336
Ван Вэй (699–759) – китайский поэт, художник, каллиграф и музыкант. Весьма вероятно, что разговоры о китайской поэзии А.Ц. вел с Т. Чхенкели, переводившим ее на грузинский язык.
[Закрыть]. 8 век.
26/III 1966 г. Одно и то же: Тайный и постыдный?
Стоило прожить день, чтобы обрести такую строчку.
Невероятная молодящаяся старуха базарная и мужчина. Что-то общее у них, но что? Навсегда останется тайной. А эти идут и болтают, болтают и смеются. И хоть никогда не услышать, о чем. Это не тайное. Тайное – не постыдное? Как хорошо кончается записная книжка. А почему хорошо? Неизвестно.
Платонов. В чем секрет? Настоящее творчество. Ибо Он не только записная книжка увиденного – то есть то, что не придумаешь, но и то, что только придумать можно. Вот в чем секрет.
<Дефицитный> как ключ от трамвая.
«Кому еще»? В электричке Сочи – Сухуми. Груши дешеви, спели. Кому еще? (Еще никто не купил – но кому еще).
Дребезжащий трамвай – значит, все же стоило ехать. Хоть и – на этот блестящий ключ.
Стекло жужжащее трамвая.
Есть люди, для которых <дипломатия> правда. Вас обманывают, не обманывая.
И все-таки большой день. Ты сам понял, почему нельзя сказать «дворик, уходящий в темноту ночи» – один из вариантов очерка.
Нельзя потому, что это не образно, т. е. не конкретно, во-первых, не обобщенно, во-вторых, не музыкально, в-третьих, и не является проходным. Раз ты увидел, то ты не мог видеть штамп!
Двор, уходящий в темноту ночи.
Почему ночи, почему не просто во тьму?
И почему я мудрю, мудрю – ведь вот была целая жизнь – сегодня передо мной: Мазурин, Марина и ее сын. О чем спорил Гоги с Владиком, так, кажется, звать ее сына?
Как Гоги ест руками. Молниеносное движение указательного пальца и т. д.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
