Текст книги "Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века"

Самыми редкими можно считать письма, переданные из тюрем, концлагерей, гетто или мест принудительного содержания. Чаще всего это были короткие записочки без обратного адреса, доставленные с оказией. Лаконичные послания адресовались женам и подругам, детям и родителям. Их размер ограничивался клочком бумаги, который удавалось раздобыть. Сведения, которые содержали подобные послания, сообщались таким образом, чтобы не подвергать риску человека, согласившегося его передать. Однако значение такой весточки от родного человека трудно переоценить. В 2013 г. в архив Центра диаспоры при Тель-Авивском университете поступило пять писем из концлагеря Вапнярка Винницкой области. Это все, что осталось от переписки Федора Михайловича Зильбермана (1906–1943) и его жены Рябоконик Марии Филипповны (1910–1985), которую они поддерживали с 1941 г. по 1943 г.[350]350
  Письма были переданы в архив Центра диаспоры Валентиной Беловой (Зильберман), 13 февраля 2013 г.


[Закрыть]

Семья жила в Одессе. Федор Зильберман не подлежал призыву по состоянию здоровья. С началом войны он вступил в народное ополчение и помогал эвакуировать заводы, но сам выехать из города опоздал. Ф. Зильбермана арестовали и поместили в здание местной милиции, откуда ему удалось бежать. Однако при переходе линии фронта Федора арестовали вторично и отправили в тюрьму, а оттуда – в концлагерь ст. Вапнярка. Зильберман скрыл свое еврейство и сумел дожить до 1943 г. Мария посещала мужа несколько раз с помощью знакомого, устроившего ей пропуск. На обратном пути она брала записки для жен узников, которые разносила в Одессе по адресам. Таким же образом Мария получала подобные записки от Зильбермана, которые до сих пор сохранились. Для примера приведем два письма из пяти:

11 мая 1942 г.

КУДА: Одесса, Ремесленная № 31, Рябоконик Марусе

Здравствуйте, мои любимые Марусенька и Валечка!

Я пока жив и здоров, надеюсь, что и вы живы и здоровы. Я вам пишу уже 4-ю записку, которые, наверное, не попадают. Я нахожусь на ст. Вапнярка – концлагерь. Я очень нуждаюсь. Я уже все с себя продал и остался без ничего. Теперь я голодаю и обречен, как многие другие, на голодную смерть. Марусенька, я тебя прошу, приедь ко мне, выхлопочи себе пропуск и спаси меня от голодной смерти. Сюда многие женщины приезжают к своим мужьям. Марусенька, я очень жалею, что я с вами не попрощался, меня это мучает.

Федя

21 мая 1942 г.

Здравствуйте, Марусенька и Валечка!

Марусенька, я жалею, что нам не дали свидания. Ты, конечно, уехала с болью в сердце. У меня тоже сердце болит не меньше. Кто знает, что будет дальше, увижусь ли я с вами? Но Марусенька, после твоего отъезда допустили свидания пяти женщинам. Я еще больше расстроился после этого.

Ну, я тебе, Марусенька, сочувствую, ты, конечно, беспокоилась за Валечку, ведь она привыкла только с тобой. Я тебе очень благодарен за это. Я просто глаза открыл, согласен пройти всякие лишения и буду жить с надеждой, пожить еще с вами вместе. Будьте здоровы.

Целую вас очень крепко. Твой Федя.

Когда осенью 1943 г. Мария Рябоконик в очередной раз приехала с передачей, на месте бараков она не увидела никаких следов. О судьбе Федора можно без труда догадаться. Посёлок Вапнярка Томашпольского района Винницкой области у станции Одесско-Киевской железной дороги был занят немецкими войсками в конце июля 1941 г. К осени там был организован концентрационный лагерь, куда перевели около одной тысячи евреев из Одессы. Лагерь состоял из двухэтажных бараков и, был окружен тремя рядами колючей проволоки и охранялся солдатами румынской жандармерии. К июню 1942 г. около двухсот его узников скончались от тифа, а остальные были вывезены в район Очакова и расстреляны. В октябре 1943 г. лагерь был закрыт, а оставшиеся заключенные отправлены в румынские тюрьмы[351]351
  100 еврейских местечек Украины. Вып. 2. Подолия. СПб., 2000.


[Закрыть].

Письма из мест заключения красноречивы по изложению и содержанию. Признаки формальной цензуры отсутствуют (штампы, разрешающие надписи и пр.). Зато налицо следствие самоцензуры. Узники хорошо понимали, что можно и что нельзя писать, и никогда не нарушали негласные запреты. Главная цель – дать знать о себе, сообщить, что жив. Самое страшное – потерять связь на воле. Не было никаких жалоб на режим содержания в концлагере, качество питания, насилие или побои, издевательства. Нет описания видов работ, состава узников, взаимоотношений между заключенными и охраной. Вместо этого – сожаление о невозможности свиданий и более частых встреч, описание бедственного положения (нехватка продуктов питания и одежды), просьба помочь с питанием.

Наибольшее доверие вызывают дошедшие до нас письма, принадлежавшие уцелевшим узникам гетто. Мария Ваганова сообщала в письме мужу Давиду Пинхасику после приезда в Минск летом 1944 г., что она услышала об их общих знакомых, замученных нацистами: «Фиру Рахманчик с мальчиком убили. Сперва на ее глазах взяли ребенка за ноги и о кузов машины разбили голову. Фира тут же сошла с ума, и ее пристрелили. Екельчика повесили. Словом, не перечислить»[352]352
  Архив военных писем. Письмо Марии Михайловны Вагановой Давиду Шлемовичу Пинхасику, 14 августа, 1944 г.


[Закрыть].

Леня Савиковский писал брату Иосифу в Красную Армию через месяц после освобождения Беларуси в 1944 г. о том, что ему пришлось пережить в гетто: «Вещи все променяли на пищу, так как приходилось голодать, кушать крапиву <…> Гоняли нас на тяжелые работы, грузили торф, папа грузил на складе шкафы. Его хозяину что-то не понравилось, и он отправил его в тюрьму, там папу убили в феврале 1943 г. Тогда я с мамой остался, но ровно через месяц погибла и она. Я остался один и жил с Клионскими с Нехамой у дяди Гриши». 13-летнему Леониду удалось бежать в лес к партизанам, где он делал все, что велели: пас коров, ходил в разведку. В конце письма мальчик умолял своего брата-солдата позаботиться о нем: «Юзя, я прошу тебя очень, чтоб ты меня куда-нибудь постарался устроить, а то в Минске мне тяжело быть одному из-за воспоминаний о маме и папе»[353]353
  Там же. Письмо Леонида Савиковского Иосифу Савиковскому, 13 августа 1944 г.


[Закрыть].

Можно понять, что чувствовали люди, пережившие гетто, став солдатами Красной Армии и получив возможность бороться с врагом. По образному выражению Ильи Эренбурга, «немцы думали, что евреи – это мишень. Они увидели, что мишень – стреляет. Немало мертвых немцев могли бы рассказать, как воюют евреи»[354]354
  Эренбург И. «Они отомстят за все» // Правда. 1944. 2 апр. С. 3


[Закрыть]. Вот как это выглядело в рассказе бывшего узника Минского гетто Ефима (Хаима) Розиноера. Ефим Израилевич в сентябре 1944 г. в письме к дяде Иосифу сообщал, что за два года пребывания в гетто он стал свидетелем ужасных преступлений. Ефим видел, как немцы сжигали живых людей, как душили сапогами детей в возрасте от трех до пяти лет, находившихся в детском доме, газовые машины-«душегубки», в одну из которых он чуть не угодил. Автор подчеркивает, что много раз был на волосок от смерти, но все же «выкручивался». Розиноер писал, что никогда не забудет тысячи ни в чем не повинных женщин, детей, стариков и грудных младенцев, зверски замученных только за то, что они были евреями. После освобождения города в июле 1944 г. Ефим добровольно вступил в Красную Армию и с боями дошел до Берлина: «Сейчас мы находимся перед фашистской берлогой.

Мне теперь нисколько не страшна смерть, потому что знаю, за что отдам свою жизнь»[355]355
  Письмо Ефима Израилевича Розиноера 15 сентября 1944 г. Опубликовано: Знамя. 1988. № 6. С. 208–209.


[Закрыть].

Розиноер пал смертью храбрых 17 марта 1945 г., но слово сдержал. В наградном листе от 25 октября 1944 г. на присвоение ордена Славы 3-й ст. мы читаем, что красноармеец Ефим Израилевич Розиноер, телефонист роты связи 508-го стрелкового Гродненского полка 174-й Борисовской Краснознаменной стрелковой дивизии 31-й армии, отличился при прорыве немецкой обороны в районе Серски-Лясе (Польша). Рискуя жизнью, он устранил неполадки и восстановил связь между атакующими батальонами, нарушенную в 12 местах. При захвате первой траншеи Ефим Израилевич спас жизнь раненому командиру роты лейтенанту Вихареву, которого немцы при контратаке хотели взять в плен [356]356
  Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации. Ф. 33. Оп. 686196. Д. 2081. Л. 144.


[Закрыть]. Письма бывших узников гетто, ставших солдатами Красной Армии, демонстрировали не только уровень ожесточения, но и высокую мотивацию, логику и предсказуемость поведения. Они имели личный счет к нацистам, действовали хладнокровно и решительно.

Евреи, успевшие эвакуироваться или организованно выехать вместе с предприятиями и учреждениями, где они работали, не имели иллюзий. Оставшихся на оккупированной территории родных и близких они оплакивали как погибших. Весной 1942 г. М. Широкова-Клейн писала из Ташкента в Москву Алесю (Айзику) Евелевичу Кучеру, что ее дети Анечка 10 лет и Галочка 4 лет остались в местечке Шатилки Паричского района Полесской области, где жили родители Широкова-Клейна, куда дети приехали на каникулы: «Что с ними – я боюсь об этом даже думать. Борис прямо с ума сходит. Всех проклятый Гитлер разогнал с насиженных мест. Многие не увидят дорогих людей»[357]357
  Белорусский государственный архив-музей литературы и искусства (далее – БГАМЛИ). Письмо М. Широковой-Клейн из г. Ташкента А. Кучеру в г. Москву 23 марта 1942 г. Ф. 446. Оп. 1. Д. 232. Л. 12–13.


[Закрыть].

Меир Цыпин писал из Новосибирска в Ленинград зимой 1944 г.: «Когда мы задушим Гитлера – это будет хорошей новостью. Относительно Мстиславля мы слышали так, что, когда немец вошёл, так он собрал всех евреев и их отправил на Троицкую гору и там он их всех перестрелял. В нашей семье не хватает 40 % людей. Мы надеемся, что с Гитлером рассчитаются за все»[358]358
  Архив военных писем. Письмо Меера Цыпина к его племяннику Моизу (Марку) Цыпину в Ленинград, 22 января 1944 г.


[Закрыть]. Мстиславль был оккупирован немцами 14 июля 1941 г. С первых дней начались грабежи и убийства. 15 октября 1941 г. нацисты собрали всех евреев Мстиславля и колонной погнали к Кагальному рву, где накануне ночью были вырыты ямы. Евреев подводили по десять человек, заставляли раздеться догола, отбирали ценные вещи, укладывали плотными рядами лицом вниз и расстреливали. Так были убиты сначала все мужчины, а потом женщины с детьми. Маленьких детей ударяли на глазах у матерей друг о друга и бросали в ямы живыми. Только за один день гитлеровцы убили 1300 евреев – взрослых и детей. Среди них оказались родственники Цыпиных: дед, тетя и маленькая двоюродная сестра. После расстрела вода в ближайшем колодце покраснела. Всего в Мстиславле погибло свыше 2 тыс. евреев, из которых сегодня известны имена только 650 чел[359]359
  Цыпин В. Евреи в Мстиславле. Иерусалим, 2006. С. 154–157.


[Закрыть].

Первые сообщения из освобожденных районов, появившиеся в результате наступления Красной Армии в конце 1943 и начале 1944 г., вызывали мысли о судьбе родных, застигнутых на временно оккупированной территории. Единственной надеждой, которая еще теплилась, было ожидание чуда, что в последний момент кому-то удалось выбраться с последним эшелоном, или окольными путями пройти к линии фронта, или спастись с помощью партизан. Эти переживания и горечь разочарования мы встречаем в переписке. Письма позволяют почувствовать эмоциональный фон эпохи, понять душевное состояние и настроение людей как на фронте, так и в тылу. Яков Гузман в ноябре 1943 г. писал сестре Аничке (Ханочке), что районный центр Полесской области город Хойники освобожден нашими войсками, но вряд ли кто сейчас есть из наших родных, «особенно досталось именно евреям, которых эти бандиты нещадно умерщвляют». И продолжал: «Видимо, ото всех населенных пунктов – “зона пустыни”. Печаль за этот город ложится на сердце, как тяжелый камень. Теперь буду ожидать освобождения Наровли. Что о них слышно? Когда-нибудь еще там побудем, всех увидим, узнаем об их горе»[360]360
  Архив военных писем. Письмо Якова Ароновича Гузмана, 25 ноября 1943 г.


[Закрыть].

Александр Зингерман весной 1944 г. делился переживаниями со своей сестрой Дорой: «Я хожу как сумасшедший. Некому выплакать все то, что накопилось на душе… Нашу бедную мамочку немцы убили, а тело бросили в шахту. Разве она сделала худо кому-нибудь?»[361]361
  Там же. Письмо Александра Хаимовича Зингермана из г. Горького – Доне Хаимовне (Доре Михайловне) Самойлович на рудник Кок-Янгак Джалалабадской обл. Киргизская ССР, 12 марта 1944 г.


[Закрыть] Бася Евсеевна Зингерман, которая упоминается в письме, осталась в городе Сталино (ныне Донецк) и погибла 1 мая 1942 г. во время ликвидации гетто, тело ее сбросили в шурф шахты № 4/4 бис на Калиновке[362]362
  Книга Скорби Украины. Донецкая область. Т. 2 / Под ред. И. О. Герасимова. Донецк, 2001. С. 701–702.


[Закрыть]. Автор письма Александр Хаимович Зингерман прошел почти всю войну, был несколько раз ранен. Последнее письмо сестре он прислал в марте 1945 г., дальнейшая судьба Зингермана неизвестна.

Органы местной власти на освобожденной территории начали очень скоро получать многочисленные запросы от эвакуированных и военнослужащих о судьбе их родных в годы оккупации. Однако за редким исключением ответы оказались неутешительными. Лейтенант Михаил Миркин летом 1944 г. писал в Черею Витебской области: «Дорогие папа и мама! Пишу с надеждой, что вас здесь нет. Если же получите письмо, то непременно ответьте, хотя бы два слова: “Мы живы”»[363]363
  Архив военных писем. Письмо лейтенанта М. Миркина своим родителям Лазарю и Саре Миркиным в Черею из г. Куйбышева, 29 июня 1944 г.


[Закрыть]. Письмо адресату вернул начальник местной почты. В ответе говорилось, что Миркины погибли от рук немцев 6 марта 1942 г. при избиении еврейского населения, и среди них родители Михаила Сара и Лазарь, сестра Ася, братья Боря и Гриша [364]364
  Миркин М. От Череи до Чикаго. Иерусалим, 2013. С. 7.


[Закрыть]. В сентябре 1944 г. секретарь Свислочского сельского Совета Осиповичского района Минской области Бурак, отвечая на запрос красноармейца Гельфанда о судьбе Я. Ц. Литвина и Г. З. Баданина, сообщала, что в октябре 1941 г. они и члены их семей были замучены «фашистскими извергами» в ходе акции массового уничтожения[365]365
  Архив военных писем. Запрос Гельфанда о судьбе Литвина Янкеля Цаловича, Баданина Герусия Зиселевича, Свислочский сельсовет, 14 сентября 1944 г.


[Закрыть].

Наиболее достоверными считались свидетельства очевидцев из местных жителей-неевреев, которые первыми оказались на местах расстрелов и пепелищах. Это были люди, которые по канонам расовой политики нацизма не подлежали немедленному уничтожению. Они выполняли роль рабочей силы, исполнителей приказов немецкой военной или гражданской администрации. Немцы не скрывали от белорусов и русских, украинцев и литовцев планов в отношении евреев и не боялись убивать при них невинных и безоружных женщин, стариков и детей. Рассказы местных жителей содержали подробности жизни в гетто, унижений и надругательств, которым подвергали узников, грабежа их имущества, страдания от голода, холода и болезней. Это касалось не только евреев, но и членов их семей неевреев, включая детей от смешанных браков. Читать об этом в письмах было очень трудно, но горькая правда считалась лучше, чем неизвестность и неопределенность.

Григорий Жога весной 1944 г. сообщал в письме Розалии Кричевской, что радость освобождения Феодосии 13 апреля 1944 г. была омрачена невероятными ужасами, содеянными «фашистскими зверями, злодеями и варварами». Марию Моисеевну Шик (супругу Г. Жога) 2 февраля 1944 г. румынские жандармы увезли в Симферополь под предлогом отправки в исправительно-трудовой лагерь. Григорий пояснял, что в отношении евреев термин «переселение» означал расстрел: «Роза и Вова подлежали уничтожению как дети евреек, а заодно и мы, их мужья. Но я твердо решил идти вместе с детьми. Еще день-два, и все бы погибли». Массовые расправы над евреями Феодосии произошли 1 декабря 1941 г., когда каратели и их пособники расстреляли 900 человек, и 12 декабря 1941 г., когда погибли 600 крымчаков. Затем, после неудачного десанта Красной Армии в январе 1942 г., расстреляли русских мужей и жен, состоявших в браке с евреями[366]366
  Trials of War Criminals before the Nuerenberg Military Tribunals under Control Council Law. № 10, Nuerenberg, October 1946 – April 1949 (Green Series). Washington, 1951. Vol. 10. P. 1259.


[Закрыть]. Григорий Жога пытался найти в себе силы, чтобы пережить это горе ради детей: «Это письмо насыщено нашими слезами, нашим невероятным горем. Но падать духом нельзя, нужно жить ради детей. Но мне тяжело»[367]367
  Личный архив Григория Рейхмана (Ашдод). Письмо Григория Жоги Розалии Кричевской, 17 апреля 1944 г.


[Закрыть].

Дора Моисеевна, Надежда Моисеевна и Исай Григорьевич Пекеры, эвакуированные в Казахстан, получили письмо от своей соседки из Керчи в марте 1942 г.: «Как тяжело! Ваших дорогих и незабвенных родных я проводила. Все плакали до изнеможения, хотя они и не знали, что их убьют, а думали, что их куда-то вышлют. Бабушка радовалась, что хоть вы выехали все, а Анюта горевала, что ее вылечили для тяжких страданий». И далее: «27 ноября 1941 г. по городу был расклеен приказ всем евреям Феодосии и окрестностей под угрозой смерти явиться 1 декабря 1941 г. до 12 часов дня на Сенную площадь “для переселения”. С собой можно было взять только личные вещи и запас продуктов на два дня. У Белоцерковской должен был родиться ребенок, и они не пошли на площадь по приказу, но ее все равно нашли и увели в тюрьму, там она родила, и умер ребенок. Всех собранных евреев расстреляли у противотанкового рва в районе завода “Механик”. Похоронить Ваших родственников не представляется возможным – из 7 тыс. трудно выбрать. Им сделана братская могила»[368]368
  Из личного архива Биньямина Зельцера в Ашдоде. Письмо соседки (фамилия не сохранилась) из г. Керчи в г. Алма-Ата, 3 марта 1942 г.


[Закрыть].

Илларион Селицкий из Зембина Минской области сообщал соседям Абрамовичам, что 18 августа 1941 г. их отца, мать, сестру и дочь забрали «немецкие гады», которые расстреляли все еврейское население местечка в 816 человек[369]369
  Архив музея истории и культуры евреев Беларуси в Минске. Папка «Холокост». Борисовский район, д. Лисино. Письмо И. Ф. Селицкого, 27 июля 1944 г.


[Закрыть]. Ури Финкелю[370]370
  Ури Гиршевич Финкель (1896–1957) – еврейский литературный критик, переводчик и литературовед, в годы войны печатался в газ. «Эйникайт».


[Закрыть] правду о трагической судьбе его родных рассказал ксендз Раковского костела Александр Ганусевич: «К сожалению, я напишу только о самых грустных новостях. Отец Ваш и сын Исаак были доставлены в Минск и там убиты. Сестры Ваши Элко и Липши умерли в Ракове. Дочери Ваши также умерли в Ракове, уцелел только один сын Мошка, который живет в семье Каганов»[371]371
  Архив военных писем. Письмо Александра Ганусевича Ури Финкелю, 30 августа 1944 г.


[Закрыть].

Соня Нисенгольц из м. Городок в Каменец-Подольском районе писала, что в Купине[372]372
  Купин, село в Городокском районе Хмельницкой области, Украина. По переписи 1897 г. 96,5 % (1351 человек) – евреи. На 1926 г. – 1089 евреев. В августе 1942 г. более 300 евреев были расстреляны и погребены на еврейском кладбище.


[Закрыть] не осталось ни одного еврея: «Ужас охватывает смотреть, как уничтожили всех и все. Никто с Купина не эвакуировался и некому возвращаться. Я один раз была в Купине, сердце рвалось на куски смотреть на такое уничтожение, но ничего не можем сделать, зарастет уже для нас дорога в любимое место рождения, нам нет больше куда ехать, ни родных, ни друзей, нет никого. Я так разволновалась, когда пишу о нашем несчастье, что руки дрожат»[373]373
  Там же. Письмо Сони Нисенгольц из м. Городок, Каменец-Подольский р-н, УССР, Эстер Розенвасер из д. Алмачи, Можгинский р-на Удмуртская АССР, 17 апреля 1945 г.


[Закрыть]. Миша и Катя Токаренко сообщали Мостинским: «Ваш папа погиб со всеми соседями от варварской руки мерзавца Гитлера, устроившего жестокий смертельный террор по всей Одессе»[374]374
  В годы оккупации в Одессе по разным оценкам погибло от 60 до 80 тыс. евреев. См.: Черкасов А. А. Оккупация Одессы. Год 1941. Очерки. Одесса, 2007. С. 88, 129.


[Закрыть]. Далее шло перечисление семей погибших соседей: Янкелевские, Гомбарины, Юзопольские, Орловы, Глузкие, Гольденшлюгер, Гольденурик, Бершанские, Будянские, Свердловы, Элемпорт, Капер, Перемберг, Леньчик и др. Понимая, что случившееся непоправимо, но нужно найти силы жить дальше, Токаренко пытались неумело успокоить Мостинских: «Переживание тяжелое, но не забывайте, что легче читать вам это письмо, чем нам здесь было видеть перед нашими глазами смертельные ужасы. Войдите в наше положение, у нас половина здоровья отнята навеки от переживания и смерти перед нашими глазами»[375]375
  Архив военных писем. Письмо Михаила и Екатерины Токаренко из г. Одессы Риве Мостинской на станцию Или Туркестанской ж.-д., лесозавод Турксиба Алма-Атинской области, 1944 г. Без точной даты.


[Закрыть]. В самой Одессе во второй половине октября – начале ноября 1941 г. убили примерно 30 тыс. евреев. Кроме того, еще примерно 60 тыс. евреев депортировали из Одессы в конце октября 1941 г. (в Богдановку) и в первой половине 1942 г. (в «уезд Березовка»), где почти все они погибли. Таким образом, погибли около 90 тыс. одесских евреев[376]376
  Kruglov A., Feferman K. Bloody Snow. The Mass Slaughter of Odessa Jews in Berezovka Uezd in the First Half of 1942 // Yad Vashem Studies. 2019. Vol. 47. № 2. P. 14–44.


[Закрыть].

Ф. Я. Тарло из поселка Акбулак Оренбургской области в России делился сведениями с Эдди Пивенштейн о судьбе их родных в Виннице: «К великому горю, я вам должен писать: ваши родители, а также Сроил с женой, Инда с мужем, Энца с семьей и Мира с ребенком погибли от рук немецких бандитов. Остался живой только муж Миры – Н. Лахтерман <…> Мать Лени тоже убита, все они погибли в один день с моей Фримой 19 августа 1942 г. М… и Бранця, и Арон, и их семьи тоже погибли уже 15 октября 1942 г.»[377]377
  Архив военных писем. Письмо Ф. Я. Тарло из поселка Акбулак Чкаловской (Оренбургской) области Эдди Пивенштейн в г. Анжерка Кемеровской обл., 19 июля 1944 г.


[Закрыть]. Всего в Виннице за годы немецко-румынской оккупации от рук нацистов и их пособников было убито и замучено не менее 30 тыс. евреев[378]378
  Круглов А. Катастрофа украинского еврейства 1941–1944 гг. Харьков, 2001. C. 68.


[Закрыть].

Одновременно с рассказом о Холокосте нееврейские соседи рассказывали о терроре и преследованиях, которые самим пришлось пережить во время оккупации. Их лишали крова, забирали имущество, вывозили на принудительные работы, унижали и убивали. В июле 1944 г. Илларион Селицкий писал, что в течение трех лет белорусы в Зембине «были блокированы и трижды палены, и каждый <…> расстрелян»[379]379
  Архив музея истории и культуры евреев Беларуси в Минске. Папка «Холокост». Борисовский район, д. Лисино. Письмо И. Ф. Селицкого, 27 июля 1944 г.


[Закрыть]. Н. Е. Богатырева сообщала сыну А. В. Богатыреву[380]380
  Анатолий Васильевич Богатырёв (1913–2003) – белорусский советский композитор и педагог, в годы войны эвакуирован в Свердловск, работал проректором консерватории, написал кантаты «Ленинградцы» (1942) и «Белорусским партизанам» (1943), в августе 1944 г. возвратился в Минск.


[Закрыть], что немцы отняли у них все: «Они убили папу Василия Дмитриевича, который умер от разрыва сердца после избиения сапогами. Нет крова, дом и все имущество сгорело, в лагерях отняли последнюю одежду и обувь. Мы с бабушкой возвратились с лагерей из-под Лепеля. Шли пешком 150 км голые и босые, жить очень трудно, много тяжелых воспоминаний»[381]381
  БГАМЛИ. Ф. 190. Оп. 2. Д. 273. Письма Н. Е. Богатыревой А. В. Богатыреву из г. Витебска в г. Москву, 12 и 24 июля 1944 г.


[Закрыть]. В августе 1944 г. Мария Ваганова из Минска писала в Красную Армию своему мужу Давиду Пинхасику о гибели племянницы Веры. Немцы арестовали девушку 24 июня 1944 г., а спустя три дня в этом районе уже не было немцев. Далее в письме приводились подробности истязаний нацистов: «Веру избили настолько, что она собственной кровью написала записку. Потом на нее натравили собак, которые. (заштриховано. – Прим. Л. С.), затем выломали руки и, не добившись ни слова, распяли на стене сарая. Так она и скончалась. Боже мой, какая сила таится в человеке! Осталась девочка пяти лет, которую я забрала к себе»[382]382
  Архив военных писем. Письмо Марии Вагановой Давиду Пинхасику, 25 августа 1944 г.


[Закрыть]. Однако при этом ни в одном письме не говорилось о том, что каратели подвергали преследованиям гражданское население титульной нации не за их национальное происхождение, а в качестве возмездия за поддержку партизан или для того, чтобы лишить их такой возможности. Сотни сожженных деревень, десятки тысяч убитых мирных жителей Белоруссии, включая стариков, женщин и детей, вывоз молодежи в Германию – вот цена, которую заплатили невинные люди в качестве расплаты за антипартизанские действия нацистов.

Однако далеко не все соседи выражали сочувствие евреям, потерявшим родных и близких на оккупированной территории. Песя Йохельсон писала мужу Овадию осенью 1944 г.: «Наши леса и поля орошены кровью невинных людей, убитых не на поле брани, а обдуманно и расчетливо немецкими извергами. Соседи в письмах не выражают этого страшного несчастья. Нет у них к нам ни сочувствия, ни внимания как к своим соседям»[383]383
  Архив военных писем. Письмо Песи Йохельсонен с. Дебесы Удмуртской АССР Овадию Натановичу Йохельсону, 10 октября 1944 г.


[Закрыть].

По свидетельству Элеоноры Тубеншляк, с приходом немцев в Одессу (16 октября 1941 г.) сестру ее отца Бусю с двумя дочками Софочкой и Дорочкой приютила одна женщина, жившая на лимане, выдав за свою племянницу. Однажды перед самым освобождением Одессы ее случайно встретил бывший дворник, который выдал Бусю с детьми, и они погибли [384]384
  Там же. Письмо Элеоноры Тубеншляк из г. Галле (Германия) Л. Смиловицкому, 13 февраля 2013 г.


[Закрыть]. В Новоукраинке[385]385
  Село Новоукраинка Бильмакского района Запорожской обл. (Украина).


[Закрыть] осталась в живых только одна Фира Сухолидко, которая вышла замуж за украинца. Сразу после прихода немцев она отнесла годовалого сына к родителям мужа в деревню. У Фиры были густые черные волосы, карие глаза и белое лицо. Ничего семитского. Родители мужа отдали все ценное, что у них было, и получили для Фиры «настоящий» аусвайс, с которым женщина решила уехать. Но в поезде к ней подошел бывший соученик и спросил, что здесь делает «жидовка Фира». Женщина бросилась бежать, спрыгнула с поезда на полном ходу и стала калекой, но выжила[386]386
  Там же. Письмо Элеоноры Тубеншляк Л. Смиловицкому, 3 февраля 2013 г.


[Закрыть].

Знание трагедии было необходимо, чтобы не только узнать о последних днях и часах жизни родных, но и строить планы на будущее, например возвращаться в родные места или нет. Давид Райхман в ноябре 1942 г. отвечал матери, эвакуированной в Бухару, что получил известие от сестры Ханы о том, что в Турове у них больше ничего нет и туда незачем ехать: «Дорого место, где прожили столько лет. Но война научила нас не жалеть о таких вещах. Слишком многое мы все потеряли, чтобы жалеть о доме»[387]387
  Там же. Письмо Давида Райхмана своей матери в эвакуацию в г. Бухару, 2 ноября 1944 г.


[Закрыть].

Элишева Канцедикас сообщала мужу, старшему лейтенанту Соломону Канцедикасу, что она получила письмо от их общего знакомого Шера, который в Москве встречался с Сусанкой и Суцкевером[388]388
  Авром (Абрам Герцевич) Суцкевер (1913–2010) – идишистский поэт, участник подполья в Вильнюсском гетто, в сентябре 1943 г. с отрядом участников добрался до Нарочанских лесов в Белоруссии, в 1946 г. выступал свидетелем на Нюрнбергском процессе.


[Закрыть]. Они писали, что ужасы, которые стали известны, не пересказать и не понять человеческим умом.

Шер заканчивал письмо словами: «Я считаю, что в Вильно нам нечего ехать, там кладбище»[389]389
  Слова «евреи», «гетто», «геноцид» в письме не упоминаются.


[Закрыть]. В сентябре 1944 г. Шер в письме к Элишеве сомневался, стоит ли вызывать отца из Башкирии, поскольку у него исчезла охота ехать в Вильно [390]390
  Архив военных писем. Письмо Д. З. Шкляринского Элишеве Канцедикас, 14 сентября 1944 г.


[Закрыть]. Еще через два месяца Элишева сообщала в письме к Соломону, что в их квартире живут теперь люди, прибывшие из находившегося в Эстонии концлагеря Клоога[391]391
  Клоога – концентрационный лагерь недалеко от посёлка Клоога, в 38 км от Таллинна. В 1943–1944 гг. в лагерь были доставлены несколько сотен евреев из гетто Каунаса, Вильнюса и концлагеря Саласпилс в Латвии, которых впоследствии использовали на торфоразработках, строительстве и производстве. Здесь также содержались военнопленные, угнанные советские граждане, эстонские политические заключенные. Когда 19 сентября 1944 г. части Красной Армии неожиданно прорвались почти к самому лагерю, немецкое командование приказало расстрелять всех 2 тыс. узников. Узников погнали на ж-д станцию Клоога, куда накануне привезли дрова. Узникам было приказано взять по одному полену и нести к месту расстрела, где потом из трупов разожгли костры. Немцы покинули лагерь в ночь на 20 сентября 1944 г.


[Закрыть]: «Они спаслись благодаря тому, что советские войска были уже близко и немцы удрали, не успев их дожечь на кострах, как они сделали со всеми остальными. Многое непонятно, страшно»[392]392
  Там же. Письмо Элишевы Канцедикас Соломону Канцедикасу, 6 декабря 1944 г.


[Закрыть].

Возвращение из эвакуации предполагало ответы на многочисленные вопросы. Как вели себя при немцах нееврейские соседи? Кто сочувствовал евреям и помогал, а кто проявил равнодушие и выдавал, кто расхищал имущество и присваивал вещи обреченных узников гетто, поставленных нацистами вне закона. Или получал еврейское «добро» как вознаграждение за помощь оккупантам в поиске и избиении евреев. Все это происходило на оккупированной территории на глазах у населения титульной нации и не составляло секрета. В отличие от стран Западной Европы, советских евреев никуда не депортировали, а убивали на месте, в окрестном лесу, на кладбище, в колхозном поле, а нееврейских соседей заставляли доставлять узников к месту гибели, а потом закапывать трупы.

Судьба присвоенного имущества и жилищ была очень важна для тех, кто собирался вернуться на родину. Для людей, переживших личную трагедию, потерявших всех близких, это означало не только восстановление справедливости, но и возможность скорее отстроить разрушенный очаг, выжить в условиях послевоенной разрухи и всеобщей нехватки предметов первой необходимости, одежды, обуви, предметов гигиены, лекарств. Любая сохранившаяся вещь обладала повышенной стоимостью. Ее можно было продать, обменять, рассчитаться за услугу, использовать как вознаграждение или дать взятку. Вот почему в письмах так много внимания уделяется этой теме: сохранился ли дом (квартира), целы ли вещи, и если да, то у кого они находятся? На этом основании предстояло принять главное решение – стоит ли приезжать вообще. Нужно ли тратить силы, чтобы вдохнуть жизнь в старое место, превращенное в пепелище и кладбище? Или покинуть его навсегда и начать все сначала в другом городе или даже республике?

Пекеры, эвакуированные из Крыма в Казахстан, узнали от земляков, что нацисты опечатали все еврейские квартиры, сараи и дома и объявили, что все, кто их вскроет, будут публично расстреляны, а потом туда вселялись немцы и грабили: «Стыдно сказать, но и наши жители не стеснялись и позорно грабили. Из ваших вещей у меня стол, кровати, шифоньер, буфет, пианино и гардероб разобран лежит в коридоре. Буду жива – все сохраню»[393]393
  Архив военных писем. Письмо соседки (фамилия не сохранилась) Доры Моисеевны Пекер из г. Керчи, 3 марта 1942 г.


[Закрыть]. Ф. Я. Тарло писала Эдди Пивенштейн: «Дома все разобраны: ваш дом, и дом Лейбы, и мой. Было бы хорошо, чтобы кто-то из вас приехал сюда, поговорим обо всем, а также относительно вещей»[394]394
  Там же. Письмо Ф. Я. Тарло Эдди Пивенштейн, 19 июля 1944 г.


[Закрыть]. Марлена Константиновна Мисник сообщала в письме знакомой Бэле, что деревня Чернявка (Могилевская область), откуда она эвакуировалась, сгорела, но улицы Заборецкая, Каровченская и Алютинская остались целы. И далее: «В вашем доме кто-то поселился из чернявских мужиков. Полицаи, Егор Лександрин (сосед) и Роман Шашков хозяйничали в Чернявке. Старостой волости был Гаравой – мерзавец ужасный. Если бы ты знала, как он издевался над Хавой Ноткиной! Свет не слышал такого зверства. Писать много можно, но пока хватит, сердце не выдерживает, когда все припомнишь»[395]395
  Архив музея истории и культуры евреев Беларуси. Письмо Марлены Константиновны Мисник из г. Горького, 1944 г. Без точной даты.


[Закрыть].

Григорий Исаакович Пугач сообщал матери, сестрам Риве, Броне и брату Леве, что побывал в Поддобрянке, которую стало трудно узнать. Очень многих домов не стало, одни сгорели, а другие перевезены в Марковичи, Галичево и другие села: «Наш дом уцелел, но без хозяев осунулся. Живут в нем крестьяне из Галичева. Купили они дом за 650 р. у местных (немецких. – Прим. Л. С.) властей. Сарай наш был разобран и пошел на дрова, но сейчас новые хозяева дома построили два сарая и кирпичный погреб. Мною составлен акт на сохранение дома и других построек, которые будут принадлежать нам. Акт этот я посылаю вам в этом письме». И далее: «Нардом разобран и распродан, магазины также, школы обе тоже проданы и увезены. Самые лучшие дома увезены из Подбодрянки, а осталось очень мало домов. На нашей улице дом Нарынских, Фукиных (одна половина) свезены в Марковичи, Хрыстин дом, другая половина дома Рукиных и все остальные дома до Сиротина сгорели. Дом Левитиных, Телешевских, Родиных, Ханиных, Гандлин и бывшая почта – стоят. Кое-что из нашей мебели у Хрысти, которая живет в Цыпином доме; но одно ясно: никто из оставшихся не ожидал советской власти и поэтому не ожидали, что мы отзовемся и почти все, а вернее все, барахло пропало»[396]396
  Архив военных писем. Письмо Григория Исааковича Пугача, 8 ноября 1943 г.


[Закрыть].

Имущество Литвина и Баданина в Свислочи Минской области было разграблено, но жилые постройки сохранились. В доме Литвина разместился сельсовет, а дом Баданина был занят частными жильцами[397]397
  Архив военных писем. Запрос Гельфанда о судьбе Литвина Янкеля Цаловича, Баданина Герусия Зиселевича, Свислочский сельсовет, 14 сентября 1944 г.


[Закрыть]. Юрий Пинский делился с женой Гисей, что их дом в Киеве сохранился, как и сам город, только Крещатик и прилегающие к нему улицы разбиты: «Город, как до войны многолюден и живет полной жизнью, все есть, всего вдоволь можно достать и относительно недорого, нет только евреев»[398]398
  Там же. Письмо Юрия Хацкелевича Пинского из г. Киева Г. И. Пинской в г. Копейск Челябинской обл., 19 июля 1944 г.


[Закрыть]. Крещатик, как главная улица Киева, начинается от Европейской площади, проходит через Майдан Независимости и заканчивается Бессарабской площадью[399]399
  Сообщение ЧГК СССР «О разрушениях и зверствах, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в городе Киеве» // Красная звезда. 1944. 29 февр. С. 2.


[Закрыть]. Согласно справке бывшего начальника инженерной службы штаба обороны г. Киева майора М. Чукарева «Инженерное обеспечение обороны Киева в 1941 г.», здания в городе минировали отступавшие части Красной Армии[400]400
  Центральный государственный архив общественных объединений Украины. Ф. 166. Оп. 3. Д. 372. Л. 22.


[Закрыть]. Взрывы были настолько мощными, что центр города выгорел полностью. Через несколько дней, 27–29 сентября 1941 г., немецкий комендант Киева Курт Эберхард воспользовался поджогом Крещатика как формальным поводом для уничтожения евреев Киева в Бабьем Яру.