Текст книги "Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века"

Эвакуированных встречали какие-то официальные люди. На станции было много крестьян на подводах. Они должны были развозить всех к месту назначения. Нам предложили поехать в Бутурлино[1421]1421
  Бутурлино – районный центр Бутурлинского района Нижегородской (Горьковской) области.


[Закрыть], районный центр. Мы согласились. Нам было все равно куда ехать. Сели в большую телегу, устланную соломой. Познакомились с возчиком. Это был колхозник Кулагин Николай Иванович. Он расспрашивал нас, откуда мы, как добирались. Видит, что мы едем почти голые, без вещей – ни мешка, ни чемодана. Только то, что на нас было. Видно, пожалел нас очень и предложил ехать к нему в село Крутец [1422]1422
  Крутец – село в Бутурлинском районе, в 16 км от райцентра Бутурлино.


[Закрыть], колхоз «Быстрый». Кулагин нам рассказал, что у него жена Клавдия и двое детей – Лена и Валя, – а он сам тракторист и сразу возьмет брата Алика водовозом к трактору. А меня он устроит подвозить на лошади продукты для трактористов. Обнадежил он нас, что мы будем сыты, что нам дадут отдельный дом (хату) у леса, где расположены конный двор и стоянка тракторов. Мы приняли его предложение. В Бутурлино нас встретили работники райисполкома, райкома партии (большевиков) и работники военкомата. На площади собралось очень много людей, и все на подводах. Нам повезло, что новый знакомый Николай Иванович Кулагин не оставлял нас, а сам пошел в райком и попросил направить нас к нему. Взяли нас на учет, всех переписали, и мы уехали. Расстояние от Бутурлино до села Крутец километров 302. Лошадь была хорошая, дорога сухая грунтовая, пыльная. Вокруг леса – большие, густые дубовые и березовые. Кулагин нас в дороге кормил нарезанными кусками мяса с домашним подовым черным хлебом. Ночью уже к часам 12 мы приехали в село. Дом Кулагина находился на улице в колхозе «Быстрый». Улица называлась «порядок». Нас встретила его жена Клавдия. Кулагины были староверы. В доме идеальная чистота. Сразу же предложили принять баню. Она находилась в метрах 50 от дома. Затопили ночью, и через два часа мы начали мыться впервые в жизни в деревенской бане. Чаны с водой, щелочная вода, мыло хозяйственное – огромные куски, – веники березовые. Николай помог нам, мужчинам, а затем и мама с Клавдией мылись. Вернулись в дом, а там койки с постельным бельем – белизна такая, как в хорошей гостинице. Но раньше, чем лечь спать, мы сели за стол. На столе стояли две красивые большие керосиновые лампы. Еда – картошка, сметана, творог, масло, суп, мясо и квас. Ели немного, так как были очень усталые. Легли спать и встали, помню, как сейчас, в 4 часа после обеда. Кулагин уже приготовил дом, который нам обещал еще по дороге в Бутурлино. Но пока стены не были побелены, т. е. печь и стены, они нас не поселяли в эту хату. В дом к Кулагиным приходили соседи-староверы и знакомились с нами. В Крутец прибыло еще несколько семей из Лудзы: Юдл Лоткин с женой Геней и сестрой Рахелью. Их тоже поселили отдельно недалеко от нас. Был такой эпизод. Я вышел на улицу, меня позвали к одному из домов, где сидели на лавочке человек 5–6 местных жителей. Я подошел, они стали меня оглядывать, рассматривать и спросил: «Ты кувырканный?» (т. е. эвакуированный). Говорят, что приехали «явреи», а какие они, мы их никогда не видывали. Говорят, что «они – явреи, с волосами на руках и ногах, бороды и рога у всех» Я ответил: «Да, я еврей из Латвии».

Они переглянулись и между собой громко разговорились, смеялись, начали меня щупать, смотреть. Наконец сказали: «Смотрите, они ведь как мы, такие же люди, без рогов и волос». Вот в такие места мы попали. [1423]1423
  На самом деле 16 км.


[Закрыть]

Итак, 10 июля 1941 г[ода] мы сделали новоселье на краю села Крутец в домике № 18 на улице «5-й порядок». Рядом были огромный лес, свинарник, конный двор, огромный бетонированный погреб с разными корнеплодами. Домик деревянный, с большим навесом впереди, крыша соломенная, внутри дома одна большая комната с большой русской печкой и огромной на печи лежанкой и металлической чугункой для обогрева в зимнее время. Три окна, деревянный дощатый пол. Внутри комнаты уже стояли большой стол на деревянных козлах, большой широкий топчан. Это была наша кровать. Вокруг стола – две деревянные скамейки и две длинные доски, тоже на козлах. В углу комнаты между двумя окнами висели икона с изображением женщины с ребенком на руках (потом я узнал – Богородицы) и лампада под иконой с двумя полотенцами. Мама икону убрала.

Николай Кулагин принес мне и Алику лапти с портянками из мешковины. Показал, как нужно их надевать и заплетать эти портянки с веревками до колена. Мы надели лапти и впервые поехали в поле на уборку сена. Мама и папа остались дома. В поле Кулагин показал участок, где нужно грабить граблями сено и делать копны. Это мы с братом сделали хорошо. Кулагин нас накормил мясом с картошкой, солеными огурцами и хлебом. Домой приехали на закате солнца, загорелые и усталые. Мама уже приготовила печеную картошку и кринку молока. Мы поели и легли спать. Мы с братом залезли на печку-лежанку. Постелили солому. Клавдия нам принесла простыни из мешковины. Утром нас разбудил бригадир полевой бригады Тарасов и принес нам молока и горячую картошку.

Брату бригадир дал лошадь и телегу с бочкой и сказал, что он будет возить воду к тракторам, а также горючее. Лошадь по кличке Король – ленивая, спокойная. Моего коня звали Металл. Он был очень быстрый, молодой, Тарасов дал мне конные грабли и отправил в поле – подгребать сено после косилки. За один день работы с утра до 10 вечера нам начисляли 2,5 трудодня. Мы считались механизированной конной бригадой. Я на 4-5-й день пребывания в колхозе стал «отличным» колхозником. Бригадир Тарасов выписал на меня и брата на всю семью 4 литра меда, 30 кг ржаной муки и 15 кг пшеницы, 50 кг картошки и тушу баранины. Я и брат привезли на своих лошадках из колхозной кладовой эти продукты. Мама и папа обрадовались, сделали хороший ужин, а уже на следующий день мы уже нормально обедали. Была большая проблема с одеждой и постельным бельем. Но эта проблема тоже была решена. Нам из сельпо, т. е. сельской кооперации, выделили за счет колхоза солому, вату и хлопчатый материал. Мама сшила матрасы и подушки, наполнила их соломой. Одеяло нам дала Клавдия. Так мы стали «имущими». Мы с братом работали каждый день и хорошо зарабатывали.

Папе, долгие годы работавшему наборщиком в типографии, маме, знавшей только домашние работы, трудно пришлось на полевых работах. Папа работал на току[1424]1424
  Ток – место, на котором молотят хлеб.


[Закрыть], колхозницы смеялись: «Вот, городской, погляди, как хлебушек не на деревьях растет. Что, мешок не подымешь – пупок развяжется?»

Однажды пупок, действительно, развязался. Пытаясь поднять мешок, папа упал в корчах на землю – грыжа. Женщины не смеялись, отвезли его после работы домой. Папа отлежался дня три и вновь пошел на работу, правда, тяжелых мешков один уже не таскал.

Это был один месяц активной более-менее нормальной жизни. Даже радость после большого горя.

Сводки с фронта все поступали тревожные и призывали всех как одного встать на защиту Отечества. Появились плакаты в правлении колхоза и колхозном клубе «Родина-мать зовет!» «Смерть немецким оккупантам!», «Бей немецкую гадину!», «Спасай свою семью, свой дом, Родину-мать».

Самый трогательный лозунг для моего брата Алика был: «Все на фронт бить фашистского гада». Каждый день мобилизовали мужчин в РККА на фронт. Так в начале августа ушел и Николай Кулагин. Потом начали приходить похоронки о смерти на фронтах наших соседей. Крики, плач, стоны жен, детей, матерей, отцов стали каждый день слышны на улице и из домов. Стало грустно и страшно. В эти дни Алик написал в райком партии заявление с просьбой отправить его в формируемую латышскую стрелковую дивизию[1425]1425
  3 августа 1941 г. ГКО СССР принял решение о создании Латышской дивизии. В нем говорилось:
  «1. Принять предложение ЦК КП(б) Латвии о создании Латвийской стрелковой дивизии.
  2. <…> приступить к формированию Латвийской стрелковой дивизии из состава бойцов бывшей Рабочей гвардии, милиции, партийно-советских работников и других граждан Латвийской ССР, эвакуированных на территорию РСФСР».
  Формирование 201-й латышской стрелковой дивизии началось в Гороховецких лагерях Владимирской области. Первые группы добровольцев стали прибывать уже 11–12 августа. Основная масса – с 15 по 20 августа. К этому времени уже прибыло около 2,5 тыс. бывших латвийских милиционеров и работников НКВД. Добровольцы прибывали группами по 100–200 человек из Горьковской, Кировской и Ивановской областей, где была размещена большая часть эвакуированных граждан Латвии. Дивизия на 70 % была укомплектована добровольцами. Из них граждане Латвийской ССР составили примерно 90 %: латышей – 51 %, русских – 26 %, евреев – 17 %, поляков – 3 %, других национальностей – 6 %. Дивизия стала первой советской дивизией, сформированной по национальному признаку. С 13 декабря 1941 г. и до 10 января 1942 г. участвовала в боях в ходе контрнаступления под Москвой. За участие в боях под Старой Руссой с февраля 1942 г. по 15 сентября 1942 г. преобразована в 43-ю гвардейскую латышскую дивизию. Участвовала в освобождении Латвии в 1944–1945 гг.


[Закрыть]. 16 августа брата вызвали вместе с Юдой Лоткиным в Бутурлино к Бренгулю[1426]1426
  В Ивановской, Горьковской и Кировской областях, куда была направлена большая часть беженцев и эвакуированных граждан Латвии, находились уполномоченные представители компартии и правительства Латвии. В их обязанности входило оказание помощи гражданам Латвии. Одним из таких уполномоченных был Бренгуль.


[Закрыть] – представителю Латвии. Там оформили добровольцами на фронт. Алик вернулся домой и все рассказал. Мы места себе не находили. Но Алик ободрял нас. Он сказал: «Я вас вывел из Лудзы от фашистов, а теперь я должен помочь их разбить и отомстить за всех убитых. А потом приеду с победой к вам в Латвию, и будем жить лучше. Илька уже большой, работает хорошо. Папа будет работать с Илькой. Он уже весь колхоз знает». Алик пошел с Юдой Лоткиным к председателю колхоза Андрееву Андрею Андреевичу, попросил, чтобы нам дали лошадей на 20 августа для наших семей, провожающих добровольцев на станцию Смагино. Все это было сделано. 20 августа 1941 г[ода] состоялся отъезд моего брата в Латышскую дивизию. Проводы его живого в последний путь. Мы проводили все время вместе, не зная, что мы больше не увидим друг друга. А ведь это был мой самый любимый, преданный, красивый, смелый неповторимый братик Алик. Как я так вроде бы «легко» провожал его, надеясь на чудо. Но это было! Мама беспрерывно до проводов плакала, как бы его уже оплакивала. Папа ходил, складывал руки и ломал пальцы, все просил Б[о]га о спасении нас всех. Вот так проходили дни до проводов. Плач и стон дома нарастал, так как соседние семьи, получив похоронки, оплакивали своих родных и близких.

Страх не случайно усиливался у нас с каждым днем. Я просил Алика об одном: пиши каждый день открытку и одно слово – «жив!» Не думал я, что открыток не будет, а только самоскладные треугольники. Брат обнимал меня, сажал к себе на колени и целовал, успокаивал, так как я ходил из угла в угол и плакал. Мне было страшно оставаться одному в такое время, когда родных, кроме мамы и папы, не оставалось. Я ходил по дому и молил, чтобы погибли Гитлер и его банда разбойников.

Я попросил моего бригадира освободить меня на эти дни от полевых работ, чтобы больше быть с братом вместе. Бригадир пошел мне навстречу, так как у него тоже на фронте было два сына. Так мы готовились к расставанию с братом навечно.

Наступил злосчастный день 20 августа. Сам бригадир Тарасов часам к 7 утра привел две подводы. Собрались соседи, так как нас уже многие знали, была и одна эвакуированная из Ленинграда [1427]1427
  Плановая эвакуация населения Ленинграда началась уже 29 июня 1941 г. и продолжалась до 6 сентября 1941 г. включительно. С августа 1941 г. эвакуированных отправляли в основном в Кировскую, Горьковскую области и на Урал.


[Закрыть] Полина Андреевна (она с нами поехала до станции Смагино) до места отправки.

На «порядке» собралось много народу, но было тревожно и грустно, потому что все плакали. Они уже были, как тогда начали называть, семьи погибших, и они благословляли нас в дорогу. Мы все расселись. Я, как обычно, за кучера, брат на второй подводе тоже взял вожжи. Соседи принесли нам отварное мясо, хлеб. Мама взяла собой зажаренные котлеты с картошкой. Прибежала Клавдия Кулагина и принесла брату рубашки, брюки и телогрейку. Сказала, что ночью может быть холодно, а потом ее девочки, Леночка и Валя, принесли в плетенной из березового лыка корзине огромный пирог-каравай из пшеничной муки, начиненный вареньем и какими-то фруктами. Все это отдали моему брату Алику со словами: «Дорогой наш дядя Алик, тебе сладкой дороги и счастливого пути…»

Мы двинулись в путь. Ехали мимо колхозного клуба, мимо правления колхоза, нас провожали до конца села. За селом лошади пошли рысцой по пыльному грунтовому большаку от села Крутец до Бутурлина. Часа через три сделали привал. Распрягли лошадей, пустили на привод по травяной полянке у леса. Разожгли костер, вскипятили воду и сели на траве поесть. Разрезали пирог-каравай. Компания была большая: папа, мама, брат Алик, я, Лоткины Юдл, Рахель, Геня, Полина Андреевна. Брат нас ободрял. Говорил, что пройдет страшное время и мы встретимся все в Лудзе, в Риге в Латвии. И будем вспоминать этот день.

Через час мы запрягли лошадей и вновь тронулись в путь. Приехали в Бутурлино. Там было много новобранцев с разных сел. Нас встречали офицеры военкомата и другие военные. Сразу направляли на станцию Смагино. Брат остановил лошадей, зашел в какой-то двор и переоделся в одежду, которую дала Клавдия, а свои вещи – брюки галифе, темно-синюю гимнастерку ремень и свою фуражку (это была форма рабочей гвардии в Латвии 1940–1941 гг.) – отдал мне. Сказал: «Что сможешь, носи, будешь думать, что я с тобой рядом». Я заплакал и бросился ему на шею, и он тоже впервые заплакал. Затем подошел к папе и маме, крепко их обнял и целовал. Постояли, обнимались, плакали, ободряли друг друга.

Потом расселись по подводам и поехали на станцию. Приехали на вокзал, там негде было даже поставить лошадей. Папа остался сторожить их, а мы пошли в помещение вокзала. Было уже около 10–11 вечера.

В помещении вокзала было много людей. Сидели на полу на мешках, на деревянных чемоданах, негде было даже стоять, не только присесть. Брат категорически стал уговаривать проститься и ехать обратно. Мы уезжать не хотели. Брат пошел узнать, когда будет поезд, ответили, что, может быть, утром в часа четыре. Так мы и попрощались с Аликом и Юделем Лоткиным и тронулись в обратный путь. Вместо брата на второй подводе кучером стал папа, а я ехал с мамой и Полиной Андреевной. Приехали под утро домой. Было пусто и скучно. Я не мог заснуть. Все смотрел, казалось, брат где-то здесь..

Утром пришел бригадир Тарасов и дал мне наряд на боронование после клеверного пара. Бороны были в поле. Тарасов отмерил мне 3 га площади боронования и сказал, чтобы я выполнил работу до восьми вечера. Я все выполнил, но очень устал. Вдруг приехал председатель колхоза Минеев и привез мне ботинки. Минеев сказал, что я хорошо работаю и наша семья получит дополнительно паек как семья фронтовика. Я приехал домой, мама сидела и плакала. Я был очень уставший, но предложил маме и папе погулять по местам, где бывал брат. Зашли в клуб, но там уже не было той молодежи, что была несколько дней назад. Через две-три недели мы получили от брата бодрое письмо и фотографию, на которой он был вместе с Мулей Вайспапом и Юделем Лоткиным. Был указан и адрес: Горьковская область, Гороховец[1428]1428
  Гороховец – город Владимирской области. Основан 1239 г. В Гороховецком районе в поселках Мулино и Золино, на месте, где находились в XIX веке лагеря царской армии, в 1930-е гг. создан Гороховецкий военный учебный центр, носивший название по районному центру. В годы войны там созданы лагеря для формирования многих частей Красной Армии. Эти лагеря назывались Гороховецкие. Только в 1944 г. этот район передали в Горьковскую область. Условия жизни, по воспоминаниям солдат и офицеров формировавшихся там частей, были тяжелейшими. «<…>где можно разместить 100 человек, сразу 500, и жизнь людей превратится в кошмар. И питание выделяйте на сотню, а не на полтысячи душ. Выдали нам хлопчатобумажные гимнастерки и брюки, а обуви и шинелей для солдат нет! До самой отправки на фронт красноармейцы нашей роты ходили в “домашних ботинках”, в “гражданских” пальто и ватниках <…> В день выдавали 700 граммов хлеба, но это был не хлеб, а сырая мякина. На каждых 14 человек дважды в день давали банную шайку супа, а вечером каждый боец получал еще мизерную порцию каши. Только ты съедал суп из миски, так сразу отдавал ее стоящему в очереди, не было мисок и для трети бойцов, а котелков и в глаза не видели. Кто находился в Гороховце больше двух месяцев, заболевал дистрофией, у многих была цинга». См.: Фролов Н. Гороховецкие лагеря вспоминали с дрожью // Призыв. 2012. 12 дек. URL: https://www.prizyv.ru/2012/12/gorohovetskie-lagerya-vspominali-s-drozhyu (дата обращения: 06.09.2020).


[Закрыть]. Это было место формирования Латышской дивизии. Мама решила поехать и навестить сына. В конце сентября она нагрузила две корзины с разными продуктами и теплой одеждой. Шерстяные носки дала Клавдия Кулагина. На рассвете я и папа провожали маму на лошади в сторону пристани Лысково на Волге. Так просто и расстались на большаке. Она пошла одна, сказала, кто-нибудь на подводе подвезет…

В эти же дни я начал учиться. 1 сентября 1941 г[ода] к нам пришли две очень красивые девушки. Первая назвала себя Анастасией Григорьевной – учительница Крутецкой школы, а вторая – классная руководительница Антонина Александровна Бутусова. Они сказали, что один ваш сын – Арон – ушел в РККА, а младший, Илья, должен учиться. Мы получили списки на всех подростков и молодых людей до 17 лет – беженцев, которых мы должны охватить учебой. Мы будем вам помогать – сказала Антонина и вынула из плетеной корзиночки буханку хлеба, кусок сахара и много блинов, начиненных мясом. Подарила мне и ученическую белую рубаху. Я ответил, что работаю в колхозе на полях и учиться днем не могу – я должен помогать папе и маме. Анастасия Григорьевна предложила вечерние занятия с 18 до 22 часов, кроме субботы и воскресенья. Я буду в классе Антонины Бутусовой, а колхоз даст возможность, чтобы я прямо на лошади приезжал в школу. Я брал с собой чистую одежду, в школе переодевался и сразу заходил в класс.

В это время началась уборка хлеба. Поэтому несколько недель с папой работал ночами на молотьбе хлеба. Папа подавал снопы, а я на лошади на гнете отвозил мякину и солому из-под молотилки. После окончания молотьбы я стал приходить в школу днем и стал учеником Антонины Александровны в шестом классе. Мы повторяли программу 4–5 классов. Для меня это было самое замечательное время – не из-за учебы, а потому, что я почувствовал любовь к девушке, которая взяла надо мной шефство. Но я всего этого еще не понимал. Это была азбука любви к девушке. Она была старше меня на пять лет. Ее отец Бутусов Александр Андреевич был директором промкомбината. Поэтому Тоню все знали и уважали.

Антонина Александровна, но так я обращался к ней только на уроках, а после уроков – только Тоня или Тонечка, а она называла меня Илья на уроках, а вне школы – Илюшка. Она была для меня как сестра, и моя первая любовь. Тоня мне часто говорила, что война – это страшно. Она мечтала после войны учиться на врача. Вот такой замечательный друг у меня был в эвакуации.

Заметил меня и ее отец – Бутусов Александр Андреевич. Не знаю и сегодня, может быть, по просьбе Тони, возможно, и нет, Бутусов решил меня и папу принять на постоянную работу по окраске тачанок и изготовлению гужевого оборудования для фронта.

Война набирала силу. Говорили, что бомбили Горький[1429]1429
  Нижний Новгород основан в 1221 г. С 7 октября 1932 г. до 22 октября 1990 г. – Горький. С осени 1941 г. по лето 1943 г. немцы совершили 43 налета на Горький.


[Закрыть], сводки информбюро сообщали, что сдали Воронеж [1430]1430
  Воронеж основан в 1586 г. Центр Воронежской области. Немцы заняли правобережную часть города 6 июля 1942 г.


[Закрыть], у Москвы заняли Истру[1431]1431
  Истра (Сафатово, Воскресенск до 1930 г.) – город в Московской области. Основан в 1589 г. Немцы заняли Истру 27 ноября 1941 г. Хронологически отец ошибся в воспоминаниях: первоначально надо было упомянуть Истру, а потом Воронеж.


[Закрыть]. В наших лесах, поговаривали, появились диверсанты. В самом конце октября 1941 г[ода] вернулась и мама. Она рассказала об Алике. Конечно, все было страшно. Через две недели, по словам мамы, дивизию отправляли на фронт. Откуда у мамы были такие силы, чтобы пройти пешком такие дороги, перенести все увиденное? Она постарела и похудела, но была сильной. Наступала суровая снежная зима 1941–1942 года. Я учился и работал. Вместе с папой мы вечером красили тачанки, а днем возили дрова. Нам Бутусов выделил двух лошадей. В 5 утра мы с папой выезжали в лес за дровами. Папа очень боялся ездить на лошади при спуске с больших холмов. Поэтому я съезжал на своем Буйном, а потом пешком возвращался к папе и съезжал с ним на Белке. Так я справлялся с двумя лошадками.

От брата начали регулярно раз в две недели приходить письма-треугольники с адресом: полевая почта, № такой-то. Однажды прислал фото в военной форме. Письма хранил я. В письмах было порой много густо зачеркнуто – вероятно, брат писал какие-то подробности, вычеркнутые цензурой. Каждое письмо было праздником. Письма придавали настроение работать. Мы с папой стали передовыми работниками, мужчин было мало. В феврале 1942 г[ода] Бутусов предложил папе поехать в Дзержинск[1432]1432
  Дзержинск (Черное, Растяпино до 22 июня 1929 г.) основан в 34 км от Горького. Один из центров химической промышленности.


[Закрыть] вблизи Горького на курсы по освоению производства спичек, так как срочно требовалось наладить их выпуск для фронта. Папа уехал. Теперь вместо папы в лес со мной отправлялась мама. В селе Крутец к этому времени остались только женщины и дети допризывного возраста, а также мужчины за пятьдесят. В нашем доме вечерами стало грустно и страшно. Дом стоял на опушке леса, на ночь мы оставались с мамой вдвоем. Через месяц папа вернулся с документом, что он может самостоятельно работать на производстве спичек. Так начался новый этап нашей жизни, но не все шло так просто.

Мы получили письмо от Алика, что он в Уфе, ранен, лежит в госпитале. После выздоровления его направили в Уфимское военное училище, однако через два месяца получили новое письмо, уже с Ленинградского фронта. Начались новые волнения.

В эти же дни папа пытался дома сделать состав для спичечных головок, так как директор Бутусов уже приготовил помещение для спичечного цеха в большом каменном погребе бывшего богатого крестьянина – как потом узнали, высланного в 30-е годы в Сибирь. Однако у папы что-то не получалось. Путался он и в рассказе о том, как надо готовить серную массу. Хотя рецепт у него был: дали на курсах. Вот мне и пришлось самому проводить эксперименты исходя из тех рецептов, которые привез папа. В конце концов я добился того, что приготовленная мною серная масса взорвалась. Значит, уже что-то могу. Но надо было добиться не взрыва, а возгорания. Я смешивал компоненты, уменьшал один, добавлял другой, а главное было в фосфоре, пиролюзите и бертолетовой соли; краситель охра был всего лишь инертным материалом. В конце концов я подобрал состав, взвешивая его на самодельных весах. Вместо гирек использовал копейки: 1 коп – 1 г., 2 коп – 2 г., 3 коп. – 3 г. Использовал только медные копейки. Так я сделал первую партию и от радости сам побежал к Бутусову. Он эти первые спички взял себе. В деревне спичек не было. Огонь выбивали из кремневого кресала с приложенным к нему фитилём. Бутусов немедленно оборудовал цех и все приспособления для изготовления спичек. Мне и папе привезли спецодежду, даже обувь. Производство спичек – это был военный заказ, и потому Бутусов сказал начальнику производства Воронову Ивану Ивановичу, чтобы тот особенно заботился о мастерах. И хотя папа был заведующим спичечным производством, я занимался всеми химическими процессами. На работу мы были оформлены официально: папа с окладом 550 рублей, я как мастер – 480 рублей, а мама – рабочая в бригаду по комплектации спичечной соломки. Первую партию спичек мы сделали всей семьей. В ней было 5 пачек, в каждой по 50 спичек. Ее сделали за один день. Эта партия была отправлена в райком партии. Бутусов взял меня собой, и я вместе с ним вручил эти пачки первому секретарю Федотову. Бутусов мною гордился и очень хвалил. Это было началом моей настоящей трудовой деятельности. Папа лишь формально был заведующим – он так до конца и не разобрался в тонкостях спичечного производства, хотя и окончил курсы. К Первому мая 1942 г[ода] спичечный цех открылся на полную мощность. В цеху работало много местных мальчиков и девочек. Всего 32 человека. Я был фактическим командиром производства, а папа – материально ответственным. Так как мы работали с взрывоопасными и огнеопасными материалами, нас проверяли два раза в месяц и пожарники и НКВД.