Текст книги "Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века"

11 августа 1944 г[ода] ст[анция] Даугавпилс Латв[ийской] ж[елезной] д[ороги]. Допрос вел начальник станции МО НКГБ капитан госбезопасности Житкевич.

Допрос начат в 11 часов 00 мин. Окончен в 16:05 мин.

Вы арестованы за активное пособничество и помощь немецко-фашистским захватчикам в гор[оде] Даугавпилсе. Дайте подробные показания о вашей вражеской работе, которую вы проводили в пользу немцев.

Ответ: Да, я признаю, что я действительно являлся пособником немецко-фашистских захватчиков и оказывал им активную помощь в уничтожении мирного населения, которое они проводили путем массовых расстрелов в окрестностях города Даугавпилса. Начало моей преступной деятельности относится к июлю 1941 г[ода]. Вскоре после занятия немцами города Даугавпилса я вместе с группой других рабочих в числе 30–40 человек был направлен в полицейский участок по Рижской улице, где нам выдали лопаты, и с полицейскими-латышами отправили в местечко Погулянка за 7 км от города. Там нам приказали копать канаву. После окончания работы оказалось, что эта канава была предназначена для трупов расстрелянных. Утром к этому месту под конвоем полицейских-латышей было доставлено около 600 человек жителей города Даугавпилса, которые там же были расстреляны и зарыты. После этого я был вызван в полицию, где начальник предложил мне в дальнейшем быть старшим над группой рабочих по рытью могил. При этом мне было дано задание доносить в полицию об известных мне коммунистах и лицах, враждебно настроенных по отношению к немцам. Я согласился выполнять это задание и с того времени активно помогал немцам при расстрелах, за что получал вознаграждение.

Вопрос: Вы давали в полиции письменное обязательство активно помогать немцам?

Ответ: Да, начальник полиции, фамилию которого я не знаю, отобрал от меня подписку на латышском языке, содержание которой было следующее: «Я, Лисовский, обязуюсь активно помогать немецким властям и добросовестно выполнять все их поручения, а также письменно сообщать о всех известных мне лицах, недовольных немцами, и комиссарах все мне известное. О деятельности немецкой полиции я обязуюсь хранить в строгой тайне и никому не разглашать, одновременно доносить в полицию о тех лицах, которые занимаются таким разглашением».

Вопрос: Какой фамилией Вы должны были подписывать свои сообщения в полицию?

Ответ: Сообщения в полицию я должен был подписывать своей собственной фамилией: Лисовский.

Вопрос: Как вами выполнялось данное немцам обязательство?

Ответ: Я аккуратно и добросовестно выполнял даваемые мне поручения по рытью могил для расстрелянных. Заставлял выходить и руководил приданными мне для этого рабочими в числе около 40 человек, присутствовал при расстрелах, раздавал одежду, обувь и ценности расстрелянных. Я хранил в тайне и никому об этом не рассказывал. Что же касается моего обязательства выявлять коммунистов и лиц, враждебно настроенных по отношению к немцам, то я его не выполнял, так как таких лиц не знал и таких донесений в полицию ни на кого не давал.

Вопрос: Сколько раз и где вы помогали немцам при расстреле мирного населения?

Ответ: Расстрелы производились в июле месяце 1941 г[ода] 6 раз с промежутками через день-два в местечке Погулянка, 7 км от гор[ода] Даугавпилса, и в Песках, 2 км от города. Каждый раз расстреливалось от 500 до 600 человек. Во всех этих случаях я принимал участие.

Вопрос: Вы принимали непосредственное участие в расстрелах?

Ответ: Нет, непосредственного участия в расстрелах я не принимал и оружия у меня не было.

Вопрос: Кого из населения во всех этих случаях расстреливали?

Ответ: Расстреливались в большинстве своем мужчины, женщины, старики и дети.

Вопрос: Расскажите, как происходили расстрелы.

Ответ: После того, как под моим руководством заканчивали копать яму длиной в 30–40 метров, шириной в 3 метра и глубиной 2,5 метра, полицейские приводили туда по 500–600 человек. Здесь всех обыскивали, отбирали ценные вещи, некоторых раздевали. По нескольку человек подводили к яме, где их и расстреливали из винтовок. Когда заканчивалась стрельба, мне давалось указание закапывать яму, которая сравнивалась с землей и сверху засыпалась хлорной известью. После этого полицейские устраивали выпивку, делили и раздавали вещи расстрелянных, а часть этих вещей увозили с собой.

Вопрос: Что вы получали в виде вознаграждения за свою работу для немцев?

Ответ: Я получал в большинстве одежду и обувь расстреливаемых и раздавал их рабочим, копавшим могилу. В снятой одежде я обнаружил и оставил лично для себя 10 часов, одну цепочку, 2 кольца, один портсигар. Получил для себя от полицейских две пары сапог, трое брюк, один френч. Однажды на квартиру ко мне полицейским Савицким было привезено в виде вознаграждения 6 дамских пальто, 3 платья, 3 пары туфель, одна пара сапог. Раза три я без ведома полиции брал себе платки, платья, костюм и прочее. Кроме того, после расстрела в самой яме, обирая трупы, лично с одного убитого снял сапоги, из ушей убитых женщин вынул[1499]1499
  Скорее всего, вырвал.


[Закрыть] две пары серег и из карманов одежды убитых вынул около 1000 рублей[1500]1500
  Ходил по трупам, по крови, в прямом смысле, чувствуя податливость еще не окоченевших тел. Не брезговал, не боялся.


[Закрыть].

Вопрос: Что вы сделали с добытыми вами таким образом одеждой, обувью и другими вещами?

Ответ: Все эти вещи продавались мною в Даугавпилсе и Риге, а также обменивались на продукты и самогонку. 9 часов я продал, а одни золотые изъяты у меня при обыске. На вырученные деньги от продажи у меня на квартире устраивались выпивки. В них принимали участие: я, полицейский Савицкий, Вильцан Антон, Вильцан Петр и другие, которых я не помню. Все мы тогда жили хорошо, всем были обеспечены, своим положением были довольны и ничего лучшего не желали.

Вопрос: Какое денежное вознаграждение вы получали от немцев?

Ответ: Каждый раз после расстрела я являлся в полицию, где получал

30 рублей совзнаками[1501]1501
  В сохранившихся частично документах 4-го участка полиции Даугавпилса обнаружен отчет об оплате группе копателей (фамилии не указаны) ям для расстрелянных евреев. Из документа следует, что 31 «могильщику» 19 и 20 июля 1941 г. за эту работу выплачено 735 рублей. См.: Daugavpils prefekturas gramatvedibas norekinu dokuments par biedru izraksanas un aizraksanas darbu naudas izmaksam 1941.gada 19. un 20.julija. Izmaksati kopsumma 735 rubl.
  31 personam. Latviesu val., masinraksts. Daugavpils, 23.07.1941. 1.lpp. MEL III-2264.


[Закрыть].

Записано с моих слов правильно, прочитано, в чем и расписываюсь.

Допросил: начальник станции МО НКГБ капитан госбезопасности Житкевич.

АЯВ. М-331022. Л. 127–128.

Свидетель и обвиняемые знают друг друга и личных счетов между ними нет.

Вопрос Базельчуку: Что вам известно о том, какую помощь оказывал Лисовский немцам в расстрелах мирных граждан?

Ответ: Лисовского я знаю с июля 1941 г[ода]. В то время он вместе с полицейским Савицким, оба в нетрезвом виде, ночью ходили по квартирам и выгоняли людей копать могилы в местечке Погулянка. Пытавшимся уклоняться от этого Савицкий и Лисовский угрожали расстрелом[1502]1502
  Выше Лисовский говорил, что был направлен вместе с группой.


[Закрыть]. Я лично по указанию Савицкого и Лисовского 2 раза выходил на рытье могил. Сам Лисовский могил не копал, а только руководил и распоряжался собранными для этого людьми. Во время расстрела копавшие ямы отводились в сторону. Лисовский же оставался вместе с полицейскими, спускался в яму, ходил по трупам, переворачивал их за волосы, вытряхивал карманы, срывал с пальцев кольца и из ушей серьги. После этого, как яма закапывалась, нас отправляли в город, а Лисовский оставался с полицейскими – делить одежду, обувь и вещи расстрелянных.

Вопрос Лисовскому: Подтверждаете ли вы показания Базельчука о вашей активной помощи немецко-фашистским захватчикам?

Ответ: Да, показания свидетеля Базельчука я подтверждаю полностью. Я действительно активно помогал немецкой полиции в расстрелах мирного населения и сам занимался ограблением трупов расстрелянных, участвуя в этом вместе с полицейскими.

АЯВ. М-331022. Л. 129.

<…>

Давая показания следствию о процессе расстрелов мирных граждан города Даугавпилса в начальный период оккупации немецкими войсками в июле – августе 1941 года и последующее время, я хочу остановиться на тех политических убеждениях, которые я имел, будучи старшим могильщиком…

По политическому своему убеждению я был сторонником вводимых немцами порядков, считал их освободителями от еврейско-большевистского ига, я верил в мощь и непобедимость немецкой армии, насаждающей новый порядок в Европе[1503]1503
  Ключевым идеологическим тезисом, прикрывавшим агрессию нацистской Германии против СССР, являлось утверждение о том, что борьба ведется против еврейско-коммунистического государства, угрожающего Европе. В рамках проведения политики «окончательного решения» на территории СССР многие исполнители буквально понимали свою задачу, полагая, что убийства мирных граждан являются прямым следствием идеологического характера войны.


[Закрыть] без наличия жидов и коммунистов, тем более что наступление немецкой армии было стремительным[1504]1504
  Почти вся территория Латвии была оккупирована к 3 июля 1941 г., причем, как указано выше, Даугавпилс – 26 июня, Рига – 30 июня. Однако полностью немцы оккупировали Латвию к 8 июля, когда вошли в г. Валка на границе с Эстонией. В Литве немцы захватили Каунас и Вильнюс 24 июня, к 29 июня вся Литва была занята немцами.


[Закрыть]. О возвращении к старому установленному советской властью порядку у меня не было даже мыслей, приход немцев я считал окончательным. Я признаюсь, что евреев я ненавидел, хотя мне лично никто из них ничего плохого не сделал. Приход немецких войск в город Даугавпилс я встретил удовлетворительно как освободителей. Немецким солдатам я старался по возможности быть услужливым, приглашая их к себе на квартиру, заставлял свою жену стирать им белье, участвовал с ними в выпивках, высказывал им свои политические суждения, которые вполне совпадали с их взглядами – взглядами освободителей народа, русской земли от еврейско-большевистского ига, как они мне об этом говорили. Второе, не менее важное, что руководило мной, – это желание легкой наживы и материально обеспеченной жизни с морем вина и женщин несмотря на то, какими бы путями оно мне ни доставалось. Третье – это мое желание не быть последним во всяких делах. Я люблю быть хотя бы небольшим начальником, люблю выслужиться и быть на голову выше тех людей, которые меня окружают. Я люблю тщеславие. Вот три фактора, руководствуясь которыми я был участником освобождения родного мне города Даугавпилса от жидов. Исходя из этих соображений, я не эвакуировался в тылы Советского Союза при отходе частей Красной Армии, хотя имел полную возможность.

<…> Участвуя в расстрелах в качестве старшего могильщика, известно следующее: после приготовления могилы Савицкий распорядился отвести нас, рабочих, в сторону на расстояние 200 метров от могилы, указал не производить никакого шума и не расходиться.

<…> Услышал шум толпы, гонимой и сопровождаемой полицейским конвоем. Толпа состояла из мужчин, женщин и подростков примерно 14—16-летнего возраста. Это были граждане, евреи по национальности, что я заключил из разговоров среди самой толпы. Гонимая толпа вела себя спокойно, видимо, не зная, что их ожидает и куда они приведены. Толпа была остановлена за 200–300 метров от приготовленной нами могилы и посажена на землю. Полицейские встали сплошной стеной на протяжении от могилы до места нахождения толпы, правда, в одну шеренгу, а около самой могилы находилась специальная группа полицейских палачей, производящая непосредственно расстрел обреченных граждан. Обреченных выводили по одному человеку из толпы, делали полное тщательное ограбление ценностей и документов, раздевая до нижнего белья, сваливая отобранное в одну общую кучу. Женщин также грабили и раздевали, снимали с рук кольца, золотые серьги с ушей, после чего обреченного передавали по цепи полицейских, которые передавали обреченного один другому, сопровождая до группы палачей. Последние после подбора группы в 10–12 человек ставили их на колени лицом к приготовленной могиле и хладнокровно стреляли в затылок из винтовки. После расстрела первой группы людей толпа заметно заволновалась, были слышны истерические крики женщин, плач подростков. Полицейским, занимающимся передачей по цепи людей, пришлось употреблять физическую силу для подвода людей к могиле. Никакие мольбы о пощаде, сохранении жизни озверевшими участниками расстрела не принимались. Тут же в качестве посторонних зрителей присутствовали высшие офицеры немецкой армии[1505]1505
  Маловероятно, что это были «высшие офицеры немецкой армии». Мог присутствовать оберштурмфюрер Иоахим Хаман – командир айнзацкоманды № 3 и другие офицеры СС.


[Закрыть].

Состав высших офицеров немецкой армии, как зрителей кровавой расправы, менялся. Используя свое служебное положение, как помощник старшего полицейского Савицкого, и побуждаемый личной выгодой что-либо приобрести для себя из вещей расстрелянных граждан, я беспрепятственно присутствовал около раздевающей группы полицейских. Как и в прошлый раз, из группы толпы обреченных выводили по одному человеку, тщательно обыскивали, отбирали все ценное и направляли к могиле. Особенным цинизмом относились к женщинам, представляющим половой задор. Их ощупывали, рассматривали строение их тела, допускали насмешки и издевательства над женщиной, после всего передавали сопровождающим полицейским. Сам я лично в раздевании не участвовал. Помню такой факт, происходивший при раздевании граждан. Одна женщина с двумя девочками-подростками 16-летнего возраста заявила о том, что она не еврейка, а ее дети происходят от немца. Заявившей сделали сразу допрос по распоряжению присутствующего офицера немецкой армии. В результате чего мать расстреляли, признав ее еврейкой, а детей оставили. Помню, как эти две девочки после расстрела в невменяемом состоянии проходили около кучи наваленного верхнего платья, не понимая, что с ними творится. Позднее их увезли обратно в город. Так же, как и в прошлый раз, были истерические крики матерей, женщин, некоторые просили разобраться, кричали, что они ни в чем не виноваты, почему их ни о чем не допрашивают, они никакого отношения не имеют к советской власти, но на это они получали удары прикладами, нецензурную брань пьяных полицейских и безжалостно расстреливались.

Расстрел был окончен к 9 часам утра; должен оговориться, что расстреливали в две могилы. Во вновь приготовленную под моим руководством и дополнили старую, которая с прошлого раза осталась незаполненной наполовину. Когда мне дали распоряжение приступить к закапыванию трупов, то могила представляла собой кровавую массу тел, беспорядочно набросанных в могилу. По указанию немецких офицеров, требующих ровной укладки трупов в могиле, я дал команду могильщикам и совместно с ними спустился в могилу для поправки трупов ровной их выкладкой. Укладывая трупы, я заметил на расстрелянной женщине золотые серьги в мочке ушей, которые снял с неостывшего трупа. Тут же обнаружил не умерших, мучившихся в смертельной агонии мужчину и недалеко второго мужчину. Я сказал Савицкому: «Господин Савицкий, вот здесь есть человек, который дышит, еще живой». Тогда Савицкий выстрелом в голову покончил с ним, а второго неизвестный полицейский вытащил за волосы из кучи мертвецов и сделал несколько выстрелов ему в голову. Такие заявления делали и еще кто-то из моих могильщиков, находившихся в конце могилы. Когда тела расстрелянных были уложены надлежащим порядком, то их небольшим слоем, путем рассеивания, посыпали хлорной известью[1506]1506
  Далее в опущенном фрагменте Лисовский приводит характерные слова полицейского Савицкого: «Жиды чувствовали себя хозяевами жидовско-коммунистического правительства и хотели закабалить наш народ под свое иго».


[Закрыть].

<…>

Когда нас пригласили закопать трупы расстрелянных, один из группы немецких высших офицеров, одетый в форму штатского гражданина, на русском языке сказал нам: «Рабочие, при закопке тщательно просматривайте трупы, чтобы не закопать живых, и при обнаружении живых немедленно сообщайте для того, чтобы добить их. Имейте в виду, что лишней пули для них не жалко». Кроме этого, немецкие офицеры в виде спортивного развлечения разряжали свои пистолеты по трупам находящихся в могиле, мучившихся в предсмертной агонии людей, обходя и тщательно осматривая могилу. Из рабочих-могильщиков находились такие, которые заявляли о наличии недобитого человека, и такой немедленно достреливался полицейским или немецким офицером. Были случаи, когда рабочий, бросая лопатой землю на неостывшее тело расстрелянного, получал впечатление того, что тело живое, и делал заявление о наличии недострелянного. Его достреливали или говорили со смехом рабочему о том, что ему почудилось, а человек в гражданском среди немецких офицеров неизменно добавлял: «Застрелите, не жалейте для него лишней пули»[1507]1507
  Поведение немцев при расстреле подтверждает предположение, что они были представителями айнзацкоманды № 3 из айнзацгруппы А.


[Закрыть].

Назвать фамилии рабочих, делавших такое заявление, я не могу, так как участвуя впервые, я был морально потрясен и не старался детально вспоминать все происходившее. Последующие разы своего участия в расстрелах и погребении я помню более конкретно-отчетливо вследствие того, что осваивался с происходящими событиями. Закопали без могильного бугра. Савицкий и другие полицейские велели сделать закопку только вровень с рельефом местности. Вся работа с могилой была окончена приблизительно к 10–11 часам утра, после чего Савицкий сделал объявление о сборе нас, рабочих, к часу дня в полицейский участок для выплаты нам заработанных денег, которые выдавались самим полицейским начальником в его кабинете, по 15 рублей советскими деньгами. Там я снова встретил Савицкого. В кабинете начальника полиции нас находилось несколько человек. Когда очередь в получении денег дошла до меня, то Савицкий обратился к начальнику полиции со словами, учитывая мою активность при копке могилы, в распределении рабочей силы: «Господин начальник, я прошу, чтобы этого человека назначили мне помощником по приготовлению могил и руководству рабочей силой при их изготовлении, так как он может руководить работами». Выслушав, начальник полиции коротко ответил: «Хорошо, это можно сделать», – и предложил мне остаться в кабинете. Когда посторонние вышли из кабинета, начальник полиции обратился ко мне с расспросом моей фамилии, рода занятий и прочее. После этого я написал подписку. Обязывался не разглашать под строгим наказанием того, в чем буду участвовать и чему мне придется быть свидетелем, обязывался выявлять среди рабочих антигерманские настроения, докладывать о всяких политических суждениях рабочих. Тут же мне было разъяснено, что свои сообщения и наблюдения я могу передавать непосредственно Савицкому, или ему, начальнику полиции, в зависимости от того, как я найду удобным. Сообщения будут носить устный или письменный характер – в зависимости от обстоятельств.

Попутно должен отметить, что ни в той или иной форме мне делать это не пришлось, так как последующие мои участники были добровольцами-могильщиками, вполне разделяли взгляды творимых злодеяний немецкими оккупационными властями Латвии и никаких антигерманских суждений, а также суждений о неправомерности полиции не высказывали. Получив такое предложение от начальника полиции, я был польщен оказанным мне доверием со стороны полиции, тем более что оно совпадало с моими взглядами, высказанными следствию на предыдущем допросе, – я дал согласие. С этого момента началась моя активная деятельность как изменника родины, как участника кровавых злодеяний по отношению к мирным беззащитным гражданам г[орода] Даугавпилса. С этого началось мое тесное сотрудничество с Савицким, помощником которого я являлся, выполняя обязанности старшего могильщика. После дачи указанной мною подписки и выйдя из кабинета начальника полиции совместно с Савицким, он обратился ко мне с такими словами: «Ну вот, Лисовский, после того как ты согласился работать с нами и дал подписку, ты обязан честно и беспрекословно ее выполнять, и малейшее твое нерадение в этом будет передано мною начальнику, и ты будешь наказан по законам военного времени, наша работа должна быть безупречной».

Далее Савицкий рассказал мне об условиях работы, говоря мне, что в мою обязанность входят организация работ в приготовлении могил и закопка трупов расстрелянных. О необходимости могил он должен сообщать мне за день раньше, чтобы я принял необходимые меры сбора рабочей силы, расположенной поблизости от моей квартиры, назвав мне тут же фамилии могильщиков: Вильцан Антона Ивановича, Вильцан Петра, Бейнаровича Кузьму с сыновьями и зятем Курченко Петром, Миш-Минина и других. Относительно остальных могильщиков Савицкий сказал мне, что он сам наладит дело. После такого разговора Савицкий предупредил меня о том, чтобы я больше находился дома, и о том, что при первой необходимости он зайдет ко мне на квартиру. На этом мы разошлись. Через два дня Савицкий зашел ко мне и сообщил, что сегодня необходимо работать и собрать могильщиков к семи часам вечера к полицейскому участку на Старом фордштадте.

Вторично указав мне фамилии могильщиков, расположенных около меня по жительству[1508]1508
  Так в тексте.


[Закрыть], я сообщил Вильцанам, Бейнаровичу и другим, что сегодня надо работать. Никто не возражал, ограничившись ответом: «Хорошо» и вопросом: «Это будет там же на Погулянке?» Около участка подождали около часа полного сбора остальных, обозначенных в списках Савицкого. И всем сбором пошли снова на Погулянку. Шли непринужденно. Разговоры носили общий характер, перемешанный шутками и посторонними вопросами, не относящимися к делу, на которое мы идем. Ни перед кем из нас не вставало вопроса того, что мы идем готовить могилу для невинных людей, которых этой ночью будут расстреливать в приготовленную нами могилу, включая стариков, женщин и детей. Всеми руководила жажда кровавой добычи вещей расстрелянных граждан, каждый считал, что уничтожение евреев – правильное дело. Придя на Погулянку к тому же месту, где ранее происходил расстрел, я увидел приготовленные заранее 6 бочек хлорной извести для посыпания трупов расстрелянных с целью, чтобы в дальнейших работах предохранить бригаду могильщиков от трупного запаха. Будучи прямым помощником Савицкого, я сразу же приступил к выполнению работ старшего могильщика, то есть произвел разметку будущей могилы длиной 40 метров при остальных прочих размерах и доставку бригады могильщиков на работу. Перед началом работы Савицкий объявил могильщикам о том, чтобы они держали язык за зубами о той работе, которую они выполняют, и, отведя меня в сторону, вновь предупредил меня о данной мною подписке относительно наблюдения за суждениями рабочих. Работали могильщики неплохо, и принуждений делать не приходилось. После начала работы мы с Савицким выпили принесенный им спирт, стали чувствовать себя бодро. В разговоре он рассказал мне о себе, о службе в качестве капрала в латвийской армии. Касаясь происходящих событий, Савицкий высказывал поддерживаемые мною суждения о том, что при Ульмановском правительстве[1509]1509
  Речь идет о авторитарном режиме премьер-министра Латвии Карлиса Ульманиса с мая 1934 г. по 17 июня 1940 г.


[Закрыть] жилось хорошо, что приход Советской власти дал волю евреям, и они начали чувствовать себя хозяевами положения, придвинул их к власти. Я соглашался в том, что сейчас с приходом немецких войск настал момент расплатиться с евреями за все, якобы творимое ими когда-то.

Могильщики, оканчивающие заданную им норму выработки, заявляли мне о готовности их работы. Я ходил на прием их работы, спускаясь в выкопанную могилу, осматривал качество выполненных работ. После непродолжительного отдыха по окончании работ, примерно к трем часам утра, была приведена толпа граждан еврейской национальности, около 600 человек. В числе которой были старики, женщины и дети, причем часть граждан, не могущих передвигаться собственными силами, главным образом старики, были привезены фурманами (ломовыми извозчиками) 4 или 5 подвод. Лица фурманов мне незнакомы. Я знаю только одно: что это были жители г[орода] Даугавпилса. Состав полицейских был тот же самый: 11 человек палачей, 5 человек, занимающихся раздеванием обреченных, и 15 человек для отвода с места раздевания к месту расстрела.

После полного окончания процесса работы я совместно с Савицким делил между могильщиками имущество – верхнюю одежду расстрелянных. Лично я в этот раз приобрел 4 вязаных дамских кофты, брюки, две пары мужских, 2 пары дамских туфель и дамское пальто; кроме этого, приобрел 10 штук карманных часов, найденных мною в старом жилете и в траве по месту нахождения обречённых перед расстрелом. Когда разошлись рабочие, Савицкий намекнул мне на то, что необходимо устроить выпивку после такой работы, тем более что ближайшие два дня будут свободными и расстрелов не предполагается. Я обещал ему это, и на другой день он приехал ко мне на квартиру, где была устроена небольшая выпивка, что не удовлетворило нас с Савицким, нигде не достал больше спиртных напитков. И через день или два, точно не помню, была устроена настоящая выпивка в присутствии меня, Савицкого, Вильцана Антона Ивановича и Петра. Выпивка была устроена из средств добычи на могилах расстрелянных. Пьянка представляла из себя дикую оргию со злорадным смехом над обреченными, главным образом над женщинами, сопровождалась нецензурными рассказами про виданное. Савицкий упрекал меня в трусости в моменты расстрела. Присутствовавший Вильцан Антон тоже делился своими впечатлениями виденного. Короче говоря, это была пьянка кровавых шакалов, потерявших всякие угрызения совести. Все мы были довольны происходившим и веселы, не задумываясь о том, что мы являемся преступниками. После этого я участвовал в расстреле мирных граждан на Средней Погулянке[1510]1510
  Район деревни Погулянки и примыкавшего к ней лесного массива местные жители делили на Верхнюю, Среднюю и Нижнюю Погулянку.


[Закрыть], где было расстреляно около 600 человек, состав могильщиков был тот же, и процесс расстрела проходил аналогично прежним разам. Также было разделено имущество расстрелянных между могильщиками. Расстрелы на Средней Погулянке были три раза. Было расстреляно около 1500–1600 человек. После Савицкий мне объявил, что расстрелы будут производиться в Песках, где также под моим руководством были приготовлены могилы и расстреляно около 1500–1600 человек. На каждом из расстрелов в качестве добычи нам доставались вещи расстрелянных. Один раз мы с Савицким повезли на квартиру ко мне имущество расстрелянных.

Говоря о процессе расстрелов на Песках, мне хочется отметить поведение некоторых обреченных. Расстреливались исключительно мужчины в возрасте не старше 35 лет. Расстреливаемые, а их было 18 человек, были связаны одной общей проволокой; когда их конвоировали, то пьяные полицейские требовали, чтобы они пели песню «Выходила на берег Катюша». Вместо этого они запели «Смело, товарищи, в ногу». Эту партию обреченных расстреливали без ограбления, так как это были политические заключенные, доставленные из тюрьмы. В этой группе я встретил знакомого мне зятя гражданина Иоффе. После этого расстрела мое участие в массовых злодеяниях было окончено. Ход дальнейших событий мне неизвестен. Заканчивая свои показания по данному вопросу, я хочу сказать, что среди нас, могильщиков, между мной и Вильцаном в частной беседе всплыл вопрос об ответственности, которую нам когда-то придется нести, но, придя к выводу, что «дальнейшее покажет», мы забыли про это и больше никогда не возвращались к этому вопросу. Политических суждений между нами никаких не было, руководствовались только жаждой наживы.

Протокол записан с моих слов верно и мне зачитан.

Допросил Оперативный] Уполномоченный] ОТО НКГБ ст[анции] Даугавпилс. Мл[адший] лейтенант госбезопасности Калмыков.

АЯВ. М-331022. Л. 131, 132, 141, 145–146.