Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

В июне Чарльз Мэнсон вернулся в «Терминал-Айленд», чтобы получить освобождение.

Август 1966 года: «Десятилетний срок заключения Мэнсона завершается. Его модель криминального поведения сложилась еще в подростковый период. Не приходится ждать большого прогресса в его позиции, поведении или образе действий…» Последний рапорт отмечал, что Мэнсон не интересуется академическим или профессиональным образованием; более не склонен пропагандировать сайентологию; «стал фанатичным поклонником гитары и музыки», и, наконец, «он не имеет дальнейших планов, поскольку, по его собственным словам, ему некуда идти».

В то утро, когда Чарльз Мэнсон должен был выйти на свободу, он обратился к тюремному начальству с просьбой позволить ему остаться в заключении. Тюрьма стала ему домом, заявил он. Мэнсон опасался, что не сумеет приспособиться к миру, ждущему его снаружи.

В удовлетворении просьбы было отказано. В 8:15 утра 21 марта 1967 года Мэнсон был отпущен на свободу и отправился в Сан-Франциско. Там, в районе Хейт-Эшбери, весной 1967 года родилась «Семья».

Чарльзу Мэнсону было тридцать два года. Семнадцать с лишним из них – более половины жизни! – он провел в местах лишения свободы. Его лишь трижды обследовал психиатр, да и то весьма поверхностно.

Изучая папки Мэнсона, я был удивлен, не обнаружив там непрерывной истории насилия; вооруженное ограбление в тринадцать, гомосексуальное изнасилование в семнадцать, избиение жены в двадцать – и всё. Кроме того, меня поразило количество совершенных им федеральных преступлений: нарушение «акта Дайера» и «акта Манна», кража почты, подделка правительственного чека и т. д. Возможно, как Мэнсон и уверял перед освобождением из «Терминал-Айленда», тюрьма заменила ему дом и семью. Возможно также, что – сознательно или подсознательно – он совершал те преступления, которые влекли за собой наиболее суровые наказания. Третий вариант (и я не пренебрегал возможностью, что место имела комбинация всех трех) заключался в одолевавшем Мэнсона стремлении, почти необходимости, снова и снова бросать вызов своему наиболее могущественному противнику – государству как таковому.

Я по-прежнему был далек от того, чтобы понять Чарльза Мэнсона. Грабитель, угонщик, изготовитель фальшивок, сутенер – неужели это портрет маньяка-убийцы? Вопросов было больше, чем ответов. И пока что – ни единой зацепки, которая приводила к мотиву случившегося.

24–26 ноября 1969 года

Лейтенанты Хелдер и Лепаж, как и прежде, вели следствие по делам Тейт и Лабианка, но их назначение носило скорее юридический, нежели оперативный характер. Изначально к этим двум делам было приписано девятнадцать следователей; теперь же их число урезали до шестерых. Более того, по некоей загадочной причине убийства четы Лабианка (двое погибших) расследовали четверо сержантов полиции: Филип Сартучи, Майк Нильсен, Мануэль «Чик» Гутиэрес и Фрэнк Патчетт, тогда как бойней на Сиэло-драйв (пятеро погибших) занимались всего двое: сержанты Роберт Калкинс и Майк Макганн.

Я вызвал обоих на совещание и продиктовал список неотложных, на мой взгляд, дел:

– поговорить с Терри Мельчером;

– сравнить отпечатки пальцев всех известных членов «Семьи» с теми двадцатью двумя не идентифицированными оттисками, что были сняты на Сиэло-драйв, 10050;

– объявить в федеральный розыск Чарльза «Текса» Монтгомери по описанию внешности от помощника шерифа округа Инио: «Мужчина / белый / 6 футов / 145 фунтов / стройное телосложение / здоровый цвет лица / род. 2 декабря 1945 г.». (если нам не удастся арестовать его прежде, чем обнаружим все улики, сказал я сержантам, возможно, мы так никогда и не найдем его);

– показать фотографии всех и каждого участника «Семьи» Чепмен, Гарретсону, садовникам Тейт, семьям, друзьям, деловым партнерам погибших, чтобы найти связь между жертвами и убийцами;

– проверить, не принадлежит ли пара очков, найденная на месте убийства Тейт, кому-либо из участников «Семьи».

– Как, интересно, мы это сделаем? – спросил Калкинс. – Они ни за что не признаются.

– Думаю, можно поговорить с их знакомыми, родителями, родственниками, с любыми членами «Семьи» вроде Китти Лютсингер и Стефани Шрам, кто согласится сотрудничать, – предложил я. – Если вы сумели опросить каждого глазного врача в Соединенных Штатах и Канаде, вы наверняка справитесь еще с тридцатью пятью свидетелями.

Таким было наше первичное представление о численности «Семьи». Позже мы выяснили, что временами в группу входило по сотне человек, а то и более. Костяк – то есть те, кто находился в «Семье» постоянно и знал о текущих делах, – составлял приблизительно двадцать пять или тридцать человек.

Тут меня осенила еще одна мысль.

– Вы ведь проверяли, принадлежат ли очки Гарретсону?

Сержанты засомневались и обещали проверить.

Позднее обнаружится: хотя Гарретсон был первым (и поначалу единственным) подозреваемым в убийствах на Сиэло-драйв, никому и в голову не пришло, что очки – единственная важная улика, найденная в доме! – могут принадлежать ему. Гарретсона даже не спросили, носит ли он очки. Как выяснилось теперь, иногда носил. Я узнал об этом, поговорив с его адвокатом, Барри Тарлоу. В итоге мне удалось заставить ДПЛА связаться с полицейским участком в городке Ланкастер, штат Огайо, откуда Гарретсон был родом и куда вернулся вслед за освобождением, и те выяснили у его окулиста, какие именно очки мог носить юноша. Ничего похожего.

Лично я не считал, что Гарретсон замешан в преступлении; все собранные материалы говорили об обратном, – но я также не хотел, чтобы в разгаре процесса адвокат защиты пальцем (или, скорее, парой очков) указал суду на улику, подразумевающую возможное присутствие на месте преступления какого-то другого подозреваемого.

Мне также очень хотелось выяснить, кому же все-таки принадлежали очки.

Когда Калкинс с Макганном вышли, я связался со следователями по «делу Лабианка» и дал им сходные инструкции насчет фотографий и отпечатков на Вейверли-драйв.

Пятеро из девушек Мэнсона все еще находились в тюрьме Индепенденса. ДПЛА решил доставить их в Лос-Анджелес для индивидуального допроса. Все они попадут в «Сибил Брэнд», но с указанием «содержать отдельно». То есть не смогут контактировать друг с другом или прочими заключенными под особым присмотром ДПЛА, – например, со Сьюзен Аткинс.

Это был удачный ход. Оставался шанс, что в одиночестве кто-то из девушек разговорится.

Тем вечером телекомментатор Джордж Патнем удивил зрителей объявлением, что в среду он откроет тайну, кто все-таки убил Тейт. Наш офис попросил ДПЛА связаться с Патнемом и другими репортерами и попросить их «придержать» новости, поскольку сейчас они могут повредить следствию. Все газеты, новостные агентства, радио– и телевизионные станции любезно согласились не предавать огласке сенсационные факты – но продержались лишь до понедельника, 1 декабря. Сенсация была слишком велика, и каждый опасался, что конкуренты сорвут куш.

В прессу вновь просочились «закрытые» сведения. Впрочем, далеко не в последний раз.

Во вторник, 25 числа, мне позвонил окружной прокурор Инио, Фрэнк Фоулз, и мы обменялись с ним кое-какими сведениями.

Фоулз сказал мне, что Сандра Гуд опять оплошала, заговорив при «посторонних». Она заявила другой участнице «Семьи», что Чарли намерен представить полицейским алиби. Если его вздумают судить за убийства Тейт – Лабианка, «Семья» дружно заявит, что в то время Мэнсона даже не было в Лос-Анджелесе.

Я поведал Фоулзу о дошедших до меня слухах. Полицейский осведомитель в Лас-Вегасе сообщил Макганну, что там видели Чарльза «Текса» Монтгомери и Брюса Дэвиса, разъезжавших по городу в зеленом «фольксвагене». Вроде бы, они говорили кому-то, что пытаются собрать деньги, необходимые для выхода Мэнсона под залог; в противном случае намеревались убить кого-то.

Фоулз слыхал о похожих разговорах между девицами Мэнсона. И воспринял их достаточно серьезно, чтобы отослать собственную семью из округа Инио на праздники по случаю Дня благодарения. Сам он, однако, остался на посту, готовый к пресечению любых попыток «выкупить» Мэнсона.

Повесив трубку, я тут же вызвал к себе Патчетта и Гутиэреса из следовательской группы по «делу Лабианка» и попросил их составить детальный отчет о действиях Мэнсона в неделю убийств. И они предоставили мне факты, которые, вкупе с уже известной нам информацией, были способны разнести вдребезги любые разговоры об алиби.

Тем вечером Макганн и Патчетт вновь беседовали с Ронни Ховард, на сей раз записывая разговор на магнитофон. Она вспомнила некоторые детали, прежде не упоминавшиеся во время бесед с сотрудниками ДПЛА, но в текущем расследовании эти сведения ничем не могли помочь. Мы по-прежнему не знали точно, кто убийцы и сколько их было.

26 ноября, среда. «Натрави присяжных на Бьюсолейла! – прокричал один из заместителей окружного прокурора у двери моего кабинета. – Ставлю восемь против четырех за осуждение».

Дело было настолько слабым, что наш обвинитель не требовал смертного приговора. Кроме того, присяжные не поверили словам Дэнни Де Карло. Давший показания в последнюю минуту, без необходимой подготовки, наш свидетель выглядел неубедительно.

Позднее в тот же день ОШЛА поинтересовался, не приму ли я на себя обязанности прокурора в новом процессе над Бьюсолейлом, – и я согласился, прибавив дело к тем двум, которыми уже занимался.

Утром того же дня Вирджиния Грэхем решила, что должна рассказать кому-то о том, что знает. Несколькими днями прежде в «Короне» ее навестил муж. Шепча сквозь проволочный экран в комнате для посещений, она сказала ему, что слыхала кое-что об убийствах в каньоне Бенедикта и не знает, что предпринять.

– Не суйся не в свое дело, – посоветовал муж.

Позже Вирджиния скажет: «Я много чего вижу и еще ни на кого не доносила, но это уж слишком. Это такой кошмар, что я не представляю, как можно остаться в стороне».

Так и не сумев добиться встречи с доктором Дрейзер, Вирджиния обратилась к своему адвокату. Руководство «Короны» позвонило в ДПЛА, и уже в 15:30 сержант Нильсен появился в тюрьме и приступил к записи показаний Грэхем.

В отличие от Ронни, не помнившей точно, сколько человек, четверо или пятеро, вовлечены в убийства на Сиэло-драйв, Вирджиния вспомнила слова Сэди о том, что там были три девушки и один мужчина. Впрочем, как и Ронни, она решила, что мужчиной, «Чарльзом», был сам Мэнсон.

Индивидуальные допросы девушек в «Сибил Брэнд» заняли всю вторую половину дня.

Сержант Мануэль «Чик» Гутиэрес беседовал с Дайаной Блюстайн (Дайана Лейк, она же Змея), 21 год (настоящий возраст 16 лет). Разговор записывался, и, прокручивая запись впоследствии, я не верил собственным ушам.

– Меня зовут сержант Гутиэрес, я работаю в отделе убийств Департамента полиции Лос-Анджелеса… Я уже говорил с несколькими девушками, и теперь мы знаем о многом, что творилось у Спана. И в других местах тоже. Мы знаем, кто принимал, а кто не принимал участие. Нам также известны такие вещи, которых ты, возможно, не знаешь и сама, но о которых мы тебе не скажем, пока не придет время; надо пообщаться со всеми, кто участвовал… сама знаешь в чем. Я говорю про Чарли, про «Семью», про всех вас. Не знаю, насколько тесно ты сама связана с «Семьей». Может, очень даже тесно, но кому-то придется дойти до самого конца, кто-то обязательно получит горькую пилюлю в газовой камере за целую кучу убийств, в которых участвовала и ты сама; мне об этом уже нашептал кое-кто.

У нас не было ни малейших улик, привязывавших Дайану к каким-либо убийствам, но Чика это ничуть не смущало.

– Короче, я хочу всего лишь послушать тебя, чтобы потом пойти к окружному прокурору и сказать ему: «Знаешь, мне об этом говорила Дайана, и она примет нашу сторону на суде, если мы ее потом отпустим». Мы ведь не жаждем твоей крови. Нас интересует тот большой парень, и ты знаешь, о ком я говорю, верно, милая?

(Неразборчиво).

– Ну, кто-то же должен отправиться в газовую камеру, сама понимаешь. Это попросту слишком круто. Это убийство века; ты знаешь, и я знаю. В общем, чтобы защитить себя от приговора, чтобы не провести остаток жизни за решеткой, тебе придется отвечать на мои вопросы… Пока что мы знаем о четырнадцати убийствах, ты меня понимаешь?

(Неразборчиво).

Гутиэрес обвинил Дайану во всех четырнадцати сразу. А потом заявил:

– Я готов предоставить тебе полную неприкосновенность; если ты поведешь со мной честную игру, я тоже буду честен и обещаю, что ты выйдешь отсюда свободной женщиной, готовой начать все сначала, что тебе не придется возвращаться в Индепенденс и коротать время за решеткой. Я бы не говорил такого, если б не был с тобой откровенен, верно?

На деле же сержант Гутиэрес не имел полномочий делать подследственным подобные предложения. Гарантия неприкосновенности – сложная процедура, требующая согласия не только Департамента полиции, но и Офиса окружного прокурора, тогда как окончательное решение будет принято судом. Гутиэрес же предлагал неприкосновенность с такой легкостью, словно это была пластинка жевательной резинки, не более.

Когда девушка снова промолчала, Гутиэрес зашел с другой стороны:

– Ну и что ты хочешь этим доказать, а? Единственное, что ты мне сейчас доказываешь, моя милая, – что ты сидишь тут и, черт возьми, будешь сидеть и дальше. Стараешься ради Чарли. А кто он такой, этот Чарли? Из-за него одного у вас, ребята, большие проблемы. Ты могла бы выйти на свободу и спокойно заниматься своими делами – а вместо этого сидишь тут и молчишь. Ради Чарли? Да он в жизни не выйдет из тюрьмы! Ты это прекрасно понимаешь, разве нет? Неужто я предложил тебе плохие условия? А?

– Нет.

– Отлично. И я не собираюсь колотить тебя по башке молотком и все такое прочее. Я всего-то хочу по-дружески потолковать…

Гутиэрес «толковал» с Дайаной битых два часа, мало что выпытав у шестнадцатилетней подследственной, – не считая признания, что та действительно любит шоколадные батончики.

Позднее Дайана Лейк станет одним из наиболее весомых свидетелей обвинения. Но это заслуга властей округа Инио, в особенности заместителей прокурора Гиббенса и Гардинера, вместо угроз прибегших к терпеливому, сочувственному пониманию. Вот и вся разница.

Ничего не добившись от Дайаны, Гутиэрес побеседовал затем с Рэйчел Морс (Рут Энн Мурхаус, она же Уич, 18 лет) – той девушкой, которую Дэнни Де Карло называл «одной из своих любимиц». Той самой Рут, что сказала ему на ранчо Баркера: «Мне не терпится убить свою первую свинью».

В отличие от Дайаны, Рут Энн все же отвечала на вопросы Гутиэреса, хотя заявила, будто никогда не слышала о Коротышке, Гэри Хинмане или Кэти, объяснив это тем, что провела с «Семьей» совсем немного времени, около месяца, до рейда на ранчо Спана (так говорили все пятеро девушек, явно договорившись заранее).

– Лучше не ври, потому что тебе предстоит давать показания перед большим жюри.

– Я ничего не знаю.

– Тогда будешь болтаться в петле вместе с остальными. Не хочешь сотрудничать – попадешь в тюрьму. И давай-ка я расскажу, что тебя ждет. Горькая пилюля с цианидом может достаться именно тебе.

– Я ничего не сделала! – в истерике закричала девушка. – Я ничего об этом не знаю!

Чуть позже:

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Для газовой камеры ты уже вполне взрослая.

Ни малейших улик, связывавших Уич с каким-либо из преступлений, не существовало; тем не менее Гутиэрес объявил девушке: «Четырнадцать убийств, и ты виновата в каждом!» Он также пообещал ей полную неприкосновенность («Либо умрешь в тюряге, либо выйдешь отсюда свободным человеком») и добавил: «Есть и награда в 25 тысяч».

Манон Минетт (Кэтрин Шер, она же Цыганка), в свои двадцать семь старейшая участница «Семьи», не дала следствию ничего ценного; молчала и восемнадцатилетняя Бренда Макканн (Нэнси Питман).

А вот Лесли Санкстон, двадцати одного года, все же проговорилась. С Лесли, чью настоящую фамилию (Ван Хоутен) мы в то время еще не знали, беседовал Майк Макганн. Он пробовал напирать на ее сознательность, взывал к дочерним чувствам, описывал отвратительные подробности убийств, намекал, что остальные заговорили и свалили все на нее, – ничто не работало. Лесли выдала ее собственная хитрость, каприз маленькой девочки, игра «я умнее тебя». Снова и снова она загоняла себя в собственные ловушки.

– Что ты слышала об убийствах в доме Тейт там, на ранчо?

– Я глухая, – засмеялась Лесли. – Я вообще ничего не слышу.

– Там, на склоне холма, погибли пятеро. И мне точно известно, что там были трое из вас. Я догадываюсь о четвертом. И ничего не знаю о пятом. Но подозреваю, что ты в курсе. Почему же ты не желаешь говорить? Ты ведь знаешь, что произошло.

– Догадываюсь.

– Я хочу знать, кто был вовлечен. Как все случилось. Мелкие детали.

– Я говорила мистеру Патчетту [в Индепенденсе], что расскажу обо всем, если передумаю. Пока не передумала.

– Когда-нибудь ты обо всем расскажешь.

– Не сегодня… Как вам вообще удалось выйти на наше ранчо?

– Кто уезжал с ранчо в ночь на восьмое августа? Ты кого-нибудь видела?

– О, в ту ночь я рано уснула. – Снова смех. – Правда, я не хочу об этом говорить.

– Кто лег спать вместе с тобой?

– Вот как раз об этом я и не хочу говорить.

Маленькие признания: Лесли не собиралась сотрудничать со следствием, но дала понять, будто ей кое-что известно.

Хотя девушка не желала говорить об убийствах, она с удовольствием рассказывала о «Семье».

– Это чудесные люди, других таких не сыщешь, – сказала Лесли Макганну. – Из всех ребят на ранчо больше остальных мне нравился Клем; с ним всегда весело.

Клем с его идиотской ухмылкой. Сэди: «воистину прекрасный человек. Но порой ведет себя жестковато…», – как пришлось убедиться Шэрон Тейт, Гэри Хинману и другим жертвам. Брюс Дэвис: просто трепло, вечно угрожает подложить под кого-нибудь динамит, но это все «сплошная брехня». Лесли описала еще нескольких участников группы, но не Чарли. Как и остальные четыре девушки, привезенные из Индепенденса, она избегала упоминать о Мэнсоне.

– Вашей «Семьи» больше нет, Лесли. Чарли в тюрьме; Клем тоже; Зеро совершил самоубийство, играя в «русскую рулетку»…

– Зеро?!

Шокированная известием, Лесли бросила разыгрывать маленькую девочку и потребовала у Макганна подробностей. Он сказал ей, что при самоубийстве Зеро присутствовал Брюс Дэвис.

– Что, Брюс тоже играл?

– Нет.

– Зеро играл в «русскую рулетку» сам с собой? – с недоверием переспросила Лесли.

– Странно, правда?

– Еще как!

Чувствуя смену настроения, Макганн поднажал еще немного. Полиции точно известно, что в доме Шэрон Тейт побывали пятеро: трое девушек и двое мужчин, включая Чарльза Мэнсона собственной персоной.

– Не думаю, что Чарли хоть раз ездил сам.

Лесли слышала, будто на Сиэло-драйв ездили лишь четверо.

– Я бы сказала, тремя из них были девушки. Их там было больше, чем парней. – И немного погодя: – Я слыхала о девушке, которая никого не убивала, пока они… пока они там были.

– И кто же это?

– Ее зовут Линда.

Рассказывая об убийствах, совершенных во вторую ночь, Сьюзен Аткинс заметила Ронни Ховард: «Линды в тот раз не было»; по всей видимости, Линда была с ними накануне, но до сих пор мы не знали точно.

В ходе дальнейшего допроса Лесли призналась, что не знает фамилии Линды (та жила на ранчо Спана недавно и не была арестована), что она невысокого роста, не больше пяти футов двух дюймов, худощавая, со светло-русыми волосами.

Макганн спросил, кто именно рассказал ей, что Линда ездила с остальными на Сиэло-драйв. Лесли раздраженно отвечала:

– Да не помню я. Не помню, кто рассказывал мне об этих мелочах!

– Почему ты так встревожилась? – спросил девушку Макганн.

– Потому что многие мои друзья сыграли в ящик, а я даже не знаю из-за чего!

Макганн показал ей снимки, сделанные после рейда на ранчо Баркера. Лесли и сама была запечатлена на некоторых, но заявила, что не узнает почти никого. Когда ей показали фото девушки, назвавшейся именем Марни Ривз, Лесли именовала ее Кэти.

– То есть Кэти – это Марни Ривз?

Лесли пожала плечами. Нет, она не уверена. Она не настолько близко знакома со всеми этими людьми. Да, они жили все вместе, с остальной «Семьей», на ранчо у Спана и Баркера, но почти всех она считала байкерами. Отличные ребята.

Макганн вернул беседу в прежнее русло, вновь заговорив об убийствах. Лесли снова принялась играть в игры, порой делая небольшие признания. Получалось, она знает об одиннадцати убийствах: Хинман (1), Тейт (5), Лабианка (2) и Шиа (1); всего 9 жертв. Еще двоих Лесли отказалась назвать. Она словно бы вела счет какого-то бейсбольного матча.

В допросе был предусмотрен перерыв. Обычный полицейский ход – ненадолго оставить подследственного наедине с самим собой, дать ему подумать над ответами, предоставить повод для смены мягкой формы допроса на более жесткую.

Когда Макганн вернулся, он уже принял решение еще немного удивить Лесли.

– Сэди рассказала уже пятнадцати заключенным в тюрьме, что была там и принимала в этом участие.

– Невероятно. – Затем, после глубокомысленной паузы: – Она говорила еще о ком-нибудь?

– Нет. Кроме Чарли. И Кэти.

– Сэди назвала их обоих?

– Точно.

– Ничего не понимаю.

– Она сказала, что с ними была Кэти, и я уже знаю, что это Марни Ривз, и ты тоже это знаешь.

В этот момент, как позднее сказал мне Макганн, Лесли утвердительно кивнула.

– Сэди еще сказала: «Я поехала на следующую ночь и убила еще двоих, там, в холмах».

– Так и сказала?

Лесли была потрясена. И у нее имелась веская причина. Мы еще даже не догадывались, в то время как Лесли знала точно: Сьюзен Аткинс (она же Сэди) ни разу не пересекала порога дома Лабианка. Потому что там побывала сама Лесли.

После этого Ван Хоутен отказалась отвечать на любые дальнейшие вопросы. Макганн спросил, почему.

– Если Зеро играл в «русскую рулетку», я не хочу сама в нее сыграть!

– Мы предоставим тебе круглосуточную охрану с этого самого момента.

– Просто замечательно! – саркастически расхохоталась девушка. – Нет уж, я лучше посижу в тюрьме.

Итак, от Лесли мы узнали, что в доме Шэрон Тейт побывали три девушки: Сэди, Кэти и Линда. Мы узнали также, что Линда «никого не убивала», из чего следовал простой вывод: две остальные – убийцы. Впрочем, о Линде ничего не было известно, кроме весьма беглого описания внешности.

Еще мы выяснили, что девушку, представившуюся как Марни Ривз, зовут Кэти. Из заполненных в момент ареста бланков следовало, что рост ее составляет пять футов шесть дюймов, вес – 120 фунтов, волосы каштановые, а глаза голубые. На фотографиях – не слишком привлекательная девушка с очень длинными волосами и слегка мужеподобным лицом. Кэти выглядела старше 22 лет, названного ею возраста. После сравнения фотографий, сделанных на ранчо Баркера и Спана, выяснилось, что ее арестовывали и прежде, только тогда она назвалась Мэри Энн Скотт. Вполне возможно, что все три имени – Кэти, Марни Ривз и Мэри Энн Скотт – ненастоящие. Кэти освободили через несколько дней после ареста на ранчо Баркера, и ее нынешнее местонахождение было неизвестно.

В свою очередь, Лесли тоже кое-что узнала от Макганна: Текс, Кэти и Линда все еще на свободе, а главное – стукачом стала Сьюзен Аткинс, она же Сэди Мэй Глютц.

Даже изоляционные меры, примененные к девушкам, не помешали этим сведениям уже очень скоро достичь ушей Мэнсона.