Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

7–10 сентября 1970 года

Из-за съезда юристов штата судебное заседание было отложено на три дня. Я провел их, готовя свои аргументы и напряженно размышляя об одном тревожном звонке.

Когда 10 сентября ход процесса был возобновлен, я сделал в кулуарах следующее заявление:

– Одна из наших свидетельниц, Барбара Хойт, была вынуждена покинуть родительский дом. Деталей я не знаю, но мать девушки говорит, что Барбаре угрожали: если она даст показания на этом суде, она сама и вся ее семья будут убиты.

Я уверен в двух вещах: угроза не исходит от стороны обвинения и не исходит от моей тетушки, проживающей в Миннесоте. Мне представляется наиболее вероятным, что Барбаре угрожали со стороны защиты.

Я сообщаю об этом лишь затем, чтобы адвокаты защиты и их клиенты знали: мы не намерены терпеть подобные вмешательства в ход процесса. Люди, ответственные за подстрекательство к даче ложных показаний, обязательно понесут наказание. Более того, когда наши свидетели займут свое место в зале суда, я постараюсь, чтобы они рассказали присяжным о том, что им угрожали расправой. Это имеет прямое отношение к делу.

Предлагаю подсудимым довести мои слова до сведения своих друзей, – закончил я.

Когда мы вернулись в зал судебных заседаний, мне пришлось выкинуть из головы эти заботы и полностью сконцентрироваться на представляемых нами уликах. Наступил решающий момент. Звено за звеном, мы собирались привязать револьвер к ранчо Спана и к Чарльзу Мэнсону.

В пятницу, еще перед долгим перерывом, сержант Ли из отдела огнестрельного оружия и взрывчатых веществ ОНЭ показал, что пуля, извлеченная из тела Себринга, выпущена именно из этого револьвера «лонгхорн». Хотя остальные пули с того же места преступления (усадьба Тейт) существуют в виде фрагментов и не пригодны для позитивной идентификации, сержант не нашел никаких отметин или характеристик, которые полностью отвергали бы вероятность, что и они выпущены из того же оружия.

Когда я попытался задать Ли вопрос относительно еще одного звена той же цепи – найденных нами на ранчо Спана стреляных гильз, – Фитцджеральд попросил разрешения приблизиться к судейскому столу. Защита считает, заявил он, что гильзы получены обвинением в ходе незаконного обыска, и потому не могут быть представлены в суде.

– Предвидя, что защита может выразить подобный протест, – сказал я судье, – я записал разрешение, данное нам Джорджем Спаном, на магнитофонную ленту. Запись находится в распоряжении сержанта Калкинса. Он ездил на ранчо вместе со мной.

Вот только записи у Калкинса не оказалось. И после перерыва, спустя почти неделю, он по-прежнему не мог ее найти. В итоге мне пришлось заставить Калкинса под присягой подтвердить, что Джордж Спан действительно разрешил нам обыскивать ранчо. На проведенном Канареком перекрестном допросе Калкинс отрицал, что лента «исчезла» или «утрачена».

– Я просто не сумел найти ее, – оправдывался он.

В конце концов Олдер признал обыск правомерным, и Ли дал показания: под микроскопом обнаружилось, что гильза от патрона, выпущенного в ходе тестов, и пятнадцать из найденных на ранчо Спана гильз имеют идентичные компрессионные метки.

Бороздки, фаски, канавки, компрессионные метки – после нескольких часов технических подробностей и более сотни протестов (в основном от Канарека) мы все же доказали, что револьвер, послуживший орудием убийств на Сиэло-драйв, появился с ранчо Спана.

Дальше я вызвал Томаса Уоллемана по прозвищу Ти-Джей. Хоть он и согласился дать показания, но говорил нехотя. Он так и не отмежевался от «Семьи». Уезжал, возвращался снова… Казалось, Ти-Джея притягивает легкий стиль жизни, но отталкивают воспоминания о той ночи, когда он видел, как Мэнсон стрелял в Бернарда Кроуи.

Я понимал, что не смогу упомянуть в суде сам факт стрельбы в ходе разбирательства виновности подсудимых, однако задал Ти-Джею ряд вопросов о событиях, происходивших непосредственно перед выстрелом. Он вспомнил, как, поговорив по телефону, Мэнсон попросил у Шварца его «форд», взял револьвер и вместе с Ти-Джеем подъехал к многоквартирному дому на Франклин-авеню в Голливуде. Остановив машину, Мэнсон протянул Ти-Джею револьвер и попросил засунуть оружие за ремень брюк.

Расспрашивать о дальнейшем я не имел права. Теперь я показал Ти-Джею револьвер «хай-стандард» 22-го калибра и спросил:

– Приходилось ли вам видеть это оружие раньше?

– Ну не знаю. Похож, конечно, но точно я не могу сказать.

Ти-Джей увиливал от прямого ответа, но я не собирался отступать, и в ходе дальнейшего допроса Томасу пришлось признать, что этот револьвер отличается от виденного им в ту ночь лишь одним: не хватает половины рукояти.

– Я не знаю наверняка, тот ли это револьвер, но он выглядит точно так же. Но таких револьверов полным-полно, – добавил Ти-Джей.

Меня не беспокоило это маленькое преувеличение, поскольку Ломакс из «хай-стандард» уже дал показания о том, что модель встречается довольно редко.

Пусть и уклончивые, но показания Ти-Джея были крайне важны: он первым связал револьвер с самим Чарли.

Вечером мне позвонили из ДПЛА. Барбара Хойт находится в больнице в Гонолулу. Кто-то дал ей предположительно смертельную дозу ЛСД. К счастью, девушку вовремя успели доставить в больницу.

Детали я узнал уже из разговора с самой Барбарой.

Сбежав с ранчо Баркера, хорошенькая семнадцатилетняя девушка вернулась домой. Она сотрудничала с нами, но с чрезвычайной неохотой согласилась выступить в суде. И когда вечером 5 сентября девицы Мэнсона позвонили ей и предложили бесплатный отдых на Гавайях в обмен на отказ давать показания, Барабара согласилась.

Среди членов «Семьи», помогавших убедить ее, были Пискля, Цыганка, Уич и Клем.

Ту ночь Барбара провела на ранчо Спана. На следующий день Клем и Уич отвезли девушку к одному из конспиративных убежищ – дому в Северном Голливуде, снятому одним из новообращенных участников «Семьи», Деннисом Райсом[113]113
  Зрелый мужчина тридцати одного года, Райс еще с 1958 года имел конфликты с законом, и обвинялся, как и Клем, во многих правонарушениях, от незаконного владения наркотическими средствами до непристойного поведения в общественных местах. В настоящее время Райс отбывал условное наказание за оскорбление полицейского. Новичок в «Семье», он быстро стал одним из ведущих членов группы. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Райс отвез обеих в аэропорт, купил им билеты и дал пятьдесят долларов наличными в придачу к нескольким кредитным карточкам, среди которых, очень кстати, была и карточка «Гетуэй»[114]114
  «Побег с места преступления» (англ., разг.).


[Закрыть] авиакомпании ТУА. Использовав вымышленные имена, девушки улетели в Гонолулу, где сняли роскошный номер в гостинице «Хилтон». Барбаре, впрочем, не удалось хорошенько осмотреть острова, поскольку Уич (уверенная, что Барбару разыскивает полиция) настаивала на том, чтобы оставаться в гостиничном номере.

Живя в Гонолулу, девушки много и подолгу разговаривали. Уич говорила Барбаре:

– Мы все должны пройти через Helter Skelter. Если мы не сделаем этого мысленно, придется осуществить это физически. Если не умрешь в собственном сознании, тогда умрешь, когда начнется Helter Skelter.

Уич добавила, что Линде Касабьян тоже недолго осталось жить, не больше полугода.

Примерно в одно и то же время каждое утро Уич звонила по межгороду (номер принадлежал платному телефону в Северном Голливуде, в трех кварталах от жилища Райса; по меньшей мере однажды трубку взяла Пискля – неофициальный лидер «Семьи» в отсутствие Мэнсона).

Сразу после звонка 9 сентября поведение Уич резко изменилось.

– Она вдруг насупилась и начала странно так на меня поглядывать, – рассказывала Барбара.

Уич объявила подруге, что ей нужно вернуться в Калифорнию, но сама Барабара останется на Гавайях. Позвонив в аэропорт, Уич заказала билет в Лос-Анджелес на рейс, улетающий в 13:15.

Они поймали такси и прибыли в аэропорт незадолго до полудня. Уич предложила перекусить. Они зашли в ресторанчик, и Барбара заказала гамбургер. Когда еду принесли, Уич взяла ее и вынесла наружу, оставив Барбару расплачиваться.

У кассы стояла очередь, и на несколько минут Барбара потеряла подругу из виду.

Когда девушка вышла из ресторанчика, Уич отдала ей гамбургер, и та съела его, провожая подругу на посадку. Перед расставанием Уич заметила:

– А представь, если бы в том гамбургере оказалось десять доз кислоты.

Барбара только присвистнула. Она ни разу не слышала, чтобы кто-то принимал больше одной дозы ЛСД, позднее скажет девушка, и сама мысль скорее пугала.

Когда Уич ушла, Барбара ощутила «приход». Пробовала сесть на автобус, идущий к пляжу, но вскоре ей стало настолько худо, что пришлось сойти. В панике она побежала по шоссе, пока не рухнула без сил.

Социальный работник Байрон Галлоуэй заметил девушку на обочине тротуара возле штаб-квартиры Армии спасения. По счастливому совпадению, он работал в больнице штата, специализируясь на наркотической передозировке. Определив, что девушка в крайне тяжелом состоянии, Галлоуэй поспешил отвезти ее в медицинский центр «Квинс», где у Барбары диагностировали острый психоз, вызванный приемом наркотиков. Врач сумел узнать у нее имя и адрес в Лос-Анджелесе, но остальное показалось ему полным бредом. Как указано в медицинской карте, пациентка произнесла: «Позвоните мистеру Боглиоги и скажите ему, что сегодня я не смогу дать показания на суде Шэрон Тейт».

Оказав ей экстренную помощь, служащие больницы позвонили в полицию и родителям Барбары. Мистер Хойт немедленно вылетел на Гавайи и уже на следующий день вернулся в Лос-Анджелес вместе с дочерью.

Получив первый, еще фрагментарный, отчет о случившемся, я потребовал у ДПЛА предъявить упомянутым девушкой лицам обвинение в попытке убийства.

Поскольку Барбара была свидетельницей по делу об убийствах на Сиэло-драйв, расследование инцидента поручили следователям «группы Тейт», Калкинсу и Макганну.

11–17 сентября 1970 года

Я знал, что Дэнни Де Карло боится Мэнсона, но байкер отлично постарался, скрывая это во время дачи показаний. Когда Чарли и девушки улыбались Ослику Дэну, тот открыто ухмылялся в ответ.

Меня беспокоило, что Де Карло может намеренно смягчать свои ответы, как он делал это в ходе суда над Бьюсолейлом. Уже через несколько минут, однако, у меня появились новые опасения: теперь меня беспокоил не Де Карло, а судья Олдер. Когда я пытался с помощью Де Карло прояснить отношения между Мэнсоном и Уотсоном, Олдер вновь и вновь удовлетворял протесты защиты. Он также запретил описывать обеденные проповеди Мэнсона, когда тот разъяснял последователям свою философию относительно черных и белых.

В кулуарах Олдер сделал два замечания, которые буквально потрясли меня. Первым делом он спросил:

– А при чем тут лидерство Мэнсона в группе?

Вдобавок Олдер потребовал доказательств, что сама концепция Helter Skelter имеет отношение к делу! Можно подумать, до сих пор судья просто не присутствовал в зале!

Смятение, охватившее меня при его заявлениях, видно из моего ответа:

– Доказательство в том, что Мэнсон хотел обратить черных против белых и часто говорил об этом. Разумеется, это и есть единственный мотив для совершенных ими убийств. Вот и все. За убийствами стоит Helter Skelter, и больше почти ничего. – Далее я отметил: – Обвинение считает, что Мэнсон приказал своим подручным убивать. Его философия, и только она, привела подсудимых к совершению убийств. Мотивом было разжигание Helter Skelter. Конечно, это имеет отношение к делу. По-моему, это настолько очевидно, что у меня просто нет слов.

Судья предложил:

– Вот что, мистер Буглиози, во время часового перерыва подумайте хорошенько, что именно должны доказать приводимые вами факты. Как я понимаю, часть их вы получаете из показаний одного свидетеля, а часть – из показаний другого. Это не так уж редко встречается. Но я до сих пор не нахожу никакой связи между абстрактными взглядами мистера Мэнсона на людей с черной и белой кожей и каким бы то ни было конкретным мотивом.

На протяжении всего перерыва пот лил с меня градом. Если я не сумею доказать полный контроль Чарли над остальными подсудимыми, мне не удастся убедить присяжных, что они убивали по его инструкциям. И если Олдер не позволит мне с помощью Де Карло привести в суде взгляды Мэнсона на неизбежность межрасовой войны, когда основные показания по этому вопросу (Джекобсон, Постон и Уоткинс) еще впереди, тогда обвинение зашло в тупик.

Я вернулся в кулуары, вооруженный прецедентами и судебными постановлениями, касающимися уместности и допустимости показаний Де Карло. И все же, после долгих напряженных уговоров так и не сумел переубедить Олдера. Он никак не понимал, например, какое значение может иметь подчиненность Уотсона Мэнсону или зачем мне нужны показания Де Карло насчет того, что Текс по натуре был человеком слабым. А ведь если мне не удастся подчеркнуть это обстоятельство перед присяжными, те могут счесть, что именно Уотсон, а не Мэнсон, приказывал убивать.

– Мне кажется, – начал я, – суд может определить важность этих показаний по поведению защиты: они же из кожи вон лезут, стараясь их замолчать.

Тут же встрял Канарек:

– А мне кажется, мистер Буглиози утратил присущее ему хладнокровие потому, что одержим манией любой ценой приговорить к смерти мистера Мэнсона.

– Он обвинен в семи убийствах, и я не собираюсь спускать ему это с рук… Я намерен вызвать всех нужных мне свидетелей и описать личность Текса Уотсона, а не только имя.

Судья сдался:

– Я не стану отговаривать вас, мистер Буглиози.

Вернувшись в зал, я задал Де Карло тот же вопрос, что уже прозвучал несколькими часами ранее:

– Каково ваше впечатление об общем стиле поведения Текса Уотсона?

– Ваша честь, я протестую: этот вопрос подводит свидетеля к выводу, – заявил Канарек.

– Народ против Золлнера, Ваша честь! – парировал я.

Я так боялся ответа Олдера: «Протест удовлетворен», что ушам не поверил, когда судья произнес:

– Отклонено. Отвечайте, пожалуйста.

– Он был беспечным парнем: будь что будет, и все такое. Нормальный. Текс мне нравился. Никогда не злился, не выступал. Да и говорил мало.

Оглянувшись, я увидел, как Дон Мюзих и Стив Кей таращатся на судью с открытыми ртами. Несколько секунд тому назад, в кулуарах, Олдер объявил, что не видит смысла во всей моей линии опроса свидетелей. Теперь же он полностью противоречил сам себе. Стараясь покончить с допросом Де Карло как можно быстрее, чтобы судья не успел передумать, я выяснил, что всякий раз, когда Чарли приказывал что-нибудь сделать, Текс повиновался.

Однако согласие Олдера в вопросе доминирования Мэнсона над Уотсоном не означало, что он уступит и насчет Helter Skelter. Я скрестил пальцы, задавая Де Карло вопрос:

– Помните ли вы, чтобы мистер Мэнсон говорил что-нибудь о черных и белых? О людях с черной кожей и белокожих?

Потрясенный, ничего не понимающий Канарек выразил протест:

– Этот вопрос он уже задавал!

– Отклонено, – повторил судья. – Отвечайте, пожалуйста.

– Ему не нравились чернокожие.

Де Карло показал, что Мэнсон хотел увидеть начало войны черных с полицией и белым истеблишментом, для которого у Чарли имелось одно имя – «свиньи»; по его словам, свиньям «следует перерезать глотку и подвесить за ноги»; самому Дэнни приходилось много раз слышать от Чарли выражение «Helter Skelter». На всем протяжении дачи показаний Канарек обрушивал на суд шквальный огонь протестов, часто перебивая Де Карло. Олдер вмешался:

– Вы прерываете показания, мистер Канарек. Я уже несколько раз предупредил вас сегодня. И теперь предупреждаю в последний.

– Я стараюсь не выражать ненужных протестов, Ваша честь.

– Правда? Тогда не надо перебивать.

Однако не прошло и нескольких минут, как Канарек принялся за старое, и Олдер подозвал его к себе. Не на шутку рассерженный, судья сказал Ирвингу:

– Похоже, у вас какое-то душевное расстройство, которое заставляет вас прерывать свидетеля и мешать ему давать показания. Сколько ни предупреждай, вы снова и снова за свое… Вы стараетесь сбить свидетеля с толку. Это совершенно ясно. Больше я не стану делать вам поблажек, мистер Канарек, с меня довольно.

– Но я стараюсь сознательно выполнять все ваши распоряжения, – возразил Канарек.

– Нет-нет, оправдания не помогут. Мы слишком долго вас слушали. Я уже знаком с вашей тактикой и больше не намерен терпеть ее. – И Олдер приговорил Ирвинга к заключению в окружной тюрьме на все выходные.

Дэнни Де Карло никогда по-настоящему не понимал идею Helter Skelter, да она его и не волновала. Как он признался мне, основные его интересы на ранчо Спана делились между «выпивкой и девчонками». Дэнни не мог понять, как его показания насчет всей этой «черно-белой» истории могут повредить Чарли, и говорил об этом свободно, не увиливая от прямых ответов. Когда же речь зашла о вещественных доказательствах – ножах, веревке, револьвере, – он увидел связь и дал задний ход; не слишком далеко, но достаточно, чтобы проявить неуверенность в опознании.

Когда речь зашла о веревке с тел Тейт и Себринга, Де Карло показал, что она «похожа» на веревку, купленную Мэнсоном в магазине «Джек Фрост». Я настаивал:

– Отличается ли в чем-либо эта веревка от той, что покупал Чарли?

– Нет.

Де Карло говорил, что Чарли предпочитает пистолетам ножи и сабли, поскольку «в пустыне звуки выстрелов разносятся слишком далеко». Я спросил:

– Не было ли у Мэнсона особых предпочтений среди огнестрельного оружия, имевшегося на ранчо Спана?

– Ну да, – ответил Де Карло, – револьвер «бантлайн», «хай-стандард» 22-го калибра.

Показав ему револьвер, я уточнил:

– Вам когда-нибудь приходилось видеть это оружие?

– Я видел один точно такой же.

– Есть ли между ними какие-нибудь различия?

– У этого сломана гарда курка.

Де Карло самолично чистил, смазывал и пристреливал этот револьвер. У парня имелся обширный опыт обращения со стрелковым оружием. Сама модель револьвера необычна. И Дэнни даже рисовал его для ДПЛА, еще не подозревая, что такое же оружие использовано при убийствах на Сиэло-драйв (я уже демонстрировал рисунок в целях опознания, преодолев заявленный Канареком протест, что бумажка, дескать, «основана на слухах»). Если кто-то вообще мог твердо опознать револьвер, то именно Дэнни Де Карло. Полагаю, он юлил от страха.

Хоть и чуточку менее уверенный, чем во время наших бесед, в качестве свидетеля Де Карло был неоценим: через него мне все-таки удалось протащить в зал суда огромное количество необходимых показаний. Заседание вновь было прервано на трое суток, но в общей сложности прямой допрос Де Карло занял менее полутора дней. Я закончил его 17 сентября.

В то утро Мэнсон передал мне через Фитцджеральда и Шиня весть о том, что он хочет повидать меня в отведенном ему помещении во время часового перерыва. Канарек не присутствовал, хотя двое других адвокатов все же были.

Я спросил Чарли, о чем он намерен рассказать.

– Я просто хотел, чтобы вы знали: я не имею никакого отношения к попытке убийства Барбары Хойт, – сказал Мэнсон.

– Не знаю наверняка, приказывал ты убить ее или они додумались до этого сами, – ответил я, – но в любом случае они надеялись доставить тебе удовольствие.

Мэнсону хотелось поболтать, но я оборвал его на полуслове:

– Я не в настроении, Чарли. Вот если ты наберешься мужества дать показания, тогда поговорим.

У Макганна я поинтересовался, как продвигается следствие по делу «гамбургера из Гонолулу» – так окрестили попытку убийства Хойт газетчики. Сержант признался, что им с Калкинсом так и не удалось найти абсолютно никаких улик.

Тогда я поручил Филу Сартучи из «группы Лабианка» взять расследование на себя. Пол вовремя представил подробный отчет со сведениями по авиабилетам, кредитным карточкам, междугородным звонкам и так далее. Так или иначе, дело было представлено большому жюри лишь в декабре. Все это время Уич, Пискля, Клем, Цыганка и Райс оставались на свободе. Я часто замечал их в компании других членов «Семьи» на углу Темпл и Бродвея.

Когда наступило время перекрестных допросов, Фитцджеральд уточнил у Де Карло:

– Правда ли, что мистер Мэнсон давал вам понять, будто на самом деле ему нравятся чернокожие?

– Ага. Было разок, говорил он такое.

На повторном допросе я расспросил Де Карло о том эпизоде. Чарли сказал ему, что любит черных, ответил Дэнни, потому что у них хватает духу сражаться с полицейскими.

Шинь поставил присяжных в известность, что Де Карло знает (и не из чистого любопытства) о назначенной награде в 25 тысяч долларов, предположив тем самым, что у байкера имеется свой резон сфабриковать показания. Канарек также потратил немало времени, проясняя это обстоятельство. Далее он в подробностях расспросил Дэнни о его пристрастии к пистолетам.

– Ранее вы говорили, что любите огнестрельное оружие; сможете описать эту свою любовь? – вопросил Канарек.

Ответ Де Карло заставил стены ходить ходуном:

– Ну, я люблю пушки больше собственной мамаши.

Нетрудно было догадаться, куда клонит Канарек: он пытался дать понять присяжным, что именно Де Карло, а вовсе не Мэнсон, нес ответственность за все вооружение, имевшееся на ранчо Спана.

Канарек сменил тему:

– Правдиво ли утверждение, что все время, проведенное на ранчо, вы были навеселе?

– Это уж точно.

– До такой степени, чтобы вас приходилось относить в кровать?

– Я редко попадал туда на своих двоих.

Канарек напирал на пьянство Де Карло, равно как и на его расплывчатые оценки времени суток и дат. Как он мог запомнить один субботний вечер, а не, скажем, какой-нибудь другой?

– Ну, в тот самый вечер, – отвечал Дэнни, – на меня здорово разозлилась Цыганка: я не стал снимать ботинки, когда занимался с нею любовью.

– Единственная вещь, которая надолго застряла в вашем сознании, единственное, что вы вообще хорошо помните, – это то, что вы часто занимались сексом, не так ли?

– Ну, кое-чего я и про секс не помню.

Канарек набрал немало очков. Он объявил, например, что ранее (во время суда над Бьюсолейлом) Де Карло утверждал, что был навеселе 99 процентов всего времени. Защита могла теперь заметить присяжным, что Де Карло так пьет, что уже не способен отчетливо воспринимать происходящее, не говоря уже о конкретных фразах конкретных людей. К несчастью для защиты, Фитцджеральд нечаянно подорвал этот довод, попросив Де Карло объяснить ему разницу между понятиями «пьяный» и «навеселе».

– Я говорю, что пьян, когда уже не держусь на ногах. Навеселе – это когда я прогуливаюсь, потягивая из бутылки.