Текст книги "Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века"

Я решил сделать самострел – «пугач»: медная трубка, заклепанная, загнутая с одной стороны; напильником сделал надрез-отверстие, прикрутил проволокой деревянную рукоятку, а вместо пули нарубил гвоздики, оказалась крупная «картечь». Можно было убить зверя. Папа очень волновался, но я ему доказал, что сейчас, когда мы разъезжаем по лесам, нужно такое оружие иметь. Я изготовил специальный состав для выстрела. Так я стал вооружен.

Мы работали и жили с надеждой об окончании войны и скорой встрече с Аликом. Но информбюро[1433]1433
  Советское информационное бюро. Образованно при СНК СССР 24 июня 1941 г.


[Закрыть] голосом Левитана[1434]1434
  Левитан Юрий Борисович (1914–1983) – диктор Всесоюзного радио. В годы Великой Отечественной войны читал сводки Совинформбюро и приказы Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина.


[Закрыть] передавало об ожесточенных боях на фронтах, о злодеяниях фашистов.

Похоронные извещения о гибели сельчан приходили чаще. Стало обычным: кто получал письма от родных фронтовиков, не рассказывали, чтобы не вызывать зависть у тех, у кого уже погибли. Поэтому те, у кого родные фронтовики были живы, стали скрывать получение письма.

Наступил конец лета 1942 г[ода]. Мы от Алика периодически получали письма и фото. Военные дела были тяжелые, в тылу уже ощущался недостаток продуктов. А брат писал обнадеживающие письма: «Фрицы начали бояться нас, появилось больше наших самолетов, бьём фашистов, скоро мы их выгоним с нашей земли, и мы встретимся»[1435]1435
  Письмо написано, судя по всему, в начале Синявинской операции, которая началась 19 августа 1942 г. 259-я стрелковая дивизия, в которой служил Арон Шнеер, была после выхода из окружения сформирована заново и готовилась к наступлению в районе деревни Гайтолово, Синявинские высоты. 31 августа 1942 г. дивизия прорвала фронт. 1 сентября Арон Шнеер погиб. Сама операция вновь закончилась неудачей.


[Закрыть]. Мне он писал: «Дорогой Илинька, на тебя возлагаю надежду, ты уже большой, я знаю, что вам нелегко, берегите друг друга, не оставляй маму одну, до встречи после победы в Латвии. Будем жить лучше». Вот такие слова были в треугольниках, где адрес был только один: Шнееру Арону Яковлевичу, полевая почта №… Письма и фото я собирал и хранил в специальном сундучке. Нам на почте говорили, что мы получаем самые большие треугольники. Вот так брат старался нас поддержать. Но вдруг случилось то, что вызвало у нас тревогу, и начали душить страшные мысли. Большая пауза – молчание от брата. Каждый день мы встречали почтальона и слышали одни и те же слова: «Нет писем». Не было писем в сентябре… Вдруг почтальон стучит в дверь: «Радуйтесь, я вам письмо принесла». И не уходила, пока мы не открыли. Мама сразу обратила внимание, что письмо не от брата, так как всегда прежде, чем вскрыть письмо, всегда осматривала его: число и штамп полевой почты. Открыли треугольник и читаем: «Дорогие мои родные, я пишу вам как родной сын.» Читать дальше мама не могла, только начала кричать, что нет больше дорогого сыночка. Папа и я взяли из рук мамы письмо и начали читать. Папа продолжил: «Я, Шоломко Леонид – фронтовой друг вашего сына Алика. 1 сентября наше отделение пошло на боевое задание в разведку. Местность оказалась заминирована, Алик шел первым и подорвался на мине. Мы похоронили его. Дорогие мои, клянусь, что буду вашим вторым сыном и будем мстить фашистским гадам за вашего сына. Успокаивать вас не могу, скажу словами Алика: “разобьём немецкую гадину, освободим нашу землю и будем жить лучше”, так он вам писал всегда. Я читал его письма. Он был хороший друг и товарищ, сын. Все беспокоился о маме. Я, Леонид, родился на Украине, у меня нет ни мамы, ни папы. Они погибли при бомбежке. Вы будите моими родителями. Крепко вас обнимаю. Ваш Леонид»[1436]1436
  О Леониде Шоломко. Отец рассказывал мне, что переписывались с ним до осени 1944 г. Все его письма хранились вместе с письмами брата. Однако во время возвращения из эвакуации на станции Арзамас семью обокрали. Среди украденного были и фронтовые письма Алика и Шоломко. Папа и его родители не знали адрес полевой почты Леонида, а Шоломко не знал нового адреса родителей Алика. Так и прервалась переписка. Я попытался найти сведения о Шоломко в базе данных ОБД МО России «Мемориал». Среди погибших его имени, к счастью, не оказалось. Набрал его фамилию, имя на сайте «Подвиг народа». И – удача! Нашел два наградных листа на «Шоломко Леонид Петрович, 1922 г. Украинец. Место рождения: Украинская ССР, Харьковская обл., г. Харьков, ул. Павлова-Лебедь, 31. Звание: гв[ардии] старшина помкомвзвода пешей разведки». Позже – лейтенант. Награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Хочу верить, что это именно он, хотя на время награждения в 1944 г. уже воевал на другом фронте. Но слишком многое совпадает: место рождения, разведка. Алик тоже служил, по словам Шоломко, в разведке.


[Закрыть].

В доме крик, плач истерический. Почтальон долго была у нас. Прибежали соседи, все, кто знал нас, пришли и эвакуированные Лоткины, Жорде, Полина Андреевна, Башмачников из станции Дно[1437]1437
  Узловая станция в городе Дно Псковской области.


[Закрыть]… Прибежала Клавдия Кулагина. Это было траурное посещение. Слов нет, чтобы описать. Все было плохо, скорбно и страшно. Надежда у меня ушла. Всем нам в эти скорбные дни казалось, что всем мы тоже больше не живем. Я не мог представить, что больше мы никаких известий о самом дорогом человеке – моем брате – не будем иметь. Мне, маме, папе казалось, что все кончено… Наступили траурные дни скорби. Я повесил на гвоздик на стене все одежду (форму рабочегвардейца) брата и фуражку. На доске у стенки разложил его письма. Зажгли коптилку с керосиновым фитилем. Я доливал керосин, так она горела 10 дней. Папа молился, читал Кадиш [1438]1438
  В иудаизме: молитва об умершем.


[Закрыть]. Мама, как только оставалась одна, разговаривала с собой. Трагедия была страшная. Так мы, кроме расстрелянных немцами родных, о которых узнали позже, потеряли и моего брата Алика.

Война продолжалась и проглатывала людские жизни беспощадно. В село Крутец продолжали приходить похоронки. В армию призвали всех от 18 до 50 лет. Работали женщины и дети. И моего папу вызвали в военкомат для определения пригодности к армии. Но ему было уже 53 года – вероятно, поэтому не взяли. Это было чудо от Всевышнего.

Я подружился с местными ребятами, которые тоже работали на спичечном производстве. Всем им было по 14 лет, как и мне. Это были Леня Минеев, Леня Варгин, Валя Берлова и Женя Губанова. С Леней Варгиным, у которого отца убили на фронте, мы так сдружились, что он часто приходил ночевать к нам домой. Валя Берлова и Женя Губанова стали моими подругами по вечерней школе.

План поставок спичек по военному заказу мы постоянно перевыполняли, и спички стали поступать в сельпо для местного населения. В январе 1943 г[ода] меня в райкоме комсомола приняли в ВЛКСМ. Первый секретарь Елена Митина поздравила и вручила валенки, новые штаны, рубашку и даже ремень. При вручении этих вещей она сказала, что я в таком возрасте выполняю важную для победы работу.

Мне хотелось, чтобы эти слова слышал мой брат Алик, но увы. Меня сфотографировали на районную Доску Почета.

Вернулся я обратно в Крутец, вскоре меня уже официально назначили бригадиром. Я перешел в 7 класс вечерней школы и уже стал хорошо писать по-русски.

В 1943 г[ода] перенять опыт по изготовлению «красивой спичечной головки» к нам приехали из Дзержинского промкомбината. Рамки со спичечной соломкой я никому не доверял, и последний процесс погружения соломки в приготовленную серную массу шел под моим контролем.

Примерно в августе 1943 г[ода] в цех привезли 10 кг фосфора. Папа принял его, а рабочий сгрузил в сушилку, где проходил процесс сушки спичечных головок. Я в это время готовил серную массу для спичек. Банка с фосфором была открыта, и от жара красный фосфор загорелся. Большого огня не было, но страшный белый, отравляющий дым извергался, как из вулкана. Все помещения быстро заполнялись этим белым ядовитым дымом. Все выбежали из цеха, а я – что двигало мной, я и сейчас не знаю – схватил свою куртку, пригнулся, вбежал в сушилку и набросил куртку на горящий фосфор. Как я не задохнулся! Но сумел погасить банку с фосфором и выбежал на улицу. Папа и другие благодарили меня. Я и в будущем всегда при чрезвычайных обстоятельствах забывал о себе и быстро принимал самостоятельные решения.

С местными жителями у нас были очень хорошие отношения. Но вот с одной женщиной пришлось ругаться. Эвакуированная из Москвы Серафима Малинина работала в конторе Промкомбината. Она постоянно натравливала на папу завпроизводством комбината Воронова Ивана Ивановича. Во время производственного собрания она, не разбираясь в производстве, пыталась папу как бы унизить, что не он «командует» – именно такое выражение она подобрала, – а я руковожу всем производством, и даже при проверке никто, кроме меня, не мог ей ничего пояснить что к чему. Воронов ее поддержал. Мне впервые в жизни пришлось «дать бой» этим полуначальникам. За меня вступились ребята из цеха и главбух Лебедева, а главное – сам Бутусов. Причем я сказал, что лучше бы они, Воронов и Малинина, следили за поставками вовремя спичечной соломки и химикатов, а не мешали работе. Вот так я впервые в моей маленькой жизни прошел «бой» со взрослыми людьми, притом руководителями производства.

Однако Серафима проявила себя еще и как антисемитка. Однажды вечером, после работы, наш цех и Серафима шли на молотьбу. И тут она начала громко рассуждать, что евреи не воюют, а все отсиживаются в тылу, показывая на моего папу. Я подошел к ней и над ухом выстрелил из пугача. Серафима с испугу упала, потеряла сознание. Меня, к счастью, как малолетку не наказали, но сам Бутусов ругал на чем свет стоит. Я сумел доказать, что это был пучок спичек, специально для Серафимы, чтобы напугать ее, и все. Но, главное, никто не сказал, что у меня был пугач. Малинина после этого случая никогда больше рта на нас не раскрывала.

23 июля 1944 г[ода] освободили от немцев Лудзу. Папа написал письмо нашему соседу Павлу Николаевичу Рутковскому. В октябре получили ответ. Павел Николаевич написал, что никого из наших родных не осталось: «всех расстреляли в 1941 г[оду]. Приедете, все узнаете сами».

На дорогу Тоня Бутусова и Клавдия Кулагина испекли хлеб и приготовили сушеную картошку. Мы сделали специальный ящик для разных вещей. 1 декабря мы выехали на родину. Поезд почему-то шел через Арзамас на Великие Луки, а там мы должны были сделать пересадку на поезд Москва – Рига. Приехали утром. Пришлось ждать сутки. Ночью мы вышли на перрон с ящиком и чемоданами. Вдруг на перроне появилась какая-то машина, она осветила нас фарами и двигалась прямо на нас. Мы отошли в сторону, а все вещи остались, мы просто растерялись и не смогли их взять. Машина проехала. Мы после ослепления не могли сразу ничего видеть. Но, когда мы пришли в себя, никаких вещей не нашли. Словно подметальная машина проехала. Наши вещи были украдены до единого предмета. Обидней всего, что пропал ящик со всеми вещами, письмами и фотокарточками моего дорогого братика, не говоря уже обо всех нажитых в Крутце вещах и продуктах. Вот так мы остались опять ни с чем – только то, что было на нас. Хорошо, что при нас были документы. Я не мог прийти в себя. Начал плакать. Кричать: «Милиция!» Мама и папа меня успокаивали. Они оказались более оптимистичными, чем я. Но мне казалось, что я еще раз потерял брата, так как его вещи, письма и фото – это самое дорогое, что осталось от него, – пропали.

5 декабря 1944 г[ода] мы прибыли на станцию Лудза[1439]1439
  Город Лудза был освобожден от немцев 23 июля 1944 г. Сюда же из Москвы прибыла группа ответственных работников НКВД Латвийской СССР, затем по мере продвижения фронта на запад руководство НКВД переехало в Даугавпилс, а после освобождения Риги 13 октября 1944 г. перебралось в столицу Латвии. В Латвию стали возвращаться из эвакуации местные жители.


[Закрыть]. <…> Зашли к Рутковским, так как в доме бабушки Баси жили какие-то люди и нас не пустили. Мы переночевали у Рутковского[1440]1440
  Павел Николаевич Рутковский. Сосед, учитель химии в гимназии, а потом и в Лудзенской средней школе. Из польских дворян.


[Закрыть]. Павел Николаевич нам рассказал, что уже в июле 1941 г[ода] бабушку Басю и тетю Фриду забрали в гетто. Он пока можно было приносил еду, но потом охрана запретила передачи. Бабушка уже начала слабеть. Цилю, Батшеву и дядю Моше он не видел[1441]1441
  Двоюродные сестры отца все расстреляны местными убийцами 17 августа 1941 г.


[Закрыть].

В Лудзе мы встретили Шломо Камайского, он служил в Латышской дивизии, был в отпуске по ранению: руку держал на перевязи от шеи до пояса[1442]1442
  Шломо Камайский – житель Лудзы, кавалер двух медалей «За отвагу» и медали «За боевые заслуги». Был тяжело ранен в августе 1944 г.


[Закрыть].

Он немедленно с нами пошел в горисполком, а оттуда вместе с председателем горисполкома Петровым (бывший рыбак в Лудзе, знал нас хорошо). мы пошли к дому бабушки и, наконец, зашли внутрь. Петров и Камайский официально нас представили жильцам и объяснили, что настоящие хозяева этого дома мы, и будем с сегодняшнего дня жить здесь. А им немедленно надо освободить дом. Эти жильцы, вероятно, бежали с немцами из России либо сами при немцах перебрались в Латвию, и немцы выделили им еврейский дом. Через какое-то время пришли двое военных, которые также жили там, но квартирантами у «хозяев». Военные нам сказали: мы вас сюда не пустим. Тогда мы обратились к прокурору Зайцеву Николаю. Он был инвалид войны, без левой руки. Зайцев немедленно позвонил в милицию. По его распоряжению нас в присутствии милиционера тут же вселили как семью погибшего воина. Военных предупредили, чтобы они освободили дом вместе с другими жильцами. Ночь переночевали все вместе. Но уже было ясно, что мы хозяева. Вероятно, военный комендант был предупрежден, и 7 декабря 1944 года нам дом полностью освободили. Мы почувствовали, что с нами, как с семьей погибшего советского солдата, считаются представители власти. Такое тогда еще было время.

<…> Начался третий этап моей жизни в Лудзе без родных, без брата. Папа сразу же пошел на работу в типографию по своей специальности – наборщиком. Заведующий коммунальным отделом горисполкома Астановский[1443]1443
  Речь идет об Астановском Носоне Михайловиче (1893–1975).


[Закрыть] предложил мне работу управдомом. 24 декабря я был официально оформлен. Одновременно я вступил в истребительный батальон по борьбе с бандитизмом при горотделе милиции. Начальником милиции был майор Фрицис Фридрихсонс [1444]1444
  Фридрихсонс Фрицис Карлович – в 1940–1941 г. заместитель начальника Лудзенского отдела НКВД. В годы войны командир батальона 92-го полка 201-й Латышской стрелковой дивизии. В августе 1944 г. вернулся к исполнению прежней должности. В 1945 г. «За успешное выполнение специальных заданий Правительства» Указом Президиума Верховного совета СССР 31 мая 1945 г. награжден орденом Отечественной войны I степени. Ведомости Верховного Совета СССР № 42. 31.07.1945. URL: http://nkvd.memo.ru/index.php (дата обращения: 01.09.2020).


[Закрыть]. Комсомольцев в городе было мало. Мне выдали наган. Мое желание, цель были поймать и наказать всех тех, кто сотрудничал с немцами и убил моих родных. Это было начало моей трудовой и боевой жизни в Лудзе. Днем я работал в горисполкоме, однако в любой момент был готов по приказу отправиться на операцию.

Командиром группы истребков в Лудзе был Владимир Аглиш[1445]1445
  Аглиш Владимир Афанасьевич – в 1986 г. руководитель сектора Госкомспорта Латвийской ССР.


[Закрыть], а роту истребков во всем уезде возглавлял Яков Марон[1446]1446
  Яков Марон в 1966 г. был старшим лейтенантом милиции.


[Закрыть].

В январе – июне 1945 г[ода] из эвакуации возвращались беженцы. Многих из них я знал с детства. Я поставил перед собой задачу поселить их в дома, в которых они жили до войны. Эти дома были заняты как местными жителями, которые их получили от немцев, так и теми, кто отступал с немцами из России и остался в Лудзе. Меня поддержали в горисполкоме и прокуратуре. Так я, будучи управдомом и истребком, подготовил предупреждения и сам поручил всем так называемым захватчикам освободить в течение 24 часов занимаемые ими полученные во время немецкой оккупации дома. В случае невыполнения распоряжения в указанный срок они будут выселены принудительно с наложением штрафа.

Конечно, с 1944 до 1946 г. у нас, эвакуированных и вернувшихся, у семей и родственников погибших, была огромная привилегия: нас защищал закон, нам доверяли больше, чем тем, кто был в оккупации. У нас же была ненависть к гражданам, которые прямым или косвенным образом получили какую-либо выгоду во время фашистской власти. У меня была злость и чувство мести: пусть наступит страдание для тех, кто воспользовался расстрелом евреев. Неоднократно встречал незначительное сопротивление, но на моей стороне был закон. <…>

Утром 9 мая 1945 г[ода] старший лейтенант Семка Астановский, работники милиции, истребки, услышав приказ Сталина о победе над фашистской чумой и об окончании Великой Отечественной войны, побежали с автоматами, пистолетами, что у кого было, на берег озера у мостика и начали стрелять в воздух, дали салют, обнимали друг друга, целовались; собрался народ, танцевали, пели, организовали бесплатное угощение, даже была бочка пива. Этот день Победы ждали долго и не жалели ничего, даже себя. Казалось, что особенно евреям была спасена жизнь. В Лудзенской синагоге молились за чудо Победы, которое хоть поздно, но пришло и Гитлер мертв. Мне казалось, что моя клятва, которую я дал 27 июня 1941 г[ода], сидя в бочке из-под соленых огурцов, прячась от бомбежки, исполнилась. Всевышний услышал ее. Т. е. я поклялся произносить проклятия на Гитлера при любом разговоре с кем-нибудь в случае спора или какого-нибудь несогласия. Это происходило так. Как только, что-то не так, я говорил: «Аф Хитлер коп. Зол эр нор гихер пейгерен фар але цорес. Вос эр хот онгетон фор иден»[1447]1447
  «На Гитлера голову. Чтобы он быстрее умер, за все беды, что он сделал для евреев» (идиш).


[Закрыть]. Наконец, это сбылось. <…>

11 июня 1945 г[ода] ночью бандиты напали на дом парторга Мердзенской волости Лялина, в дом была брошена граната. Жене Лялина оторвало руку, был ранен и его сын. Сам парторг уцелел. Напали и на волостное отделение милиции, начальником которого был Али-Заде. Он и несколько истребков отстреливались. Успели позвонить в Лудзу. Али-Заде был ранен в живот. Когда мы приехали, это 16 километров, банду мы уже не застали. Али-Заде был еще жив, шептал-бредил: «Не давайте им мой наган». Наган был именной, вручен за храбрость. Похоронили Али-Заде в Лудзе [1448]1448
  Лейтенант Эйюб Акпер-Оглы Ализаде (1913–1945) родился в Кировабаде. За неделю до гибели «за успешное выполнение специальных заданий Правительства» Указом Президиума Верховного совета СССР 31 мая 1945 г. был награжден орденом Красного Знамени. До 1991 г. в Лудзе одна из улиц носила имя Ализаде. См.: Ведомости Верховного Совета СССР. 1945. 31 июля. URL: http://nkvd.memo.ru/index.php (дата обращения: 01.09.2020).


[Закрыть].

<…>

В конце мая 1946 г[ода] меня вызвали в райком комсомола. Секретарем райкома был Смирнов Иван. Партизан-подрывник. Прямой, резкий, честный. Он и направил меня на учебу в Рижскую школу милиции. Я прибыл в Ригу на ул. Заля 1/2 в школу МВД СССР. Ехал трамваем номер 2 до Агенскалнского базара.

Так началась моя новая эпопея. Школа именовалась: Оперативно-следственная школа МВД СССР. Территорию школы приводили в порядок и ремонтировали здания пленные немцы и мы, принятые на учебу. Начальником школы был полковник Захарьят, начальником 1-го курса был Афанасьев. Начальником моего курса – капитан Кущ, а замполитом – капитан Цыганов. Капитан Мартинсон[1449]1449
  Мартинсон (Мартынсон) Петр Густавович – в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1922 г.


[Закрыть], из латышских стрелков [1450]1450
  В 1915 году, во время Первой мировой войны, из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний было сформировано 8 латышских полков. Общая численность стрелков составила около 40 тыс. Большинство из них поддержали Октябрьскую революцию. В апреле 1918 г. сформирована Латышская дивизия. Это была первая регулярная часть Красной Армии. Латышские стрелки охраняли Ленина, они подавили мятеж левых эсеров в июле 1918 г. Красные латышские стрелки сражались в качестве ударных частей на различных фронтах Гражданской войны.


[Закрыть], читал курс по ведению секретной документации. Майор Урбан[1451]1451
  Урбан Михаил Осипович. Родился в 1894 г. в Латвии, в дер. Слутишки Двинского уезда. В Красной Армии с 1919 г. В годы Великой Отечественной войны начальник штаба 233-го полка НКВД. Награжден двумя орденами Красного Знамени. См.: URL: http://podvignaroda. ru/?#id=1510011363&tab=navDetailManCard (дата обращения: 01.09.2020).


[Закрыть], тоже латыш читал историю ВКП(б) и Основы государства и права. Он рассказывал об убийстве Урицкого, о «врагах народа» Пятакове, Бухарине[1452]1452
  М.С. Урицкий (1873–1918) – председатель Петроградской ЧК. Убит 30 августа 1918 года Л. Каннегисером. Н.И. Бухарин (1888–1938) и Г.Л. Пятаков (1890–1937) – советские политические, государственные и партийные деятели, репрессированные в конце 1930-х гг.


[Закрыть] и других. Теперь-то я знаю правду. Но тогда мы все верили сказанному.

Урбан подчеркивал, что самое опасное – это дискредитация звания и формы чекиста. Он говорил: «вы будущие работники милиции – лицо советской власти».

Жена Урбана обучала этике поведения за столом, правильному владению ножом и вилкой, поведению в общественных местах.

В школе мы проходили все предметы общеобразовательной программы 7—10 классов и специальную средне-юридическую программу подготовки следователей и оперативных работников МВД.

Обучали, что при допросе надо уважать человека, учитывать его профессию, с кем и как говорить. По-разному со священником, рабочим, интеллигентом, необходимо учитывать лексику допрашиваемого. Обучали тому, что в работе надо знать и учитывать национальные традиции разных народов. Мы изучали логику и психологию. Изучали спецдисциплины: работа с агентурой, ведение следственной и секретной документации, после таких занятий пронумерованную тетрадь надо было сдавать на хранение и получали ее только на следующем занятии.

Мы изучали криминалистику по учебнику криминалистики, который вышел во время войны. Автором, кажется был, комиссар милиции 3-го ранга Буданов или Баданов. Он был одним из руководителей Ленинградской милиции. Было много огневой подготовки: стрельбы из автомата ППШ, пистолета ТТ и нагана, ручного пулемета, метали гранаты. Каждый день физподготовка, обучали боевому САМБО.

Приятной неожиданностью оказалось то, что одним из заместителей начальника школы оказался капитан Муля Вайспап, лудзенский[1453]1453
  Самуил Вайспап (1903–1983) – гвардии капитан. Служил в 323-м полку 308-й Латышской гвардейской стрелковой дивизии. Награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». См.: URL http://podvignaroda.ru/?#id=33358509&tab=navDetailManAward (дата обращения: 01.09.2020).


[Закрыть]. Он был в Гороховецких лагерях и в Латышской дивизии вместе с моим братом. Вайспап руководству школы дал на меня хорошую характеристику.

После принятия присяги через две недели я встретился с родителями, которые приехали в Ригу. Я уже был в полной курсантской форме и пользовался на улицах Риги привилегиями, так как нас курсантов школы МВД не могли задерживать военные комендантские патрули. Мы не подлежали никакой проверке без разрешения нашего начальства. <…>

Вместе со мной учились ребята из разных районов. Мы были первыми курсантами из Латвии. Учились со мной Володя Сориц, Леша Дегтярев, Миша Маточкин, Ермолай Пеличев, Леня Тихонов, Николай Рыбаков, Марфичев, Смирнов, Следзевский, Ионов, Логинов, Степанов, Абрамсон, Гуркин, Минин, Виноградов, Марченко и другие. Очень подружились с Ваней Ермаком и Михаилом Суворовым. Фамилии некоторых я забыл, но знал многих, и кто где работал после окончания школы. Я с ними встречался, а некоторые из ребят погибли во время боевых операций, которые проводили курсанты, и даже уже во время службы от рук местных бандитов.

В конце октября – начале ноября 1946 г[ода] всех курсантов собрали: в школу приехал министр МВД ЛССР[1454]1454
  Эглит Август Петрович (1896–1966) – в 1944–1951 гг. нарком (министр) НКВД (МВД) Латвийской ССР. Генерал-майор. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом «Знак Почета».


[Закрыть]. Он объяснил, что появились группы бандитов-диверсантов 18–30 лет. В основном одеты в черные костюмы и кожаные куртки, или черные пальто, головной убор шляпы или темные береты.

Все вооружены пистолетами. Нашей школе поручено во главе с оперативными преподавателями ликвидировать эти группы до октябрьских праздников. Всех нас перевели в особый режим по госбезопасности. Были созданы группы наблюдения и опергруппы, а также патрули. Мне, конечно, стало грустновато. Я не столько думал о себе, главное думал о маме с папой. Не дай Бог… Что им делать! Утром мы были уже переоснащены. Каждому из действующих групп выдали пистолет ТТ, автомат ППШ, переодели в полевую форму солдат внутренних войск с красными погонами. Так мы тройкой вышли на первую боевую операцию. Было более 20 групп по три человека. Я и другие мои товарищи патрулировали Задвинье[1455]1455
  Задвинье (Пардаугава, Pardaugava) – название районов Риги, расположенных на левом берегу Даугавы.


[Закрыть], особенно район площади Победы, где были трибуны. Было подозрение, что там могут заложить взрывное устройство во время праздника. На второй день мы начали патрулирование в 16 часов. Группа, в которой был я, патрулировала по улице Лагерной, около кинотеатра «Палас» у Агенскалнского рынка. Две группы пересекали улицы у этого кинотеатра. В 18–19 часов появилось много людей. Среди них мы увидели одетых по описанию. Две наших группы подошли к нескольким подозрительным, их было человек 6–7. Я с двумя товарищами стоял в метрах 20–25 и наблюдали. Разговор слышен был громкий и требовательный со стороны старших групп. Вдруг раздались выстрелы. Мы подбежали. Увидели, что один наш курсант лежит на тротуаре, остальные стреляют короткими очередями в сторону нескольких бегущих. Люди вокруг кричат, разбегаются. Я увидел, как какой-то мужчина перескакивает через забор, за ним бежит еще один и отстреливается из пистолета. Я дал короткую очередь и, видимо, ранил бандита, он заковылял после моих выстрелов. Кузьмин дал еще очередь, и крепко попал в него, человек упал с забора. Остальные бежали. Но еще двоих задержала другая группа. Таким образом, мы поймали троих. Но наш курсант Вилцан Арнольд был тяжело ранен. Мы несли его в школу, он скончался по дороге, хотя дорога составляла всего метров 700. В эту же ночь наши преподаватели-оперативники допрашивали задержанных. Вероятно, они рассказали, где могут быть остальные из этой бандгруппы. Я, в числе примерно 20 человек, на двух машинах, уже с собаками помчались в сторону взморья. Один из задержанных был с нами. Ехали недалеко. Около станции Засулаукс[1456]1456
  Засулаукс – железнодорожная станция в микрорайоне Засулаукс в левобережном предместье Риги.


[Закрыть], по дороге к «Засулаукс мануфактура»[1457]1457
  Название бумажной фабрики.


[Закрыть], остановились и двинулись в сторону дома, на который указал задержанный. Спокойно подошли к дому. Помню, было три окна, дверь. Собаководы, их было трое, встали возле окон. Бандита заставили постучать в дверь. Кузьмин держал пистолет на взводе у виска бандита. Задержанный по-латышски сказал: «Открой, я Эдгар. Еле до вас добрался». Дверь открыли, и мы вчетвером ворвались в дом, сильно ослепили всех трофейными немецкими фонариками, стекла в окнах в секунду были разбиты, и три овчарки прыгнули в окна и ринулись на бандитов. Один пытался выхватить пистолет, но Кузьмин выстрелом из «ТТ» опередил его и тяжело ранил. Это, как оказалось потом, был их главарь, кажется, по фамилии Эглиньш. Остальных взяли. Нашли много гранат и несколько часовых мин. Привезли в школу. В ней уже было много курсантов, которые возвращались после патрулирования, но Вилцан лежал в классе 2-го курса на столе. Это была трагедия. Всех бандитов мы сопровождали по классам и допрашивали вместе с преподавателями. Я вместе с Кузьминым сопровождал одного задержанного. При допросе один был очень трусливый, и на этом основании было выяснено, что около трибуны в день праздника будет заложена часовая мина. Таким образом мы предотвратили возможный взрыв в день 7 ноября. Всем участникам операции была объявлена благодарность. Состоялись похороны Вилцана. Похоронили его на воинском кладбище в Риге по улице Виенибас Гатве, недалеко от нашей школы. А жизнь продолжалась. Мы приступили к занятиям.

<…> Однажды в школе был бал. Замначальника школы Цыганов пришел со своей семьей: женой Ольгой Ларионовной и дочкой Светой. Ей было столько же лет сколько и мне. Я был в парадной форме, вроде красивый парень. Я познакомился с девушкой, а после впервые провожал «барышню» домой. Мы начали встречаться. В одно из увольнений со Светой мы пошли (первый раз для меня) в театр русской драмы на спектакль «На бойком месте». <…>

В школе появление девушки, которая интересовалась курсантом МВД, считалось очень хорошим тоном, и курсант должен был проявлять к ней максимум внимания. <…>

Однако у некоторых курсантов из-за девушек возникали сложности. Помню, курсант Недопивцев хотел женился на девушке, работавшей на фабрике «Аврора», однако она была дочерью священника. Его уволили из органов. <…>

Однажды на танцах в парке «Аркадия» подрались с солдатами-танкистами. Задержали всех, но нас, курсантов МВД, быстро отпустили.