Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

Часть 6
Процесс

Если бы повесть, что разворачивается перед вами, не была столь ужасна, отдельные ее моменты показались бы трогательными.

Джин Стаффорд[104]104
  Джин Стаффорд (1915–1979) – известная американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии.


[Закрыть]

15 июня– 23 июля 1970 года

Зал судебных заседаний судьи Олдера, комната 104, расположен на восьмом этаже Дворца юстиции. Когда первая группа из шестидесяти кандидатов в присяжные была препровождена в запруженный народом зал, скука на их лицах сменилась любопытством. Лишь когда взгляды кандидатов обратились к местам подсудимых, челюсти у них отвисли во внезапном осознании.

Один мужчина во всеуслышание ахнул:

– Боже мой, это же суд над Мэнсоном!

Главной темой для обсуждения в кулуарах была изоляция присяжных от постороннего влияния – секвестр. Судья Олдер постановил, что избранным присяжным придется провести взаперти весь период до окончания суда, чтобы оградить их от публикаций и передач о процессе. Уже были улажены все организационные вопросы по поводу выделения присяжным целого этажа в гостинице «Амбассадор». По выходным присяжных смогут навещать их супруги (за собственный счет), но приставы предпримут все необходимые меры предосторожности, чтобы не допустить проникновения в гостиницу посторонних и любых новостей, имеющих касательство к делу. Никто не знал точно, сколько времени займет процесс – назывались периоды от трех месяцев и больше, – но для присяжных он явно окажется серьезным испытанием.

Аарон Стовитц пошутил:

– У некоторых преступников даже срок меньше трех месяцев тюрьмы, – на что Фитцджеральд ответил:

– Тюрьмы, а не «Амбассадора».

Хотя у всех адвокатов имелись свои сомнения по поводу секвестрации, лишь один прямо выступил против: Ирвинг Канарек. Поскольку Канарек кричал больше всех по поводу враждебных публикаций и высказываний в прессе о своем клиенте, я сделал вывод, что за этим его протестом стоит скорее не сам Канарек, а Мэнсон. И у меня имелось собственное мнение насчет того, почему Чарли не желает ограничения свободы присяжных.

Ходили слухи, что сам судья Олдер уже получал письма с угрозами. Секретная записка, посланная им шерифу и касавшаяся мер безопасности в зале суда, заканчивалась следующим параграфом: «Шериф должен предоставить судье по данному процессу шофера-телохранителя, а по месту жительства судьи выставить круглосуточную охрану вплоть до окончания суда».

Двенадцать имен указал жребий. Когда кандидаты в присяжные уселись на места, Олдер объявил им, что секвестр может продлиться до полугода. После вопроса, не считает ли кто-нибудь из них подобное неудобство чрезмерным, восемь человек из двенадцати подняли руки[105]105
  Позднее, получив от юристов новые оценки продолжительности слушания, судья Олдер сменил формулировку на «до трех месяцев или более», и отказы резко сократились. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Опасаясь массового исхода кандидатов, Олдер повел себя весьма жестко, когда дело дошло до рассмотрения причин отказа. Так или иначе, всякий, кто ни при каких обстоятельствах не собирался голосовать за смертный приговор, автоматически исключался из списков, – как и те, кто читал опубликованное признание Сьюзен Аткинс. Подход к этой теме обычно бывал осторожен, и у кандидата в присяжные спрашивали что-то вроде: «Приходилось ли вам читать материалы, в которых кто-либо из подсудимых делал любые изобличающие заявления или признания?», на что зачастую следовал ответ: «Ну да, ту статью в „Таймс“». Опрос кандидатов насчет досудебных публикаций в прессе проходил индивидуально и в кулуарах – во избежание вынесения вотума недоверия всей группе.

Когда Олдер закончил первичный опрос кандидатов, к индивидуальным voir dire (собеседованиям) приступили адвокаты. В первом из них, Фитцджеральде, я разочаровался. Его voir dire изобиловал отступлениями от сути и часто выдавал явную необдуманность. Так он дважды спросил у разных людей:

– Становились ли вы сами или члены вашей семьи жертвами убийства? – прежде чем один из юристов защиты, подозвав его, шепнул:

– Будь кандидат жертвой убийства, от него не было бы толку в составе присяжных.

Рейнер подготовился куда лучше. Он явно старался отделить свою клиентку, Лесли Ван Хоутен, от других подсудимых. И столь же явно вызывал нешуточный гнев Мэнсона: Канарек опротестовывал задаваемые Рейнером вопросы едва ли не чаще стороны обвинения.

Шинь задал первому кандидату в присяжные всего одиннадцать вопросов, семь из которых Олдер счел неуместными. Весь его voir dire, включая протесты и споры, занял всего несколько страниц стенограммы.

Канарек начал с того, что зачитал ряд вопросов, видимо, сочиненных Мэнсоном. Однако Чарли дополнительно попросил у Олдера разрешения задать будущим присяжным «несколько простых, крошечных, детских вопросиков, которые я считаю важными для той реальности, в которой нахожусь». Когда судья отказал, Мэнсон дал Канареку следующую инструкцию:

– Больше ты не скажешь ни слова.

Позднее Канарек сообщил суду:

– Мой клиент полагает, что его уже сочли виновным, и не видит смысла опрашивать присяжных – для исхода дела не важно, кто именно будет избран.

К моему изумлению, обычно столь независимый Канарек в итоге последовал распоряжению Мэнсона и отказался от дальнейшего собеседования с кандидатами.

Во время voir dire нельзя давать присяжным советы, но всякий юрист, который не даром ест свой хлеб, попытается перетянуть возможного кандидата на свою сторону. Например, Рейнер спрашивал:

– Читали ли вы в прессе или слышали по телевидению о «гипнотической власти», которой обладает Чарльз Мэнсон над остальными подсудимыми? – Ему важен был не ответ, а возможность заронить в сознание присяжных эту мысль.

Тем же манером балансируя между вопросом и советом, я сам спрашивал у каждого кандидата:

– Понимаете ли вы, что Народ имеет задачу доказать вину подсудимого хотя бы в принципе? Мы не обязаны приводить абсолютные доказательства виновности – лишь те, после которых не останется разумных сомнений, вы понимаете это?

В начале Олдер не разрешал адвокатам разъяснять кандидатам в присяжные те или иные положения права. Я провел с ним немало горячих дискуссий на этот предмет, прежде чем он позволил нам обсуждать с кандидатами подобные вопросы в самых общих терминах. То была, как я это расценил, важная победа. Не хотелось бы довести процесс до самого конца, чтобы потом кто-то из присяжных решил: нельзя осудить Мэнсона за пять убийств на Сиэло, ведь его там не было, он сидел дома, на ранчо Спана.

Самой сутью наших доводов в пользу виновности Мэнсона была концепция «ответственности за чужие действия», применяемая в делах о сообщничестве: каждый из подсудимых виновен в преступлении, совершенном сообщниками ради достижения цели преступного сговора. Это правило применяется даже в том случае, если тот или иной сообщник отсутствовал на месте преступления. Вот простейший пример: лица A, B и C решают ограбить банк. A планирует ограбление, B и C исполняют задуманное. По закону A несет ту же ответственность, что и B с C, пусть он даже не входил в банк, объяснил я присяжным.

С точки зрения обвинения особенно важно, чтобы каждый присяжный разбирался в таких ключевых понятиях права, как разумное сомнение, сообщничество, мотив, прямые и косвенные улики, доли ответственности соучастников преступления.

Хотя Олдер успел отсеять принципиальных противников смертной казни, я пошел еще дальше, спросив каждого, готов ли он голосовать за подобный вердикт в отношении женщин, очень юных обвиняемых или тех, кто никого не убивал своими руками. Мне хотелось убрать из числа присяжных всех, кто не сможет принять правильное решение.

В ходе отбора присяжных ни сам Мэнсон, ни девушки не чинили никаких препятствий. Однако в кулуарах, во время индивидуального voir dire, Мэнсон часто не сводил пристального взгляда с судьи Олдера буквально часами кряду. Видимо, такую невероятную концентрацию Чарли выработал еще в тюрьме. Впрочем, Олдер полностью игнорировал его.

Однажды Мэнсон решил опробовать прием и на мне. Я отвечал таким же упорным взглядом, пока у Чарли не задрожали пальцы. В перерыве я подкатил поближе к нему свое кресло и спросил:

– Что же ты так трясешься, Чарли? Неужели испугался меня?

– Буглиози, – отвечал он, – ты считаешь меня скверным парнем, а я не так уж и плох.

– Я вовсе не считаю тебя насквозь испорченным, Чарли. Например, ты вроде любишь животных.

– Значит, ты должен понимать, что я никому не причинил бы вреда.

– Гитлер тоже любил животных, Чарли, – возразил я. – У него был пес по имени Снежок, и Адольф души в нем не чаял.

Как правило, обвинитель не обмолвится с подсудимым и парой слов на протяжении всего суда. Но Мэнсон был особым подсудимым и в придачу любил поболтать. В тот первый из множества странных, часто весьма откровенных разговоров со мной Мэнсон поинтересовался, с чего я взял, будто именно он стоит за всеми этими убийствами.

– Потому что и Линда, и Сэди назвали тебя зачинщиком, – отвечал я. – Видишь ли, Чарли, я не очень-то нравлюсь Сэди, а тебя она считает Иисусом во плоти. Так с чего она рассказывала бы мне такое, не будь это правдой?

– Сэди просто глупенькая сучка, – отмахнулся Мэнсон. – Знаешь, я занимался с ней сексом всего два или три раза. А когда Сэди родила ребенка и потеряла былую форму, я и смотреть-то на нее не хотел. Вот почему она наврала с три короба – чтобы привлечь мое внимание. Лично я никому не причинил бы зла.

– Не вешай мне лапшу на уши, Чарли! Как насчет Толстозада? Ты всадил пулю ему в брюхо.

– Ну да, я пристрелил подонка, – признал Мэнсон. – Он собирался явиться на ранчо Спана и перебить всех нас. Это была вроде как самозащита.

Сидя на казенных харчах, Мэнсон достаточно поднаторел в юриспруденции, чтобы понимать: я не смогу использовать его слова, не зачитав ему сначала конституционные права. И все же тогда (как и много раз впоследствии) его признание застало меня врасплох. У Мэнсона были своеобразные понятия о честности. Он мог увиливать и говорить обиняками – но по-своему все же был честен. Всякий раз, когда мне удавалось припереть его к стенке, он мог уклониться или замолчать, но ни разу (ни в том первом разговоре, ни в последующих) не отрицал прямо, что именно он приказал совершить те убийства.

Невиновный человек вопиет о своей невиновности. Мэнсон вместо этого предпочитал играть словами. Если в суде он применит свой трюк к присяжным, те увидят его насквозь – во всяком случае, я на это надеялся.

Но захочет ли Мэнсон говорить? По общему мнению, чудовищное эго заодно с возможностью превратить свидетельскую кафедру в трибуну для распространения своей философии обязательно подтолкнут его дать показания. Но никто кроме самого Чарли не знал наверняка, как он поступит.

Ближе к концу перерыва я сказал ему:

– Мне понравилась наша беседа, Чарли, но было бы куда интереснее, если бы ты занял свидетельское место. Мне о стольком хотелось бы узнать.

– Например?

– Например, откуда именно – из «Терминал-Айленд», Хейт-Эш-бери или с ранчо Спана – ты вынес эту безумную мысль, будто другие не хотят жить?

Чарли не ответил. Но затем у него на лице появилась улыбка. Ему бросили вызов, и он понимал это. Решится ли он принять его, покажет лишь время.

Храня молчание в зале суда, Мэнсон вовсе не бездействовал за кулисами наших заседаний.

24 июня Патриция Кренвинкль прервала ведшего voir dire Фитцджеральда, чтобы заявить: она более не желает видеть его в качестве своего адвоката.

– Я сказала ему, как надо проводить этот опрос, а он делает все по-своему, – заявила Кренвинкль суду. – Он должен говорить за меня, а не за себя…

Но Олдер отклонил ее просьбу.

Позднее адвокаты защиты провели совещание со своими клиентами. Фитцджеральд, оставивший ради Патриции пост общественного защитника, вышел чуть ли не в слезах. Я сильно расстроился и, обняв за плечи, сказал ему:

– Пол, да не волнуйся ты. Она наверняка оставит тебя своим адвокатом. А если и нет – что с того? Они всего лишь кучка убийц.

– Они настоящие дикари, неблагодарные дикари, – с горечью сказал Фитцджеральд. – Хранят верность только своему Чарли.

Фитцджеральд не рассказывал мне о разговоре с подзащитной, но догадаться было не сложно. Либо напрямую, либо через кого-то из девиц Мэнсон, вероятно, объявил адвокатам: «Делайте, как вам сказано, или убирайтесь». Фитцджеральд и Рейнер признались репортеру «Лос-Анджелес таймс» Джону Кенделлу, что все защитники получили инструкции «помалкивать» и не задавать вопросов кандидатам в присяжные.

Когда на следующий день Рейнер не подчинился приказу и продолжил voir dire, Лесли Ван Хоутен тоже попробовала отказаться от его услуг, почти слово в слово повторив жалобу Кренвинкль. Олдер отклонил и ее просьбу.

Намек на то, через что пришлось пройти Рейнеру, можно уловить в некоторых из его вопросов. Например, у одного из кандидатов в присяжные он спросил:

– Сможете ли вы ее оправдать Лесли Ван Хоутен, даже если она захочет разделить судьбу остальных подсудимых?

14 июля защита и обвинение окончательно согласовали присяжных. Двенадцать человек принесли присягу. Избранными оказались семеро мужчин и пятеро женщин, в возрасте от 25 до 73 лет; род занятий варьировался от специалиста по электронике до владельца похоронного бюро.

Состав присяжных оказался крайне смешанным, и ни одна из сторон не получила желаемого в точности.

Обыкновенно защита почти автоматически выражает недоверие всем кандидатам, хоть как-то связанным с поддержанием законности и порядка. И все же Алва Доусон, старейший член присяжных, шестнадцать лет проработал помощником шерифа в ОШЛА, тогда как Уолтер Витцелио двадцать лет охранял завод и имел брата, до сих пор работающего помощником шерифа.

С другой стороны, у Хермана Тубика, владельца похоронного бюро, и у миссис Джин Роузленд, секретаря в авиакомпании, были дочери примерно того же возраста, что и подсудимые девушки.

Изучая лица этих людей во время присяги, я решил, что большинству приятно оказаться в числе отобранных. В конце концов, им предстояло участвовать в одном из наиболее громких процессов в истории.

Олдер быстро вернул их с небес на землю, приказав явиться в суд на следующее утро, имея при себе чемоданы с одеждой и личными вещами, поскольку с этого момента они подвергаются секвестру.

Оставалось лишь назначить запасных присяжных. В расчете на долгий процесс Олдер решил выбрать шестерых – необычайно много.

И вновь мы прошли через всю процедуру voir dire. Но уже без участия Айры Рейнера: 17 июля Лесли Ван Хоутен направила суду официальную просьбу сложить с Рейнера полномочия ее защитника и назначить вместо него Рональда Хьюза.

Опросив Хьюза, Мэнсона и Ван Хоутен о возможном возникновении конфликта интересов, судья Олдер согласился на замену. Рейнера выставили, не сказав даже «спасибо» после тех восьми месяцев, что он посвятил делу. Адвокатом Лесли Ван Хоутен был назначен бывший защитник Мэнсона, «адвокат-хиппи» Рональд Хьюз с его бородищей а-ля Санта-Клаус и костюмами Уолтера Слезака.

Айра Рейнер получил отставку по одной лишь причине. Он старался по возможности лучше представлять интересы своего клиента. И при этом верно рассудил, что клиент его – не Чарльз Мэнсон, а Лесли Ван Хоутен.

По губам Чарли блуждала слабая, но ясно различимая улыбка. И не зря: ему удалось собрать сплоченную команду защиты. Хотя номинально руководство адвокатами осталось за Фитцджеральдом, всякому было ясно, кто расставляет фигуры на доске.

21 июля шестеро альтернативных присяжных принесли присягу и также подверглись секвестру. Отбор занял пять недель, на протяжении которых были опрошены 205 человек и заполнены почти четыре с половиной тысячи страниц стенограммы.

Те пять недель были изматывающими. Я несколько раз схватывался с Олдером, Рейнер – и того чаще. Четверым адвокатам Олдер выносил предупреждения, одного оштрафовал.

Трое были уличены в нарушении приказа об ограничении гласности: Аарон Стовитц получил предупреждение за интервью журналу «Роллинг cтоун»; Пол Фитцджеральд и Айра Рейнер – за замечания, цитировавшиеся в публикации «Лос-Анджелес таймс» под заголовком «ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ В УБИЙСТВЕ ТЕЙТ ЗАТЫКАЮТ РТЫ АДВОКАТАМ». В итоге Олдер снял предупреждения, но Ирвингу Канареку не повезло: он опоздал на заседание суда на семь минут, и судья оштрафовал беднягу на семьдесят пять долларов.

Пока мы занимались отбором присяжных, двое из подчинявшихся Мэнсону убийц оказались на свободе.

Мэри Бруннер было заново предъявлено обвинение в убийстве Хинмана, но ее адвокаты тут же опротестовали решение о передаче дела в суд. Посчитав, что Мэри выполнила условия заключенного ранее соглашения, судья Кэтлин Паркер удовлетворила протест, и Бруннер отпустили.

В то же время Клем (настоящее имя Стив Гроган) признал себя виновным в пособничестве угонам автомобилей; это обвинение тянулось за ним еще с рейда на ранчо Баркера. Судья Стерри Фэган слушал дело в Ван-Нуйсе. Ему был известен длинный список прошлых преступлений Клема. Более того, отдел условных наказаний, обычно настроенный весьма мягко, рекомендовал в данном случае приговорить Грогана к годичному заключению в окружной тюрьме. Аарон также сообщил судье, что Клем чрезвычайно опасен: он не только присутствовал в машине в ночь убийства четы Лабианка, но и, по имеющимся у нас сведениям, собственноручно обезглавил Коротышку Шиа. Невероятно, но судья Фэган назначил Клему условный срок.

Узнав о том, что Клем вернулся в «Семью», обитавшую на ранчо Спана, я связался с офицером, наблюдавшим за исполнением условий освобождения, и попросил подать рапорт об их нарушении. Поводов было более чем достаточно. Условное освобождение подразумевало, что Клем поселится в доме родителей, найдет работу, не будет принимать наркотики и общаться с наркоманами. Тем не менее его видели (и даже запечатлели на фото) с ножом и пистолетом в руках.

Однако офицер-надзиратель воздержался от действий. Позднее он признается, что попросту боялся Клема.

Хотя Брюс Дэвис лег на дно, большинство других участников былого ядра «Семьи» искать не приходилось. С десяток-полтора человек, включая Клема и Мэри, постоянно шатались по коридорам Дворца юстиции и сидели на ступеньках у входа, провожая холодными осуждающими взглядами прибывавших в суд свидетелей обвинения.

Проблему их присутствия в зале суда (заботившую нас с того момента, как при Сэнди был найден нож) решил Аарон. Вероятные свидетели не могут присутствовать при даче показаний другими свидетелями, и Стовитц просто внес имена всех известных нам членов «Семьи» в список свидетелей обвинения, что вызвало настоящий взрыв протестов у защиты, но позволило всем вздохнуть чуточку свободнее.

24–26 июля 1970 года

СЕГОДНЯ СУД ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ ШЭРОН ТЕЙТ

ПРОВОДИТ ПЕРВОЕ ЗАСЕДАНИЕ

ОБВИНЕНИЕ НАМЕРЕНО ПРЕДСТАВИТЬ «НЕОБЫЧНЫЙ МОТИВ»

В КАЧЕСТВЕ ПЕРВОГО СВИДЕТЕЛЯ МОЖЕТ ВЫСТУПИТЬ ОТЕЦ ШЭРОН

Толпы охотников получить место в суде и увидеть Мэнсона хоть краем глаза ожидали этой возможности с шести часов утра. Когда Чарли ввели в зал суда, некоторые в голос ахнули: на лбу у него красовался кровавый крест – знак «X». Прошедшей ночью Чарли, раздобыв острый предмет, вырезал знак на коже.

Объяснение не заставило себя ждать. Собравшиеся снаружи последователи Мэнсона раздавали отпечатанное на машинке заявление, подписанное его именем: «Я X-ключил себя из вашего мира… Вы создали монстра. Я не принадлежу вам, я явился не из вашей среды и не разделяю вашего неправого отношения к вещам, животным и людям, которых вы даже не стараетесь понять… Я отрекаюсь от всего, что вы делаете и делали в прошлом… Вы сотворили из Господа забаву и уничтожили весь мир во имя Иисуса Христа… Моя вера в себя сильнее всех ваших армий, правительств, газовых камер и всего, что вы можете со мной сделать. Ваш суд – лишь людские игры. Да будет Любовь мне судьей…»

Наконец судья объявил начало процесса «Народ против Чарльза Мэнсона, Сьюзен Аткинс, Патриции Кренвинкль и Лесли Ван Хоутен».

В своем вступительном слове от имени Народа я представил улики, которые собирался использовать на суде, собрав воедино предъявленные обвинения, поименовав подсудимых и (после описания случившегося ранним утром 9 августа 1969 года в доме 10050 по Сиэло-драйв и следующей ночью – в доме 3301 по Вейверли-драйв) назвав жертвы. Дальше я обратился к присутствующим:

– Вопрос, который вы, вероятно, зададите себе в определенный момент этого разбирательства, таков: что за дьявольское сознание надо иметь, чтобы замыслить эти семь убийств? Как мы ожидаем, улики, представленные на суде, ответят на этот вопрос и покажут, что упомянутое дьявольское сознание принадлежит подсудимому Чарльзу Мэнсону. Тому самому, кто временами с безграничным смирением называл себя Иисусом Христом.

Мы покажем подсудимого праздношатающимся бродягой, разочаровавшимся исполнителем песен собственного сочинения, псевдо-философом, но прежде всего улики подведут вас к выводу, что Чарльз Мэнсон – не кто иной, как убийца, хитроумно скрывавший свою личину под стереотипной маской миролюбивого хиппи…

Улики покажут, что Чарльз Мэнсон страдает манией величия, и неутолимая жажда власти сплелась в нем в один клубок с ярко выраженной одержимостью насильственной смертью.

Мы докажем, – продолжал я, – что Мэнсон был непререкаемым лидером и повелителем группы бродяг, назвавших себя «Семьей». Фактически он являлся диктатором, и каждый попавший в «Семью» одновременно попадал к нему в рабство. Члены «Семьи» беспрекословно выполняли все его приказы и распоряжения, и семь убийств Тейт – Лабианка были совершены ими по его указанию. Доказательства полной власти мистера Мэнсона над «Семьей» будут приведены в качестве улик, косвенно подтверждающих, что именно он стоял за убийствами, совершенными в те две ночи.

Основным свидетелем обвинения, – объявил я присяжным, – будет Линда Касабьян.

Затем я вкратце описал общую суть ее показаний, перемежая ее рассказ собранными нами физическими доказательствами, которые мы надеялись привести: револьвер, веревка, одежда, бывшая на убийцах в ночь гибели Шэрон Тейт, и т. д. Теперь мы подошли к вопросу, который после убийств задавал себе каждый: «Зачем?»

– Обвинение не обязано предъявить имевшийся у преступников мотив и доказать его, – напомнил я присяжным. – Нам не нужно давать и намека на мотив, не нужно представлять улики, говорящие о его существовании. Но в этом зале мы представим свидетельства о мотивах Чарльза Мэнсона, приказавшего убить семерых человек.

Если Мэнсон и защита в целом ожидали услышать слово «кража», они ждали напрасно. Вместо этого на них обрушились собственные верования Чарли.

– Мы считаем, что мотивов было несколько, – сказал я присяжным. – Кроме страсти Мэнсона к насильственной смерти и экстремистской направленности его взглядов как проповедника философии антиистеблишмента, свидетельства, которые прозвучат в этом зале, укажут на еще один мотив убийств – возможно, столь же, а то и более чудовищный, чем сами убийства.

Если кратко, то мы представим свидетельства фанатичной одержимости Мэнсона планом Helter Skelter, название для которого он взял из творчества английской музыкальной группы The Beatles.

Мэнсон был ярым поклонником The Beatles и верил, будто четверо музыкантов говорят с ним из-за океана при помощи текстов своих песен. Фактически Мэнсон заявил своим последователям, что в их текстах он нашел полную поддержку собственной философии…

Для Чарльза Мэнсона Helter Skelter – название одной из композиций группы – означало восстание чернокожих людей и уничтожение всей белой расы; разумеется, за исключением самого Чарльза Мэнсона и избранных последователей, которые надеялись спастись от разгула Helter Skelter, спрятавшись в кладезе бездны посреди пустыни – в месте, сведения о котором Чарли почерпнул в девятой главе Откровения, последней книги Нового Завета…

Несколько свидетелей представят улики, которые покажут: Чарльз Мэнсон ненавидел чернокожих, но не менее сильно ненавидел и белый истеблишмент – людей, которых называл свиньями.

Слово «pig» найдено написанным кровью с внешней стороны парадной двери дома Шэрон Тейт. Слова «death to pigs», «Helter Skelter» и «rise» найдены написанными кровью в доме Лабианка.

Одним из имевшихся у Мэнсона принципиальных мотивов для этих семи жестоких убийств было инициирование Helter Skelter; другими словами, развязывание войны черных с белыми: семь убийств преуспевающих белых граждан должны были выглядеть как дело рук чернокожих революционеров. Извращенное сознание подсудимого подсказывало ему, что эти преступления заставят белое сообщество восстать против черного и приведут к гражданской войне по расовому признаку – войне, в ходе которой, как предсказывал Мэнсон своим последователям, улицы американских городов превратятся в кровавую бойню. В итоге чернокожие выйдут победителями, но, уничтожив белую расу, не сумеют справиться с рычагами власти из-за отсутствия необходимого опыта, и поэтому им придется передать бразды управления миром тем из белых, кто сумеет спастись от Helter Skelter, – самому Чарльзу Мэнсону и его «Семье».

В представлении Мэнсона его «Семья» и он сам в первую очередь пожнут плоды развязанной ими «черно-белой» гражданской войны.

Мы намерены представить здесь показания не одного, но множества свидетелей, которые расскажут об основных принципах философии Мэнсона, поскольку улики обрисуют ее настолько необычной и странной, что единственному свидетельству вы смогли бы поверить, – заключил я.

До сей поры я выделял фигуру одного лишь Чарли. Самым главным для нас было добиться его осуждения, иначе процесс уподобился бы суду над нацистскими преступниками, где виновными назвали бы верных лакеев Гитлера, а самого Адольфа отпустили на свободу. Таким образом я подчеркнул, что именно Мэнсон отдал приказ убивать – который и был исполнен подельниками, готовыми выполнить любую его прихоть.

Такая стратегия, конечно, была опасной: я предоставлял адвокатам трех девушек готовую схему защиты. Когда дело дойдет до назначения наказаний, они смогут заявить, что Аткинс, Кренвинкль и Ван Хоутен находились под полным контролем со стороны Мэнсона, так что их вина отнюдь не столь велика, и потому смертную казнь справедливо заменить пожизненным заключением.

Заранее предвидя, что мне придется отстаивать противоположный взгляд на вину девушек, я заложил фундамент:

– Что же можно сказать о последователях Мэнсона, других подсудимых в данном деле, – о Сьюзен Аткинс, Патриции Кренвинкль и Лесли Ван Хоутен? Улики покажут, что они, действуя заодно с Тексом Уотсоном, своими руками убили семь человек.

Улики покажут также, что подсудимые с готовностью приняли участие в убийствах и проявили невероятную жестокость. Улики расскажут, что убийство у них буквально в крови и они готовы действовать даже на расстоянии от Чарльза Мэнсона.

Упомянув о признании, сделанном Сьюзен Аткинс перед Вирджинией Грэхем и Ронни Ховард, об отпечатке пальца, привязавшем Патрицию Кренвинкль к месту преступления в доме Тейт, и об уликах, определяющих участие Лесли Ван Хоутен в убийстве четы Лабианка, я заметил:

– Мы приведем в этом зале свидетельства тому, что Чарльз Мэнсон основал «Семью» в Сан-Франциско, в районе Хейт-Эшбери, в марте 1967 года. Распущена же она фактически была в октябре 1969 года на ранчо Баркера – в месте заброшенном и уединенном, в каменистом убежище вдали от цивилизации, прячущемся в тени окраин Долины Смерти. Между двумя этими датами семеро человек и нерожденный младенец в лоне Шэрон Тейт приняли смерть от рук сидящих здесь членов «Семьи».

Свидетельства и улики, которые мы представим на суде, покажут, что эти семь невероятных убийств стали, возможно, наиболее дикими, жестокими, кошмарными преступлениями в анналах современного права.

Мы с мистером Стовитцем намереваемся доказать не просто за пределами разумных сомнений (что и является нашей задачей), но за пределами всяких сомнений, что подсудимые действительно совершили вменяемые им преступления, что именно эти люди несут вину за эти убийства. В конце представления улик, в своем последнем слове мы намерены просить вас вынести вердикт о виновности каждого из подсудимых в убийстве первой степени, – подчеркнул я.

Добавив, что процесс будет долгим и присяжным предстоит выслушать множество свидетелей по делу, я напомнил им старую китайскую поговорку: «Самые бледные чернила лучше самой крепкой памяти», посоветовав вести детальные заметки, которые помогут им в ходе прений.

Я закончил призывом к присяжным предоставить и подсудимым, и Народу штата Калифорния суд справедливый и беспристрастный.

Канарек девять раз прерывал мое вступительное слово протестами, каждый из которых был отклонен судом, а по окончании моей речи потребовал аннулировать все выступление целиком или объявить суд несостоявшимся. Олдер оставил без удовлетворения оба требования защиты. Фитцджеральд, адвокат Патриции Кренвинкль, в интервью представителям прессы назвал мои доводы «оскорбительными и клеветническими», а выдвинутый мной мотив Helter Skelter – «воистину нелепой теорией». Однако я рассчитывал, что ко времени произнесения перед жюри своего заключительного слова Пол даже не станет оспаривать мои тезисы.

Защита выступает со своим вступительным словом уже после того, как обвинение закончит излагать свои доводы; поэтому Народ вызвал первого своего свидетеля, полковника Пола Тейта.

По-военному прямой и деловитый, отец Шэрон занял свидетельское место и принес присягу. Ему было сорок шесть, но он выглядел моложе и носил ухоженную бородку. Прежде чем впустить в зал суда, его тщательно обыскали: ходили слухи, что Пол Тейт поклялся убить Мэнсона. Даже после того как он окинул подсудимых быстрым взглядом и не выказал видимой реакции, приставы ни на минуту не спускали с полковника взгляда.

Прямой допрос свидетеля не затянулся. Полковник Тейт описал их последнюю встречу с Шэрон и опознал по фотографиям свою дочь, мисс Фолджер, Фрайковски, Себринга и дом 10050 по Сиэло-драйв.

Уилфред Парент, занявший место свидетеля вслед за полковником, не выдержал и разрыдался, когда ему показали фото его сына Стивена.

Винифред Чепмен, экономка Тейт, выступала следующей. Я детально опросил ее об обеих вымытых ею дверях; затем, желая обрисовать для присяжных хронологию событий, я довел ее рассказ до вечера 8 августа 1969 года, когда она покинула дом: позднее я рассчитывал вновь вызвать ее, чтобы она могла дать показания относительно того, что обнаружила на территории усадьбы на следующее утро.

На перекрестном допросе Фитцджеральд выявил, что она не упоминала о вымытой двери в спальне Шэрон долгие месяцы спустя после убийств, а потом рассказала о ней не офицерам ДПЛА, а мне лично.

В этом и состояла общая схема защиты: доказать мой злой умысел. Многократно опрашивая свидетелей, я действительно обнаружил много полезных фактов, ранее не дошедших до сведения полиции. Часто я вообще был единственным, кто говорил со свидетелем. Идею первым заронил Фитцджеральд, но Канарек тщательно развивал ее, пытаясь обрисовать махровый заговор, которым заправляет лично Буглиози.