Текст книги "Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности"

Записная книжка № 61
[Тбилиси: 30 апреля – 8 мая 1968 г.]

30/IV 1968 г.

В горьковском саду со спящим младенчиком просыпающимся.

Может быть, что-нибудь о зеленой траве – о малом муравье в пятнышке света.

А может быть, эта книжка – продолжение предыдущей? Тогда важны и предыдущие мысли – а не только «неизвестность впереди».

Уже забыл, о чем подумал, – что записать, кажется, сегодня там, на улице Леселидзе.

Нет, в комнате на Мерквиладзе[643]643
  См. в записной книжке № 59.


[Закрыть]. Афоризм Чехова в изложении Бунина. Как вялы, как неинтересны афоризмы вообще. Их не-прикрепленность к сиюминутной ситуации. (Вспомни о Достоевском – Бахтина.)

Может быть, сегодня – мне предстоит еще и базар, – бытовое, с которого можно снять его бытовое. А вечером где-нибудь пить на вокзале – а? Бездарно.

Нужно вот так, как в том отрывке у Бунина: с жаркими вагонами на путях и вокзальной веранде – с белым удельным вином и т. д. Вообще следует где-то привести этот отрывок полностью, дабы был понятен мой метод – свое по-другому, по тому, что дорого, что родственно, в конце концов.

Играла дудка, там, во дворе Армянской церкви – с бассейном, со священником на стульчике.

Завершаю еще: я отпустил воду (воду отпускают!), – и снова те женщины на балконе с водой. Действительно, что может быть забыл, что подумал, – а об этих лепешках на ладонях…

Соседей сообщающиеся сосуды (даже галерейки от галерейки не отгалереяли). Стекло там разделяло, – а не стена непрозрачная. И только легкомысленные занавесочки.

1 мая (первое мая – младенчика).

Вчера на вокзале ночью отослал письмо Саше – где пишу: в Марнеули (Марнеули, Марнеулиада) в столовой пил в одиночестве бутылку вина – и вдруг ощутил наше единство. Видимо, это очень старомодное ощущение – так люди чувствовали, так жили в давние года.

Хвалил «Подкову»[644]644
  Саша – Александр Петрович Межиров (1923–2009). Имеется в виду его книга «Подкова» (1957) или стихотворение «Подкова счастья! Что же ты, подкова?..» (1961).


[Закрыть]. (Но о письме после, после.)

Сейчас, благодаря зелени, нахлынуло что-то густо зеленое, среднеазиатское (и словно дымки от вигвамов – в парках дымки шашлычные).

А мой сорок первый май.

Как удивительно у Олеши: подтверждается вымысел – тени цветные от разноцветных шаров прошли по лицу гвардейца, когда продавец пролетел во дворец…[645]645
  Аллюзия к роману Ю. Олеши «Три толстяка».


[Закрыть]

Тут, видимо, на пороге обобщения оно стучится… Что ж.

Что же потом случилось с Олешей (с Олешей – страной)?

Вот что важно – обобщение… Обобщение ведь никогда не бывает само по себе судьбой – трагичным. Оно – безразлично, эгоистично, в нем некий нарциссизм.

Прыгает воробышек.

В кого очнемся после смерти, сконструированной пришельцем? Опять летают какие-то семена – и осыпают землю, осыпают на балу светотеней.

И лопаются шарики, и раздаются звонки в кино.

Девочка с прелестными веснушками.

Понятие отбора – отсева – типизации. Главный враг литературы…

Почему то, а не другое? Почему то, так, – а не в полноте бывшего, да из-за неспособности, из-за отсутствия вкуса и т. д.?

Ужасная вещь – отсев (типизация), отбор. Почему я не должен написать, что передо мною на балконе с тазом девушка лениво и бессмысленно (автоматически) полощет белье? И что белые ножки какой-то девушки вышли в сумрак церкви и некто – деловито энергично, – противореча понятию кейфа, вошел в церковь – потом вышел, и сразу за сценой заурчала машина. Он, как межировская няня, – все, что делал, делал бегом.

За оградой пекарня с железной трубой дымит, дымит: там внутри дрова – шеша.

Во дворах есть, процветает – особая грация: распоясанности, одомашненности женской.

Вечер у Ладо Гудиашвили[646]646
  Гудиашвили Ладо Давидович (1896–1980) – грузинский живописец, график и монументалист, педагог, профессор.


[Закрыть].

«Сахарный Парфенон», графин с недопитым коньяком. Не выпить из такой чашки – все равно, что отказаться от поцелуя.

Письмо Мандельштама о Ладо – плод, не спадающий с дерева, которое трясут.

Лицо – договор с солнцем: передвижение по комнате. Жена Ладо – продолжение его органов. Рассказы об Италии (История тут же за столом с виллой).

4/V. С младенчиком. Велик мир, велик, – им бы можно было увлекаться, если бы не привычка, свыше данная.

Но вечер не кончается у Ладо Гудиашвили за прекрасным столом под высокими потолками. Сидят прекрасные итальянки, говорящие по-русски, готовые заговорить по-грузински…

И жена (жена Гудиашвили) выпускает из рукавов – не голубей, а странных птиц. На лбу у них луна, которую они уносят, – светится за протянутыми к небу ветками…

Она рассказывает, что в доме только она одна режет курицу. И вот, по ее наблюдениям, – курица не умирает некоторое время и после смерти. Может быть, летают обезглавленные ею птицы?

Какой-то рай – с адскими условиями.

На столе – ни солонки. И сам художник – отрешенный. Уже мысленно простившийся с нами, а мы все не уходим, любезный. А что италианки?

Я не могу уехать к Леве – пока не справлюсь как-то с этими впечатлениями вечера у Гудиашвили.

История с тари[647]647
  Тари (тар) – струнный щипковый музыкальный инструмент. Получил распространение в Персии и смежных территориях.


[Закрыть] (или тары) нет, конечно, тари, но где-то у меня зацеплено с тары-бары, с бочко-тарой[648]648
  Аллюзия к повести В. Аксенова «Затоваренная бочкотара».


[Закрыть], – с тем, что зацвела бочко-тара, хотя ничего общего. Играл – как его? Нерсес, что ли? – за стеклами мастерской ремонтной на инструменте, именуемом тари: два бочонка, обтянутых кожей, два барабана, а над барабанной кожей струны. Они уходят вверх по деке – сооружению, похожему на очень много вещей сразу, больше всего – на какие-то спинки кроватей, полированных временем – дутые не дутые (как у Веры Константиновны[649]649
  Неустановленное лицо.


[Закрыть]).

Звуки тари – позывные (почему не призывные?).

Почему я не могу восстановить события вечера в их естественно случившейся последовательности, почему? Мой дар – в другом: неточность, непоследовательность (возникает зимнее окно столовой в Пасанаури, где говорилось на эту тему) – откуда это устремление к нерешенности.

Человек в саду, похожий на фокусника: полный, держащий шляпу, как твердый котелок, в темных очках, с добродушной одышкой и сединой, с боевыми медалями…

Есть одна струна в этом тари, которая о Белле, не уехавшей тогда в Италию.

Фокусник нужен, он где-то там за портьерами залы Гудиашвили, он из стихотворения Беллы (но не склонны к следам… весь я западня)[650]650
  Цитата по памяти из стихотворения Б. Ахмадулиной «Зимняя замкнутость». Надо: «Но не склонны к следам / мои ноги промокшие. Весь я – загадка!»


[Закрыть].

А у его ассистентки – жены, зонтик и кулек из газеты, откуда они достают маленьких кроликов-лилипутов и закладывают за щеку (бугорок такой). Кролики – сладкие как конфеты…

А еще он похож со всеми медалями на ту, которая ходит со значками и появляется с девочкой то тут, то там – то в том кафе, то в этом, то на том маршруте, то на другом, то на фуникулере, то на аэродроме – и в ресторанах, и в самых разных местах. Самое восхитительное детство у ее девочки… благодаря ей можно восстановить какие-то вечера – сиянье их летнее.

Подсаживайся к старикам – набирайся глупостью – мудрости. Блеск детских вопросов и тусклые ответы. Но дети не знают, что ответы тусклы…

Самый великий эпитет к луне – детский. Луна ламповая. Фокусник с медалями встал, подал руку даме-ассистентке – та встала, раскрыла зонтик. Ушли. Исчезли. Осталось, что привкус – они чего-то все жевали – металлический может остаться, привкус – может-таки остаться от человеков, словно маленький кролик перебрался к вам за щеку, удрав из их кулька.

А тут еще появилась Гаянэ. Она сказала, что о вечности ей почему-то говорят рыбьи скелеты. А почему бы и нет? Как хорошо, что я живу и знаком с нею.

Грузинский хлеб – общипанный по краю.

Может быть, и в том лаваше[651]651
  Возможно, имеется в виду картина «Компания Бего» (1907).


[Закрыть] – на картине Пиросмани? (Рифма к хлебу: нелеп.) Может быть, получится итого три четверостишия: 1-е – белые медведи и падающие, но висящие гранаты, 2-е – о «колорите», бедном там. Ты думаешь белый цвет, а в этом белом сколько цветов! (Так я таки верну прозу – истории создания стихотворения.) А тут, может быть, прибавится и третье с лавашем – (так исчерпается все, что я тогда услышал от Этери Думбадзе).

Гаянэ вчера – что говорила? Я устал и плохо запоминал все эти нужные мне «проблески чужой гениальности» – метеором врывающиеся.

А я добился своего: удрал с работы и сижу в саду с младенчиком.

Напротив человек – с палкой, чемоданчиком и платком, накрывшим чемоданчик. Что в чемоданчике? Лицо человека с хитринкой, с улыбкой – значащей что? Он хорошо и аккуратно одет. При галстуке. Может быть, в чемоданчике – (я бы на его месте) – все необходимое для длительного пребывания в садах. Поглаживает колено, откидывается.

Так о чем говорила Гаянэ? О своих планах. В них участвовали слоны, на спинах которых фигуры – люди, солнце огромное (я его вижу всегда большим) красное (тлеющие угли) на оранжевом небе: я хочу вызывать удивление. – О, как плохо пересказано.

Господи, что за убожества это в саду! И что самое удивительное – те, в группах, – самые бросающиеся в глаза, самые обращающие на себя внимание, приковывающие к себе то ли очками, то ли кривым носом, то ли еще чем-то – короче, лица необщим выраженьем[652]652
  Из стихотворения Е. Баратынского «Муза».


[Закрыть] на поверку оказываются самыми воинственными выразителями общего.

Вот как этот типик – скоморошествующий (так не вяжуще с лица необщим выраженьем) в этой группе. С девочкою Русико… вызывать удивление (в противоположность чертикам Бажбеука), как она сказала (забыл, нужно спросить при следующей встрече) удивление. Ведь люди в них живут рядом со львами, например, и пантерами, – и в голову им не придет испугаться…

А потом, уже когда хлынул дождь, и мы стояли под навесом в нише – как скульптуры. И я сказал что-то о том, что хорошо, если домишко напротив был бы пекарней. Она сказала, что хочет в картинах избавиться от комнатности – там люди живут в непосредственной связи с землей (очень неточно, увы, я передаю, что она говорила – искажаю «проблески»).

Лужи под дождем, которые сплошные, не прерывистые, вонзающиеся линии. Дождь не пунктир.

Что он щурится – что за прищуром? – что он извлекает, как я свою Среднюю Азию, свою Персию – он похож на специалиста по коврам. Взял платок с чемоданчика, под ним обнаружилась шляпа – летняя, дырчатая, поднес платок к носу – издал трубный звук.

И вновь воробьи взмывают крохотные листики. Младенчик проснулся…

…И стала исписывать строчку за строчкой («драгоценные женские письма») – женский почерк («от знающего почерк ясный»).

Запах масляной краски – весна. Не забудь о древней профессии маляров… Вот так же красили древнегреческие сады – присев и вверх-вниз по паршивой штукатурке стен и деревянным заборчикам. Обновленье весеннее (И Том Сойер).

Эта группа уголовников, снявшаяся со скамейки, – вот кто действительно «хорошо провели время» – в рассказах и эпосе (гудок – как в тюрьме и т. д.). Что это – детство вечное, детство – явно только преступное, но детство – на грани взрослости, а вот после того, как расстреляют, – уже не придешь, не расскажешь…

Я всегда слушал, не вникая – и сколько раз! – в смысл слов, песню, где бродяга Байкал переехал, а сейчас вслушался: Ничего себе возвращение: и мать в могиле, и брат гремит кандалами! Ужас.

6/V. Пока – ни строчки. Днем звонок с предложением выступить – неизвестность, гибель впереди. Почему-то согласился. А я ведь не умею.

Младенчик заснул.

Вчера ночью в полуминутные промежутки между машинами была слышна Кура – единственный звук: божественно!

Умирает тихий вечер.

Все время: перебор струн, перебор струн – струн перебор. А мир велик. А мир велик. Зачем эта цитра[653]653
  Небольшой струнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть] приковывает к себе? Ведь где-то Мичиган – парк Иллинойс – где-то где…

Где-то другое…

Перебор струн (Рядом с курсами машинописи).

Гаянэ: из всех шумов (тишин) я люблю больше всего воды (это из-за меня – я это сказал).

Что бы она сказала:

2) Шелест платья танцующей женщины.

3) Бег лошади.

Не нужно говорить – ночь пахла, как чайная заварка.

А ночь была заварена, как крепкий чай, или чайная заварка ночи.

Сегодня я выступил – что это было?!

Наверное, смешна все-таки эта поэтская манера чтения, попробуйте промелодизировать… Но я испортился с тех пор, как времени коснулась порча и горе возвели в позор[654]654
  Из стихотворения Б. Пастернака «Перемена».


[Закрыть].

Сейчас ночью особенно не выпевается.

И горе возвели в позор.

Увидел гроб в черном там окне заманчивом, где раздевающаяся женщина.

8/V. Конечно, я напишу о трамваях, которые могут появляться отовсюду – в комнате, в детской, – причем рельсы…

И там пьют дешевое вино – за пустой фруктовой тарой, за стеной ящиков – за стеной, оставляющей на улицу кончик носа и уши…

И там всегда кто-то, опирающийся на костыль.

Да, я напишу об этих трамваях.

Ужасный день. Нервы. Неправота – правота – неправота.

Какие-то триоды (сыр-бор из-за незакрытого крана). Чорт бы их побрал. И все же неправота, – а потом правота.

Вспомни, почему требовать от других то, что сам не выполняешь? Они (мы) уважают(ем) – то вызывающий страх.

Младенчик. Засыпал, проснулся, спит. Летают пчелы над дурманящими цветами какого-то дерева.

9/V. Мальчишки-финансисты с копеечками сдачи в кулаке.

Я привяжусь к воркованью (послышавшемуся) голубей, привяжусь и умчусь – в Среднюю Азию на этой тяге.

Майдан

Пальцы, придерживающие (вылезшие наружу) дверь дворовой уборной. Пальцы, как бубен перебирающие несомый горячий грузинский хлеб.

Так готовят в мангале шашлык – вот он, ад бараний – красные угольки – на балконе с соседями сообщающимися сосудами – возле армянской церкви, напротив квартиры знахарки.

Записная книжка № 62
[Тбилиси, Цинцкаро: 11–21 мая 1968 г.]

11 мая 1968.

Горьковский сад с младенчиком подпевающим.

«Запечатлеть это обманное и все же несказанно сладкое (сбывание хотя бы в слове, если уже не во плоти!» (Бунин. «Ночь»)

11/V 68. У всех этих молодых людей (не у всех, у этих) нет сознания непрочности предоставленных им благ. Моя комната, говорят они, моя работа – точно выгнать их можно не иначе как по решению съезда профсоюза или как-нибудь еще иначе. Они на месте, – они переливающиеся сосуды, ни один не возвышается над другим, вернее, возвышается серединностью, общеуровностью – тут тоже есть свой блеск уравнения… Им никогда не приходит в голову мысль о собственной неприспособленности при виде мешков на складе, при виде пакгауза. Девушки их едят мороженое, наглядно демонстративно тающее во рту…

Нежные усердные силуэты машинисток.

Сад забыл об украшении своем и гордости – Яше: шланг поливает сад как прежде.

Как я упустил – хотел, но не окликнул – мороженщика с мороженым в картонном ящике, в белом халате – мимо младенчика, чуть было не проснувшегося. Но он кричал – моро-же-ное, – не преступая какой-то черты, откуда доходят звуки прямо в сон. Упустил, – не разлепил тонкой бумажной обертки. Что упустил: мороженое или зрелище? Покупку упустил: подумал – взамен лучше пиво. И совсем я не люблю иметь дело с этими жуликами, однако с ними, зная, что они жулики, связывается большая часть человечества, – я просто не «муштар»[655]655
  Покупатель (груз.).


[Закрыть].

Полная неизвестность предстоящей второй половины дня, уже прошла значительная часть этой половины – четвертушка – 10 минут третьего: блики, блики – шум шашек, собираемых в детское ведерко, и стук совочков, лошадок и прочего.

Дворы с могильными памятниками – аккуратно оштукатуренные четырехугольники, с крестом медных кранов… и котенком – на этот раз черным.

Опять взял в руки Бунина – почувствовал таинственное продолжение жизни: видимо, он прожил двойную – свою и еще свою в прозе.

Бунинское детство.

При слове Бунин: слово – учеба не так уже бессмысленно. Душно под деревьями, – я уже 3-й раз в саду. Темнеет. Я украл у себя сегодня день с Левой – там, в селе Цин-Цкаро – лепящемся. Учись у Бунина: скажи, какое оно, это село.

Скамейка, когда я сел, была еще нагретой: этот тип сидел с девицами младыми – грузинками под русских. И еще я мог бы пройти мимо колокола на вокзале Мцхеты и коснуться колоколов Свети-Цховели… Благословенный формат записной книжки – нет, это не поток сознания – это другое: безусловно, после Бунина должен был быть Олеша – не пытается ли эта умная баба[656]656
  Возможно, имеется в виду какая-то из журнальных статей М. О. Чудаковой о Ю. Олеше, в 1972 г. выпустившей книгу «Мастерство Юрия Олеши».


[Закрыть] доказать, что Олеша не писал закономерно, т. е. «не потрясенья и перевороты», – а закономерности жанра… А я мечтал сегодня быть чисто помытым (исполнено – ох и баня была прекрасная) и сидеть где-то в свежей белой рубашке под Мцхетскою луной и звездами – глотки вина из бутылки.

Передо мной на скамейке лица – галерея целая людей уже проживших жизнь. У них совсем другое завтра – они говорят: завтра, но так, словно не то – их память… Нет – я сейчас не сумею ухватить промелькнувшее о них – оно кануло, ушло под ноги в земную кору, посыпанную утрамбованным кирпичным песочком. Наверное, я люблю этот песочек, особенно когда он полит, – но люблю эту бедную землю[657]657
  Из стихотворения О. Мандельштама «Только детские книги читать…».


[Закрыть], – а прошло виденья сада – двора по колено в траве – горбатые мостки – там, где была свадьба Отара Карсанидзе[658]658
  Неустановленное лицо.


[Закрыть], – на границе Мингрелии и Гурии? Все зверства той и другой стороны (в смысле гостеприимства) – гигантская корзина с горою стаканов: корзина Гаргантюа – его колыбель и т. д. Вспомни того типа поджарого и ту дорогу. Я шел по траве сада – по колено – и видел всякие волшебные пристройки – нужно.

Что делать – не писать крупно, как Олеша? Самостоятельна каждая фраза – соединить Бунина с Олешей?

Олеша и пересказ – интересно. Это ведь нечто – антимандельштамовское[659]659
  Отсылка к началу «Разговора о Данте» О. Мандельштама: «Поэтическая речь, или мысль, лишь чрезвычайно условно может быть названа звучащей, потому что мы слышим в ней лишь скрещиванье двух линий, из которых одна, взятая сама по себе, абсолютно немая, а другая, взятая вне орудийной метаморфозы, лишена всякой значительности и всякого интереса и поддается пересказу, что, на мой взгляд, вернейший признак отсутствия поэзии: ибо там, где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, там простыни не смяты, там поэзия, так сказать, не ночевала» (ОМ. 3; 216–217).


[Закрыть].

Вдруг вспомнил:

Ветер налетит, завоет снег…[660]660
  Цитата по памяти из стихотворения А. Блока «Ветр налетит, завоет снег…».


[Закрыть]

И в памяти моей возникнет… Совсем перестал быть с Блоком. В статье об Олеше, при всей ее эскизности, есть исчерпанность – то, что мне всегда не хватает, есть статика в динамике.

Есть у Бунина место, где он говорит, что он странно радовался обеднению быта: эта странная радость – и есть… родственное.

День умирает. Его добивают лампы дневного света – назойливо слепящие глаза…

С чем связано отсутствие у меня памяти? Во-первых, с тем, что я лишен был чувства принадлежности к какой-то милой для меня среде – среды не было (то, что было в Бунинском детстве?). Во-вторых, ошибка – не дисциплинировал, не воспитал, не выдрессировал чувства того, что живешь – сейчас, а не в futurum. Я все откладывал, откладывал… Не то. Я жил, но настоящее, считал, будет завтра: я ничему не отдавался целиком – из-за этого происходила и определенная фальшь в отношениях – недаром…

13/V….Вчера у Арчила[661]661
  Арчил Сулакаури, грузинский писатель и сценарист (1927–1997).


[Закрыть], вино дзвели шави (старое черное) – ночью плохо, очень… придется опьяняться другими вещами – не производными винограда[662]662
  Намек на рекомендацию врачей если уж пить, то водку, а не вино.


[Закрыть], – даже когда это прекрасно, как дзвели шави…

Но что это? Повестка… Откуда возврата нет. Что ж. Но ведь если не пить совсем, то не будет и такого неба, как вчера!

Что это было? Небо в облаках, разлитый цвет луны, площадь – ох, какая площадь! И мерцали рубиновым провода троллейбуса – все над головой, над головой.

Что это было? – Некий знак, что может быть или будем приобщены к этой игре неба – будем как-то в ней участвовать (булгаковщина).

Рубиновым было и вино. Арчил достал специально белые прозрачные стаканы, и мы смотрели его на свет.

Прощай, вино в начале мая. Это имеретины, они вино делают с сахаром (даже для себя) – Гоги.

Да и в вино кладут пирамидон – чтоб голова не болела. Жора.

Я запрокинут в звездных струях – так?

Это все, что ты можешь о вечернем небе? – Во-первых, небо как-то включалось в пустынность площади – все было иным. Все?

Зрелище неба – не чувствующая материя?

Но каким образом возможно участвовать в небодействии? (Небодействие – хорошо.)

Хорошо у себя: течет Кура, деревья серебрятся, стучится в дверь трамвай – войдите.

Остается ли небо зрелищем для чего-то нами неуловимого – или это «неуловимое» входит в состав неба, осуществляя небодействие? Мыслимо ли большее наслаждение – чем то, что творилось вчера в небе на высоте?.. (Когда стихии чуждой, запредельной стремясь хоть каплю зачерпнуть…[663]663
  Из стихотворения А. Фета «Ласточки».


[Закрыть]) Но есть и печальные небеса (небо – ссылка?). Нет, невозможно уйти человеку от человеческих категорий – как бы ни чертить низко над чуждой стихией[664]664
  Ср. в том же стихотворении: «Вот понеслась и зачертила – / И страшно, чтобы гладь стекла / Стихией чуждой не схватила / Молниевидного крыла».


[Закрыть].

У Беллы есть адрес, ей можно позвонить по телефону.

Свет бежит по гребню горы, протягивает щупальца. И куда это он девается после?

Ну, вот я сижу с блокнотом. Пить буду в основном только пиво: жадно – бочковое, кружку не переводя дыхания, бутылочное – медленно потягивая, озираясь, тараща глаза… глаза тараща.

Прогулка по верхушкам деревьев в море шелестящей листвы.

Движение Куры – длинное сплошное какое-то животное, но определенно млекопитающее.

Издали движущиеся вагончики фуникулера – стоят на месте (стрелки часов). И очень замедленно движение канатки – она ползет божьей коровкой, каната не видно, но тем почему-то сильнее впечатление прочности и надежности – безопасности. Устав ходить по верхушкам в шумной листве – где бы сесть?.. Сядешь на спину этого животного, Куры, и кати себе…

Не божья коровка, а паучок.

Стучатся. Сейчас открою. Трамвай. Целую Анну Андреевну – Петров-Водкинскую[665]665
  Имеется в виду «Портрет Анны Ахматовой» работы К. Петрова-Водкина.


[Закрыть].

Трамвай пропускает вперед вагоновожатого (он с волшебным ключом – рукояткой) и двух кондукторов – звяк мелочи. Присаживайтесь. Трамвай опускает дугу и выходит в двери.

Чихает пневматическими дверями – внутри он пустой и освещен. Билетики.

Неба нет – есть пространство, готовое принять небо. Его привезут, небо, на тележке с мороженым. Нет, это не правда – не верьте, не представляйте себе этого.

Неба уже не будет.

Холмы. Птицы носятся с ними и несутся. Темнеет.

В небе прибавилось неба.

Глаз на щеке – все равно глазеет.

Понедельник, 13-е

Какие же открытия с утра? Во-первых, благодаря младенчику, – настоящий дедушка: с седой бороденкой.

И затем эта красивая озабоченная курдианка у тележки газированных вод – там уже за табуреткой была девочка, но без передника. Тележка, видимо, семейная.

Затем старушка домашняя в черном и продавец уличный с корзиной. Она за ним: что там – мацони? – Он: нет, другой вещь. – И что? – Цицмати[666]666
  Кресс-салат, используемый в кавказских кухнях как пряность и приправа.


[Закрыть] и болоки[667]667
  Редиска.


[Закрыть]. – Ну, дай посмотреть на цицмати, какие они. А он не слышит, идет с корзинами. Она за ним – дай посмотреть на цицмати… Наконец, услышал, не спеша пошел к стенке, поставил сумки, откинул замедленно покрывало – ой, что там за цицмати – зелененькие, младые, со слабыми корешками чуть опавшими, с листиками…

Мандельштам сказал: бородавчатая темь. (И в яму, в бородавчатую темь.) Скольжу с обледенелой водокачки и, задыхаясь, мертвый воздух ем. И разлетаются грачи в горячке[668]668
  Цитата по памяти из стихотворения О. Мандельштама «Куда мне деться в этом январе?..».


[Закрыть]). Да.

А еще вспомнил:

 
Мне не нужно пропуска ночного –
Часовых я не боюсь
За блаженное, бессмысленное слово
Я ночи январской помолюсь
Блаженное, бессмысленное[669]669
  Цитата по памяти из стихотворения О. Мандельштама «В Петербурге мы сойдемся снова…».


[Закрыть].
 

Ах, как известно все это неизвестное, – этот сад Горьковский со всеми его бликами, чириканьем, подготовкой к летнему сезону, колясками, старушками, играющими в шашки, гипсовыми голубями, курсами машинописи, стендами, кустами… А ведь есть где-то, не где-то (там Арчил был недавно) Стамбул, – где прекрасные турчанки ходят в мини-юбках, голубоглазые и светлые…

Там ведь есть какой-то садик. В Турции проживают только турки. Какой бы ты ни был национальности (это неважно), ты там – турок…

Какие блаженные настали летние утра, какая теплынь – утробная, какая освежающая духота… Как приятно быть в чистой рубашке, пить пиво – сидеть в саду на скамейке, слышать не слыша шелест листвы и возню птиц – видеть юность и старость, удивляться. Возник почему-то морской паром, нет, не почему-то, – но разве стоит вызывать на свет причины его сейчасного появления? Которые схлестнули его – «Дзуку» кто-то крикнул в Мегрелии – все бросились к окнам, и произошло крушение – поздняя мысль к анекдоту: такое могло бы быть с пароходом. Возник капитанский мостик с капитаном, отдающим команду пассажирам переместиться на противоположный накренившемуся борт – какая-то морская байка… И тут же нелепость этого вспоминаю, устойчивость железобетонную части какой-то судна, которую, кажется никакими силами не накренишь… Но какая часть эта судна – пупырышки заклепок? Поручни, белая краска – прочность, гладь. Вот уже ее и схлестнуть – и возникает Среднеазиатский паром.

Завтра, благословляю, – завтра будет тоже теплый утробный день, особенно утро и вечер. Мы говорим день, а он обнимает и утро, и вечер – он до утра: наступил день – ну, так это ведь в любом толковании.

Среднеазиатский паром – э, так просто с тобой не расстанешься.

Скольжение его.

Младенчество и смерть – вот два мира, о которых никто рассказать не может (о чем кричал младенчик?!). Небытие. Он не из небытия, нет. Может быть из того, что мы называем смертью.

14/V. Муша[670]670
  См. в записной книжке № 39.


[Закрыть], попрыгивая, – два бруса льда перед носом трамвая. После того перерыв, разлучение. Может быть, нужно не тепло утробное, а теплынь, устойчивая теплынь Тифлиса.

Выписка из Бунина: почему так трогает это, казалось бы, общая истина? (Чтобы от истины ходячей всем стало больно и светло) «…все проходит и пройдет навсегда без возврата, что в мире есть разлуки, болезни, горести, несбыточные мечты, неосуществимые надежды, невыразимые и невыраженные чувства и смерть» (т. 6 стр. 28).[671]671
  Отсылка к собранию сочинений И. Бунина.


[Закрыть]

Уже у себя:

Кура течет, голубится – по-русалочьи. Обрела чешую под светом зеленоватым (газовым), и, кажется, это ее собственный свет и цвет.

Комарики скрипок.

И не кончается в Куре женщина – русалка.

В том толстяке – толстячество было подчеркнуто, оно не скрывалось – он им играл. Он нашел правильный акцент, не отошел в сторону от своей оболочки – мол, я ни при чем, я не виноват в этом. Напротив, он взялся получать с этого проценты, это стало своеобразным вложением капитала – он пользовался симпатией именно потому, что толст, а не по чему-либо другому. Брать бы с него пример – в других областях…

…Во тьме кромешной, в которой действительно раздали горящие карты окон – истошный крик.

Что будет?

Ужасна, конечно, стандартность этих квартир. Даже не стандартные – ведь отвечают какому-то повышенному стандарту. Сознание, что рядом такая же ячейка – нет, мне ближе демократическое разнообразие старья.

Да, я снова займусь Блоком. Попытаюсь проникнуть за ту завесу: что же это такое? Откуда…

Лужа над аулом – и впервые увидел: да, действительно – освещена солнцем – солнечный свет, как утром на стенах.

 
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык[672]672
  Из «Песни о вещем Олеге» А. С. Пушкина.


[Закрыть].
 

Волхвы, – а читается: поэты.

15/V. Сколько раз повторять!

Как бы ты ни торопился, – остановись для записанного. Уйдет – ведь даже в ничтожном, как потом выяснится, окажется величие и неповторимость синтаксиса, пришедшего сразу. Потом все не то, вот как сегодня: это уже не то!

Почему то, что волновало Бунина, – не должно волновать меня? То, что можно спросить по Гаянэ: «Откуда мы?» – тогда, когда пришло. Гаянэ получалась – теперь не то: Гаянэ – Гоген. Теперь скорее Пастернак, северное: помертвевшие губы метели[673]673
  Аллюзия к стихотворению Б. Пастернака «После перерыва».


[Закрыть].

Но кто мы и откуда?

Пыль детская из-под колес детского велосипеда.

Опять я тут уже возле армянской церкви, у знахарки. Хорошо, когда на вопрос почему, ты тут можешь ответить: я жду, я здесь живу и т. п. – как трудно быть внутри свободным человеком.

Спины 4-х мандельштамовских стариков – не говорят, поют, а о чем – бог весть – проза… Как было – поют, чорт побери, да как! Пришел и тот молодой, беззубый, сел и съел мороженое, потом закурил… Кто он – какой-нибудь, судя по прошлому разу, певчий? Они говорят одно из двух: или – сколько стоил пуд муки в их безмятежных давнишних временах или какие слова идут за какими в писании, то есть начинает ли список со слов таких или они следуют после…

Нет, не «ни дня без строчки» – а нечто другое: дни-строчки – строчкодни. То есть равноправие: день диктует строчку, строчка диктует день.

Итак, в чем же мудрость, мудрость?

Пятки оранжевые с черным пятном – просто пыльным. Происхождение его сложно. Есть еще, когда только тень на пятке.

Тут очень сложный запах грузинского хлеба – пекарни, лудильной мастерской – полуды, ладана и акации – еще чего-нибудь, что приносит ветер, – от блюд на тех керосинках чадящих. Лысина дежурного священника – музыкальный инструмент.

Старики пахнут – не остроумно – покойниками. Они очень старые – интересны пряжки поясов времен посленэповских. А может быть, и теперешние – я не знаю, какие теперь пряжки, но думаю: эти – старые, так выдают свое медное происхождение. Всех этих певчих тянет и около церкви и не в певческое время, как циркачей в цирк.

Зачем? Зачем? Зачем? Все и всё. Опять тревога, и тревожусь я о нем – щенке смиренном львенка (это сердце было?!).

Кейф.

Старики в косых лучах солнца, там, в садике на Майдане. Солнце им не мешает – утробная теплынь.

Все эти с Арсенальной. Ах, как я знаю эти зеленые фабричной вязки кофты крикливых армянских женщин, их пятки.

Сколько эти машинописки пожирают мороженого! Не так уж много…

Да, да, синева неба и верхушки деревьев…

Почему во мне умерло море (море с кораблями), умер тот моряк мой? Но каким образом, – если он был раньше. А может быть, это-то и самое главное – путаница последовательности во времени?. А правильна одновременность. Может быть, с кем-нибудь и случается войти в дверь и оказаться на римском форуме и не удивиться ни блеску факелов, ни бритым мордам сенаторов, ни даже белоснежной тоге, спадающей с собственных плеч… И, взглянув на руку, по привычке, не свойственной этому человеку, – тот вдруг странно удивится, что он как-то связывает этот взгляд с беспомощным ощущением – сколько же времени прошло с тех пор, как ждет его.

В доме. Ночная пустынность. Свисты. Хлюп воды в питьевой колонке – чернота. Шуршанье машин, мертвенный свет фонарей – они уже, кажется, даже не называются – «дневного света»…

Сор, мусор, песочек. Скверный сквер.

Почему я не дал почитать Вере Федоровне[674]674
  Гвоздевой-Шухаевой.


[Закрыть] – повесть? Потому что там имена собственные – ей знакомые (Ренэ), – или объясняй, что тут преображение – хотя и не нужно объяснять. Что за глупость – оставлять в вещах имена так называемых прототипов!

Мне казалось, что существует литература, когда трудно изменить подлинное имя, – на такой степени подлинности она работает.

Теперь одолевают сомнения. Сравни переделки Бунина к Арсеньеву[675]675
  Имеется в виду повесть И. Бунина «Жизнь Арсеньева».


[Закрыть].

По саду бродят тени – может быть, преступные.

Владелец тени набирает воду в бутылочку.

16/V. Так что же в этой парикмахерской (бреют Гию – церемониал), – где эти кресла с заманчивыми и таинственными рычагами? Нажмешь ногой один, особенно этот выступающий и… Кресла…

И потом – эта зависть (!) к мертвым сообщениям (умер Полицеймако[676]676
  Возможно, имеется в виду актер Виталий Павлович Полицеймако (1906–1967), скончавшийся 21 декабря 1967 г.


[Закрыть]).

Из шушухуны[677]677
  Вид шипучего вина.


[Закрыть] паровозный дымок.

Ах, зависть к мертвым?..

Живая собака лучше мертвого льва, – не так ли?

Почему простонародное жадное любопытство к пышным похоронам – откуда – нет это другое – не тот трюизм.

…Пил все-таки – с прототипом – Гией (иначе этого типа не назовешь). Но Телиани, но… Но Гиино изверженье каламбуров.

Итак: баткани – барашек и рыбки – натюрморт.

Опять тут эти машинописки.

О, как читатель готов забыть литературную условность – принять чистый вымысел за на самом деле происходящее. И как этот читатель не прощает все эти тонкости, но оставление условности – условностью.

Машинописочки – о чем они мечтают: там за дверью обитой дерматином – директор молодой освобождает ее от работы, так как делает ее своей женой. Вот, – а может быть, и не об этом, наверно.

Зачем же были экзамены?

Строение машинки, потом это э – скорость – потом если делаешь ошибки – покрась, покрась, сколько раз говорили, волосы… Идем – Анжелу жду я – (пенье). И-а-я-у-а-а – говорят одними гласными.