Текст книги "Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности"
Автор книги: Павел Нерлер
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)
Записная книжка № 64
[Тбилиси, Цинцкаро: 3–12 июня 1968 г.]
3/VI.
Господи (категория для удобства мышления, подобная пространству, времени – несуществующая реальность?), я закончил ту, дай мне закончить эту записную книжку. Все в твоих руках.
У Блока: придуманных причин, пространств, времен[694]694
Из поэмы А. Блока «Миры летят. Года летят…».
[Закрыть].
Листва – вот оно, но не всегда, не всегда, как море.
Листва – последнее, что видят перед смертью? Последний пункт, с которого покидают землю? Это я увидел вчера деревья на Плехановском.
Ветер-подметальщик – курдианская богиня – шевелит юбками. Как превратить день в День Летнего Блаженства?
Чем-то была расстроена балетная девочка, шедшая по улице с пожилой женщиной: озабоченность, притаившаяся балетная стать, всплески девических рук – где?
Что сегодня? Может быть, Ботанический? Навтлуг…
Вчера похороны. Запах угара в кузнице – изготовление могильной ограды нового еврейского кладбища.
– Помнишь Дербент? Помни Дербент.
Я под навесом. Те же персонажи. Вот с палкой унцукульской[695]695
См. в записной книжке № 37.
[Закрыть]. Перевалил год, в новое лето, – дышит тяжело.
Черт с ней, чем позже она мне принесет «пити»[696]696
Мясной суп – блюдо закавказской кухни.
[Закрыть], тем позже я уйду отсюда. Решение «не пить» бессмысленно.
Ах, какой ветреный день (курдианские подолы) – он мог бы быть и в прошлом году.
Продолжение.
Только в этом году примешивается «пена сладких вин» – шушхуну[697]697
Сорт шипучего вина.
[Закрыть] и тетру[698]698
Сорт грузинского полусладкого белого вина из винограда сорта тетра, выращиваемого в Амбролаурском районе. От «тетри» – белый цвет (груз.).
[Закрыть] пьют эти турки.
Но ты себя ублаготворил: пити – на границе эстетического.
Хмель.
Тут и певческий хор из армянской церкви, погребальщики татарского кладбища и просто полосатые носки – вроде «версты полосаты».
Один прошлогодний, ловко орудуя перочинным ножичком малым, его лезвием, – очистил помидор на тарелку и приготовился выпить.
Что тут за хаос – за подписью ветра, как директора издательства.
Пошли поцелуи – певчих и каких-то, скажем, мундштуков.
Певчий послал мундштукам 3 бутылки.
Ветром уносит тархун с тарелок и вставные челюсти. Все это кружится над памятником Горгасалу – над конем-быком.
И пришел в тюбетейке в сопровождении привидения.
За что тюбетейке такое уважение с того объединенного стола? – Может быть, за ним слава контрабандиста в молодости? То есть мерещится действие: ночь, неудобная, не шоссейная земля, сапоги таможенные – турецкая соленая волна, мост и другие препятствия. Река.
Почему люди так хотят опьяняться?
– Тамтамы.
А тюбетейка рассказывает: начинается эпос – рукой изображает горы? – Там это там. Та ночь…
Но конечно, все не то – и не об этом. Чушь.
Ушли гости повара.
И певчие? и еще те с шушхуной: шушхуна расплатился в рубашке под масть этикетки.
От мороженицы (согласно теории эволюции) остался только ящик. –
«Я не живу и все-таки живу»[699]699
Цитата по памяти из стихотворения О. Мандельштама «Мне далеко еще до патриарха…». Надо: «И не живу, и все-таки живу».
[Закрыть]. А у меня, кажется, наоборот – антимандельштамовское: живу и все-таки не живу. Вот какое дело.
Опись. Опись плакатных перьев. И человек, который не мог остановиться. (Загорелая лысина – движения врасхлеб.)
И девушка – мечта Шахиншаха.
Сколько удивительного: эта вяжет – а на конце нити куренок-курица прикорнувшая!
Безошибочный инстинкт мороженщиков: вот ведь не катит по центру тележку – все по закоулкам.
Тележка на курьих ножках.
А в общем-то как итог: ведь не я один торопился – один за другим исчезали-покидали поднавесные столики. Что же их торопило?
Построить крепость (дом) и нарисовать ее – кажется не равноценно. И тот, кто построил, ему и карты в руки – уж он сумеет и нарисовать. Так ли?
А может быть, я перестал видеть трамваи – может ли быть, чтобы ни один не прошел за это время?
Блок писал «старинный свет»[700]700
Неточная цитата из поэмы А. Блока «Черная кровь». Надо: «В окне – старинный, слабый свет».
[Закрыть]. И это, может быть, потому, что в окне – старинный слабый свет.
Но вот «смуглый огонь» – непонятно:
Это придуманное, а не увиденное, в черновике было (хотя и не лучше).
Вижу в тусклом дрожанье свеч
Смуглый бархат открытых плеч.
Еще плохо у Блока: «камень зыбкий».
– Ты полетишь, как камень зыбкий в сияющую пустоту (Демон)[702]702
Из поэмы А. Блока «Демон».
[Закрыть].
Листва, колеблемая ветром, перед зажженными окнами домов – дробит их, создает иллюзию движущихся световых тел. Днем опять мне мерещились склады – те, на которые я набрел в Сухуми, по пути к морю. Серые пакгаузы на тихой улочке – рельсы – мука или цемент – все это вызвало запомнившееся ощущение моей непричастности, неспособности, неприспособленности: не могу, не хочу, не умею.
4/VI. Как я дал сегодня уйти вокзалу: в зале ожидания было неожиданно прохладно и малолюдно… Зато я попал на вокзал Навтлугский – и на этот раз сел в ресторан, захватив с собой сыр и тархун. Вокзал старинный с высокими потолками. Прекрасно: за окном проходят электровозы – одиночки. Но, может статься, и паровоз за окном долбит паровой молот – пусть. Мне почему-то не мешает этот шум. Мне – хорошо – Пиво в бокале – порывы ветра вздымают скатерти, немного напоминает вокзальный ресторан в Красноводске… Солнце, закутанное в занавесях.
Татары пили сладкое вино – тут его пьют грузины: помидоры, огурцы и шампанское.
Мне предстоит кутеж – вкусная еда и питье у Резо[703]703
Обед в семье Резо Чхетия.
[Закрыть]. Это к пяти часам – через два часа.
Буду ли я пить? Видимо, буду – но не жадно.
Какой-то сектор Летнего Блаженства. Тут – отлично.
Мне – хорошо.
Я почти не спешу. Прекрасно. Нужно быть всегда в таком расположении духа – но это в руках господних. Мне надо написать письмо Белле – «налаживать контакт несоразмерный».
Вчерашнее «пити» – божественное, с горохом – тем, среднеазиатским и дагестанским – единственный суп.
Что, собственно говоря, почему я так об этом – о таком? – Во-первых, это в жанре мениппеи. Здравствуй, мениппея (у меня опять Бахтин) (Сквозь невидимый миру смех – вот как). Да, в жанре – что-то там о грубо-натуралистском.
Не в этом дело – вот шли сегодня два старичка: один с черной корзиной, откуда выглядывал пучок чеснока, перевязанного ниткой, и – я считал их приобщенными к этому Великому таинству жизни – они знали, «как нужно», «как хорошо», – очень скверно я выражаю свои мысли.
У, как тревожно вздымаются скатерти. (Бесконечный состав наконец-то прошел.)
А что? Может быть, вот так я продолжаю – Блока, его существование, как-то таинственно связанное с питьем и едой на вокзалах – вот с этим лакеем в черном. Хоть и захудалый, а ресторан: полагается в черном – вечное буржуазное – буржуазное вечное – «революционера» Блока…
Ведь тут даже плюшевые занавеси… что бы его поразило тут. Сразу.
Не кажется ли тебе, что каменные стены – всего лишь занавес? Вот-вот он взовьется – (а, впрочем, я думал ходить сквозь стены) откуда это? Э… не порть тут что-то.
Что пьют в ресторане татарки? – Лимонад. А буфетчик, скрытый буфетчик, выпускает дым сигареты, так что у «прилавка» – две (уже исчезнувшие татарки – и клубы выпущенного буфетчиком дыма – вечно?) Было это, а? Так и останется?
И старушка-вытиральщица пластиковых покрывал – над скатертями (вот что бы удивило Блока) – она встает из гроба, который тут же, – вытирает и ложится обратно. Так не шутят…
Совсем стало пусто, только время от времени стартует шампанская пробка.
И оленьи рога над старинным буфетом с батареей ликеров, которых никто все-таки тут не берет, – беременные крюшонницы в другом месте на современном холодильнике. Наверное? поблизости встал все-таки паровоз – потому что запахло угаром-кузницей – на новом Еврейском кладбище.
Тут отличное место – хотя стены выкрашены так же, как у соседа моего. Ничего, ничего, осталось что-то милое, старинное – плюшевые бархатные портьеры.
Тут бы как-нибудь обыграть тот дым и двух татарок – но как? Ведь все исчезло: исчезло, не осталось…
И заговорило вокзальное радио!.. Почему я об этом пишу – потому что это сопровождало, было как листва вдруг в последний раз увиденная, было якорем – тем, что… (но тут уже я не подбираю слов).
Гнусавое вокзальное радио – райское пение.
А где-то, где-то на путях – поднимаются стрелки, и едет состав, в котором мастер Софианиди с красивой женщиной – в отдельном купе – едет. Когда-то, он говорит, я не представлял себе жизни вот без такой картины, – теперь мне никуда не хочется ехать…
Тем более что в жизни его появился паяльник. Великое чудо – паять.
Ветер, ветер, ветер.
Хинкальная.
Белые повара – обваленные мукой, но на них нельзя смотреть – взгляд их застает врасплох, точно на месте преступлений.
5/VI. Может быть, это хорошо, что впоследствии обнаруживаешь – детскость написанного, простоту его?..
Что же это утром в бане?! – Как много их собралось, самых ранних. Первые, – они производили впечатление первых вообще, – голые перед рассветными окнами (еще не потушены электролампы) – молча (ни звука не произносят эти ранние). Толпа заговорщиков. Нет, не заговорщиков, а ждущих некоего космического решения: первые люди – дальше начнется история. За окнами цветастая старуха курдианка – метет, у нее уже все решено…
Полное отсутствие быта и его признаков. Я видел первых людей – жалких, сбившихся в кучу, ждущих решения. Был чудеснейший день вчера… Надо так жить в конце концов – я сейчас в возрасте чуть старше Блока, выпрашивающего в 1919 году разрешение на ночные прогулки (и не получившего оного) и поездки в поезде за город – ежедневно (июнь 1919)… И мне нужно это.
Не все деревья знают, что ветер – весть, передается от дерева к дереву – реагируют по-разному, многие остаются безучастны.
Воробьи
Что воробьи? А – ничего. Обязательно что-то? Неоправданное – оправдывается. Другой принцип. Я не могу ничего сказать сейчас о воробьях, – но и не упомянуть их не могу. Потом пусть возникнут комочки-камешки над землей темной и светлой – светлейшей – княжески – травой между стволами. Утром было нечто вполне среднеазиатское в улице с подметальщицами. И все-таки это Сад. Тут есть повар, мажущий кисточкой сковородку – и с ножом, заткнутым за трубу в стене. Фотограф (рано утром уже клиентка на кривых ногах). И он лезет в карман за сдачей жизнерадостно: хорошо, хорошее место и входит вовнутрь – продолжает глянцевать. На стекле – вывеска, в этом ужасе достигнуть стандартные результаты – свидетельство мастерства и право его на местком и профком. Дворник, возчик пирожков и хачапури (знающий место – в противоположность вчерашнему в Навтлуги – не знающему) стоял с полной тележкой. Директор – некая не замкнутая самостоятельная система, которая способна на все «всюду страсти роковые»[704]704
Из поэмы А. С. Пушкина «Цыганы».
[Закрыть], т. е. то место отдыха, то площадка в которой… И – иерархия…
Как хорошо, что я вернулся к Блоку (или Блок вернулся ко мне).
Неожиданно я оказался у Левы. Покупка барашка, который уже баранина – что-то не языческое. Сад великолепен. Поет сердце. Картошка – цветет.
На глазах выросла гора. Что ж, вот так прошел это поле и – все?
Вчера я сидел на вокзале. Сегодня я сижу на стоге, пахнущем, как ему и полагается, на стоге – не сижу – блаженствую… Но есть какое-то препятствие за лобной костью – туман, мешают люди, даже друзья. В той части лба бродит забота – какая-то ориентация, а по стогу бродят божьи коровки и какие-то рогатые жучки…
Постепенно стог перестает пахнуть: он в составе вашего бытия, его уберут, конечно, отсюда… Видимо, когда он высохнет, его съест кто-нибудь: лошадь, корова – с таким же удовольствием, как мы копченую колбасу.
Надо мной пасмурное небо
Мелкие листочки деревца –
Мне хорошо, хотя несколько суетно…
Лева – колоритен и великолепен.
Да, наконец-то дормастер (Жипитаури[705]705
Игра слов: жипитаури – некрепкая домашняя водка (груз.).
[Закрыть] – его друг).
Дымок от костра. Сколько чего живет в этом стогу!
И буквы стали походить на иероглифы какого-то другого языка.
Иногда травинки стога кажутся солнцем – солнцестог, солнцестог, колоски – лучики.
Здравствуй – стог. Какой он, этот запах? В нем есть и воспоминание о потерянном рае, что ли.
Ах, если бы все это уметь описать – и, будучи Буниным, даже облако над головою вставшее… вот так…
И крик души: нет «птичьего глаза»[706]706
«Показ сквозь птичий глаз» – так Мандельштам формулировал свое кредо прозаика. См. его заявку на повесть «Фагот».
[Закрыть].
Я бы ехал за дождем. Где-то есть стог.
То есть мне кажется, если идет дождь тут-то, он идет всюду. А мы ехали и были ясно видны границы дождя: вот уже сухое шоссе, дождя тут не было – значит, не было и там, что ли?
Где-то есть стог – стог где-то есть – вот тема.
6/VI. Другой день (но не «этого дня») – вчерашний ворочается медведем в берлоге – заснет…
Дорога вчерашняя – всегдашняя – Кумиси.
День, день – целый день.
Барашек вчерашний – шея казненного. Лева, держащийся за живот, – щемящее.
И – ничего: перрон, ресторан первого класса, первого класса – перрон.
Не забыть, что барашек (Да барашек – как он резался легко) – привезен на мотороллере грузовом.
Уже 7/VI. У Фатьмы[707]707
См. в записной книжке № 53.
[Закрыть].
Может быть, единственный афоризм, единственная мысль, единственный итог: пусть каждый живет по-своему (ничего ни от кого не требуй).
Наконец решился последний состав метро – сорвался с места, сквозь серный запах.
8/VI. Есть все-таки закономерность приобретения – потеря.
Стихи, стихи… Что ж это такое.
Так уходит запах гвоздики – шаги запаха – у него есть свое пространство – помещение – свой дом –
Но он не уходит – он остается – просто мы перестаем обонять – принюхались. Просто? Мне нравится уходящий запах (никуда не уходящий) –
Все возьми, но этой розы алой
Дай мне снова свежесть ощутить[708]708
Из стихотворения А. Ахматовой «Последняя роза».
[Закрыть]
А может быть, запах не уходит – его забирают?
Жизнь – это когда ее чуточку недостает, и ты глазеешь, восполняешь ее писанием…
Вчерашняя ночь (вот дай тут бунинское описание – уснувших домов с балконами (почему с балконами?), луны полной, спешку облаков – ни души – ни души) действительно вопиет об еженочных потерях: зачем это спать? – нужно вставать – неужели нужен обязательно день? Не думаю, чтобы кружить, – и вот ты опять забываешь, что Блок в твоем возрасте ежедневно уезжал за город. И ночные прогулки.
Вчера 12/VI. Как это не было вчера!
А луна, а темный сад нестрашный и страшный с группой, наверное? Так поздно из ресторана дневного, что в глубине, – и еще мост и весь ночной Руставели, начиная с тех домов с пустыми глазницами (антиархитектура – враг доброго консерватизма) – и еще, что еще? – Светящаяся «Иверия» – на темном…
Где я только не витал!
Общенье с тополем…
Несколько пастернаковское «определение поэзии» дается – то есть по Бахтину – привязанным к месту и времени, когда-то бывшим – и только потому вечным? –
Именно так – потому что:
(сразу ночь)
Снова я полунапряженно думаю о подлинном (не о подлинном и ложном), а о подлинном и доподлинном.
Что такое доподлинно? Что ж, у Толстого не доподлинно – что ли, а у Бунина доподлинно? А у Тургенева?.. Пушкина?.. У Пастернака-то ведь доподлинно – стенограмма душевного состояния.
Ах, это ведь надо все раздробить – дать, чтобы говорили сами герои, а не ты. Так вот, скажем, Толстой – не доподлинен, быть может, – потому что вступала в ход типизация, отбор – не знаю, не знаю, может быть. Наверное, это и не так. Ах, какие у Толстого доподлинные диалоги!..
Что ж ведь, так можно прийти к тому, что доподлинность это есть своего рода импрессионизм, сохраняющий подробность сиюминутного впечатления (крепкий стук шаров в биллиардной). Зачем же в таком случае удваивать термин?
Время наступает на меня – нет, не на хвост, – поторапливая, а в лоб, наперекор – как быть?
Упустил, упустил главное – труд, наслаждение трудом. Единственное, собственно, наслаждение.
Есть открытия… не то чтобы не открытия, потому что было до сего – нет: было, но… В чем же дело? Не хватало тому открытию пропагандистского жара? Распахнутых дверей – тормошенья спящих? Выпячиванья? Есть скрытые открытия и открытые открытия. Не те то, а то.
Как будет выглядеть паровоз, изобретенный сейчас, или велосипед?
Думаю – прекрасно. Я за этот паровоз: он будет другим – он будет двигаться при помощи пара, но никто не строит такие паровозы, хотя изобретатели существуют. Уатты. Да, Уатты.
В литературе возможно открытие доподлинности, импрессионизма.
Небо не темнеет, оно – темно – синеет.
Записная книжка № 65
[Мандельштам, Тбилиси, Зербити: 18 июня – 29 июля 1968 г.]
18 июня 1968 г.
…Представления можно рассматривать не только как объективную данность сознания, но и как органы человека, совершенно так же точно, как печень, сердце[711]711
Из статьи О. Мандельштама «О природе слова».
[Закрыть].
Мандельштам
18/VI. Можно начать сплошными выписками из Мандельштама – низвести их до уровня афоризмов?
«Яблоки, хлеб, картофель – отныне утоляют не только физический, но и духовный голод»[712]712
Из статьи О. Мандельштама «Слово и культура».
[Закрыть].
«Все другие различия и противоположности бледнеют перед разделением ныне людей на друзей и врагов слова. Подлинно агнцы и козлища»[713]713
Из статьи О. Мандельштама «Слово и культура».
[Закрыть].
«Часто приходится слышать: это хорошо, но это вчерашний день.
А я говорю: вчерашний день еще не родился. Его еще не было по-настоящему. Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла и меня не удовлетворяет исторический Овидий, Пушкин, Катулл»[714]714
Из статьи О. Мандельштама «Слово и культура».
[Закрыть].
«…Я взял латинские стихи, потому что русским читателем они явно воспринимаются как категория долженствования: императив звучит в них нагляднее.
Но это свойство всякой поэзии, поскольку она классична. Она воспринимается (как то, что должно быть, а не как то, что уже было).
Итак, ни одного поэта еще не было. Мы свободны от груза воспоминаний. Зато сколько радостных предчувствий: Пушкин, Овидий, Гомер»[715]715
Из статьи О. Мандельштама «Слово и культура».
[Закрыть].
Пушкин – предчувствие. «Время вспахано плугом»[716]716
Из стихотворения О. Мандельштама «Сестры – тяжесть и нежность – одинаковы ваши приметы».
[Закрыть] – один из настойчивых образов Мандельштама. Что это значит? Нижние пласты при вспашке снова оказываются сверху.
Старики в саду с книгами по армянской истории – книгами, в которых «все написано». Эх, мне бы такую!
Тепло думал о ласкательных перекатах армянского городского гостеприимства – грузинское державно.
Затем все разбивается о нотариальную контору, как ей и полагается, с портретом и пером, брызжущим в ученической ручке с чернильницей для посетителей с каплей чернил – складом дров на зиму.
Это замкнутый цикл. Особого рода. И пузатый письменный стол.
Образцы нотариальных действий.
Воспоминание – история осуществления предчувствий.
Воспоминание – предчувствие, нет, в этом что-то большее. «Мы свободны от [груза] воспоминаний»[717]717
Из статьи О. Мандельштама «Слово и культура».
[Закрыть] (никого не было) зато какие предчувствия:
Пушкин: (Мандельштам)
Есть слова, заменяющие целое стихотворение. Было у меня такое слово сегодня – при взгляде на Нарикалу. Как легко я туда взбирался и там бродил – теперь не то…
Вспомнил, вот оно: неодолимо.
Разве не стихотворение?
Что же со мной происходит?
Неодолимо.
А может быть, не оно – нет, оно – слово, блуждающее вокруг вещи[718]718
Цитата по памяти из статьи О. Мандельштама «Слово и культура». Надо: «И вокруг вещи слово блуждает свободно, как душа вокруг брошенного, но незабытого тела».
[Закрыть], – оно мандельштамовское.
Ты не забудь все это московское в метро – нырнешь в пласт другого, казалось бы, – похороненного – времени, а оно поднимается вверх по эскалатору (девушка, с которой у меня мог бы быть в те московские годы роман – «со всеми моими осложнениями»).
(У Гаянэ)
Ах, если существует плоская крыша – и красный изнутри кот и три человека с зелеными лицами и бабочки, которые только что появились, – ночные, заглушающие даже свет луны.
И рыбы тут живут не в воде, а в камне. Вернее – на поверхности полированного камня.
Это вдруг, говорит, появилась бабочка, и от света ее померкли луна и окна домов.
И самый бесцветный у нее – Павлин.
18/VI. Ночью в комнате жужжанье – бабочка? Огромная ночная – такая, от которой свет, затмевающий свет луны и окон (на картине Гаянэ) и три типа стоят возле дома с плоской кровлей. А может быть, это не бабочка – слух обострился – и слышно «дольней лозы прозябанье…»[719]719
Из стихотворения А. С. Пушкина «Пророк».
[Закрыть].
6 июля 1968 г.
Саша Межиров. Дар мистификации.
8/VII. Что такое мистификация? – Нечто противоположное стенографии – записнокнижечности. У меня другое – и все-таки как бы я хотел развить в себе дар, зачатки которого могли быть у меня от рождения – от матери. Недаром, слушая Сашу, я вспоминал… маму.
Только стихов виноградное мясо[720]720
Из стихотворения О. Мандельштама «Батюшков».
[Закрыть]. Может быть, следует думать теперь об Ахалсопели:
Что в имени тебе – Зербити
Зербити и Гохнари. Что?[721]721
Ср. стихотворение А.Ц. «Что в имени тебе Зербити…» (ВШ, 5).
[Закрыть]
Увидел – политый тротуар, лозы мокрые – будто не ушло.
Я все-таки смогу продолжать записную книжку
15/VII. Что же это такое? Из всего нравственного начала – какая-то неотпущенная вина, не давние вины, а сиюминутные. Необходимы какие-то другие жизненные принципы: жить, чувствовать сообразно с ними – возможно ли это? – когда «среди детей ничтожных света – быть может, всех ничтожней он»[722]722
Цитата по памяти из стихотворения А. С. Пушкина «Поэт». В оригинале – «И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он».
[Закрыть].
16/VII. Ночью вслушиваюсь в звук: – Коджоры (через ы?) Завтра, завтра
Слишком большая нагрузка на сердце – Пустяки, пустяки.
17/VII. Во сне очень здорово – прозвучало из начала Средней Азии. Что-то такое:
Мы ехали в Среднюю Азию, но в то же время она оказывалась участком Арсенальной горы, – так что одновременно с путешествием никуда не уезжали и на этой горе детства совсем другое действие: коренастый пожилой мужчина умывался во дворе под краном – блестела лысина… В детстве нет тюремных надзирателей, и потому – он просто сосед – такой же таинственный, как и музыкант, играющий на восточном инструменте, женатый на женщине с именем Асмик, но так как он все-таки надзиратель – то завязывалось третье действие – «Левкина история», приоткрывался в камере глазок… шинели на поворотах.
Нужно так описать Арсенальную гору, женщин, сидящих у забора: старуху и молодую (рано пожилую) с туфлями-шлепанцами и щенком – нужно все это так дать, чтобы стало понятно: отсюда никуда не уехать – тут уже все.
«Над нами встал. И соловьи приснились нам и стан послушный» – вот где Блок.
Потом я вспомнил полностью четверостишие:
Как естественно, не обращая внимания, звучит: облак душный – мужской род.
18/VII. Я не смогу проводить время по дачному бездарно – не наслаждаться вечностью – спиной к вечности, к млечному пути.
Что же это такое Коджор(ы) (именно с ы)? Может быть в Коджори[724]724
Город-курорт в 18 км к юго-востоку от Тбилиси.
[Закрыть] есть пиво?
Коджори, узкая тропинка – между двух зеленых пригорков. И не нужно крыльев – все равно летишь, когда эта огромная выемка вас отделяющая от Кер-Оглы[725]725
Крепость в районе Коджори. Название, возможно, связано с «Кер-Оглы» – фольклорно-эпическим памятником, сложившимся около XVII в. на Ближнем Востоке и в Средней Азии. Герой – народный мститель и поэт-импровизатор, цель жизни которого – отомстить тирану, ослепившему его отца (отсюда имя героя – Сын слепого).
[Закрыть].
Можно свист в ушах от полета – какие-то части полета – взять у полета главное: летание – пусть без передвижения по воздуху, ведь бывает наоборот – передвижение по воздуху без летания (самолеты – после воздушных шаров).
19/VII. Коджор(ы) – там солнце всходит и заходит в одном и том же месте.
Живу – откладываю: работу или жизнь…
Не зафиксированное блаженство. Из себя Кер-Оглы? Это седло, освещенное первым и последним лучами солнца?
(Думая о Мандельштаме.)
Я думаю, что совершенство – это чрезмерно. Не бросающееся в глаза – полученное, естественно, не в качестве цели – (из кожи вон)…
Кира: знаешь что, у нас тут будет живая коллекция каждое утро – гербарий ночных бабочек.
Куда-нибудь вставить огромность неба – внезапно заполняющегося малым облачком…
Конечно: «все что ни к делу – долой!»[726]726
Из стихотворения Б. Пастернака «Кругом семенящейся ватой…».
[Закрыть] Но это – отнюдь не относится к обожествляемой типизации – отбору: мол, художник выбирает самое характерное. Поэзия, проза – суть мешок, в который запихивается все, что попало подряд, как раз все что попало, – и обладает вожделенными свойствами типичного. Все вещи рождаются типичными – в мешке все типично, но не в этом путь из «все что попало» ко «все, что ни к делу, – долой»!
Тут действует не пресловутая типизация, а нечто захватанное, чего не коснулось зловонное дыхание литературоведения, – именно композиция. Ограничимся названием. Предмет назван, – название всегда предшествует познанию. Познание отбрасывает название.
21/VII. Кира вчера сказала, что ей кажется, что она уже видела когда-то этих солдатиков, поправляющих мачты антенн.
– Больше того: я уже видел однажды эту согнутую иглу примуса (но была ли со мной тогда Кира?).
22/VII. К вчерашнему – с красной строки – теленочек.
Сегодня – лошаденок.
Теленочек – там, где я сидел над каким-то вечным обрывом. Тишина ночью – пространство для звука. Пробное поле. Благоухание. Липы цветут: непостижимый этот запах.
Время. Время. Время. Феникс. Всегда равно нулю. Его нет, потому что оно есть. Его нет – значит, оно существует. (Перескок через софианидизм[727]727
От фамилии друга А.Ц. – Льва Софианиди, героя «Левкиной истории» (ЛИ, 5).
[Закрыть].) Будьте добры… (Что это значит? Но раз пришло в голову – запиши, не ленись – как вчера записал просто одно слово: теленочек. В этом есть сермяжный композиционный смысл. Да, вот еще что. Надо бы делать детские игрушки с запасом прочности – достаточным для взрослых. В этом коджорском поле по ночам – я бы качался на качелях и катался на велосипедах.
В ночном поле с черной травой.
Звезды под микроскопом
Потому что пылинки
(Сегодня 22–5 лет)
Кирочка.
Ночная черная поседелая трава. Время – всегда в единственном числе – одно. Тут оно старение – но во множественном: его обновление, возрождение.
У Мандельштама было глухонемое время – или только немеющее? Это демоны – глухонемые. Демоны глухонемые[728]728
Аллюзия к поэме М. Волошина «Демоны глухонемые».
[Закрыть].
Время – множественные числа. Ветер. Пересыпанье.
Господи, все только интонационно, только интонационно…
Только интонационно по Бахтину…
Была такая плоть – Мандельштам. Пушкин. Ахматова в моем представлении еще не лишилась плоти.
Плоть – не плотское. Плоть – духовное.
(Как одежда на пуговичках?)
23/VII. По утрам и в течение дня – появляются царственно на царственных навьюченных лошадях… Нет на 5 копеек дешевле. Царственный пренебрежительный и соглашающийся жест и зацокал.
Самые дорогие на ишаках:
– Всюду 50 – почему у него 60?
– Потому это на ишаке.
Минувшее – оно и впрямь минуло
Но прошлое еще нам предстоит[729]729
Образ «минувшего и прошлого в дальнейшем» (1970) вошел в повесть А.Ц. «Ложки» (ВШ, 184).
[Закрыть]
Суметь – посметь вот так:
Вот тут садится и болтает
Ей нравится дразнить меня[730]730
Из стихотворения А. Блока «Как день, светла, но непонятна…».
[Закрыть].
Откуда же тут – бессмертное? Какими средствами оно достигнуто? Так дружит зеленое с голубым – деревья с небом.
Но времена не множественное число от времени – оно, скорее, единственное. (Иные нынче времена.)
24/VII. Граммофончики. Шел мрачно и вдруг – граммофончики. (Целый выводок – детский сад в панамках.) Потом на дереве над обрывом – лечу, как на помеле. Высота.
Как это Блок физически сумел просмотреть свои записные книжки? Прожитое.
И синие колокольчики, и тяга к бездне.
Звездообратимость – может быть такой термин? (Вполне блоковский.)
С той стороны бездны – ведь тоже кто-нибудь зеркальный.
Кошка – ты выдала себя – ты по ночам участвуешь в звездообразовании.
Звездообразованность.
Летать над безднами – рестораны – цивилизация.
Вот лучший письменный стол – записная книжка над бездной.
Бунин. Жизнеподробности (описательство) в степени любви к жизни – преодоление смерти, времени в единственном числе.
Опять полет. Вижу, волнуются верхушки деревьев кустарников – лес, как море, волнуется. (Значит, и море волнуется?)
Звездообразованность не позволяет
Колокольчики синие-синие
Бабочки две. Темно-коричневые хной выкрашенные брюнетки грациозные. Паутина. Муравейник. Безднобоязнь – это сразу начинают скользить подошвы, увеличивается скользкость коэффициента – что-то крайне техническое и сползание (по прелым листьям).
Нет, это не полет.
Упомянуть ли о пушинке-одуванчике – беззаботном?..
Нет под деревьями ветра – он только в листве, как бывает дождь – только в фарах.
Эти томные бабочки волнуют по-женски.
Можешь ли вырвать свой листок и кинуть лесу?
Подтираться листьями: я жил на этой земле.
Ко всему этому не хватало немного желтых цветов – вот они, получайте: обычные раз, два, три, четыре, пять– и восьмилепестковые, а вообще 11 и больше – когда в два ряда.
Потом по пути мальчик с грузовиком, сосредоточенно занятый наполнением его скальными камушками: поодаль женщина – на коленях как над могилкой – и за нею собака маленькая дикая, похожая по всем статьям на лису. Может быть, и лиса.
Нельзя прерывать работы воображения читательского –
Висит на гвоздике плоть Мандельштама[731]731
Ср. в стихотворении А.Ц. 1968 г. «Плоти Мандельштама отблеск некий…» (НС, 169).
[Закрыть].
Отходы стихов, отсевы из них – проза.
25/VII. Плоть Мандельштама.
У костра.
Звуки отдыхающих
И наконец: как тишина бесшумна, как ленивы движения женщин с ведрами.
Медленно идут коровы, пересекая луг. Забыты дороги детства из Коджор в Цхнети или наоборот – с мельницей, кустарником, солнцем, древним монастырем Удзо[732]732
Церковь XIII в. близ с. Коджори.
[Закрыть]. Нет, это не проза – это стихи, и потому это плохая проза, но дороги детства – действительно ведь забыты и Коджоры, и Цхнеты – не те, не те.
Где – тишина – самого раннего детства? – Ее уже нет. А была она за проломом в заборе – ничего нет. (И все-таки мы идем след в след.) Куда же это девалось? Как «изменения», изменяющие до неузнаваемости, совпали с забвением – какой это был навстречу друг другу стремительный и обоюдный процесс!
А мир все так же древен. Мы не руководимые нищенской логикой – нами владеют импульсы. Мне захотелось сказать: а мир все так же древен: не продиктованное необходимостью, а неизвестно какими импульсами – с джонки на джонку, по китайской реке, – как в сравнении у Мандельштама[733]733
Аллюзия к «Разговору о Данте» О. Мандельштама. Ср.: «Качество поэзии определяется быстротой и решимостью, с которой она внедряет свои исполнительские замыслы-приказы в безорудийную, словарную, чисто количественную природу словообразования. Надо перебежать через всю ширину реки, загроможденной подвижными и разноустремленными китайскими джонками, – так создается смысл поэтической речи. Его, как маршрут, нельзя восстановить при помощи опроса лодочников: они не расскажут, как и почему мы перепрыгивали с джонки на джонку» (ОМ. 3; 217).
[Закрыть].
Так что же с плотью Мандельштама?
И я играл в футбол – достаточно ли этого, чтобы вызвать в ушах мальчишеский комариный писк?
Горы образуют чаши – выпуклости – вогнутости (камея – гемму?).
Ночная чаша с Кер-Оглы, огоньками и туманом – не туманом, а сизым чем-то.
Что-то я забыл. Тень гамака!!! Блока принято представлять юным, а мне он кажется взрослым – взрослее меня, хотя он уже умер в моем возрасте.
26/VII. Солнце на веках младенца. На младенческих веках. Все правильно у Мандельштама – в futurum. Какой должна быть поэзия? Свободной, независимой. Видимо, эти слова точнее в других оборотах: независимость…
Плоти Мандельштама отзвук некий[734]734
Ср. в стихотворении А.Ц. 1968 г. «Плоти Мандельштама отблеск некий…» (НС, 169), но вторая строка звучит «Где же тут в блаженстве естества?».
[Закрыть]
Не ищи в бессмертии вещества
27/VII. Взад и вперед по «аллее поэтов».
Так музыка в тишине
Так слово в молчании
Математика только для математиков. Я это смутно знал, когда кругом твердили, будто без нее не обойтись даже философам.
Даже комар предупреждает: иду на вас – прежде чем впиться. Мне показалось: лес заполнился гамаками – они заскрипели.
Плоти Мандельштама отблеск некий
Где же он в блаженстве естества?
Но мычат коровы, идут реки
Солнце на младенческие веки
Скупо цедит щедрая листва[735]735
Черновой вариант стихотворения А.Ц. «Плоти Мандельштама отблеск некий…».
[Закрыть].
Но кругом катера, катера
На прогулку по лесу зовут
И динамики их с утра
Мне дышать не дают, не дают.
Охранять сон младенца – не метафора.
Благодаря мальчику, я вновь увижу и услышу плеск воды о пристань, стволы в объятиях заката.
Ребенку: нельзя туда – там Комар, – говорит женщина, позавчера мывшая кастрюли у водопроводного крана. Как прекрасно единственное число вместо множественного! Комар – страшнее, чем комары.
Коричневые бабочки – осенними листьями – подчеркивают воздух. В аллее поэтов прибит репродуктор.
Ирония есть примиренье.
В иронии есть примиренье –
Когда примиренья нет.
И вдруг проснуться в мире, где призывно пищат птенцы, пахнет сено…
– Представляешь, я оказался в доме отдыха, где не было даже радиолы, – скука какая! Развлечения – лучший вид отдыха.
Уклончивость важна, чтоб выразить.
28/VII. Речь должна соответствовать молчанию, как музыка – тишине, т. е. не нарушать молчание тишины.
Самые прочные единения, объединения – на почве неразвитого вкуса.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
