Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

Защита, и в особенности Ирвинг Канарек, подбросила альтернативу для Helter Skelter: мотив «убийств под копирку». Лично мне казалось, что показания свидетелей в отношении этой версии совершенно не убедительны, – но это не значило, что присяжные готовы со мной согласиться и можно расслабиться.

Важнее всего было показать присяжным абсолютную преданность Мэнсону со стороны Сьюзен Аткинс – так я сумел бы объяснить причину ее лжи во спасение Чарли. В самом начале перекрестного допроса я спросил:

– Сэди, вы верите, что Чарльз Мэнсон – Христос, вернувшийся на землю?

– Я думала об этом, – призналась она. – Довольно много думала… Да, у меня мелькала мысль, что он мог быть Христом… Не знаю. Может, и так. Если это он, ух, вот это класс!

Показав Сьюзен ее собственное письмо к Ронни Ховард (в котором она писала: «Если ты можешь верить во второе пришествие Христа, М – тот, кто явился спасать»), я спросил:

– Даже теперь, в этом зале, Сэди, вы считаете, что Чарльз Мэнсон – тот человек, что сидит вон там и поглаживает бородку, – может оказаться Иисусом Христом?

– Все возможно. Пусть так и останется. Может, да. Может, нет.

Я настаивал, пока Сьюзен не признала:

– Он казался мне богом, настолько прекрасным, что я сделала бы ради него что угодно.

– Даже совершили бы убийство? – тут же переспросил я.

– Для бога я сделаю все на свете.

– И вы убили пятерых человек в усадьбе на Сиэло-драйв, чтобы угодить своему богу, Чарльзу Мэнсону, верно?

Сьюзен подумала немного, после чего выдавила:

– Я убила их ради моего бога, ради Бобби Бьюсолейла.

– Так у вас целых два бога?

Ответ Сэди был уклончив:

– Существует только один бог, и этот бог – в каждом.

Теперь обвинение могло воспользоваться ее более ранними заявлениями, включая выступление перед большим жюри, чтобы окончательно подорвать доверие к ее словам.

На перекрестном допросе я заставил Сьюзен повторить предполагаемые причины их поездки к дому Тейт. Как только она завела байку об «убийствах под копирку», я атаковал Сьюзен ее собственными показаниями о другом мотиве – о Helter Skelter: она говорила о нем со мной, повторила перед большим жюри и вскользь упомянула в письме к Ховард.

Я также довел до сведения присяжных, что Сьюзен рассказала мне (а затем и большому жюри) о том, что именно Чарли приказал совершить семь убийств Тейт – Лабианка; что Чарли руководил всеми действиями убийц второй ночью и что никто из них не принимал при этом наркотиков.

Вслед за чем я прошелся со свидетельницей по всему наскоро сшитому сценарию убийств Хинмана, Тейт и Лабианка, не торопясь, шаг за шагом. Я знал, что Сьюзен непременно сделает ошибку – и она их сделала немало.

Например, я спросил:

– А где находился Чарльз Мэнсон, пока вы убивали Гэри Хинмана?

– Он ушел. Он вышел сразу после того, как порезал Гэри ухо. – Нечаянно признав это, Сьюзен быстро добавила, что пыталась зашить ухо Хинмана.

Тогда я вновь провел ее через уже описанный сценарий: Хинман вынимает пистолет и целится в Мэнсона; тот бежит прочь; Хинман нажимает на курок; Сьюзен, чтобы защитить любимого, закалывает Хинмана. Так когда же, поинтересовался я, Сэди нашла время поиграть в сестру милосердия?

Далее, Сьюзен заявила, что даже не сообщила Мэнсону о совершении убийств Тейт и Лабианка и лишь два дня тому назад она впервые рассказала, что за убийствами стояла Линда Касабьян.

– Но если вы признались в убийстве почти чужим людям, Ронни Ховард и Вирджинии Грэхем, почему же вы не рассказали об этом членам собственной «Семьи», Сэди?

– Незачем было рассказывать. Что сделано, то сделано, и это совершила я.

– Для вас семь трупов – это ерунда?

– Плевое дело, – подтвердила она.

Я сделал паузу, пока это невероятное заявление не растворилось в воздухе, а затем спросил, что она чувствует по отношению к жертвам.

– Они даже не были похожи на людей, – ответила Сьюзен. – Я относилась к Шэрон Тейт совсем как к манекену в магазине.

– Сэди, вам приходилось слышать, как разговаривает манекен?

– Нет. Но она говорила, словно электронная машина… Она все просила и умоляла, сжальтесь да сжальтесь… Мне стало тошно ее слушать, и я воткнула в нее нож.

– И чем громче она кричала, тем яростнее вы втыкали свой нож?

– Да. Что с того?

– Посмотрев на нее, вы сказали: «Слушай меня, сука, мне на тебя наплевать», – напомнил я. – Так было, Сэди?

– Именно так. Это я ей и сказала.

– У меня больше нет вопросов, – произнес я, надеясь, что присяжные сделают правильные выводы.

Во вторник, 16 февраля, после долгого обсуждения в кулуарах судья Олдер сообщил присяжным о своем решении закончить секвестрацию.

Их удивление, как и облегчение, с которым они вздохнули, были очевидны. Этих людей продержали фактически взаперти больше восьми месяцев – самый длительный секвестр за всю историю американского правосудия.

Меня все еще беспокоило возможное вмешательство «Семьи», но большинство других причин секвестра (упоминания об убийстве Хинмана, признание Сьюзен Аткинс на страницах «Лос-Анджелес таймс», ее показания перед большим жюри и т. д.) более не существовали, поскольку все эти сведения присяжные уже услышали от самой Сэди и других свидетелей.

Наших присяжных словно бы подменили. Когда на следующее утро двенадцать человек заняли свои ставшие привычными места на трибуне, на лице каждого из них блуждала улыбка. Я даже не мог припомнить, когда в последний раз видел присяжных улыбающимися.

Впрочем, долго улыбаться не пришлось. Теперь на свидетельском месте оказалась Патриция Кренвинкль, готовая рассказать о своей роли в убийствах Тейт и Лабианка.

Ее показания выглядели еще менее правдоподобно, чем откровения Сьюзен Аткинс: мотив «убийств под копирку» расплылся и не содержал никаких конкретных деталей. Подоплека ее выступления могла быть только одна: Кэти хотела отвести фокус внимания от Чарльза Мэнсона, и ничего более. Вместо этого, однако, как и другие члены «Семьи» до нее, она то и дело подчеркивала его ведущую роль.

– Мы были совсем как лесные нимфы и прочие полудикие существа, – описывала она жизнь на ранчо Спана. – Мы вплетали в волосы цветы и бегали по лесам, а Чарли играл нам на маленькой флейте…

Об убийстве Эбигейл Фолджер она рассказала:

– У меня в руке был нож, а она как побежит – рванула от меня… через заднюю дверь, которой я даже не касалась, то есть никто не нашел там моих отпечатков, потому что я не трогала ту дверь… и я ударила ее ножом, и все продолжала бить.

– А вас не обеспокоила ее мольба о пощаде? – спросил я на перекрестном допросе.

Кэти в ответ заявила, будто, втыкая нож в Эбигейл, на самом деле втыкала его в себя саму. Мой следующий вопрос были риторическим:

– Но ваши раны совсем не кровоточили, верно, Кэти? Кровью истекала только Эбигейл Фолджер.

А в доме Лабианка, по словам Кэти, они с Лесли отвели Розмари в спальню и разглядывали платья в ее шкафу, когда, услышав крик Лено, Розмари схватила настольную лампу и бросилась на них. Убив Розмари, Кэти вспомнила, что на полу гостиной лежит Лено.

– Я сказала: «Ты не отправил бы на войну своего сыночка!» – и, кажется, написала «WAR» у него на груди. А дальше вроде бы у меня в руках оказалась вилка, и я ткнула ею в живот… потом пошла и написала слова на стенах…

С помощью этих свидетельств защита пыталась доказать, будто слова «политическая свинка» (Хинман), «свинья» (Тейт) и «смерть свиньям» (Лабианка) призваны были увести полицию по ложному следу и связать вместе все три преступления. Но когда я спросил у Сэди, зачем она в первый раз написала «политическая свинка» на стене в доме Хинмана, она так и не смогла дать мне удовлетворительного ответа, как не смогла объяснить, зачем во время «убийств под копирку» оставлять разные надписи. Кэти тоже не сумела ответить, зачем написала «Healter Skelter» на дверце холодильника в доме Лабианка.

Всем было ясно, что Максвелл Кейт не намерен успокаиваться на мотиве «убийств под копирку». Он с большой неохотой вызвал свою подзащитную, Лесли Ван Хоутен, дать показания. Поговорив о ее детстве и семье, Кейт попросил разрешения приблизиться к судейскому столу. Там он сообщил Олдеру, что его клиентка намерена признаться в убийстве Хинмана. Он долгими часами обсуждал этот вопрос с Лесли, но та так и не вняла голосу разума.

Впрочем, как только Ван Хоутен начала свою повесть, нелепость ее выдумок стала очевидна. Лесли заявила, что Мэри Бруннер ни разу не была в доме у Хинмана, а Чарльз Мэнсон и Бобби Бьюсолейл успели покинуть дом еще до того, как было совершено убийство. Гэри Хинмана убила Сэди, и никто иной, заявила Лесли Ван Хоутен.

Одновременно Лесли постаралась представить смягчающие обстоятельства своего участия в расправе над четой Лабианка: якобы убийство было необходимой самообороной. Только когда Розмари накинулась на Лесли, та ударила ее ножом.

– А раньше вы вовсе не собирались причинить кому-либо зло? – переспросил ее адвокат.

– Именно так.

– Вы ударили женщину ножом уже после того, как она показалась вам погибшей, Лесли? – настаивал Кейт.

– Я ударила ее ножом, но я не знаю, случилось это до или уже после того, как она умерла… Я не знаю, была ли она мертва. Она просто лежала на полу.

С великим тщанием и терпением Кейт старался установить факт раскаяния подзащитной в случившемся:

– Лесли, чувствовали ли вы печаль, стыд или вину за то, что присутствовали при смерти миссис Лабианки?

Молчание.

– Давайте подойдем постепенно, шаг за шагом. Что вы чувствуете в связи с этим? Быть может, сожаление, печаль, грусть?

В зале суда почти ощутимо повеяло холодом, когда Лесли ответила:

– Жалость – всего только слово из семи букв. Жалостью ничего вернешь.

– Лесли, – увещевал ее адвокат, – я пытаюсь установить, что вы чувствуете в связи с гибелью Розмари.

– Что я могу чувствовать? Это уже произошло. Она мертва.

– Когда вы думаете о случившемся, вам не хочется, скажем, заплакать?

– Заплакать? Потому что эта женщина умерла? Если я и заплачу, то только потому, что в мире вообще существует смерть. Розмари – не единственный умерший человек на свете.

– Но вы вспоминаете о ней?

– Только когда сижу здесь, в зале суда.

Бульшую часть процесса Лесли Ван Хоутен придерживалась образа невинной маленькой девочки. Теперь она распростилась с ним, и присяжные впервые увидели, насколько бесчувственна и холодна она на самом деле.

Другая сторона подлинной натуры Лесли выявилась при допросе Канарека. Некоторые его вопросы она встречала с нетерпимостью и гневом, выплевывая враждебные, саркастические ответы. И с каждой новой порцией яда я замечал, как присяжные вздрагивают, глядя на нее словно впервые. Все сочувствие, какое она могла завоевать раньше, теперь улетучилось. Даже симпатизировавший ей присяжный Макбрайд старался не встречаться с ней взглядом.

Лесли Ван Хоутен признали виновной в двух убийствах, и я считал, что она участвовала в них с готовностью и азартом, а потому заслуживает смертной казни. Однако я вовсе не хотел, чтобы присяжные вынесли ей приговор за преступление, которого она не совершала. Беседуя с ее адвокатом Максвеллом Кейтом, я предупредил о намерении подчеркнуть, что Лесли вообще не бывала дома у Хинмана.

Исходя из этого, я напрямик спросил ее в ходе перекрестного допроса:

– Рассказывали ли вы раньше кому-либо, что вместе с Сэди и Бобби Бьюсолейлом побывали в доме Гэри Хинмана?

– Я говорила Патриции.

– На самом же деле в доме у Хинмана были не вы, а Мэри Бруннер, правильно?

– Ну это вы так думаете, – упорствовала Лесли.

Стараясь не дать Ван Хоутен оговорить себя в случае с убийством Хинмана, я поступил ровно наоборот, когда речь зашла об убийстве Лабианка. По окончании перекрестного допроса она успела признать, что Розмари могла быть все еще жива, когда Лесли ударила ее ножом; что она нанесла удары не только в ягодицы и, возможно, в шею жертвы, но могла ткнуть пару раз и в спину. Как позднее напомнил я присяжным, многие ножевые ранения в спину Розмари Лабианки были нанесены после ее смерти, но одна из них, рассекшая позвоночник жертвы, могла сама по себе стать смертельной.

Как и ранее с Сэди и Кэти, я всячески подчеркивал туманные места в рассказе Лесли об «убийствах под копирку». Например, она уверяла, что была безнадежно влюблена в Бобби Бьюсолейла и вполне серьезно считала, будто убийства совершались в попытке вытащить его из тюрьмы; я же отметил, что Лесли не захотела выступить в суде над Бьюсолейлом – а ведь ее рассказ, будь он правдив, мог освободить ее возлюбленного.

Тут я решил закинуть удочку с другой стороны. Я не знал наверняка, но сильно подозревал, что Лесли поведала своему первому адвокату, Марвину Парту, подлинную историю убийств. Однако мне было известно, что Парт записал на магнитофон эту свою беседу с Лесли и умолял судью прослушать пленку.

– Правда ли, Лесли, что еще до начала этого судебного процесса вы уже говорили кому-то, будто все эти убийства совершены по приказу Чарльза Мэнсона? – спросил я.

– У меня был назначенный судом адвокат, Марвин Парт, который настаивал на том, чтобы я…

Тут Кейт прервал свою подзащитную, выразив протест: мы вторгались в закрытую область переговоров адвоката с клиентом. В ответ я заметил судье Олдеру, что Лесли сама назвала имя Парта и у нее есть право говорить, отказавшись от данной привилегии. Канарек также выразил протест, прекрасно понимая, к чему я могу клонить.

Ван Хоутен возмутилась:

– Мистер Канарек, да заткнитесь же вы наконец и дайте ответить на вопрос… У меня был назначенный судом адвокат по имени Марвин Парт. Он предложил множество идей насчет того, как вытащить меня отсюда. И сказал, что хочет записать на магнитофон кое-что, и в общих чертах описал мне то, что надо было сказать. И я сказала все то, о чем он просил.

– Что именно вы сказали мистеру Парту? – уточнил я.

– Не помню. Это давно было.

Я спросил у Лесли, говорила ли она Парту, что убийства совершены по приказу Мэнсона.

– Конечно же, говорила.

А не говорила ли она Парту, что Мэнсон поехал с остальными во вторую ночь, и когда они остановились на Вейверли-драйв, Мэнсон покинул машину и вошел в дом Лабианка?

После нескольких уклончивых ответов Лесли выпалила:

– Ну говорила!

Судья предложил прервать заседание, а Ван Хоутен напоследок бросила:

– Ты злой человек, Буглиози!

Каждый из свидетелей со стороны «Семьи» отрицал, что Мэнсон ненавидел чернокожих. Но теперь, в свете недавно полученных мной сведений, некоторые ответы выглядели довольно странно. Когда Фитцджеральд спросил у Пискли, ненавидел ли Чарли людей с черной кожей, та ответила:

– Он любил их. Ведь его отец… чернокожий приходится Чарли отцом.

Похожую фразу сказала и Лесли, прибавив:

– Если бы Чарли ненавидел чернокожих, тогда ему пришлось бы возненавидеть и себя самого.

В перерыве я спросил у Мэнсона:

– Чарли, твой отец действительно был чернокожим?

– Чего? – Казалось, он потрясен вопросом, но потому ли, что сама мысль выглядит абсурдной, или же потому, что я наткнулся на тщательно скрываемую им тайну? Когда же Мэнсон справился со своими чувствами, то ответил категорическим «нет».

Было похоже, что он говорит правду. И все же сомнения меня не покинули. Не покидают и по сей день.

Следующему свидетелю было не в новинку выступать в суде. Прибывшая из Нью-Гэмпшира по просьбе Ирвинга Канарека Линда Касабьян вновь принесла присягу. Фитцджеральд, Кейт и Шинь противились ее новому появлению в зале суда, и Канареку стоило бы прислушаться к их совету, поскольку Линда опять говорила настолько убедительно, что я даже не стал подвергать ее перекрестному допросу. Все ее предыдущие показания безоговорочно подтвердились.

Линда жила теперь на маленькой ферме в Нью-Гэмпшире с мужем и двумя детьми. Большой любитель побродяжить, Боб Касабьян на поверку оказался надежной опорой, и я был рад услышать, что их брак с Линдой лишь укрепился.

Далее в суде выступила двадцатилетняя Рут Энн Мурхаус, она же Уич, когда-то поразившая Дэнни Де Карло признанием, что ей не терпится убить свою первую свинью. Она повторила уже ставший знакомым припев: «Чарли не был лидером». Но, однако, «гремучие змеи любили его, и он даже мог играть с ними», и еще «он умел превращать стариков в юношей».

Добавив еще несколько надуманных штрихов к общей картине мотива «убийств под копирку», Уич заявила, что это Бобби Бьюсолейл был отцом второго ребенка Линды Касабьян.

Я спросил у нее:

– Вы бы сделали все, что в ваших силах, чтобы помочь Чарльзу Мэнсону и этим трем подсудимым девушкам, не так ли, Уич?

Когда она уклонилась от прямого ответа, я задал другой вопрос:

– Ради них вы пошли бы даже на убийство, верно?

– Я не способна лишить кого-то жизни.

– Отлично, давайте поговорим об этом, Уич. Знакомы ли вы с девушкой по имени Барбара Хойт?

Послушав совета своего адвоката, Уич отказалась отвечать на любые вопросы, затрагивающие попытку убийства Хойт. По закону, когда свидетель отказывается давать ответы при перекрестном допросе, все его прошлые показания могут не приниматься в рассмотрение. Что и произошло в случае Уич.

Следующего свидетеля защиты – девятнадцатилетнего Стива Грогана по прозвищу Клем – с легкостью можно назвать самым большим фантазером из всех. Он всерьез рассуждал о «знаках», выложенных извилинами его мозга, на вопросы об отце отвечал историями из жизни матери, а в качестве настоящего лидера «Семьи» назвал не Мэнсона, а Медвежонка Пуха – ребенка Мэри Бруннер от Мэнсона.

Канарек не преминул пожаловаться, что Олдер улыбается, слушая ответы Грогана. На что судья ответил:

– Могу вас уверить, что не вижу ничего забавного в этом свидетеле… Понятия не имею, зачем было его вызывать, хотя это дело ваше… Но никакие присяжные ни за что не поверят словам такого свидетеля, это я вам гарантирую.

Юноша, обезглавивший Коротышку Шиа, выглядел полным идиотом. Он постоянно ухмылялся, строил рожицы и еще чаще Мэнсона теребил бородку. И все же поведение Клема как минимум отчасти было хорошей актерской игрой, что доказывали его весьма осторожные ответы.

Так, он вспомнил, что однажды вечером катался на машине вместе с Линдой, Лесли, Сэди, Тексом и Кэти. Якобы Линда всем им дала ЛСД, но Мэнсона с ними не было. При этом Клем постарался не подтвердить догадку, что поездка состоялась в ночь гибели четы Лабианка, – чтобы не впутать заодно и себя самого.

Многие из ответов Клема прямо цитировали Мэнсона. Например, когда я спросил его: «Когда вы влились в „Семью“, Клем?», то услышал в ответ: «Когда родился с белой кожей».

Далее защита вызвала очередного свидетеля – Винсента Т. Буглиози. У судейского стола Фитцджеральд признал, что ситуация сложилась необычная, но заметил:

– С другой стороны, в данном деле Буглиози выступил не только как обвинитель, но и как следователь.

Дэйи Шинь задал мне вопросы о моей беседе со Сьюзен Аткинс и о ее показаниях перед большим жюри:

– Почему вы решили, что Сьюзен не рассказала большому жюри всей правды?

Я перечислил причины, заметив, среди прочего, что, по моему убеждению, она убила Шэрон Тейт.

– И как вы пришли к такому выводу?

– Она призналась в этом на свидетельском месте, мистер Шинь, начнем с этого. Кроме того, она рассказала Ронни Ховард и Вирджинии Грэхем, что ударила Шэрон Тейт ножом.

Шинь старался восстановить соглашение, по которому обвинение не будет требовать для Сьюзен смертного приговора, если она даст правдивые показания. Но даже не я, а судья Олдер напомнил ему:

– Сьюзен Аткинс принесла присягу и дала показания по этому делу – о том, что солгала большому жюри. Если какое-то соглашение и имело место, теперь можете о нем забыть.

Среди свидетелей, появившихся в зале суда в последующие дни, были Аарон Стовитц, Эвелл Янгер (ранее окружной прокурор Лос-Анджелеса, а ныне генеральный прокурор штата Калифорния), адвокаты Пол Карузо и Ричард Кабаллеро, промоутер Лоренс Шиллер. Обсуждались аспекты соглашения от 4 декабря 1969 года; запись рассказа Сьюзен Аткинс; продажа ее истории прессе; показания перед большим жюри; увольнение Кабаллеро на следующий день после встречи Сьюзен с Мэнсоном. Но наибольшее усердие на протяжении всего процесса Шинь проявил, опрашивая давшего присягу Шиллера: адвокат хотел знать, сколько денег выручено от продажи рассказа Сэди, ведь ему причитался гонорар в уплату за его услуги по защите Аткинс.

Проведя перекрестный допрос этих свидетелей, я набрал множество очков, весьма весомых. Но окончательную победу мне неожиданно обеспечил Канарек. Допрашивая Кабаллеро, бывшего адвоката Сьюзен Аткинс, он поинтересовался:

– Что [Сьюзен Аткинс] рассказала вам о надписях, сделанных кровью в этих трех домах?

Кабаллеро предупредил:

– Ирвинг, я же просил не задавать мне этот вопрос.

Очевидно, решив, что адвокат утаивает нечто полезное для его клиента, Канарек повторил свой вопрос.

Кабаллеро глубоко вздохнул и ответил:

– Она сказала мне, что Чарльз Мэнсон хотел начать Helter Skelter, но события развивались слишком медленно. Слово «свинья» было использовано для того, чтобы люди решили, будто преступления совершены неграми, поскольку «Пантеры» и подобные им называют истеблишмент «свиньями». В этом и состояла основная цель: Helter Skelter все никак не начинался, а Чарли жаждал превратить весь мир в руины. Поэтому и были совершены эти убийства. Я же просил вас не задавать мне таких вопросов, мистер Канарек, – добавил он напоследок.

Потерпев сокрушительную неудачу в попытке сделать мотив «убийств под копирку» хоть сколько-нибудь правдоподобным, защита перешла к другой тактике. В суд вызвали известных психиатров, которые подтвердили, что прием ЛСД повлиял на сознание трех подсудимых девушек, причем до такой степени, что они не способны нести ответственность за свои действия.

То была не защита в прямом смысле, и все же факты, поданные в таком свете, выглядели смягчающим обстоятельством и могли качнуть чашу весов в пользу пожизненного заключения.

Первый свидетель, доктор Андре Твид, считался экспертом в вопросах, касающихся ЛСД, но почти все его заявления резко противоречили показаниям признанных специалистов в этой области. Твид заявил, что некий юноша, принявший ЛСД, услышал голоса, зовущие его убить мать и бабушку, что он и сделал. На основе этого единственного случая, имена участников которого не назывались, доктор Твид заключил, что находясь под влиянием ЛСД, люди могут производить действия, способные повлечь за собою смерть окружающих. Доктор Твид также выразил свое личное мнение, согласно которому препарат, по-видимому, вызывает функциональные нарушения в мозгу.

На перекрестном допросе я выяснил, что доктор Твид лишь однажды встречался с Патрицией Кренвинкль и общался с ней не более двух часов. Нет, он не читал судебной стенограммы и не разговаривал с друзьями и близкими Патриции. Он никогда не проводил научных исследований в области ЛСД и не публиковал работы на эту тему, лишь однажды прочел лекцию. Когда я спросил, почему он считает себя экспертом в данной области, доктор Твид довольно надменно ответил:

– Что такое «эксперт», если не определение, данное субъектом самому себе на основе собственного опыта? Многие считают меня экспертом, поэтому я привык полагать, что являюсь таковым.

– Признаете ли вы докторов Томаса Ангерлейдера и Дьюка Фишера из Калифорнийского университета Лос-Анджелеса экспертами в области ЛСД? – поинтересовался я.

– Да, признаю.

Затем я объявил, что двое упомянутых специалистов опубликовали совместную статью «Фактор приема ЛСД при эмоциональных расстройствах», где заключили, что на данный момент не имеется научно подтвержденных данных об органических нарушениях в мозге, вызванных приемом ЛСД.

Теперь Твиду пришлось признать, что так оно и есть – с оговоркой о современном состоянии проработки проблемы.

24 декабря 1969 года, в городе Мобайл, штат Алабама, Патрицию Кренвинкль освидетельствовал психиатр, доктор Клод Браун. Поскольку Твид в своих выводах отчасти опирался на составленный Брауном отчет, я получил его копию непосредственно перед началом перекрестного допроса.

Ознакомившись с ним, я был приятно удивлен, как видно из следующего вопроса, заданного мной доктору Твиду:

– Формируя свое мнение в отношении Патриции Кренвинкль, принимали ли вы в расчет ее признание доктору Брауну, что в ночь убийств Тейт и остальных Чарльз Мэнсон приказал ей ехать вместе с Тексом Уотсоном?

После множества протестов и долгих совещаний у судейского стола доктор Твид признал, что принимал это во внимание. Позднее вызванная в качестве свидетеля Патриция Кренвинкль отвергла правдивость этого заявления, но признала, что действительно говорила об этом доктору Брауну.

В отчете Брауна содержались и другие сюрпризы. Кренвинкль сказала доктору, что бежала в Мобайл, опасаясь, что Мэнсон найдет и убьет ее[129]129
  Это заявление могло, конечно, повредить Мэнсону, но говорило в пользу клиентки Фитцджеральда. Тем не менее в суде оно прозвучало из уст Кейта, причем уже после того, как Фитцджеральд закончил допрашивать свидетеля. – Примеч. авт.


[Закрыть]; что в день убийств на Сиэло-драйв она отходила от кислоты и вечером не принимала никаких наркотиков; что после убийств она пребывала в постоянном страхе ареста, но Чарли сказал, что «Семью» не посмеют и пальцем тронуть.

Страх девушки подтверждал, что Кэти вполне осознавала последствия своих действий, так что о невменяемости не могло быть и речи.

По закону штата Калифорния заявление о невменяемости клиента адвокат может внести только до начала процесса. В этом случае сразу вслед за разбирательством виновности начинаются слушания о вменяемости подсудимого. В данном случае, однако, никто из адвокатов не внес подобного заявления вовремя. Таким образом, вопрос о вменяемости подсудимых на момент совершения преступных действий и вовсе не стоял. С другой стороны, если защита все же посеяла бы у присяжных сомнения в здравом рассудке девушек, это могло бы существенно повлиять на исход голосования о мере наказания.

Внезапно мне пришлось заново доказывать не только вину Мэнсона, но и вменяемость всех трех его приспешниц.

В большинстве штатов, включая и Калифорнию, официальная проверка вменяемости заключается в применении правила Макнатена. Среди прочих позиций, документ устанавливает: в случае, если подсудимый (будь то в результате заболевания или врожденного дефекта) не сознает свои действия как преступление, он официально считается невменяемым. Впрочем, недостаточно заверений самого подсудимого, иначе любой мог бы устанавливать для себя законы. Например, мужчина мог бы, изнасиловав дюжину женщин, заявить: «Сексуальное насилие кажется мне совершенно нормальным», – и избежать тем самым уголовного преследования. Упор здесь делается на осознание правонарушителем, что общество рассматривает его действия как преступные. Если он это понимает, то его нельзя признать невменяемым. Действия, призванные избавить его от ответственности (перерезанные телефонные провода, уничтоженные отпечатки пальцев, постоянная смена имен и кличек, выброшенные оружие и одежда), как раз и представляют собой косвенные улики того, что подсудимый хорошо понимает: общество осуждает его деяния.

Ранее доктор Твид утверждал, будто Патриция Кренвинкль не считала эти убийства чем-то плохим. Теперь же, на перекрестном допросе, я спросил у него:

– По вашему мнению, когда Патриция Кренвинкль принимала участие в этих убийствах, понимала ли она, что совершает преступление?

– На мой взгляд, да, – пришлось сказать психиатру.

– Больше вопросов нет, – сообщил я судье.

4 марта Мэнсон подровнял бородку в форме аккуратной подковы и обрил голову, поскольку, как он пояснил репортерам, «я Дьявол, а Дьявол всегда лысый».

Любопытно, что на сей раз три подсудимые девушки не последовали его примеру. И когда Мэнсон устраивал в зале суда очередное представление, они уже не подражали ему, как случалось в ходе слушаний об их виновности. Очевидно, до них дошло наконец, хоть и поздновато, что такое поведение лишь подчеркивает власть Мэнсона над ними.

Отрицая, что прием ЛСД способен вызвать необратимые нарушения мозговых процессов, следующий свидетель, психиатр Кейт Дитман, показал, что наркотик может, тем не менее, отрицательно сказаться на личности человека. По его словам, принимающий ЛСД человек в большей степени подвержен влиянию окружающих, что и произошло с Лесли.

Ван Хоутен злобно возразила:

– Сплошное вранье. На меня повлияли война во Вьетнаме и телевидение.

На перекрестном допросе я вынудил Дитмана признать, что не все реагируют на ЛСД одинаково: это зависит от личностной структуры человека. Затем я выяснил, что сам Дитман никогда не обследовал Лесли; следовательно, не зная ее характера, он не мог сказать наверняка, какой именно эффект мог оказать прием ЛСД на ее мыслительные процессы.

И наоборот: не обследовав ее, доктор Дитман не мог уверенно сказать, была ли у Ван Хоутен врожденная склонность к насилию.

На повторном допросе Кейт полюбопытствовал:

– Что подразумевается под врожденной склонностью к насилию?

– Скажем, когда человек обладает более ярко выраженным инстинктом убийцы по сравнению со среднестатистическим человеком…

– Говоря языком психиатров, вы считаете, что у некоторых людей стремление к убийству выше, чем у других? – уточнил адвокат.

– Враждебность и агрессия постоянно присутствуют в личностной структуре некоторых людей в скрытом или явном виде, – пояснил Дитман. – В этом смысле такие пациенты лучше подготовлены к совершению насильственных действий, к которым относится и убийство.

Доктор Дитман только что выразил вслух одну из главных мыслей моей заключительной речи, которую я готовился произнести в конце судебной фазы определения наказания.

Доктор Джоэл Форт, вошедший чуть ли не в легенду «врачеватель хиппи из Хейта», удивил публику своим консервативным видом: старше сорока лет, строгий костюм, тихий голос и никаких длинных волос (по правде говоря, основатель Национального центра решения социальных и медицинских проблем оказался лысым). Рассерженный его показаниями, Мэнсон выкрикнул:

– Если этот тип когда-нибудь видел хиппи, то только проезжая мимо на своей тачке!

У Чарли были все причины злиться. Даже во время прямого допроса доктор Форт помог скорее обвинению, чем защите. Автор книги о наркотиках и соавтор еще одиннадцати работ, доктор Форт заявил, что сам по себе наркотик не производит волшебной трансформации; тут важнее другие факторы.

На перекрестном допросе я выявил один из таких факторов. Форт сказал:

– У меня сложилось впечатление [после обследования Лесли Ван Хоутен], что в совершении этих убийств весьма значительную роль сыграло влияние мистера Мэнсона.

Тогда же мне удалось выйти еще на один принципиально важный момент. Чтобы опровергнуть новый аргумент защиты, будто девушки принимали ЛСД перед убийствами и не могли отвечать за свои действия, я спросил у Форта:

– Правда ли, что люди, находящиеся под влиянием ЛСД, не имеют тенденции к насильственным действиям?