Текст книги "Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века"

Трагедия Холокоста требовала возмездия. Полковник Хаим Мордухович Шкляр писал в 1942 г. жене Раисе Исааковне Пастернак, что его берет страшная злость и хочется бить немцев за все разрушенное и уничтоженное: «Лично о себе могу писать одно, что свою роль я выполняю, и свою фамилию никогда не осрамлю». В 1943 г. Шкляр писал жене Рае и детям Вове и Люсе, что, когда он получил сразу четыре письма, у него был счастливый день. Младшего сына Вову, которому исполнилось 8 лет, Хаим Мордухович поздравлял тем, что в этот день он постарается организовать дело так, чтобы убить больше немцев, а теперь это самый лучший подарок: «Уничтожая немцев, мы создадим для наших деток такие условия, что они сумеют в нашей свободной стране расти счастливыми, для них будут снова открыты все дороги будущего»[401]401
  Архив военных писем. Письма Хаима Мордуховича Шкляра Раисе Исааковне Пастернак 1943 г. и 1944 г. Без точной даты.


[Закрыть]. Шевах Лапидус в августе 1944 г., обращаясь к родным, писал: «Сколько нас было и что осталось от дружной, большой семьи? Где наши родители, братья, сестры? <…> Кровь стынет в жилах, и пальцы невольно сжимаются в кулаки при одном воспоминании, что наших дорогих и близких нет больше среди нас. После перенесенных горя и страданий мне смерть не страшна, и не боюсь я ее. Но я хочу жить, чтобы мстить, пока последний фашистский головорез не будет уничтожен»[402]402
  Архив военных писем. Письмо Шеваха Львовича Лапидуса, 17 августа 1944 г.


[Закрыть].

Моисей Гинзбург сообщал родителям в Баку в феврале 1945 г., что он уже находится в Германии: «Мы пришли, чтобы покарать злодеев за все, что они сделали у нас. Мы должны заставить этот народ ползать в ногах и повиноваться нашему знаку. И мы это сделаем. Мы отобьем у них охоту воевать, охоту делать это навсегда»[403]403
  Там же. Письмо Моисея Гинзбурга родителям в г. Баку, 2 февраля 1945 г.


[Закрыть]. В марте 1945 г. Моисей продолжал писать, что нет семьи, не потерявшей близких. Тем больше у нас ненависти к противнику – это оружие можно приравнять к артиллерии. Ненависть – это тяжелое оружие: «Мы не дадим немцам жить. Только некоторые из них останутся существовать (а не жить) чтобы отработать награбленное. Дохлых фрицев я рассматриваю на дорогах как какой-нибудь камень, в то время как убитая собака вызывает жалость»[404]404
  Там же. Письмо Моисея Гинзбурга родителям в г. Баку, 7 марта 1945 г.


[Закрыть].

Понять авторов этих писем нетрудно. У каждого из них был собственный счет к нацистам, который нужно было оплатить. Однако, оказавшись в Германии, советские евреи в военных шинелях не следовали слепой ненависти. Сводить счеты с мирным населением, безоружным и беззащитным, разоренным войной, было бесчеловечно. Гражданское население Германии не оказывало сопротивления, оно было духовно сломлено и дезориентировано нацистской пропагандой. В письмах фронтовиков появились строки, в которых звучали не только злорадство, но и сочувствие. 5 февраля 1945 г. Моисей Гинзбург писал, что «герры» и «фрау» дрожат, когда советские солдаты входят в их деревни и города. Наслушавшись геббельсовской пропаганды, они ожидали встретить орду грабителей и убийц <…> Но солдаты Красной Армии – это не немцы, они не убивали детей, стариков, женщин[405]405
  Там же. Письмо Моисея Гинзбурга, 5 февраля 1945 г.


[Закрыть].

* * *

Таким образом, в годы Великой Отечественной войны в обыденном сознании современников между словами «немец» и «фашист» ставился знак равенства. Военные преступления – это не только многочисленные человеческие жертвы, но и разрушенные гражданские объекты, уничтоженная инфраструктура, сожженные жилые кварталы. Германский нацизм оказался не в состоянии осуществить свои планы, не прибегая к военным преступлениям. Однако в народной памяти они были связаны прежде всего с массовыми убийствами и индивидуальным насилием, часто немотивированным, сопровождавшимся садизмом. Народная память не нуждается в официальной статистике, она имеет свое видение человеческой трагедии. Она дает объяснение военным преступлениям как явлению антигуманному, аморальному, не имеющему прецедента по масштабам и жестокости. Частная переписка 1941–1945 гг. между фронтом и тылом помогает почувствовать войну изнутри через переживания людей, понять психологический надрыв, крушение судеб, проявления геройства и человеческой низости. Письма будят эмоции и вызывают размышления. Свидетельства о военных преступлениях, нашедшие отражение в письмах, дневниках и воспоминаниях солдат Красной Армии и членов их семей, представляют собой бесценное дополнение архивных документов.

«Составить списки изменников, предателей, шпионов»: вклад советской партизанской разведки в выявление антисоветских элементов на оккупированных нацистами территориях СССР в 1941–1945 гг

Яков Александрович Фальков

PhD in history, преподаватель истории Тель-Авивского университета

Аннотация. В статье на основе привлечения литературы и многочисленных архивных источников рассматривается разведывательно-информационная деятельность советских партизан, направленная на всестороннее освещение явлений коллаборационизма на временно оккупированных нацистской Германией территориях СССР. Анализируются такие аспекты этой деятельности, как ее связь с советской разведывательной теорией, основные субъекты и объекты, временные рамки, этапы развития, масштабность, степень эффективности, а также востребованность у советского партийно-государственного аппарата и органов госбезопасности. Делается вывод об успешности усилий партизан по выявлению в тылу противника антисоветских коллаборационистских и националистических организаций и формирований, а также о значительном вкладе в освобождение оккупированных советских земель и быстрое восстановление на них советской власти.

Ключевые слова: Вторая мировая война, немецко-фашистская оккупация, сопротивление, советское партизанское движение, разведка, коллаборационизм, национализм.

В период временной нацистской оккупации части территории Советского Союза, с конца июня 1941 г. по начало мая 1945 г.[406]406
  До 8 мая 1945 г., т. е. до официальной капитуляции остатков немецких оккупационных войск в так называемом Курляндском котле. См.: Крысин М., Литвинов М. Латышские «лесные братья» и немецкие спецслужбы 1941–1956. М., 2016. С. 217–275; Hunt V. Blood in the Forest: The End of the Second World War in the Courland Pocket. Warwick, 2017. P. 210–221.


[Закрыть], под контролем оккупантов находилось от 30 до 40 % всего тогдашнего, почти двухсотмиллионного населения «страны Советов», что составляло 70–80 млн человек[407]407
  В российской и западной историографии Второй мировой войны нет общепринятой оценки численности гражданского населения, находившегося в 1941–1945 гг. на оккупированных нацистами территориях СССР. По мнению автора, в данной статье достаточно указания приводимых в различных источниках оценок, колеблющихся между 70 и 80 млн человек. См., напр.: Ермолов И. Три года без Сталина. Оккупация: советские граждане между нацистами и большевиками, 1941–1944. М., 2010. С. 7; Семиряга М. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М., 2000. С. 203–204; Соколов Б. Оккупация. Правда и мифы. М., 2002. С. 1.


[Закрыть]. Уже в июне – июле 1941 г. в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии создаваемые немцами военная и гражданская оккупационные администрации начали привлекать к сотрудничеству по целому ряду вопросов местные прогермански настроенные элементы – националистов, этнических немцев, лиц, так или иначе пострадавших от советской власти. Помимо активного участия в выявлении, концентрации и уничтожении оставшихся евреев и представителей партийно-советского актива, эти первые коллаборационисты[408]408
  Автор знаком с принятым в современной российской историографии Второй мировой войны делением явления взаимодействия населения оккупированных территорий с немецкими оккупационными властями на «коллаборационизм» (осознанное предательство) и «сотрудничество» (вынужденные и неизбежные в условиях оккупации контакты и связи с оккупантами). См., напр.: Кудряшов С. Предатели, «освободители» или жертвы режима? Советский коллаборационизм (1941–1942) // Свободная мысль. 1993. № 14. С. 91; Семиряга М. Коллаборационизм… С. 5–9. По мнению автора, в рамках настоящей статьи, не ставящей своей целью выяснение природы взаимодействия оккупантов и оккупируемых, обе указанные поведенческие стратегии могут для простоты изложения быть обозначены обобщенным термином «коллаборационизм».


[Закрыть] выстраивали подконтрольные оккупантам сети «местных самоуправлений», помогали новым «хозяевам» бороться с зарождающимся антинацистским сопротивлением и сторожить военнопленных, а также восстанавливали и охраняли поврежденные в ходе военных действий необходимые вермахту объекты инфраструктуры и обеспечивали текущие материальные потребности немецких тыловых органов и фронтовых частей[409]409
  Крысин М., Литвинов М. Указ. соч. С. 132–183; Лисенко О., Нестеренко В. Окупацiйний режим на Украiни у 1941–943 рр.: адмiнiстративний аспект // Архiви окупацii 1941–944. Киiв, 2006. С. 768; Синицын Ф. Национальная политика Германии на оккупированной территории СССР в начальный период Великой Отечественной войны // Вопросы истории. 2015. № 6. С. 47–7; Чуев С. Проклятые солдаты. М., 2004. С. 343–45, 386–91, 408–09, 441; Hoffman J., Klink E., Mьller R.-D., Ueberschдr G. Der Angriff auf die Sowjetunion // Das deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Band 4. Stuttgart, 1983. S. 1057–1058.


[Закрыть].

С конца июля того же года, особенно после разгрома гитлеровцев под Москвой и осознания Берлином затяжного характера войны на востоке, политика поощрения коллаборационизма была распространена немцами на оккупированные ими к тому времени центральные районы Советского Союза. Здесь помимо осуществления вышеперечисленных задач от коллаборационистов, среди которых, в отличие от жителей западных регионов СССР, было гораздо меньше идейных антисоветчиков и гораздо больше пытавшихся выжить и даже нажиться на чужой беде «приспособленцев», требовали активно способствовать драконовской эксплуатации местных экономических ресурсов (природных, людских и пр.) для удовлетворения постоянно растущих нужд воюющей Германии[410]410
  Абовян Е., Дзюбан В. Использование потенциала оккупированной территории Брянского региона в борьбе между советским и германским руководством в 1941–1943 гг. // Вестник КГУ им. Н. А. Некрасова. 2018. № 2. С. 34–35; Варфоломеева М. Коллаборационизм в годы Великой Отечественной войны (на примере территории современной Белгородской области в 1941–1943 гг.) // Научные Ведомости. 2011. № 19 (114). С. 202–208; Каваленя А., Саракавк I. Беларусь напяр.даднi i ўгады Другой сусветнай i Вялiкай Айчыннай войн: дапаможнiк; пад р.д. А. А. Каваленi. Мiнск, 2008. С. 100–02; Ковалев Б. Нацистская оккупация и коллаборационизм в России 1941–944. М., 2004. С. 42, 86, 100–01..


[Закрыть].

Более того, в декабре 1941 г. Берлином был дан зеленый свет на призыв в ряды вермахта представителей южных народов СССР, среди которых, как полагали немцы, были сильны антирусские и антикоммунистические настроения. Несколько позже немецкое военное командование приступило к созданию так называемой Русской Национальной Народной Армии, а затем появились на свет и прочие «армии» русских коллаборационистов. Однако до Восточного фронта, пока тот находился на территории СССР, большинство этих «армейцев» так и не добрались. В основном они подвизались на борьбе с партизанами и оперативными группами советской разведки, охране различных объектов и на антисоветской пропаганде. Зато против Красной Армии непосредственно в войсках вермахта и СС, а также под их эгидой успели долго и тяжело повоевать многочисленные советские «добровольные помощники» (Хильфсвиллиге), отдельные «восточные» – русские (включая казачьи), северокавказские, «туркестанские» (среднеазиатские), крымско-татарские и прибалтийские – боевые формирования различного формата – от взвода до корпуса. Одновременно создатели покрывшей немецкий тыл инфраструктуры полиции безопасности и СД (службы безопасности рейхсфюрера СС) преуспели в наборе многих десятков тысяч местных жителей в различные подчиненные им полицейские и охранные структуры[411]411
  Дерейко I. Украiнськi допомiжнi воєнiзованi формування нiмецькоi армі i поліцii в генеральнiй окрузi Киiв у 1941–943 рр. // Архiви окупацii 1941–944. Киiв, 2006. С. 796–04; Заболотна Т. Структура цивiльних органiв окупацiйноi влади в Києвi // Там же. С. 770–773; Каваленя А., Саракавш I. Указ. соч. С. 78–79, 102–108; Ковалев Б. Указ. соч. С. 36–55, 87—136; Помогаев В. Коллаборационизм в СССР в годы Второй мировой войны // Вестник Томского государственного университета. 2001. № 4 (24). С. 32–38; Романько О. Советский легион Гитлера. Граждане СССР в рядах вермахта и СС. М., 2006. С. 117–548; Синицын Ф. «Восточные формирования» гитлеровской армии в период коренного перелома в Великой Отечественной войне (ноябрь 1942 г. – конец 1943 г.) // Военно-исторический журнал. 2015. № 1. С. 13–17; Чуев С. Указ. соч. С. 61–189, 273–377, 395–398, 408–432, 438–543; Boog H., Forster J., Hoffman J., KlinkE., Muller R.-D. Op. cit. P. 1058–1070; Dean M. Collaboration in the Holocaust. Crimes of the Local Police in Belorussia and Ukraine, 1941-44. London, 2000. P. 60–61.


[Закрыть]. В результате до окончания нацистской оккупации через военные и военизированные формирования местных коллаборационистов прошли, по разным оценкам, от 280 тыс. до 1,5 млн человек [412]412
  Дробязко С. Советские граждане в рядах вермахта. К вопросу о численности // Великая Отечественная война в оценках молодых. М., 1997. С. 131–133; Журавлев Е. Гражданский коллаборационизм в годы немецко-фашистской оккупации (1941–1943 гг.): На материалах Юга России // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 16 (154). История. Вып. 32. С. 67; Ковалев Б. Указ. соч. С. 86; Романько О. Указ. соч. С. 116–117; Судьба военнопленных и депортированных граждан СССР. Материалы комиссии по реабилитации жертв политических репрессий // Новая и новейшая история. 1996. № 2. С. 95.


[Закрыть].

Следует отметить, что далеко не все поступившие на военную и полицейскую службу к оккупантам принимали активное участие в боевых действиях против Красной Армии и карательных акциях в отношении партизан, подпольщиков и мирного населения. Многие тысячи коллаборационистов выполняли вспомогательные функции: они были заняты на строительных, дорожных и очистных работах, осуществляли бытовое и иное обслуживание сил вермахта и нацистского аппарата безопасности[413]413
  Хасс Г. Германская оккупационная политика в Ленинградской области (1941–1944 гг.) // Новая и новейшая история. 2003. № 6. С. 119.


[Закрыть]. Помимо этого, множество советских граждан, включая захваченных или добровольно перешедших на сторону противника бывших коммунистов, офицеров Красной Армии и НКВД, выполняли по заданию оккупантов пропагандистские, разведывательные, контрразведывательные и иные задания, призванные способствовать военной победе нацистов [414]414
  Ковалев Б. Указ. соч. С. 59–84; Кулинок С. Немецкие разведывательно-диверсионные школы и курсы на территории РСФСР в годы Великой Отечественной войны (по материалам Национального Архива Республики Беларусь) // Ученые Записки Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2018. № 4 (16). URL: https://www.novsu.ru/ univer/press/eNotes1/i.1086055/?id=1471152 (дата обращения: 15.08.2020); Крысин М., Литвинов М. Указ. соч. С. 186–187; Чуев С. Указ. соч. С. 190–250; Шнеер А. Профессия смерть. Учебный лагерь СС «Травники». Преступления и возмездие. М., 2019. С. 357–361.


[Закрыть].

Ввиду указанных национальных, географических, социальных и количественных параметров коллаборационизма, а также наносимого им Советскому Союзу военного и политического вреда советское руководство проявляло к данному явлению неослабное внимание с самого начала нацистской оккупации территорий СССР. Несколько позже многие национально ориентированные коллаборационисты из числа украинцев и прибалтов разочаровались в нацистах и стали переходить к ним в оппозицию, параллельно усиливалось никогда с немцами не сотрудничавшее[415]415
  В обсуждаемом контексте не принимаются в расчет спорадические контакты и договоренности тактического характера между различными польскими подпольными и партизанскими формированиями и представителями германских оккупационных властей в последний год Второй мировой войны. См., напр.: Wieczorkiewicz P Historia polityczna Polski 1935–1945. Warszawa, 2005. P. 393–394.


[Закрыть], но ориентированное на Запад польское подполье на Украине, в Белоруссии и Литве. В этих условиях советские лидеры всерьез озаботились явлением национализма в тылу врага. Учитывалась его потенциальная опасность для ожидавшегося в недалеком будущем усилия по восстановлению советской власти на территориях, отошедших к СССР после сентября 1939 г., а также возможность опасного альянса националистов с западными державами в послевоенный период[416]416
  См. на примере латышского национального сопротивления, часть видных участников которого сперва сотрудничала с немцами, а с лета 1943 г. добивалась восстановления независимости Латвии под опекой западных держав: Колодежный В., Репников А., Симиндей В. Из «шведского досье» советской разведки об активности латышских и эстонских националистов (1944–1945 гг.) // Журнал российских и восточноеврепейских исторических исследований. 2019. № 2 (17). С. 241–254; Крысин М., Литвинов М. Указ. соч. С. 228–234; Neiburgs U. Draudu un cenbu loka. Latvijaspretosanas kustiba un Rietumu sabiedrotie (1941–1945). Riga, 2017. P. 96–115, 157–217, 249–285.


[Закрыть]. Как следствие, на протяжении всего периода оккупации, и особенно после перехвата Красной Армией стратегической инициативы летом 1943 г., на выявление и изучение формирований коллаборационистов и националистов были ориентированы различные советские структуры, занимавшиеся сбором и анализом разведывательной информации. Одним из них стал разведаппарат зародившегося летом 1941 г. советского партизанского движения.

В советский период как сама партизанская разведка, так и ее деятельность по анализу коллаборационизма и национализма на оккупированных территориях и искоренению этих явлений почти не освещались ветеранами партизанского движения[417]417
  См., напр., краткий обзор деятельности партизанской разведки без упоминания ее работы против коллаборационистов в воспоминаниях бывшего начальника Белорусского штаба партизанского движения Петра Калинина: Калинин П. Партизанская республика. 3-е изд. Минск, 1976. С. 259–262.


[Закрыть] и не изучались советскими и иностранными историками[418]418
  Некоторым исключением является монография о разведке Белорусского штаба партизанского движения, изданная в 1980 г. и покрывающая достаточно короткий временной период – с сентября 1943 г. по июль 1944 г. Однако и в ней вопросу сбора развединформации «об антисоветских и националистических организациях и воинских формированиях, созданных фашистами», было отведено всего три коротких абзаца – менее одной страницы – почти в самом конце более чем стостраничного текста. См.: Киселев В. Партизанская разведка. Сентябрь 1943 – июль 1944. Минск, 1980. С. 111. См. подробный обзор советских и зарубежных публикаций о советской партизанской разведке, увидевших свет до 1991 г.: Falkov Y. Forest Spies. The Intelligence Activity of the Soviet Partisans 1941–1945 (иврит). Jerusalem, 2017. P. 3–5.


[Закрыть]. По всей видимости, причинами тому были соображения идеологического плана: до 1991 г. в СССР тема сотрудничества советских граждан с нацистами вообще не особо разрабатывалась историками[419]419
  Шанцева Е. Историография проблемы коллаборационизма в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. // Вестник Томского государственного университета. 2010. № 6 (20). С. 284–288. См. также о болезненной реакции председателя КГБ Андропова на обсуждение темы коллаборационизма в СССР: Нордман Э. Не стреляйте в партизан… Минск, 2007. С. 64; и цитату из статьи за подписью заместителя Андропова генерал-полковника Семена Цвигуна, согласно которой «при проведении операций за линией фронта чекисты постоянно ощущали помощь и поддержку подавляющего большинства советских граждан»: Цвигун С. Советские чекисты в годы Великой Отечественной войны // Труды Высшей Школы КГБ. 1971. № 2. С. 13.


[Закрыть]. Кроме того, в Советском Союзе существовал строжайший режим секретности данных, касавшихся любой деятельности отечественных специальных служб: допуск исследователей в архивы разведки был строго ограничен, даже их обработанные фонды лишь в незначительной степени вовлекались в научный оборот, а из государственных архивов все относящиеся к разведдеятельности документы методично изымались[420]420
  Кринко Е. Великая Отечественная война: Проблемы формирования источниковой базы // Русский Архив. 2015. № 8 (2). С. 77.


[Закрыть].

В постсоветский период этот пробел в корпусе исторической литературы о Второй мировой войне и советском партизанском движении был весьма частично заполнен российскими и зарубежными историками. Целый ряд серьезных научных работ о нацистской оккупации в СССР, затрагивавших развитие партизанского движения, зафронтовые мероприятия советских органов госбезопасности и самих партизан, вообще не коснулся темы деятельности партизанской разведки по изучению и искоренению коллаборационизма и национализма[421]421
  Так, например, польский историк Богдан Мусиал, автор объемного труда о белорусских партизанах, посвятил несколько глав своей книги борьбе партизан с коллаборантами, но в этом контексте вообще не упомянул партизанскую разведку. См.: Musiat B. Sowjetische Partisanen 1941–1944. Mythos und Wirklichkeit. Paderborn, Munchen, Wien, Zurich, 2009. См. также изданный в России военно-исторический очерк о партизанском движении под общей редакцией проф. Золотарева, посвятивший четыре страницы описанию деятельности партизанской разведки, но не коснувшийся ее работы по коллаборационистам: Партизанское движение. По опыту Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. / Под ред. В.А. Золотарева. М., 2001. С. 210–214. А также: Попов А. 15 встреч с генералом КГБ Бельченко. М., 2002; Его же. НКВД и партизанское движение. Факты и документы. М., 2003; Пятницкий В. За линией советско-германского фронта // Новая и новейшая история. 2005. № 6. С. 16–37; Фрейдзон М. Репортаж из-за линии фронта. Партизанская война в Ленинградском партизанском регионе (1941–1944 гг.). СПб., 2010; Глава «Подпольно-партизанский второй фронт» (Пiдпiльно-партизанський «другий фронт») в книге: Коваль М. Украïна в Другiй Свитовiй i Великiй Витчизнянiй вiйнах (1939–1945 рр.). 12 том. Киïв, 1999. С. 256–272; Глава «Cоветские партизаны в Латвии» (Padomju partizāni Latvij ā) в книге: Bleiere D., Butulis I., Feldmanis I., Stranga A., Zunda A. Latvij a Otrajā Pasaules Karā. Rīga, 2008. P. 328–333.


[Закрыть]. А те исследователи, что все же обратили внимание, не пошли далее его лаконичного освещения. Так, например, российский историк Борис Ковалев в книге «Нацистская оккупация и коллаборационизм в России 1941–1944» упомянул о засылке агентуры Ленинградского штаба партизанского движения в действовавшие на оккупированной территории Ленинградской области «добровольческие» формирования коллаборационистов для их изучения и последующего разложения, а также об использовании партизан органами НКВД для тайного внедрения в структуры так называемой Русской освободительной армии (РОА)[422]422
  Ковалев Б. Указ. соч. С. 94–95, 100, 108.


[Закрыть]. В предисловии к сборнику документов о деятельности советских партизан и разведывательных структур на территории Латвии в 1941–1944 гг. латвийский историк Хейнрихс Стродс отметил такое явление, как сбор информации о «врагах народа» с целью их последующей нейтрализации[423]423
  PSRS kaujinieki Latvija. II dala. Dokumenti un materiali. Sast. Heinrihs Strods. Riga, 2007. P. 10.


[Закрыть]. Также польский исследователь Гжегож Мотыка, автор работы об Организации украинских националистов (ОУН) и ее боевом крыле – Украинской повстанческой армии (УПА), посвятил всего одно предложение разведдеятельности советских партизан против этой организации и управлявшейся из Лондона польской Армии Крайовой (АК)[424]424
  Motyka G. Ukrainska partyzanka 1942–1960. Dzialalnosc Organizacji Ukrainskich Nacjonalistow i Ukrainskiej Powstanczej Armii. Warszawa, 2015. P. 241. См. также другие примеры публикаций, вкратце затронувших тему разведработы советских партизан против коллаборационистов: Гогун А. Сталинские коммандос. Украинские партизанские формирования 1941–1944. М., 2012. С. 243–244, 250–252; Доморад К. Разведка и контрразведка в партизанском движении в Белоруссии 1941–1944 гг. Минск, 1995. С. 107; Стародубцев А. Дважды невидимый фронт. Ленинградские чекисты в тылу врага. М., 2010. С. 277; Falkov Y. Between the Nazi Hammer and the Soviet Anvil: the untold story of the Red guerrillas in the Baltic Region, 1941–1945 // Unknown Conflicts of the Second World War. Forgotten Fronts / ed. by C. Murray. London, New York, 2019. P. 112; Grenkevich L. The Soviet Partisan Movement 1941–1944. London: Frank Cass, 1999. P. 276–277; Hill A. The War Behind the Eastern Front. The Soviet Partisan Movement in North-West Russia 1941-44. London, 2005. P. 62–63.


[Закрыть].

Данная статья ставит целью положить начало детальному и объективному научному исследованию разведывательно-информационной деятельности советских партизан, направленной на предоставление советским партийно-государственным лидерам и «классическим» органам разведки и контрразведки общей картины коллаборационизма и национализма на оккупированных советских территориях. С опорой на впервые вводимые в научный оборот документальные источники различных штабов советского партизанского движения будут представлены и проанализированы ранее неизвестные или малоизученные аспекты разведдеятельности партизан в отношении коллаборационистов и националистов. Ввиду ограниченного объема статьи за ее рамками останутся такие важные смежные темы, как сбор «тактической» информации по коллаборационистам и националистам для текущих нужд самих партизан, физическая ликвидация партизанами-разведчиками видных представителей этих двух групп на оккупированных территориях или их нейтрализация путем захвата и вывоза в советский тыл, так называемое разложение коллаборационистских и националистских политических, военных и военизированных структур, а также присоединение бывших их членов к партизанам – в основном на поздних этапах нацистской оккупации – и их обработка партизанской контрразведкой на предмет выявления в их среде вражеской агентуры.

«Сведения <…> о политическом настроении, экономическом благосостоянии, степени классового расслоения местного населения <…> в тылу противника могут быть использованы нами в целях организации восстаний, нарушения правильной деятельности его (противника. – Прим. Я. Ф.) жизненных центров, разрушения средств связи, путей и т. д.»[425]425
  Барановский В. Справочная книжка по тактике. 2-е изд. М., 1928. С. 147–148.


[Закрыть], – наставлял в 1928 г. замечательный российский и советский военный деятель и теоретик Владимир Барановский. Хотя сам автор данной цитаты пал жертвой сталинских репрессий [426]426
  Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР 1930–1931 гг. М., 2000. С. 256, 453.


[Закрыть], его идея относительно важности изучения политической и экономической ситуации в стане врагов прочно укоренилась в теории и практике советской закордонной разведки – как Разведуправления (Разведупра) Генштаба РККА, так и Иностранного отдела ВЧК – ОГПУ – НКВД.

Весь спектр советских разведывательных сил, задействованных на оккупированных территориях СССР в первый год оккупации, – коммунисты и комсомольцы-подпольщики, спецгруппы и агентура НКВД, Разведупра и Главного политического управления РККА (ГлавПУР) – был ориентирован на сбор политической и экономической информации за линией фронта. Благодаря этому уже в первые дни и недели германского вторжения политическое руководство пострадавших советских республик располагало первичными данными о поведении оккупантов и оккупируемых, а потому соответствующим образом информировало Москву. Так, 25 июня, всего на третьи сутки операции «Барбаросса», первый секретарь ЦК компартии Белоруссии и будущий руководитель советского партизанского движения П. К. Пономаренко был в состоянии сообщить И. В. Сталину о положении на белорусских территориях, оказавшихся в руках агрессора[427]427
  Российский государственный архив социально-политической истории (далее – РГАСПИ). Ф. 69. Оп. 1. Д. 480. Л. 156–158.


[Закрыть]. В последующие месяцы, уже после эвакуации из Минска, П. К. Пономаренко продолжал следить за развитием общей ситуации и настроений населения в оккупированной Белоруссии при помощи разворачиваемой партизанской инфраструктуры [428]428
  Национальный Архив Республики Беларусь (далее – НАРБ). Ф. 4п. Оп. 33а. Д. 40. Л. 1-54.


[Закрыть]. Схожую информацию об обстановке на оккупированных территориях Украины осенью 1941 г. собирали политуправление Южного фронта, разведотдел того же фронта[429]429
  Архив Яд Вашем (далее – АЯВ). Ф. M-37/569. Л. 32.


[Закрыть], а также Наркомат внутренних дел Украинской ССР. Представители последней структуры после войны утверждали, что в описываемый период при помощи зафронтовой агентуры они успешно добывали политико-экономическую информацию и, таким образом, постоянно оповещали военное командование, партийные и государственные органы обо всех актуальных вопросах, касавшихся оккупированных территорий УССР[430]430
  «Підсумкова доповідь про бойову й агентурно-оперативну роботу 4-го управління НКДБ УРСР в 1941–1945 рр.». Галузевий державний архiв Службі безпеки України (ГДА СБУ). Спр. 86751 // З архівів ВУЧК–ГПУ–НКВД–КГБ. 1995. № 1/2. С. 15–27.


[Закрыть].

В начале 1942 г., на фоне разворачивающегося контрнаступления Красной Армии под Москвой, высшее советское руководство и руководители союзных республик, территории которых находились в тот момент под немецким контролем, начали проявлять растущий интерес к ситуации в тылу противника и потому потребовали от партизанских формирований усиления разведработы по политико-экономической тематике. Им предписывалось вести скрупулезный учет и разведку деятельности всех без исключения официальных учреждений и мероприятий оккупационных властей, подробно описывать условия жизни на оккупированных территориях, а также обращать внимание на складывающиеся взаимоотношения оккупантов и местного советского населения, при этом особо отмечая все факты пособничества врагу[431]431
  АЯВ. Ф. M-37/149. Л. 3-97.


[Закрыть].

Окрепшее к тому времени партизанское движение ответило на поставленную задачу серией подробных отчетов о развитии ситуации на советских территориях, подконтрольных противнику. Один из таких документов за подписью начальника Управления НКВД СССР по Ленинградской области комиссара госбезопасности 3-го ранга Петра Кубаткина, составленный 11 января 1942 г. и направленный в Ленинградский обком партии параллельно с центральным аппаратом НКВД в Москве, содержал детальное описание положения в оккупированных районах области, включая развертывание немцами структур самоуправлений, данные об их работниках, перепись местного населения и введение новых удостоверений личности[432]432
  Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов / Ред. колл. Н. Патрушев [и др.]. Т. 3. Кн. 1. М., 2003. С. 32–38.


[Закрыть]. Спустя всего месяц все тот же П. Кубаткин разослал означенным инстанциям докладную записку о деятельности подчиненной ему зафронтовой разведки, включавшую уведомление о том, что помимо сбора данных о военных мероприятиях и объектах противника УНКВД по Ленинградской области проводит агентурную работу, ориентированную на «освещение положения населения в оккупированных районах» и «выявление предателей и агентуры немецких разведорганов и гестапо»[433]433
  Там же. Док. 799. С. 104–105.


[Закрыть]. Приблизительно тогда же, зимой 1942 г., группа партизанских отрядов, действовавшая в районе Брянских лесов и находившаяся под руководством оперативной группы НКВД Орловской области, отрапортовала об успешном «выявлении шпионов и предателей» в рамках выполнения задач по «политической разведке»[434]434
  См.: Государственный архив Брянской области (далее – ГАБО) Ф. 1650. Оп. 1. Д. 68. Л. 70. Цит. по: Аксенова Н. Разведывательная работа в брянских партизанских отрядах в 1941–1943 годах // Виртуальный музей Великой Отечественной войны на Брянщине. URL: http://libryansk.ru/razvedyvatelnaya-rabota-v-bryanskih-partizanskih-otryadah-v-19411943-godah.11737/#6 (дата обращения: 15.08.2020).


[Закрыть].

Используя результаты зафронтовой агентурной работы ленинградских и других чекистов и их партизанских формирований, а также информацию, собранную на уже освобожденных от врага советских территориях, весной 1942 г. созданное за несколько месяцев до этого для усиления партизанской и диверсионной активности в тылу противника четвертое управление НКВД СССР составило одиннадцатистраничное описание положения на оккупированной части страны. Помимо освещения созданного немцами нового административного, полицейского и политического режимов, введенных оккупантами новых типов удостоверений личности и правил перемещения по дорогам, а также влияния всех этих изменений на положение местного населения и его настроения, авторы этого документа проанализировали факты сотрудничества советских людей с врагом. Использованный ими при этом язык отчетливо передает испытанное ими глубокое потрясение от полученных результатов: «Большое количество людей из бывшего советского аппарата оказались продавшимися немцам, предателями и изменниками родины», – резюмировали они, отмечая также, что работающая на немцев агентура из местного населения «доходит до колоссальных размеров и оказывает большую услугу немецким властям в деле вылавливания всех подозрительных и враждебных лиц»[435]435
  РГАСПИ. Ф. 69. Оп. 1. Д. 744. Л. 1-11.


[Закрыть]. Об аналогичной шоковой реакции партизан на первые проявления коллаборационизма поведал много лет спустя один из организаторов партизанского движения в Белоруссии Эдуард Нордман: «На первых порах для меня и моих молодых товарищей было просто дико слышать о какой-то “немецкой полиции” из местных жителей, о “старостах” <…> Мы свято верили тому, что писали в газетах до войны, были убеждены в нерушимом единстве и сплоченности советского народа. Я был твердо уверен, что все люди за советскую власть. А тут такое» [436]436
  Нордман Э. Указ. соч. С. 63.


[Закрыть].

В первом полугодии 1942 г. информация о пособниках нацистов из числа советских граждан поступала в Москву также от разведывательных и политических органов Красной Армии, равно как и от оставшихся в тылу противника коммунистов и комсомольцев. К примеру, 14 мая в адрес начальника ГлавПУРа Льва Мехлиса был отправлен подробный отчет политотдела Приморской армии по Крыму. В нем повествовалось среди прочего об экономической ситуации в крымских населенных пунктах, о сложных взаимоотношениях между оккупационными властями и местным населением, а также о проявлениях коллаборационизма[437]437
  Центральный государственный архив общественных объединений Украины (далее – ЦДАГОУ). Ф. 57. Оп. 4. Спр. 93. Арк. 16–17.


[Закрыть]. Несколько позже от выбравшегося в советский тыл лидера комсомольской организации латвийского портового города Лиепая Имантса Судмалиса[438]438
  См. о выходе Судмалиса в оккупированную Белоруссию, а затем в советский тыл: Дризул А. Борьба латышского народа в годы Великой Отечественной войны. Рига, 1970. С. 403–404; Bleiere D., Butulis I., Feldmanis I., Stranga A., Zunda A. Op. cit. P. 325–326; Vestermanis M. Vestules nakamibai. Latvijas partizanu kustibas un komunistiskas pagndes cinitaju pirmsnaves atvadas. Riga, 1965. P. 23–26.


[Закрыть] была получена яркая картина нацистской оккупации Латвии. Помимо описания разрушений и тяжелой экономической ситуации в латвийской столице Риге и на периферии, а также введенных немцами форм административного управления и паспортного режима, автор документа довольно пространно описал настроения латышского народа, при этом честно признав национальную ориентацию большей части латышских рабочих и уделив внимание явлению коллаборационизма. Согласно И. Судмалису, местные пособники оккупантов – члены организаций «Айзсарги» и «Свастиковцы»[439]439
  Так И. Судмалис именовал созданную еще в независимой Латвии латышскую фашистскую организацию «Перконкрустс». См. о ней: Крысин М., Литвинов М. Указ. соч. С. 53–57, 100–107.


[Закрыть] – активно содействовали повсеместному физическому уничтожению евреев, а также коммунистов, бывших представителей советской власти и членов их семей[440]440
  Указанный отчет Судмалиса, будучи разослан по его написании всем заинтересованным советским инстанциям, сохранился в архиве Литовского штаба партизанского движения. См.: Литовский Особый Архив (далее – LYA). F. 1. Ap. 1. B. 26. L. 6–8.


[Закрыть].