Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

9–12 декабря 1969 года

Мы с Аароном не регистрировали входящие звонки, но, как мне кажется, их ежедневно поступало около сотни – на большинство приходилось отвечать лишь: «Без комментариев». Пресса словно взбесилась. Официальный текст обвинительных актов стал достоянием общественности, но стенограммы обоих заседаний большого жюри держались в тайне, пока не пройдет семь-десять дней после того, как последнему подозреваемому по делу будет предъявлено обвинение. Ходил слушок, будто некий журнал предлагал 10 тысяч долларов тому, кто позволит корреспонденту хотя бы посмотреть на копию.

Один из звонков был из Орегона, от офицера Томаса Драйнена. В 1966 году он арестовывал Сьюзен Аткинс, состоявшую в то время в банде налетчиков-грабителей. При ней был найден пистолет 25-го калибра; Сьюзен заявила тогда Драйнену, что застрелила бы его, если б он не вытащил оружие первым. На данном этапе следствия эта информация никак не могла мне помочь, но я на всякий случай записал имя офицера и номер телефона.

Мой кабинет во Дворце юстиции всего 20 на 10 футов, а обстановка в нем состоит из разбитого письменного стола, продавленной раскладушки, принесенной сюда для короткого сна в час ланча, шкафа с папками, пары стульев и большого стола, обычно заваленного бумагами и вещдоками. Один из репортеров написал, что обстановка в моем кабинете напомнила ему о Чикаго тридцатых годов. И что мне еще повезло, поскольку остальным заместителям окружного прокурора приходится делить кабинеты друг с другом. Работай я в таких условиях, мне пришлось бы выгонять прочь всех присутствующих (и не всегда дипломатично) всякий раз, как для собеседования ко мне приходил бы свидетель. Да, и не стоит забывать о телефонах, на звонки которых тоже приходилось отвечать самим: секретарей ни у кого из нас не было.

Каждый новый день приносил какое-то развитие. Пока что, хотя помощники шерифа перекопали изрядный кусок ранчо Спана, ими не было замечено никаких следов останков Дональда «Коротышки» Шиа. Впрочем, проверяя информацию, предоставленную нам Мэри Бруннер, сотрудники ОШЛА обыскали район вокруг дома 20910 по Грэшем-стрит, парк Канога, где и нашли принадлежавший Шиа «меркури» 1962 года. Внутри автомобиля обнаружилась коробка с личными вещами Шиа; проверив ее на отпечатки пальцев, специалисты ОШЛА обнаружили несколько оттисков ладони, позднее совпавших с отпечатками участника «Семьи» по имени Брюс Дэвис. Еще в машине были найдены ковбойские ботинки Шиа, покрытые коркой засохшей крови.

16:00, 9 декабря, Индепенденс, штат Калифорния. Чарльзу Мэнсону (он же Душа, Иисус Христос; 32 года, без определенного места проживания, музыкант) предъявлено обвинение в убийствах Тейт – Лабианка. Сартучи и Гутиэрес сопровождали его в Лос-Анджелес.

Мы устроили так, чтобы обвинение Мэнсону предъявили отдельно от других подсудимых, опасаясь, что при встрече со Сьюзен Аткинс в зале суда Мэнсон мог убедить ее отказаться от собственных показаний.

Кто-то из газетчиков разыскал отца Сьюзен Аткинс в Сан-Хосе. Тот сказал, что не верит, будто Сьюзен «загипнотизирована» Мэнсоном:

– Похоже, она просто пытается отбрехаться. Она больна, ей самой нужна помощь.

Как показалось репортеру, мистер Аткинс объяснял участие Сьюзен в столь кровавом деле наркотиками и терпимостью судов. По его словам, он три долгих года пытался убедить судей запрятать отбившуюся от рук дочь в тюрьму, подальше от улицы, – тогда ничего бы и не случилось.

Для самой Сьюзен «Семья» была единственной настоящей семьей. И я наконец осознал, почему Кабаллеро считает ее переход на сторону Мэнсона и остальных подсудимых лишь делом времени.

10 декабря Сьюзен Аткинс, Линда Касабьян и Лесли Ван Хоутен предстали перед судьей Уильямом Кини. Все три девушки запросили тут же предоставленную им отсрочку слушания до тех пор, пока подсудимые не представят свои ответы на обвинительные акты.

В тот день я впервые увидел Линду Касабьян. Невысокая, даже низкорослая (около пяти футов одного дюйма), с длинными темно-русыми волосами и зелеными глазами, она была беременна. Она выглядела старше своих двадцати лет. По контрасту со Сьюзен и Лесли, которые улыбались и хихикали на протяжении большинства процессуальных действий, Линда едва сдерживала слезы.

Кини пригласил меня и Аарона в свой кабинет сразу после заседания большого жюри. Учитывая невероятный объем досудебного освещения дела в газетах, судья издал детальный судебный приказ об ограничении гласности. Документ запрещал всем связанным с делом – обвинению, защите, офицерам полиции, свидетелям и т. д. – обсуждать представленные в суде доказательства и улики с кем бы то ни было из представителей прессы. В то время я еще об этом не знал, но приказ судьи не успел предотвратить попадание монолога от лица убийцы в передовицы всего мира: накануне вечером адвокат Ричард Кабаллеро с согласия Сьюзен Аткинс договорился о продаже прав на публикацию ее истории.

Вскоре нам позвонили из ДПЛА. Чарльз Кёниг, служащий станции техобслуживания «Стандард» на бульваре Энсенада, 12881, занимался уборкой в женском туалете, когда заметил, что один из бачков течет. Подняв крышку бачка, он обнаружил на верхушке сливного механизма женский кошелек – влажный, но все же находящийся над поверхностью воды. Кёниг просмотрел водительские права и кредитные карточки, увидел имя «Розмари Лабианка» – и немедленно позвонил в полицию. ОНЭ уже занимался проверкой кошелька на отпечатки пальцев, но специалисты сомневались, что им удастся обнаружить хоть что-нибудь – из-за материала и влаги.

Мне было достаточно и простой находки кошелька, поскольку она предложила еще одно независимое звено, еще одно вещественное доказательство в поддержку истории, рассказанной Сьюзен Аткинс. Очевидно, кошелек так и лежал в бачке, никем не замеченный, с тех самых пор, как Линда Касабьян сунула его туда в ночь убийства четы Лабианка, ровно четыре месяца тому назад.

Ровно в 11 часов утра 11 декабря перед судьей Уильямом Кини предстал Чарльз Мэнсон. Зал суда был забит зеваками и репортерами. Поскольку у Мэнсона не нашлось денег на адвоката, Кини назначил Пола Фитцджеральда из Службы общественного защитника представлять его в суде. Я уже выступал против Пола на нескольких процессах и знал, что в своей конторе он завоевал хорошую репутацию. Мэнсону предъявили обвинение и предоставили время до 22 декабря для внесения ответа на обвинительный акт – им самим или его защитой.

В Индепенденсе Сандра Гуд рассказывала мне, что как-то раз в пустыне Чарли поднял с земли мертвую птицу, подышал на нее – и та улетела прочь. С тех пор я выслушал немало историй о предположительной «силе» Мэнсона; например, Сьюзен Аткинс считала, что он способен видеть и слышать все, что она говорит или делает.

Где-то на середине процедуры предъявления обвинения я взглянул на свои наручные часы. Они стояли, чего прежде с ними не случалось. Затем я заметил устремленный на меня пристальный взгляд Мэнсона и блуждающую на его губах слабую улыбку.

Совпадение, сказал я себе, простое совпадение.

Сразу вслед за предъявлением обвинения Пол Фитцджеральд заявил Рону Эйнстоссу, опытному журналисту, ведущему колонку криминальных новостей в «Лос-Анджелес таймс»:

– Дела против Мэнсона и остальных подсудимых не существует. У обвинения нет на руках козырей – кроме двух отпечатков пальцев да еще Винса Буглиози.

Фитцджеральд был абсолютно прав: наши улики были смехотворны, но я вовсе не собирался с этим мириться. Почти три недели тому назад я выдал следователям по «делу Тейт» – Калкинсу и Макганну – набросок списка дальнейших действий и теперь попросил представить рапорт о проделанной работе. Оказалось, что выполнена одна-единственная задача из перечисленных: полиция побеседовала с Мельчером. И сделали это следователи по «делу Лабианка».

До 11 декабря ДПЛА даже не начал поиск оружия и одежды подозреваемых в убийстве Тейт, хотя показания Сьюзен Аткинс описывали участок шоссе, где выкинули улики. Мы договорились, что Сьюзен в воскресенье укажет места, где Линда Касабьян выбросила вещи и оружие.

Не только Фитцджеральд заранее считал наше дело проигранным. Общее мнение сотрудников Офиса окружного прокурора и всего юридического сообщества Лос-Анджелеса (дошедшее до меня из множества разных источников, обычно с ремаркой вроде: «Жаль, что тебе пришлось ввязаться в такую безнадегу») сходилось на том, что обвинение против Мэнсона и прочих снимут после внесения «ходатайства 1118».

Статья 1118, часть 1 УК Калифорнии гласит: если в конце изложения аргументов Народа суд сочтет, что обвинение не сумело представить достаточно доказательств для вынесения приговора по существу дела, судья обладает правом оправдать обвиняемых. От них даже не требуется представить ответы по пунктам обвинения.

Некоторые считали, что не дойдет и до этого. «Ньюсуик» цитировал некоего заместителя окружного прокурора округа Лос-Анджелес, назвавшего наши доказательства настолько жалкими, что суд, скорее всего, не состоится вовсе.

Подобные разговоры, равно как и всенародная слава, которая непременно ждала всякого адвоката, занимающегося этим делом, видимо, и стали причиной нашествия посетителей к Мэнсону в окружную тюрьму Лос-Анджелеса. Между 11 декабря 1969 года и 21 января 1970 года Мэнсона навестили 237 человек, причем 139 из них были адвокатами. Среди первых юристов, явившихся к нему, были Айра Рейнер, Дэйи Шинь и Рональд Хьюз. Ни одного из них я еще не знал в то время, но со всеми тремя мне предстояло достаточно тесно познакомиться еще до окончания процесса.

14 декабря 1969 года

Хотя поговаривали, будто Кабаллеро продал рассказ Аткинс одному из европейских пресс-синдикатов с тем условием, что история пока не появится в печати на территории Соединенных Штатов, утечка информации была неизбежна.

Мне даже не пришлось искать киоск, в котором продавались бы зарубежные газеты. В воскресенье достаточно было подобрать у собственной входной двери «Лос-Анджелес таймс»: «СЬЮЗЕН АТКИНС РАССКАЗЫВАЕТ О ДВУХ НОЧАХ УБИЙСТВ», – объявлял заголовок.

Публикация заняла целых три полосы. Вчитавшись, я сразу понял, что передо мной история, записанная на магнитофон в кабинете Кабаллеро, только тщательно отредактированная и переписанная набело, со вставками о детских годах Сьюзен.

Публикация рассказа об убийствах «от первого лица» создала многочисленные проблемы, с которыми столкнутся как защита, так и обвинение. Его не просто перепечатали все газеты мира; еще до начала процесса он увидел свет в виде книги в мягкой обложке с названием «Убийство Шэрон Тейт». Некоторые посчитали, что откровения Аткинс сделают невозможным добиться беспристрастного суда для обвиняемых. Хотя ни я сам, ни Аарон, ни (как выяснилось потом) судья не разделяли этого мнения, все мы прекрасно сознавали, что непросто будет найти двенадцать присяжных, не читавших «рассказа убийцы», а затем исключить из зала суда любые упоминания о нем на протяжении всего процесса.

Лишь немногие из горожан, видевших в том воскресном выпуске признания Сьюзен Аткинс, подозревали, что в это самое время автор кошмарного монолога разъезжает по Лос-Анджелесу и окрестностям в самом обычном, хоть и тщательно охраняемом автомобиле. Мы надеялись, что Сьюзен сумеет показать места, где вскоре после убийств на Сиэло-драйв были выброшены одежда и оружие.

Вернувшись в «Сибил Брэнд» тем вечером, Сьюзен написала письмо бывшей сокамернице по имени Китт Флетчер, в котором так описала экскурсию: «Мой адвокат – отличный мужик. Он уже дважды вытаскивал меня к себе в кабинет, а сегодня я целых семь часов колесила по городу. Мы ездили к дому Тейт и катались по каньонам. Люди из ДПЛА хотели, чтобы я пыталась вспомнить, где именно случились всякие события. Но денек был настолько хорош, что память у меня просто отказала».

Как и в большинстве тюрем, в «Сибил Брэнд» почта подвергается перлюстрации; и входящие, и исходящие письма прочитываются служащими. Те из писем, что, по-видимому, содержат заявления, имеющие отношение к следствию, фотокопируются и передаются в наш офис. Существующее законодательство позволяет делать это, не нарушая конституционных прав заключенных.

Сьюзен/Сэди пребывала в настроении писать. Сразу несколько ее писем содержали опасные признания, которые (в отличие от ее показаний перед большим жюри) мы могли при желании использовать против нее в суде. Джо Стивенсону, своему приятелю из Мичигана, она написала, датировав послание 13-м числом: «Помнишь про убийство Шэрон Тейт и Лабианка? Короче из-за моего языка без костей и болтливой подруги полицейские только что обвинили меня и еще пятерых людей…»[70]70
  Письма Аткинс цитируются с сохранением авторской пунктуации и орфографии. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Еще более полезна для обвинения и по-своему более откровенна записка, которую Сьюзен нелегально передала Ронни Ховард в обход официальных каналов связи: «Я четко вижу все это твоими глазами. И не злюсь на тебя. Я пострадала лишь в том смысле, который одна только я могу понять. Никого не виню, только себя что кому-то что-то рассказывала… Да, я хотела прославить М на весь мир. Теперь о нем похоже знают. За всем этим был так называемый мотив. Это было для того чтоб вселить страх в свиней и приблизить судный день, который наступил для всех нас.

В слове убийство единственно что умирает, так это эго. Все равно все эго умрут, ибо так написано. Да, это мог быть твой дом, это еще мог быть дом моего отца. Когда убиваешь кого-то, ты только отпускаешь на свободу душу. Жизнь не имет границ и смерть только иллюзия. Если веришь во второе пришействие Криста, М тот кто явился спасать… Может теперь ты поймешь… Я не признавалась что была в 2 м доме, потому что меня не было в 2 м доме.

Я пошла на большое жури потому что мой адвокат сказал что твои показания этого достаточно, чтобы засудить меня и всех остальных. Он еще сказал, это мой единственный шанс спастись. Тогда я пошла спасаться. А потом я поменялась внутри… Теперь я знаю что все вышло замечательно. Все эти люди умерли не из-за ненависти или чего-то грязного. Я не собираюсь защищать нашу веру. Я просто все говорю тебе как оно есть… Пока я это пишу, я чувствую спокойствие. Когда я впервый раз услыхала что ты настучала я хотела перерезать тебе горло. Потом я врубилась что настучала я сама и горло тоже мое. Ну, все уже прошло и теперь я позволила прошлому умереть в своем сознании. Ты знаешь, в конце все равно получится ОК, будь то М или не М, Сэди или не Сэди, любовь все равно навечно. Я отдаю себя этой любви и понемногу становлюсь ею каждый день…»

Сьюзен заканчивает письмо, цитируя одну из песен Мэнсона: «Откажись существовать, просто приди и скажи, что ты любишь меня. Когда я говорю, что люблю тебя, я могу сказать, что люблю себя (мою любовь) в тебе.

Надеюсь, теперь ты понимаешь немного больше, чем раньше. Если нет, спроси».

Ронни, жившая теперь в смертельном страхе, отдала письмо своему адвокату, Уэсли Расселу, который передал его в наш офис. В дальнейшем эти листки принесут Сьюзен Аткинс куда больше вреда, чем ее собственный рассказ об убийствах, появившийся в «Лос-Анджелес таймс».

15–25 декабря 1969 года

Когда я веду дело, то имею привычку периодически просматривать коробки с собранными ДПЛА вещественными доказательствами. Там частенько попадаются полезные для обвинения сведения, чью ценность полицейские в свое время не сочли достаточной.

Разбирая предметы, хранившиеся в коробках с пометкой «Лабианка», я сделал два открытия. Первым была запись беседы с Элом Спрингером. Расшифровали только одну страницу, где Спрингер рассказал о похвальбе Мэнсона: «Мы замочили пятерых всего несколько дней тому назад».

Хотя мы отчаянно нуждались в уликах, никто из следователей даже не упомянул мне о показаниях Спрингера; более того, когда я расспросил лейтенантов Хелдера и Лепажа, те даже вспомнили, что в их коробках все это время хранилось признание в убийствах, сделанное самим Мэнсоном. Я забрал запись и отправил на расшифровку, добавив пункт «Поговорить с Элом Спрингером» к своему и без того уже очень длинному списку неотложных дел. Хотя мы не могли использовать признание Мэнсона в суде из-за Аранды, возможно, он делал и иные признания, которые могли бы нам помочь.

Второй находкой была фотокопия письма, полученного Мэнсоном в тюрьме Индепенденса. Его содержание было совершенно безобидным; впрочем, под письмом стояла подпись: «Гарольд». Сьюзен Аткинс рассказывала большому жюри, что парень по имени Гарольд проживал в доме по соседству с четой Лабианка, где примерно год тому назад она сама, Чарли и кто-то еще принимали ЛСД на большой вечеринке. У меня появилось ощущение, что именно этот человек и написал письмо. Поэтому я сделал еще одну пометку, предназначенную для следователей по «делу Лабианка»: «Найти Гарольда». Сложностей не предвиделось, поскольку в письме Гарольд оставил адрес в Шерман-Оуксе и два телефонных номера.

Однако мне не удавалось найти ответа на самый важный и самый обескураживающий вопрос во всем деле: каков был мотив Мэнсона? Узнав, что Мэнсон часто упоминал свой астрологический знак – Скорпион, я подумал, что недостающим звеном могла стать его вера в астрологию, и раздобыл старые номера «Лос-Анджелес таймс», где просмотрел колонки «Астрологического прогноза от Кэрролл Райтер» для Скорпионов.

«8 августа. Делайте все, что поможет расширить сферу вашего влияния. Позаботьтесь об исполнении планов, приложив к этому весь свой ум и терпение. Найдите необходимые сведения в верном источнике. Затем разумно воспользуйтесь ими.

9 августа. Если действовать со всем тактом, то вам обязательно удастся преодолеть сопротивление партнера и заставить его принять вашу точку зрения. При возникновении каких-либо проблем этот человек начнет с вами сотрудничать.

10 августа. Вас окружают самые благоприятные перспективы. Не раздумывая, делайте то, что считаете нужным. Распространяйте сферу своего влияния…»

В общие фразы астрологических предсказаний любой волен вкладывать какой угодно смысл. Включая планирование убийства?..

Вы можете судить о нашем отчаянии уже хотя бы по тому, что я предпринял столь, казалось бы, нелогичный шаг в попытке найти хоть какую-нибудь зацепку, хоть какой-то намек на то, зачем Мэнсон приказал убить стольких людей.

Я даже не представлял себе, читает ли Мэнсон газеты.

В своем перепечатанном в прессе «признании» Сьюзен Аткинс описывала, как, сменив одежду в машине, убийцы Тейт выехали на шоссе, шедшее вдоль крутого склона: «Мы остановились, Линда вышла из машины и выбросила в пропасть всю одежду, испачканную кровью… прямо через перила».

Команда телевизионщиков 7 канала, KACB-TV, попыталась воссоздать события той ночи, вооружившись выпуском «Таймс» с откровениями Аткинс. Выехав от ворот усадьбы на Сиэло-драйв, они свернули вниз по каньону Бенедикта и начали переодеваться – все, кроме водителя. Переодевание отняло у съемочной группы шесть минут двадцать секунд (в течение которых, как экспериментаторы признались позднее, они чувствовали себя круглыми идиотами), и при первой же возможности они свернули на обочину – на широком уступе напротив дома 2901 по Бенедикт-каньон-роуд – и остановили машину.

Горный склон с одной стороны, лощина – с другой. Корреспондент Эл Ваймен поглядел вниз, вдоль крутого склона, и рассмеялся:

– Гляди-ка, вроде там одежда раскидана.

Оператор Кинг Баггот и звукооператор Эдди Бейкер тоже уставились вниз и согласились с ним.

Чересчур уж просто: если одежда валялась на виду, ничем не прикрытая с дороги, то ребята из ДПЛА наверняка уже давно нашли бы ее. С другой стороны, можно и проверить. Первым спустился Бейкер; Баггот – за ним. Они нашли три комплекта верхней одежды: пару черных брюк, две пары синих джинсов, две черные футболки, одну темную водолазку и одну белую футболку с грязноватыми пятнами, похожими на подсохшую кровь. Некоторые предметы одежды частично уже скрылись под слоями обрушившихся вниз пластов грязи и камней; тем не менее все они находились в пределах двенадцатифутового квадрата, словно бы сброшенные вниз одним комом.

Операторы сообщили о находке ждущему их наверху Ваймену, который тут же связался с ДПЛА. Ко времени появления на месте Макганна и еще троих следователей начали сгущаться сумерки, так что телевизионщики осветили склон своей аппаратурой. Пока следователи раскладывали улики по пластиковым пакетам, Баггот вел съемку.

Узнав о найденной одежде, я попросил следователей по «делу Тейт» устроить тщательный осмотр местности и постараться отыскать хоть какое-нибудь оружие. Эту просьбу мне пришлось затем повторять много раз. Спустя неделю после первого инцидента, не дожидаясь полиции, Баггот и Бейкер вернулись на склон и, устроив собственные поиски, обнаружили нож. То был старый, сильно заржавленный кухонный нож, который из-за размеров и тупого лезвия не подходил как возможное орудие убийства, – но он лежал на виду менее чем в сотне футов от разбросанной одежды!

То, что одежду нашли какие-то телевизионщики, легло пятном позора на репутацию ДПЛА. Впрочем, к концу следующего дня лицам в Центре Паркера предстояло зардеться куда как ярче.

Во вторник, 16 декабря, Сьюзен Аткинс предстала перед судьей Кини и объявила себя невиновной по всем восьми пунктам обвинительного акта. Кини назначил дату начала процесса на 9 февраля 1970 года. Поскольку в тот же день должен был начаться и повторный суд над Бобби Бьюсолейлом, я сложил с себя обязанности прокурора по «делу Бьюсолейл – Хинман», и к нему был приписан заместитель окружного прокурора Бартон Катц. Я не особо расстраивался: мне хватало забот и с убийствами Тейт – Лабианка.

На тот вторник пришлось самое большое испытание в жизни Бернарда Вейса.

Вейс не читал изложение истории Сьюзен Аткинс в «Лос-Анджелес таймс», но его коллеги по работе читали, и один из них заметил Вейсу, что в убийстве Тейт определенно фигурировал револьвер 22-го калибра: «Странно, что твой пацан нашел такую же пушку, правда?»

Сын Вейса нашел револьвер 1 сентября, чуть более двух недель спустя после убийств на Сиэло-драйв; и тогда же сам Бернард Вейс звонил сначала в участок ДПЛА в Ван-Нуйсе, а потом в отдел убийств ДПЛА в Центре Паркера. «Совсем как у нашего пистолета, – сказал тогда Вейсу следователь. – Успокойтесь, мы все проверим». Бернард просил следователя перезвонить ему, когда все выяснится. Время шло, а тот все не звонил.

Придя домой вечером, Вейс прочел признание Аткинс и окончательно убедился в своей правоте. Примерно в 6 часов вечера он вновь позвонил в отдел убийств ДПЛА. Ему пришлось в третий раз повторить историю – чтобы услышать в ответ:

– Мы не храним оружие так долго. Подождав, не объявится ли хозяин, мы выбрасываем все находки в океан.

Вейс настаивал:

– Не могли же вы выкинуть самую важную улику в деле об убийстве Шэрон Тейт.

– Послушайте, мистер, – отвечал офицер, – у нас нет времени проверять все россказни об оружии, которые выслушиваем. Мы находим тысячи пистолетов ежегодно.

Разговор перешел в спор на повышенных тонах, и оба бросили трубки.

После этого Вейс позвонил соседке, Клет Робертс, ведущей программы новостей 2 канала, и вновь повторил рассказ. В свою очередь, Робертс позвонила кому-то в ДПЛА.

Какой именно из пяти звонков достиг цели, так и остается неясным, но один из них был услышан. В 22:00 – через три с половиной месяца после того, как Вейс отдал револьвер офицеру Уотсону! – сержанты Калкинс и Макганн съездили в участок Ван-Нуйса и забрали оттуда револьвер «лонгхорн» 22-го калибра.

«ПОЛИЦИЯ НАХОДИТ РЕВОЛЬВЕР, ВОЗМОЖНО ИСПОЛЬЗОВАННЫЙ В УБИЙСТВЕ ТРЕХ ЧЕЛОВЕК В ДОМЕ ТЕЙТ». Новости о находке «просочились» в выпуск «Лос-Анджелес таймс» четыре дня спустя. Причем утечка была какая-то до странности выборочная. В газете не приводилось никаких деталей о том, где, кем и когда был найден револьвер; выглядело так, будто оружие обнаружили сотрудники ДПЛА – где-то неподалеку от места обнаружения одежды и примерно в том же районе.

В барабане револьвера оказалось семь пустых гильз и два нерасстрелянных заряда. Это прекрасно совпадало с первыми отчетами о вскрытиях жертв, которые свидетельствовали, что в Себринга и Фрайковски стреляли по одному разу, в Парента – пять раз. Впрочем, я уже выяснил, что отчеты о вскрытиях содержат ошибки.

После показаний Сьюзен Аткинс о том, что Текс Уотсон четырежды выстрелил в Парента (а вовсе не пять раз), я попросил коронера Ногучи заново просмотреть снимки, сделанные во время вскрытия. Он обнаружил, что две огнестрельные раны нанесены Паренту одной и той же пулей – число сделанных выстрелов снизилось до четырех, но также оставило нам загадку о неизвестно куда девшейся пуле.

На сей раз я велел Ногучи проверить все фотографии вскрытий. Тогда-то он и установил, что во Фрайковски стреляли не один, а два раза: проводившие вскрытие медэксперты проглядели огнестрельную рану на левой ноге. Значит, счет вновь уравнялся, несмотря на неточности в отчетах.

Билл Ли из ОНЭ приложил три найденных ранее фрагмента рукояти револьвера к самому оружию: идеальное совпадение. Джо Гранадо протестировал несколько бурых пятен на дуле: кровь той же группы и подгруппы, как у Джея Себринга. После баллистического теста Ли сопоставил под микроскопом пробные пули с найденными на месте преступления. Три из четырех пуль, найденных после убийств на Сиэло-драйв, были слишком повреждены и поэтому непригодны для сравнительного анализа бороздок. С четвертой, обнаруженной в теле Себринга, Ли повезло больше: да, уверил меня Билл, никаких сомнений быть не может, пуля выпущена из этого самого «лонгхорна» 22-го калибра.

Оставался лишь один весьма важный шаг: привязка оружия к Чарльзу Мэнсону. Я попросил следователей показать револьвер Де Карло и попробовать выяснить, не с этим ли пистолетом Мэнсон и другие мужчины, включая самого Дэнни, практиковались в стрельбе на ранчо у Спана. Я также затребовал историю револьвера – настолько полную, насколько это удастся, – со дня изготовления на заводе «Хай-стандард» до дня его обнаружения мальчиком по имени Стивен Вейс.

Тем временем улик для привлечения к ответственности Цыганки и Бренды не хватило, и обе старожилки «Семьи» оказались на свободе. Хотя Бренда ненадолго вернулась к родителям, уже очень скоро обе примкнули к Пискле, Сэнди и другим членам «Семьи», так и «гостившим» у Джорджа Спана: одинокий старик-хозяин совсем ослаб и позволил им оставаться на ранчо.

Частые появления самого Мэнсона в здании суда предоставили мне массу возможностей изучить его. Формальное обучение Чарли было коротким, но говорил он гладко и, несомненно, был весьма умен. Он на лету схватывал мельчайшие нюансы и, кажется, прежде чем ответить, тщательно обдумывал заданный ему вопрос, взвешивая все неявные, скрытые его стороны. Настроение у него неизменно было бодрое, хотя выражение на лице неуловимо менялось, словно цвет кожи хамелеона. Под этой маской сквозила странная напряженность. Она ощущалась постоянно – даже когда Чарли шутил, что случалось частенько, несмотря на тяжесть предъявленных обвинений. Он часто «работал» на забитый до отказа зал судебных заседаний – причем не только на верных членов «Семьи» и ее приближенных, но и на журналистов, и на простых зрителей. Заметив среди них привлекательную девушку, он часто улыбался ей или игриво подмигивал, и обычно эти улыбки скорее нравились адресатам, чем смущали их.

Подобная реакция со стороны прекрасного пола удивляла меня, но я уже слышал, что среди широкого потока получаемой Мэнсоном корреспонденции многие послания были любовными письмами от юных девиц, желавших вступить в «Семью».

17 декабря Мэнсон появился перед судьей Кини и попросил, чтобы его общественный защитник был отстранен от ведения дела. Чарльз Мэнсон заявил, что намерен сам представлять в суде свои интересы:

– Ваша честь, не существует никаких аргументов, которые убедили бы меня в собственной неправоте. Если я не смогу говорить, тогда наше дело проиграно. Если я не смогу свидетельствовать в собственную защиту и свободно общаться со сторонами, участвующими в разбирательстве дела в этом самом зале, у меня будут связаны руки, и тогда нет никакого смысла в защитнике.

Явное удовольствие, с которым он «купался в лучах славы», привело меня к выводу: когда придет время, Чарли наверняка не сможет удержаться от искушения самолично занять место адвоката.

19 декабря Лесли Ван Хоутен также попросила отстранить от ведения дела ее нынешнего адвоката, Дональда Барнетта. Кини удовлетворил просьбу и назначил Марвина Парта адвокатом мисс Ван Хоутен, с занесением его имени в судебные протоколы.

Лишь позже мы выяснили, что же крылось за этими перестановками. Мэнсон наладил собственную сеть коммуникации. Всякий раз, когда до него доходил слух, что адвокат какой-то из девушек, действуя от лица клиента, предпринимал некий шаг, способный пробить брешь в собственной защите Мэнсона, уже через пару дней адвокат отстранялся от ведения дела. Барнетт пожелал устроить психиатрическое обследование Лесли. Узнав об этом, Мэнсон наложил вето на эту идею, и Лесли отказалась встретиться в «Сибил Брэнд» с психиатром. Ее просьба об отстранении Барнетта последовала сразу же вслед за этим.

Мэнсон хотел сосредоточить в своих руках всю линию защиты. В зале суда, как и за его пределами, Чарли намеревался держать «Семью» под полным единоличным контролем.

Он заявил суду:

– Юристы играют людьми, а я – личность и не хочу, чтобы мною помыкали в такой важный момент. Большинство юристов заинтересованы лишь в одном: в собственной славе Я сейчас нахожусь в сложной ситуации. Средства массовой информации уже казнили и похоронили меня… Если кто-то и загипнотизирован, так это простые люди, которым скармливают одну ложь за другой… В мире не существует такого адвоката, который мог бы представлять в суде меня как личность. Мне придется делать это самому.

Судья Кини предложил Чарли хотя бы посовещаться с опытным адвокатом. Его роль будет заключаться лишь в обсуждении с клиентом вопросов процессуального характера, в том числе и возможных опасностей самостоятельной защиты. Мэнсон принял предложение, и уже после роспуска суда Кини договорился с Джозефом Боллом, бывшим президентом Государственной ассоциации адвокатов и бывшим главным советником комиссии Уоррена, о его встрече с Мэнсоном.

Мэнсон говорил с Боллом и счел его «весьма достойным джентльменом», о чем и заявил судье Кини 24 декабря:

– Мистер Болл, вероятно, разбирается во всем, что касается сферы закона, но ему незнаком нынешний разрыв поколений; он не понимает общества, исповедующего свободную любовь.

В свою очередь, Болл счел Мэнсона «способным, интеллигентным молодым человеком, рассудительным и спокойным». Хотя адвокату не удалось убедить Чарли воспользоваться услугами опытного юриста, тот явно произвел на него положительное впечатление.