Текст книги "Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века"

<…>

Как я уже показывал на предыдущем допросе, массовые расстрелы мирных граждан начались в конце июля. Когда начались массовые расстрелы, мой сосед по улице Лисовский Иван, будучи хорошо знакомым полицейскому Савицкому, проявил активность в подборе рабочих для могильных работ, включив в список и меня. Когда Лисовский зашел за мной около 10 вечера, я вместе с ним пошел к полицейскому участку на Ликсненской улице. Совместно с нами пошел и мой сын Бейнарович Василий. Около участка собралось человек 25. Перед участком Лисовский выстроил нас в шеренгу по двое и сделал такое объявление: «Пойдем копать жидам могилу, не бойтесь, ребята, советская власть теперь не вернется. Хватит нам жить под еврейским игом. После того как расстреляют евреев, нам оставят жидовские лоскуты, а те, кто не хочет идти с нами или жалеет их, того мы поставим вместе с жидами на колени около могилы и отправим туда же». На такое объявление Лисовского никто не сказал никакого возражения, и мы пошли, как на обычную работу. <…>

Чувствовался сильный запах гниющих тел; рядом была расположена могила ранее расстрелянных, но об этом никто не спрашивал. Я работал в паре с Прокоповичем. <…>

После расстрела Лисовский сказал нам: «Идите вниз, берите жидовские тряпки». Мы все кинулись к месту раздевания расстрелянных и хватали кто что успел, делая неразбериху и давку. Мне в этот раз ничего не досталось, а сыну моему Бейнаровичу Василию удалось достать пару сапог.

АЯВ. М-331022. Л. 151, 154.

<…>

Все участники разделялись на три группы людей, выполнявших различные обязанности и абсолютно не связанных между собой по личному знакомству, кровавая деятельность которых происходила обособленно с таким расчетом, чтобы одни не могли свидетельствовать действия других, что вызвано было сознательным расчетом немцев.

1. Каратели – лица, занимавшиеся непосредственно расстрелом. Среди них были полицейские других уездов, члены организации «Айзсарги»[1511]1511
  Айзсарги (aizsargs – защитник) – военизированная добровольная националистическая организация в Латвии, созданная в 1919 г. Состояла из 19 полков, были отдельные формирования – железнодорожные, морские и авиационные. Вместе с женскими и детскими организациями насчитывала к 1940 г. около 68 тыс. человек. Разоружена и распущена решением народного правительства Латвии 8 июля 1940 г. Многие члены репрессированы. Во время немецкой оккупации большинство айзсаргов активно сотрудничали с нацистами. Создавали отряды самообороны, служили в местной полиции, полицейских батальонах, в 15-й и 19-й латышских дивизиях СС.


[Закрыть] и несколько местных полицейских; к этой группе принадлежал и полицейский Савицкий.

2. Могильщики – занимавшиеся непосредственно подготовкой могил. Среди них: Трифонов Григорий, Карпенок Владислав, Семенов Виталий, Шпинглис, Лисовский Иван. Всего человек 40, так как объем работ был большой. Могилы подготовлялись из расчета погребения после расстрела 800—1000 человек. Копали с 11–12 часов вечера, на рассвете отводили в сторону и приводили обреченных.

3. Фурманы (ломовые извозчики), в обязанности которых входили подвоз к месту расстрела граждан, не могущих передвигаться, главным образом стариков и детей, а также вывоз награбленного имущества при расстрелах в момент раздевания граждан и вывоз квартирного имущества после расстрела семей. В соответствие перечисленных мною трех групп, участвующих в злодеяниях, поощряемых оккупационными властями, и разделение награбленного имущества происходило по рангам. Самое ценное забиралось карателями, расстреливавшими граждан, остальное делилось между нами, могильщиками, и фурманами. Прошу отметить одного из известных мне фурманов, но известного мне не по фамилии, а по адресу его жительства, где он проживает и по настоящее время. Г[ород] Даугавпилс, Ужвинская улица, дом гражданина Белецкого, расположенный около богадельни вблизи места расстрела Пески.

Теперь я остановлюсь на факте того, почему три группы не знали о действиях других групп. Когда мы приготавливали могилы для расстрелов, карателей и фурманов в это время не было. Перед приходом карателей и обреченных граждан нас отводили на сто метров в сторону с приказом не появляться на месте расстрела. Когда заканчивали расстрел и уходили каратели, тогда приходили мы к могилам, наполненным кровавыми телами расстрелянных, в это время фурманы отвозили имущество – лучшее награбленное с расстрелянных, оставляя худшее для нас. Когда мы оканчивали могильные работы, то фурманов также уже не было. К этому необходимо добавить и то обстоятельство, что расстрелы происходили ночью, что не давало возможности запечатлеть лиц, принимавших кровавое участие в составе той или иной группы. Кроме того, под страхом расстрела приказано не разглашать все, участниками чего мы являлись.

АЯВ. М-331022. Л. 160–162.

Протокол допроса от 15 сентября 1944 г[ода] свидетеля Лисовской Валентины Константиновны, 1908 г[ода рождения], проживающей в гор[оде] Даугавпилсе, Виленская ул[ица] д[ом] 132, русской, гр[аждан]ки СССР. Допрос вел оперуполномоченный Управления НКГБ ст[анции] Двинск мл[адший] лейтенант госбезопасности Калмыков.

Вопрос: Вы знаете гражданина Лисовского Ивана Антоновича?

Ответ: Лисовского Ивана Антоновича знаю с 1927 г[ода], сначала как моего жениха и с 1929 г[ода] по 1941 год жила с ним в законном браке, являлась его женой.

Вопрос: Каковы ваши взаимоотношения с Лисовским Иваном Антоновичем?

Ответ: Мои взаимоотношения с Лисовским Иваном Антоновичем до сентября месяца 1941 г[ода] были родственно-семейными, а в период немецкой оккупации гор[ода] Двинск, особенно в начальный ее момент июль – август месяцы 1941 года, мой муж Лисовский Иван встал на путь измены и предательства русскому народу. Я, как русская женщина, не могла перенести пособническо-грабительской деятельности Лисовского по отношению к народу[1512]1512
  Типичная для следователей лексика.


[Закрыть] и оставила Лисовского – разошлась с ним, и мое отношение к нему в данное время как к постороннему человеку, не имеющего ничего общего со мной.

Вопрос: Расскажите подробно о деятельности Лисовского Ивана в период немецкой оккупации гор. Даугавпилса с 1941 по 1944 год.

Ответ: За несколько дней до начала войны я выехала в Ригу, где у меня в пионерских лагерях гор[ода] Рига находилась дочь Регина. Война застала меня на обратном пути в Даугавпилс, куда я приехала 10 июля 1941 года. Войдя в свою собственную квартиру, я увидела в ней немецких солдат, дружески беседующих с Лисовским Иваном и слушавших совместно с ним немецкую передачу, что меня страшно возмутило и стало стыдно за мужа. Лисовский относился к ним настолько дружелюбно, даже устроил им выпивку, целовал их, и было видно, что он рад приходу немецких войск. В их беседах Лисовский говорил: «Русские хорошие люди, но Советы – это еврейское засилье, от него нам надо избавиться. Их надо всех уничтожить, и мы теперь сделаем это. Выведем иудейство с начала до конца». Солдаты поддакивали ему, подтверждая то, что «мы, немцы, ничего не имеем против русских, нам не надо их земли, но мы поможем вам вывести иудейство с их советами на русской земле».

Такое суждение Лисовского о евреях не было для меня новостью. Еще при Ульмановском правительстве он частенько говорил: «Евреям нужен Гитлер, скоро он наведет им свои порядки». Но такую любезность к немцам я не ожидала. Никаких замечаний я не делала, полагая, что это необходимо делать для сохранения наших детей или нас самих. Но чем дальше, тем он больше становился с ними любезней. Завел среди них хороших товарищей, поселив их к нам на квартиру. Впоследствии Лисовский дошел даже до подлости по отношению ко мне как к его жене и как к русской женщине. Пьянствуя с немцем, фамилию которого я не знаю, в угоду ему он сказал: «Вот вам моя жена – делайте с ней, что хотите. Я для вас, наших освободителей, согласен на все». Немец начал приставать ко мне как к женщине. Я обратилась к мужу, Лисовскому, на что он мне ответил: «Валя, нельзя делать глупостей. Это немцы защитники, и они уже 2 года находятся на войне, им надо сочувствовать». Избежав этого лично я[1513]1513
  Так в тексте.


[Закрыть], Лисовский продолжал делать поводы, чтобы я была с немцем. Прислал его ко мне на кровать ночью во время моего сна, вынудив меня оставить квартиру. Это произошло в конце июля месяца 1941 года, примерно через месяц после вступления немецких войск в Даугавпилс. Этот факт окончательно меня убедил в том, что мой муж – враг мне и советскому народу, если в угоду оккупантам-немцам способен отдать свою жену и мать его 4 детей. Находясь в материальной зависимости от Лисовского, я продолжала оставаться его женой до тех пор, пока он не стал оказывать прямую помощь оккупационным властям при творимых ими злодеяниях в отношении беззащитных мирных граждан гор[ода] Даугавпилса, пока он, Лисовский, не принял участие в массовых расстрелах женщин, детей, стариков, участвуя в их ограблении. После этого быть его женой я считала позором для себя и моих детей перед нашим народом. Я оставила Лисовского, взяв своих четверых детей с собой. Что мне известно о кровавой деятельности Лисовского? Прежде всего, весь круг знакомых, товарищей Лисовского после оккупации гор[ода] Даугавпилса немецкими войсками сразу же оказался деятельными помощниками немцев и охарактеризовали себя как изменников родины, добровольно вступив на службу в карательные органы – полицию. К ним относятся известные мне друзья Лисовского: Макаров Андрей, Савицкий Николай, Тартар Юзеф и ряд других фамилий, которых я не знаю. Также не исключена возможность, что сам Лисовский был связан с полицией, но точно не могу сказать. Началось так. В начале августа или конце июля месяца 1941 г[ода], точно сейчас помню, я с Лисовским была в городе, на улице нас встретил полицейский Тартар Юзеф, который обратился к Лисовскому со словами: «Ну, Ваня, теперь есть нам работа, и работы много, приходи сегодня в полицейский участок, а то некому совершенно работать». Не поняв, на какую работу приглашается мой муж Лисовский, я спросила самого Лисовского: «На какую работу тебя приглашает полицейскийй?» Лисовский мне без подробных разъяснений коротко ответил: «Наверно, копать ямы». Что за ямы, я так и не поняла, что поздней оказалось копать могилы для расстреливаемых мирных граждан гор[ода] Даугавпилса, как тогда говорили, для евреев. Это было накануне массовых расстрелов граждан еврейской национальности. При этой встрече с Тартаром Лисовский отказывался от работы, мотивируя это болезнью руки, – отсюда я делаю заключение, что Лисовский знал от полиции о характере предстоящих кровавых злодеяний и, видимо, сразу не решался принять в них участие. Спустя двое суток после рассказанной мною встречи с полицейским Тартар Лисовский из дома исчез и не являлся на квартиру до двух часов ночи, вызывая беспокойство о нем его матери, тем более что в период массового злодеяния, расстрелов, по городу немецко-латвийскими оккупационными властями было вывешено объявление за подписью коменданта города – немца, гласящее: «Лица, обнаруженные на улицах города позднее 10 часов вечера, будут расстреливаться на месте». Вернувшись домой в 2 часа ночи, Лисовский был мокрый и очень взволнован. На мои вопросы отвечал только тем: «Что творится, что делается!» Или такие слова: «Как кричат, как плачут дети! Нет, я больше не могу».

На другой день, когда Лисовский пришел в себя и несколько успокоился от пережитого им впервые от того кровавого дела, в котором он участвовал, на мои вопросы о том, что произошло, Лисовский рассказал мне: «Вчера расстреливали на Песках жидов. Я был там совместно с полицией, мы выкопали две могилы, в которые уложили примерно 600 человек. Я копал могилы совместно с рабочими. Жидов привели часов в 11 или 12 ночи, когда могилы были еще не готовы. Всю толпу, в которой были мужчины, женщины и дети, посадили недалеко от могил. Расстрел начали с молодых мужчин, когда их повели к могиле, они запели русскую советскую песню: “Смело, товарищи, в ногу”. Из них кто-то крикнул: “Да здравствует товарищ Сталин, а Гитлер пусть захлебнется нашей кровью!” Их расстреляли, после этого стали расстреливать женщин, детей и стариков, на что я не мог смотреть. Мне жидов не жалко, я к ним ласки не имею, они посадили русский народ в мешок, но мне жутко – только плач и крики детей. Они кричали: “Дяденька, не стреляй”, а один мальчик, такой как наш, лет 12, кричал: “Дяденька, не стреляй меня, на тебе мои часики, не стреляй, я скажу у кого есть еще такие часики”». Я спросила Лисовского: кто же расстреливал людей? На что он мне ответил, не называя фамилий, что расстреливали латыши, а немцев там даже не было. Я спросила: «Кого ты видел из знакомых евреев? Не видел ли ты Шрейбе, Иоффе, Ицекович и других, с которыми мы дружно жили?» Лисовский ответил, что никого не встречал. Прослушав такой ужас, в котором участвовал Лисовский, я тут же сказала ему, желая отвести от преступления: «Ваня, ты подумай, что ты делаешь, за кровь всегда расплачиваются кровью, тем более за кровь невинных людей. Зачем позоришь перед русским народом детей своих? Советы и русские вернутся, еще не было в истории, чтобы немцы победили русских. Когда выгонят немцев, тебе придется стать к ответу». Об этом я ему говорила и в последующие разы его участия в кровавых делах. На что Лисовский с виду соглашался со мной, на самом деле продолжал заниматься своими преступно-кровавыми делами по отношению к своей родине и советскому народу.

Через неделю после первого участия Лисовского в могильных делах он снова пошел на эти злодеяния совместно с Вильцаном Антоном и Вильцаном Петром. Отец с сыном. Тут же были Бейнарович Кузьма с сыновьями Василием и Иваном, и его зятем Курченко Петром, и еще много незнакомой мне молодежи, которые собрались у нас на дворе. Я еще сделала попытку остановить Лисовского, говоря ему: «Куда ты идешь, опомнись, что ты делаешь?» На это мне Лисовский ответил: «Я знаю, что я делаю. Это не твое дело, замолчи».

Вернулся Лисовский на другой день в 6 часов уже с узлами награбленных при расстреле вещей. На этот раз Лисовский был уже морально спокоен и делал вид смелого удовлетворенного человека. Придя в квартиру, он выставил передо мной три пары туфель дамских и детские, обращаясь ко мне со словами: «Бабка, не сердись, вот выбирай любое». Я сразу же ответила ему: «Убери, мне ничего не надо, эти вещи пахнут кровью невинных людей. Они омыты слезами и потом тружеников, зачем ты их взял». На такие слова Лисовский ответил мне нецензурной бранью, больше я с ним ни о чем не говорила и не расспрашивала, приняв твердое решение оставить своего мужа, несмотря на то что имела четырех детей, и впереди меня ожидало полуголодное существование с детьми. Я говорю про время немецкого права, но я не хотела быть виновной перед народом и носить позорное имя жены изменника и бандита, продавшегося врагу. Мне хотелось спасти своих детей от позора того, каким был их отец Лисовский Иван. Дальше до 7 сентября 1941 я была просто свидетелем его злодеяний и преступных деяний, пока не нашла работу рабочей в молочной ферме и прачкой в немецких казармах, в крепости гор[ода] Даугавпилса.

Кроме предложенных мне Лисовским туфель я видела, что он принес хромовые сапоги, дамское пальто, отделанное мехом, хорошие брюки, позолоченную цепь к карманным часам и позолоченные ручные часики. Когда я увидела на его руках часы, я со злобой ему сказала: «Теперь вы, действительно, господин Лисовский, можете открывать магазин кровавых вещей». На это Лисовский ответил также нецензурной бранью. Сразу же после возвращения домой и нашей перебранки с Лисовским он, Лисовский, и наш сосед Вильцан Антон Иванович взяли дамскую шубу в меховой отделке и еще что-то, принесенное Вильцаном, уложили на багажники велосипедов и поехали в Калкуны[1514]1514
  Небольшой городок с 500-летней историей на окраине Даугавпилса. Известен с 1858 г. заводом по производству водки.


[Закрыть] на спиртоводочный завод для реализации награбленного на водку. К четырем или пяти часам вечера Лисовский и Вильцан вернулись с Калкун, привезя с собой около четырех литров спирта. К 8 часам вечера Лисовский пригласил к себе на квартиру лучшего своего друга и карателя, занимавшегося непосредственно расстрелами граждан, полицейского Савицкого Николая. Пьянка состояла из пяти человек: Лисовский, Савицкий, Вильцан Антон, Вильцан Петр и еще какой-то незнакомый мне полицейский, также приглашенный Лисовским.

Во время их выпивки я была свидетелем такого разговора их компании. Савицкий, обращаясь к Лисовскому, сказал: «Ну вот, Ваня, разве мы плохо поработали, а ты робел, я говорил тебе: стреляй, теперь и ты повидал виды. Разве тебе не нравятся раздетые голые еврейские женщины, у которых ноги как хрусталь, а также задки, а ты трусишь». Кроме этого, следовали различные нецензурности по адресу расстрелянных женщин, которые я не могу передать следствию. На такие слова Савицкого Лисовский ответил: «Нет, я не трус, я прекрасно умею стрелять. Следующий раз, Николай, дашь мне свой револьвер – я немного поработаю, проверю правильность его боя, всего лишь на несколько минут, и ты увидишь, трус я или нет». После этого их разговор перешел на цинизм и насмешки над обреченными женщинами. Вильцан Антон Иванович рассказывал: «Одна еврейка от испуга обмаралась, ее пробил понос. И пока ее вели к могиле, она оставляла за собой след. А евреи все же жадные люди: они даже перед смертью закапывают свое золото, кольца и серьги в ямы, а некоторые глотают кольца с серьгами, чтобы никому не досталось».

Все разговоры носили приведенный мною пример, много из сказанного этими бандитами не сохранилось в моей памяти. Последующие разы Лисовский участвовал в кровавых злодеяниях на Погулянке, каждый раз возвращался оттуда с награбленными вещами, главным образом верхним платьем расстрелянных, до которого я не дотрагивалась. Пока они не увозились самим Лисовским для реализации – перепродажи по спекулятивным ценам. Через непродолжительное время Лисовский окончательно освоился со своей новой ролью палача и могильщика. Его уже ничто не тревожило, ни угрызения совести. Им руководили алчность наживы, грабежа и ненависть по отношению к беззащитным людям, хотя стойкость характера некоторых расстреливаемых ими граждан вызывала в нем удивление. В один из дней расстрела, возвратившись на квартиру, во время обеда Лисовский рассказал: «Сегодня расстреливали одну красивую еврейку с двумя дочерьми. Когда их оставили в одних трусиках и бюстгальтерах, она обратилась к Николаю Савицкому: “Господин полицейский, разрешите мне вас спросить?” Ну, Савицкий, конечно, ответил, что никаких вопросов он не принимает, тогда она попросила разрешения у стоящих тут же двух офицеров немецкой армии, которые разрешили ей поговорить. Она заявила им, что она еврейка, но ее две девочки рождены от немца, которого большевики увезли в Россию. Тогда офицеры дали команду отвести девочек в сторону, а их мать с гордой головой зашагала к могиле, где ее пристрелили. После окончания расстрела офицеры подвели девочек к куче сложенного верхнего платья расстрелянных, велели выбрать самое лучшее, одеться и увели с собой. Этот гордый поступок расстрелянной матери удивил нас всех», – закончил Лисовский. Я поинтересовалась у Лисовского: а что же будет теперь с девочками? На что Лисовский ответил: «Наведем справки. Если они действительно немки и их отец принудительно взят большевиками, то их отправим в Германию на какие-нибудь курсы, если это не подтвердится – расстреляем так же, как и мать».

Я не могу точно сказать следствию, что именно было награблено Лисовским при расстрелах, но знаю, что взято много, так как последнее время он не был рядовым могильщиком, а кем-то вроде десятника по подготовке могил, о чем рассказывал сам: «Я теперь не копаю могилы, а только руковожу могильными работами. Я отвечаю только за то, чтобы могилы были приготовлены к необходимому сроку и чтобы могилы были необходимых размеров, да и после расстрела по заданию полиции слежу за тем, чтобы расстрелянные были закопаны так, чтобы не было заметно самой могилы».

Последнее время, когда расстрелы происходили на Погулянке, часть награбленного они оставляли у Савицкого Николая, жившего в то время в Старом Форштадте гор[ода] Даугавпилса, расположенного ближе к Погулянке, куда подвозка была более близкая и удобная. Домой Лисовский приносил главным образом ценности и советские деньги, отобранные у расстрелянных. Я видела у него спрятанные в столике под зеркалом несколько тысяч рублей, аккуратно сложенные; кроме этого, у него имелось и золото. Хорошо помню такой случай. Лисовский возвратился домой примерно в 11 часов вечера. Все это происходило во время массовых расстрелов в июле – августе 1941 г[ода]. Сказал: «Сегодня приготовили могилу в Песках, в которую будем расстреливать русских коммунистов и НКВД». Я сразу задала вопрос: «И ты пойдешь? Неужели тебе мало крови? Когда ты вспомнишь о том, что ты отец детей, что они могут сказать о тебе как об отце-убийце честных русских людей?» На этот раз Лисовский не пошел, мотивируя, что тем, что может встретить в числе расстреливаемых знакомых и что ему неприятно, что расстреливали русских.

В том, что расстреливали русских, Лисовский был прав. В 4 часа утра мимо нашей квартиры провели под усиленным конвоем полиции около 60 человек, обреченных на расстрел. Обреченные шли общей массой со связанными руками одной общей веревкой, образующей цепь. Это были измученные голодом и пытками люди. Часть из них не могла передвигаться: их несли на руках свои же товарищи. Это была картина, на которую невозможно было без слез смотреть. И для них была приготовлена могила самим Лисовским, хотя в закопке после расстрела он не участвовал, оставшись дома. В этот же период Лисовский делал несколько попыток посоветоваться со мной о приглашении его на службу в полицию, но я не давала ему на это никакого ответа. И один раз ответила ему: «Неужели тебе мало того, чем ты есть сейчас, так ты еще собираешься предавать людей допросам?»

После первой пьянки на квартире Савицкий, Лисовский и Вильцан еще несколько раз собирались у нас, но разговоры их носили чисто вульгарный характер убийц, перемешанный то с алкогольными напитками, женщинами, то еще с какими-либо непристойностями. Пили они после своих могильных дел поочередно то у Лисовского, то у Вильцана, то у Савицкого. 7 сентября 1941 г[ода] я ушла с детьми к своей сестре и с Лисовским больше никакой связи не имела. Но знаю, что он жил материально обеспеченно, о чем мне рассказывали мои дети, иногда навещавшие отца. Возвращаясь оттуда, они всегда завидовали кушаньям, которыми он их угощал.

Последняя встреча с Лисовским у меня была в конце мая 1944 года, когда он пришел ко мне на квартиру. На мой вопрос: «Что вам здесь нужно, господин Лисовский?» он ответил мне: «Я пришел проститься с детьми, теперь я служу в зихерполиции[1515]1515
  Sicherheitsdienst, SD – служба безопасности рейхсфюрера СС.


[Закрыть] и через две недели еду в Германию на специальные курсы зихерполиции, может быть, нескоро встречу детей».

На гражданском суде в период немецкой оккупации я просила, чтобы с меня и моих детей сняли фамилию Лисовского; правда, я не могла говорить о причине позорности его фамилии, но мне не разрешили это сделать тогда, а только через три года. Больше о деятельности Лисовского мне ничего не известно.

После того, как я ушла от Лисовского, я работала в солдатской прачечной рядовой прачкой. Совместно со мной прачками работали еврейки Розумблюм[1516]1516
  Так в тексте. Вероятно, правильно – Розенблюм.


[Закрыть], мать и дочь. Мать звали Евгения, а дочь – Мара. Должна сказать, что Розумблюм Евгения Марковна по профессии была зубной врач, а ее дочь Мара была высокообразованной девушкой, в совершенстве владела семью основными европейскими языками: русским, немецким, английским, французским и еще какими, точно не помню. Жили они в еврейском гетто, расположенном в той же крепости. Розумблюм Мару кроме работ солдатской прачкой использовали преподавателем английского языка для немецких офицеров и переводчицей в немецкой канцелярии. Когда начались расстрелы евреев, то расстреливать повели и их. Узнав об этом, немецкий полковник поехал к гебиткомиссару и привез разрешение на Розумблюм Мару, о временном сохранении ей жизни, как необходимому работнику, но было уже поздно. Она была расстреляна вместе со своими матерью и отцом латвийской полицией.

Работая там же в прачечной, мне пришлось слышать разговор немецких офицеров, происходивший между ними. Один из них сказал: «Англичане бомбили Кельн, который стоял 700 лет никем не тронутый. Мы теперь за это заплатим кровью жидов и коммунистов»[1517]1517
  Кельн бомбили ВВС Великобритании 30–31 мая 1942 г. Всего Кельн бомбили 262 раза.


[Закрыть]. На следующий день в Даугавпилсе были вывешены траурные флаги и снова начались массовые расстрелы мирного населения. Все эти расстрелы производились руками продавшихся немцам латышей. Латвийская полиция даже ездила в Польшу на расстрелы евреев, причем они ругали поляков за то, что они якобы не дали латышам расправиться с евреями. Больше свои показания дополнить ничем не могу.

Протокол с моих слов записан верно и мне зачитан:

Допросил Оперативный] Уполномоченный] НКВД ст[анции] Даугавпилс, мл[адший] лейтенант госбезопасности Калмыков.

АЯВ. М-331016. Л. 19–25.