Текст книги "Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности"
Автор книги: Павел Нерлер
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)
Записная книжка [№ 80]
[Тбилиси: июнь 1970 г.]
6 июня 1970.
«Всякий социальный слой по-своему любопытен, и художник может с равным интересом изображать манеры королевы и привычки портнихи». Пруст[835]835
Цитата из М. Пруста приведена по книге А. Моруа «Литературные портреты».
[Закрыть].
Терщики и гардеробщики. Пиры на скамейках предбанника.
А в общем-то по ниточке, по крохам.
Мы прошлого картину обретем,
Дома без крыш, дыхание без вдоха.
Ненавижу белые трамваи с низкими лбами[836]836
Ср. стихотворение А.Ц. «Зачем мы ходим по гипотенузе…» (НС, 136).
[Закрыть].
А в итоге ведь все вещи – вещи нашего воображения – в этом можно убедиться к ним возвращаясь – они всегда оказываются другие – не те. Тем самым мы владеем не тем самым[837]837
Ср. стихотворение А.Ц. «А все же что-то было, было…» (НС, 137).
[Закрыть].
Над нами птица крикнула спросонок
На странной скрипке голос проскрипел
Не знаю глух он или слишком звонок –
Но прочернился повести пробел.
Что птичьи сны бессонной нашей ночи
На спицах длинных звездные катки
Что нам совы стремительные очи –
Все клювы, перышки и коготки![838]838
Ср. стихотворение А.Ц. «Над нами птица крикнула спросонок…» (НС, 187).
[Закрыть]
Как все-таки приятно достичь возраста зрелости – когда ощущаешь юношескость юношеских стихов Пушкина.
Почему Цветаева не давала хлынуть своей прозе в стихи – почему она ее не переписывала стихами? Ведь такие вещи, как Крысолов, – чужды ее прозе, в них декламационная игра мускулатурой – евтушенкоизм, что ли.
А за Сакаурой – империя Римская – Вот какая география: Сакаура – там, где быть бы Тибру.
Из маленького, маленького дара –
Считай – его почти что нет
Никто не по плечу, никто не пара
Возможен ль небольшим – поэт?
И тишиною комариной звонок
Тот день еще в плетении дорог.
Как облако с каймой – в саду теленок
И две минуты сеном пахнет стог.
Там по земле стихи еще ногами,
А не пером мучительно к концу
И яблони раскинуты шатрами
И яблоками бьются (хлещут) по лицу[839]839
Ср. стихотворение А.Ц. «Из маленького, маленького дара…» (НС, 192).
[Закрыть].
И это ощущение банкротства – после так называемого творческого акта, совершающегося в слепоте и глухоте самодовольства.
Хореи, ямбы – как заведено
Так и стихи по-прежнему слагаем.
А может быть мы умерли давно
И ничего об этом не узнаем.
А между тем – простая череда –
Неужто каждый год другому равен
А юноша мне говорил: О, да
Любимый мой поэт – Державин[840]840
Ср. стихотворение А.Ц. «Хореи, ямбы – как заведено…» (НС, 90).
[Закрыть].
* * *
Записная книжка [№ 81]
[Абхазия: 30 октября – 8 декабря 1971 г.]
30 октября 1971
14/XI. До Гагр – 1 1/5 часа – еще рано, говорит, проводник, только Сухуми проехали.
Вот собственно и сложился мой тип Записной книжки – соответствующий моим особенностям, равным недостаткам –
Необязательность – (тут) записи, потери, потери…
Нет биографии, а ведь было море. И горы, и горе, и женщина, там, тогда в Гаграх на заре.
Вагон с насильственным убаюкиванием.
От моря – еще не рассвет – и его не видно, только слабая полоска прибоя – пахнуло прошлогодней Ялтой… (Кириной поездкой).
Друг друга бережно беречь –
О том и человеческая речь.
(Все прочее словоблудие)
Гагры – комната! Море в ней.
Первый вскрик. Эвкалипт – (иха): обнажившаяся, сбросившая одежду, невыразимая.
Море цвета стали (хорей)
Чайки – стонут над добычей. Летают – машучи. Мальчик с удочкой шумит на гальке.
В морской шум – укоризненный стук пишущей машинки (соседа за стеной, призыв к работе – не нужно это добавленье – есть хорошая непонятность – мало ли еще как расшифровываемая – да и нужно ли расшифровывать?
Туман прожорливый съедает мыс
(неизвестно кто кого)
Ты чувствуешь провал и темноту
Глядящую в освещенные окна
Ты не видишь ее, она видит тебя.
Я один – никто не подсматривает – кроме темноты.
Может быть, меня сюда привело и ждет, что я наконец уразумею?
В окне два моря – целых два.
Настоящий понедельник
Все с начала на земле
Если к берегу волны стремятся
Что же в море уносит нас
(эпиграф к Черному Диску[842]842
Ср. поэму А.Ц. «Черный диск» (НС, 210).
[Закрыть])
Для него была близкою Федра
Он Ахматову с Федрой сравнил.
Так же как не сознаешь, что уже стар – и вдруг понимаешь это – так пока планируешь: буду работать – вдруг понимаешь, что планировать не стоит – труд не по вас. Заветный, долженствующий стать единственно оправданным и смыслом.
Я распался на составляющие атомы – меня не собрать – но, но, может быть, – это потому я не могу – что я поэт. И это признак.
8/XII!!! Больница.
С больными абхазами, – а им нельзя болеть: им нужно, не проболев, жить минимум 125 лет, – как же терпеть горчичник и эти уколы?
Так что же важнее – точность или одухотворяющая небрежность?
Итак: уже нельзя жить, как жил прежде, отныне нужно потихонечку ликвидироваться. Заняться ликвидацией. Ликвидация. Ликвидком.
Записная книжка [№ 82]
[Тбилиси, Скра: 1972–1973 гг.]
1972
Запах обжигающего руки грузинского хлеба из торни, вдруг проулок с названием – проход Спартака – звук несмолкаемый курдской свадьбы и что еще? – призрак Цветаевой – двадцатичетырехлетней, – а я знаю Вашу судьбу –
А с хлебом как в рассказе фантастическом – где мальчик из пекарни – все: звезды, звезды – а потом космонавтам единственная отрада – на какой-нибудь звезде – в шезлонге – закрыв глаза и вытянув ноги – вспомнить тот запах хлеба в пекарне.
И не наступить на шерсть в проулке, названном проходом Спартака.
Я-то стремился и хотел
Писать стихи как прозу,
Потом переходил предел
Менял… позу.
Вне рифмы – мысли нет –
Это понимали древние – во всяком случае – без ритма.
Огромная, огромная вина
Огромная как мироздание она
Была ведь жизнь и вот – воспоминанье
Воспоминанье разве о былом
Уже никто меня не спросит
Какая музыка звучит.
Ее сейчас к другим уносит
И не невежество мое…
А было время, время было.
Мои знаки препинания словно стали как-то выполнять функции математических. Все эти тире-отрицания и раскрытия скобок – вынос за скобки.
Музыка, вот что меня мучит, что выпирает из моей прозы и только вчера – я ощутил эту связь – с буквальной музыкой – буквальная музыка – может стать образцом…
Ближе к музыке
Из окна гостиницы – город свой – чужой.
Что-то изменилось в ресторациях – четко как-то стало – и как бы из ниоткуда. Хотя знаешь, там где-то кухня, – но все родится из ничего – но будто ее нет, блюда несут из стены.
3 июня 1972 года.
Природа – людям от людей – в нее приходят уходя. Она – то же творчество.
Поглощенность им – тот же уход, то же «на лоне природы».
Тема сперва поется, потом отлеживается – должна отлежаться. А то как же! Ведь такого запоешь – чертям тошно.
Армянские детские голоса – на трех по меньшей мере языках. В лакированных туфлях – девочка: конечно, Карина…
Что это за вампука[843]843
Шаблонные, стереотипные сюжеты в опере.
[Закрыть] такая: можно писать только, когда нельзя не писать… (какая в этом доля не-истинности – взвесь)
«Я» – местоимение личное – в прозе имеет право только на безумие. «Он» – норма.
Дар жизни – несколько выше так называемого творческого. Не потому часто люди, обездоленные им, – одарены творчески?
Гия: упаси нас бог разлюбить дурное. А хорошее разлюбит нас само.
Безумная идея – возможность перевода с одного языка на другой, например, Мандельштама – на японский или немецкий – может прийти только при незнании языка…
Перевод возможен лишь по подстрочнику[844]844
См. рассуждения о подстрочнике в РППВП.
[Закрыть]…
Ведь никому не придет в голову сочинить параллель на русском языке – «Выхожу один я на дорогу»[845]845
Первая строка из стихотворения М. Лермонтова.
[Закрыть].
Была бы память, я вспомнил, но не то, что было, а то, что хотелось и представлялось реальным в неосуществленьи или как-то около этого. Я бы вспомнил – не ползанье по земле, а полет в небе над широкой курящейся зноем долине, кончающейся двумя рукавами. Внизу игрушечный состав сворачивает в одно ущелье – Боржомское. Ветка под углом уходит вбок и катит, расходясь с другою: сверху это все видно, а едущие в поезде не ощущают этого расхождения – знают о нем, но не плотью и зрением, а так – в лучшем случае – по карте: железнодорожные мудрецы, покуривающие в тамбурах и читающие названия станций в окошко. А я хочу – планирую – порой кувыркаюсь, как в траве. Холод в лопатках, подогреваемый зноем…
А залысины и плеши лесистых гор, которые на самом деле лужайки, поляны. Все зеленое – синее издали. Я так давно это знаю. И потому говорю о синей траве. Такой, я писал, видит ее небо. Око неба, которое спит. Проснется вот-вот. Мы летаем, пока кто-то спит рядом на скамейке.
Но он проснется, – и уже не летает, – начинаются эти прикуриванья, обмен новостями – и шорох новостей истин – легко проснуться и прозреть – ряд самшитовых, изгибающихся тонкими талиями деревьев – жалкие их листочки – кажется, и есть верба, что ли.
Никогда он не умел запомнить расписание. Спрашивал: в котором – такором часу поезд отсюда. Отвечали – он не слышал.
Летал, летался. Летал – от лета, что с мельканьем летних платьев – на холеных, женских, дачных, молочных телах… Ах, ах. А в кармане носил книжку – где с известью в крови…
Чтобы еще о самшите и вербе? Ясно откуда некогда – тут стоял храм. Ныне нет, а деревья остались – танцующими стволами…
Из детской корзиночки с колодою карт выберу себе девятку – похожу с нею вместо записной книжки. И начнутся вещи необыкновенные – обыкновенные: день – час, час – день.
После полета пропишем сиденье под низкорослым раскидистым деревом с дикими мелкими неисчислимыми плодами…
Круглая вкруг раскидистого дерева тень. Тут есть деревья, согнутые к земле, и не согнутые, так растущие.
После полета – спустился, как и не поднимался – такое высокое небо. Такие низкие высокие горы, – и вот так далеко-далеко далёко.
Уйти – оставить собаке – движенье быстрое учащенное, каким она отгоняет блох. Так же она будет, когда тебя не будет. Почему из всей оставляемой чепухи и именно эта чепуха – пришла в голову – да не в голову просто была собака перед глазами – не надо было раскрывать эту тайну – чтобы было вот здорово – раскрытый фокус – кому он нужен, разве за него платит зритель?
Откуда же это проклятие дурной отвлеченности в литературе: был дар, была судьба – что же заставляет стыдливо избегать то, что в литературе составляет ее главную прелесть?
Дерево, чьи выступы корней по уклону служили отличными ступенями, – да не отличными и не превосходными, – они не нуждались в оценке, в отличие (ну, дальше философия) от изделий человеческих.
И под листвой разгуливая, почувствовать себя отроком. Забытое. И все это ни к чему. Зачем отроку знать о переживаниях старика?
А что теперь? Такие короткие юбки – такие прозрачные ведра несут – из материала, в котором вода-солнце – ведет себя как ртуть. Как ведет себя ртуть?
Вокруг курчавятся зеленые леса, – и все это называется стирка и все это воспоминание. На спине глубокий вырез. Не боитесь солнца вы.
И все это – воспоминанье. Ветерок. Мертвый час с голосами, способными пробудить мертвого. Все имена, имена нимфеток – и будто не 72 год, а, скажем, 13 – перед Первой войной: эпоха тенниса, англичанки, лютеранина, Айя-Софии, которая дана у Мандельштама.
Кто сочинил «Петербургские строфы»? В семьдесят третьем году, 60 лет, более полувека прошли. Но не отклоняйся – идет стирка. И женщина, не боящаяся солнца, в предельно короткой для этой местности юбке. А другая – с прозрачным ведром.
То, что ведро именно прозрачно, – в этом заключена своя поэзия.
Что следует помнить при переводе? Следует помнить, что будет отброшен подстрочник. Нужно его отбросить, забыть о нем, как только свершится перевод – и знать, что никто не будет впредь сравнивать перевод с подлинником.
Это не юмор или юмор.
Подстрочники не сохранились – обычный ответ.
Чуть, как спросонок, – Хашури.
Хлеб из лавки в десяток рук – какой-то выпечки особой. Брадобреи бреют головы. Спозаранок – прикосновенье кисточки мыльной и ногтя чужого, смахивающего пену с уголков губ, – ритуал по понедельникам.
Чуть было не пропустил стадо – быка с солнечными боками и два вола в тени с собакой.
Следующая за ним станция, Хони, и бесплотный почти неосязаемый вагон не доезжает до станции. Название не прочесть у – догадываешься по шевелению губ – Карели.
А в какой разряд отнести – Скра? – Кра – сыр выпал. Баснословное – славное.
Кто выронил названье – Скра? Кар-кар-кра-кра – игра.
Качалась, золотилась на солнце кукуруза – целая фабрика биологическая, запущенная на полный ход, как какой-нибудь завод цементный в Каспи.
Детский свисток у взрослого электровоза.
Железнодорожный вагон – действительно жесткий, действительно пассажирский…
Но стоит, – а все же летит: недаром эмблема железнодорожная – крылата, тайно знают эти фуражки, что полет. Летим-летим? Стоим. Стоим.
Вагон – улей: летают, как пчелы к своим ячейкам, – к лавкам, багажу, багажу – не скажу.
В дорожном пространстве, даже знакомом, – бывают как бы выпадения памяти.
Я люблю эту дорогу – угадывать названия станций, воскрешать отца с железнодорожным справочником –… Непонятная остановка в чистом поле.
Учись запустенью.
И… тенью.
Булавочный просвет того балкона –
Нелепица – балкон, и так раскрыт.
Нет мгновенья, взгляда – нет ничего, из чего нельзя было бы сотворить четверостишие…
Лишь пережитая выстраданная мысль питает перевод.
Не надо заводить архива[847]847
Из стихотворения Б. Пастернака «Быть знаменитым некрасиво».
[Закрыть].
Ибо – никаких свидетельств ни ранней одаренности, ни своевременной зрелости… Грустно.
В этот сквер, боже мой, кто ни приходит.
Вот и пильщик – маленький – гномик сгорбленный, старикашечка – с пилой большой, но к нему пилой с бережно закрытым полотном – музыкальный инструмент – дерево – и сталь – звук
И провода там натянуты и т. д.
А он небрит, щеки сини – и есть что-то от полета порыва в лице. Это не механическое, наверное, движенье – вгрызаться в древесину. Такому – он из царства иного – тут всеми корнями…
Какой-то грандиозный оптический обман – сморгнешь и на тех же скамейках сидят ассирийцы – не эти чистильщики, а те с бородами в колечках.
Записная книжка [№ 83]
[Тбилиси, Армения: июль 1972 г.]
Июль 1972
(Поездка в Армению) (Дербент).
В Дилижане[848]848
Город-курорт в Северной Армении.
[Закрыть] – Дилижане – название сильнее места (Караклис[849]849
Город в Армении. В 1936–1993 гг. – Кировакан, затем – Ванадзор.
[Закрыть] – Караклиса). И целый день луна не исчезает с неба среди таких же бледных облаков.
И облако-луна не исчезает с неба
И утро долгое, и целый день
Недавно еще застенчивая дичилась дивчина армянская, а теперь она администратор гостиницы и всем говорит: нет, мест нет.
Высоко. Чернила вытекли из ручки вечной, а со мной пока ничего.
Утро в…Шуше. Это какая улица? Мандельштама. Фаэтонщику сейчас может быть лет 80[850]850
Имеется в виду персонаж стихотворения О. Мандельштама «Фаэтонщик».
[Закрыть].
Восток, безбородый Восток, как представлю узкие щелки уборных.
Корова. Конь. Беременный павлин. Кто мог бы так еще пищать? Оказалось, жалкий покинутый щенок.
Авантюра моя удалась: воспользовавшись названием карты моих спутников, главным образом водителя – мы доставали левой рукой правое ухо и осуществлялись скрытые цели: и вот – утро в Шуше. Но доехать до нее было ох как высоко: и не слезть было с горы[851]851
Аллюзия к стихотворению О. Мандельштама «Фаэтонщик».
[Закрыть]. Словно: в гости к богу. А он ненадолго вышел. Из ручки вытекали чернила, а я ничего. Руки и движения виртуоза пианиста у играющего в нарды типа – и та же нервность, паузы, скорость и… музыка. Ночь. Гостиница. Тихо. Тише быть не может. Только звук перекатываемых нард.
У самого моря – густейшая тень от густейших деревьев и под тенью нечто вроде сельпо – да, да. Такие маленькие домики с высокими крышами. А запах – как где – мучительное припоминанье.
…Это узкая зона, за которой вокруг за вычетом моря – Восток, сидящий под навесами гурьбой в чайных – вокзал тут какой-то.
Это тот любимый мною Восток. Вот лица эти в этой пригостиничной мини-чайхане – отсутствие мускула карьеризма, как бы понимание тщетности усилий – ну и т. д. Грация.
Сосед говорил и причмокивал – одновременно и врозь.
И тополь – король. Как я узнаю все эти выбросы вдохновенья.
…Как женский голос, поющий от мужского лица, – сложное дополнительное воздействие.
Востоку свойственно в единицах стремление кверху по общественной лестнице, – а в массе, в множественности отсутствие этого.
В Грузии – иначе.
Опахало акаций – овевая…
Запах – резкий – шашлыка – дыма над мангалом, застоялого болота – и плач шакалий транзисторов.
И дерево хвойной породы тяжело дышало от жары, как лохматая собака.
Название сильнее места.
Какой-нибудь, допустим, Дилижан.
Поет рожок, и катит дилижанс.
И все эти балдахины. Под которыми жуют, жуют, жуют.
Листики с просвечивающим солнцем – все потом не восстановимые подробности.
Ясно как на пограничной станции – тупике каком-нибудь. Астара – Ленкорань[852]852
Астара – пограничная станция в Ленкоранском районе на юге Азербайджана, на границе СССР и Ирана.
[Закрыть] один поезд в сутки, в такой-то час. Никаких других возможностей.
Город любопытный – и не вызывающий любопытства: и это как бы достоинство – тишь, гладь.
Глядь – то, се.
И в каждой машине – две желтые дыни сзади – как бы еще остаются, а машины уносятся.
Движение – исцелитель.
В эфире непрестанный плач – правда, подозрительный: там слова, может быть, бодряческие.
Закат – Рассвет. Драгоценный ларец с серебром на килограммы – клоака, клоака.
Все и в бане и там… единственный вопрос: – торговать приехали?
В бане – все моются одетыми: уважение делаем старшим – ты голый, а вдруг придет дядя или еще кто.
Гора. В белой шапочке снега – жарко.
Ведь Восток – во всяком случае в чайхане и из чайханы – в отсутствии тайны. Не присутствие ее. А где мистика, восточная философия – узнать бы по книгам. Тут она не ночевала. Золотозубые – они оперируют лишь имеющими вес предметами.
Магнитные бури и аномалии возле могильных камней. Только присядьте, каково притяженье?
Могильному памятнику правильнее – стоять или лежать?
Вот два брата убиенные – те стоят.
А эта Ихнеловна – лежит.
Какой зигзаг судьбы – чтобы привести меня к дербентским камням тем, тогда мельком увиденным. Тогда было уже известно, что увижу их вновь?
И все это переплетено…
Между яблоками звезды
В небе яблоки и звезды.
Вот и стал я звездочетом.
Достаточно шахской позы
И петушков пучка
Красны восточные розы
С запахом шашлыка.
Стихи должно писать по законам дыханья – вдох и выдох, а не то задохнуться можно – сплошной вдох или выдох.
Это как в жизни – пыль, пыль, но в этой пыли – затанцевал подросток женского пола. Вздымают ее эти босые ноги.
Записная книжка [№ 84]
[Азербайджан: июль 1973 г.]
1973
Сюжет: Вот жизнь на виду у всего дома. Большой новый многооконный дом – напротив лачужка уютная с садом собственным, и все глядят…
Сколько же надо было прожить, чтобы окончательно уяснить для себя: уюта нет, покоя нет.
В темной лавке винной – в граненом стакане – ветка сирени – Это, эта весна…
Сирень рифмуется с «день».
Джадо, джадо[853]853
Колдунья (груз.).
[Закрыть] – В Азербайджане.
С эпиграфом развела тебе в стакане горстку жженых волос. Мальчик пробежал, приподняв плечи, под дождем, извлек из-под кнута мокрый мяч – этакий полусдохший, мокрый мяч, видимо, забытый или оставленный там в сухую погоду. Сколько в этом – боже мой – промелькнувшего!
Невозвратно. Невозвратно
Учись естественному запустенью
У тех осенних дворов.
Небо – не пустое: голуби. Самолет пролетел в ночном небе, как распятье.
Что-то тут неуловимо вместе – вестимо – невместимо.
Как в керосиновой лавке свечи в банке цветы в керосиновой лавке. Керосин – нафти – от нефти. И лампа мерцает. Нет, не мерцает – горит. Горит – говорит
Без абажура. Конечно – кончено.
Что-то тут неуловимо как шаг больного, как дыханье весны, как сны.
Это баяты[854]854
Старинный жанр тюркской лирики, четверостишие.
[Закрыть]. Пусть баяты.
Я и ты, ты и я, нет я – ты.
Ударение неуловимо.
Это пишется посреди улочки узкой (в детстве широкой). Как охай над нею не охай.
Улочки узкой
Со свадьбой курдской.
Улочки непроезжей, проезжей.
Проезжая, приезжая, переезжая. Это фамилия такая: Переезжая
Не хотел чужих интонаций никаких. Появились интонации детонации нации.
Таинственное дело корней, Чуковский Корней ни при чем – врачом. Тут не корни – горнила, рифма чернила приходит сразу. Конечно – кончено, бесконечно.
Итак, начинаю петь (как-никак баяты – песнь). Жизнь-песнь-болезнь – кто соединил? – Я знаю, но не буду вспоминать, вам же напомню.
Часто пишется…[855]855
Аллюзия к стихотворению О. Мандельштама «Голубые глаза и горячая лобная кость…». Полностью: «Часто пишется казнь, а читается правильно – песнь…»
[Закрыть]
Здесь важно исполненье – но это не чтенье простое…
Итак. Бред: Песнь балкона. Связка перца и шафрана[856]856
Пряность, а также оранжевый пищевой краситель. Производится из высушенных рылец цветков шафрана посевного.
[Закрыть].
Связка перца и шафрана. А что еще?
Вот загадка (загвоздка – гвоздика) – разгадываю, разгадываю, разматываю, развертываю.
Связка перца и шафрана. Сколько угодно рифм услужливых к «шафрана» – на! на! Рано – рана – странно, рьяно.
Нет, не нужно.
Связка перца и шафрана.
А чего еще? Да вот связка шпилек бельевых, например.
Рвет ветер утром рано
Среди простыней сырых…
Связка перца и шафрана
Связка шпилек бельевых.
Волнует это вас?
Разговор с самим собою, который ведет поэт? Нет.
Это баяты, баяты. Ударения неуловимы. Ты и я, я и ты, я – ты – баяты.
Неуловимо, ничего законченного – не дай бог законченное…
Сначала – Авчала.
Хитросплетенье рельс начала
В однолинейную тропу ворвешься где-то за Авчала
С луной, прилипшею ко лбу.
Будьте добры, это уличная грация. Грация – нация – детонация. Облигация – девальвация. Грация говорю, сколько поколений лени, божественной лени – и не лени, олени, лани, чтобы вот так, чтобы такая грация…
Рухнул дом, и с ним мои надежды. Рухнул дом. Рояль крылом огромным погребен под кирпичом. И рухнул дом, он простоял немного. Больше ста лет всего.
Этот балкон с решеткой четкой кованой – рухнул, ночью в четыре утра (утра – игра – двора).
Связка перца и шафрана
Связка шпилек бельевых
и рояль
А что отражалось в рояле
Кусочек ночного двора
Что ж если на нем и играли
Не стоила свечки игра.
Настоящие фальшивые деньги – это боковые ходы: невозможно пройти по всем улочкам сразу. Мыли боковые ходы.
Чертов перебив. Анжамбеман[857]857
В стихосложении – несовпадение синтаксической паузы с ритмической (перенос конца стиха, полустишия, иногда даже слога – на следующую строку).
[Закрыть]. Жаба – жабо. Амба. Арба.
Керосиновая лавка. Зев – Зевс – Зевок. О, Весна.
Ступени вниз – из тени. (Каприз – карниз – кивок Наклон Подкова конь балкон.)
Весна. Зачем? Я и ты, ты и я, я и ты. Баяты, баяты, ба… Ударение неуловимо
Приближается звук свадьбы.
Небо пустое – голуби,
Самолет – летящее распятье. Геологические часы сланца.
Чернильница – бац из ранца слезы
Лозы, лозы, лозы.
Голубь так не вернется,
ничего не вернется
и не обернется.
Учись запустенью
Учись запустенью
У Тифлисских старых дворов[858]858
Этот образ был использован А.Ц. и в стихотворении «Балконы осенью» (НС, 16).
[Закрыть]
Тифлисских дворов
Образом главным – осенних
то есть
осенних главным образом.
А это ведь одно и то же.
Кошки шуршат в листьях
Им привольно.
Им нравится этот беспорядок
Этим чистехам
И ни единым вздохом.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
