Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

Обвинитель Бартон Катц, например, вспоминал, как Ирвинг однажды выразил протест по поводу того, что свидетель обвинения назвал себя, – мол, этот человек впервые услышал собственное имя из уст матери и поэтому не должен пересказывать в суде неподтвержденные слухи. Подобные забавные казусы казались мелкими недоразумениями в сравнении с обычной для Канарека методикой «растягивания» слушания. Вот пример: в деле «Народ против Гудмана» Канарек растянул рассмотрение простой кражи, на которое хватило бы несколько часов, на три месяца. Сумма похищенного: 100 долларов. Затраты налогоплательщиков: 130 тысяч 212 долларов.

– Нам только не хватало, Винс, – в шутку заметил мне Аарон, – чтобы в дело вмешался Ирвинг Канарек. Тогда ближайшие десять лет мы с тобой проведем в суде.

На следующий день Рональд Хьюз сообщил репортеру:

– Я собираюсь просить адвоката из Ван-Нуйса И. А. Канарека вступить в дело в качестве защитника Мэнсона.

Тем временем случилось еще одно «чудо»: активист «Черных пантер», которого застрелил Чарльз Мэнсон, восстал из мертвых. Только он не был активистом «Пантер» (просто бывший торговец марихуаной) и, вопреки убежденности Чарли и остальных членов «Семьи», вовсе не умер после того рокового выстрела, хоть его друзья и сообщили Мэнсону эту скорбную весть. Звали «живого мертвеца» Бернард Кроуи, но больше он был известен под «говорящей» кличкой Толстозад. Наши долгие поиски Кроуи увенчались неожиданным успехом, когда мне позвонил мой старый знакомый и адвокат Толстозада, Эд Толмас. Услыхав, что мы ищем его клиента, Эд договорился о моей встрече с Кроуи.

История Бернарда об инциденте со стрельбой полностью совпала с версией, рассказанной Де Карло офицерам ДПЛА, – хотя даже сам Чарли не подозревал о ее счастливом конце.

После того как Мэнсон и Ти-Джей покинули квартиру в Голливуде, где раздался выстрел, притворившийся мертвым Кроуи попросил друзей вызвать скорую. В больнице полицейские приставали к нему с расспросами, но Кроуи заявил, что не знает, кто в него стрелял и почему. Он едва не отдал богу душу, пробыв в критическом состоянии целых восемнадцать дней. Пуля до сих пор оставалась в позвоночнике.

Судьба Кроуи интересовала меня по двум причинам. Во-первых, инцидент убедительно доказывал, что Чарльз Мэнсон вполне способен убивать самостоятельно. Я знал, что не смогу представить эти факты на этапе разбирательства вины Мэнсона, но надеялся вернуться к ним во время определения наказания, когда могут приниматься в расчет и другие преступления подсудимого. Во-вторых, по описанию получалось, что Мэнсон стрелял в Кроуи из того самого револьвера «лонг-хорн» 22-го калибра, которым чуть более месяца спустя воспользуется Текс Уотсон для убийств в усадьбе Тейт. Если бы удалось извлечь пулю из тела Кроуи и сравнить ее с нашими баллистическими тестами, то орудие убийств на Сиэло-драйв оказалось бы точнехонько в руках самого Чарли Мэнсона.

Сержант Билл Ли из ОНЭ не проявлял особенного оптимизма. Он объяснил мне, что за девять с лишним месяцев, которые пуля находилась в человеческом организме, кислоты успели сгладить на ней все бороздки и сравнение с образцами вряд ли удастся. Но Билл не исключал возможности получения положительного результата. Я говорил с несколькими хирургами; пулю извлечь можно, заявили они мне, но операция довольно рискованна.

Я выложил перед Кроуи все факты: нам нужна эта пуля, и мы готовы договориться об операции в окружной больнице Лос-Анджелеса. Но имеется и определенный риск, который я не стал занижать. В итоге Кроуи отказался от операции.

– Я вроде как горжусь этой штуковиной, – заявил он. – Такая отличная тема для разговора!

Ближе к концу марта сторона обвинения едва не лишилась и одного из ключевых свидетелей по делу.

Пола Уоткинса, прежнего помощника Мэнсона, вытащили из горящего трейлера «фольксваген» и доставили в Центральную окружную больницу Лос-Анджелеса с ожогами второй степени на 25 процентах кожи лица, рук и спины. Достаточно оправившись от боли, чтобы говорить с полицейскими, Уоткинс предположил, что уснул, читая при свете свечи, – и либо она, либо самокрутка с марихуаной, которую он при этом курил, вызвали пожар. Это лишь догадка с его стороны, пояснил Уоткинс полицейским, поскольку сам он не уверен в причине воспламенения.

За три дня до пожара до властей округа Инио дошел слушок, что «Семья» намерена устранить Уоткинса. Между тем еще в ноябре 1969 года я просил ДПЛА внедрить кого-нибудь в «Семью». Меня не просто интересовали планы этих людей в отношении стратегии защиты на процессе; я сказал полицейским буквально следующее:

– Будет поистине трагичной ошибкой, если произойдет убийство, которое мы могли бы предотвратить.

Я обращался с этой просьбой как минимум десять раз. В итоге ДПЛА выразил озабоченность: если они действительно внедрят в «Семью» агента под прикрытием, ему вместе с остальными придется совершать различные преступления – к примеру, курить марихуану. Я объяснил, что если агент выполняет свою работу, пытаясь обезвредить злоумышленников, то никакое курение марихуаны не может считаться преступлением. Однако ДПЛА так и не соизволил выделить сотрудника для раскрытия самых нашумевших убийств нашего времени.

В отчаянии я обратился в Бюро расследований окружного прокурора, и те быстро отыскали молодого человека, готового принять задание. Но парень был слишком уж гладко выбрит, коротко стрижен и с виду более всего напоминал банковского клерка. Как бы мы ни мечтали иметь информатора внутри «Семьи», я не мог послать храброго юношу в логово убийц: вдоволь насмеявшись, они изрубили бы беднягу в капусту. Так мне пришлось отказаться от своей затеи. В отношении ближайших планов «Семьи» мы по-прежнему оставались в полном неведении.

Апрель 1970 года

Слова «PIG», «DEATH TO PIGS», «RISE» и «HEALTER SKELTER» содержат всего тринадцать различных букв. Эксперты-графологи объяснили мне, что будет чрезвычайно трудно – если вообще возможно – сличить кровавые надписи в домах Тейт и Лабианка с экземплярами «печатного» почерка, полученными у подсудимых.

Проблема заключалась не только в нехватке материала. Мешали печатные, а не написанные обычным почерком буквы; слишком крупный размер; необычные средства письма – полотенце в доме Тейт и, по всей видимости, скомканная бумага в доме Лабианка; уровень расположения: чтобы сделать надписи высоко на стенах, убийцам пришлось тянуться.

Впрочем, поразмыслив, я изобрел способ, который (если все получится) мог обратить кровавые послания на пользу стороне обвинения. Чистый блеф, но игра стоила свеч.

Мы знали, кто сделал надписи. Сьюзен Аткинс показала перед большим жюри, что это она оставила слово «PIG» на парадной двери дома Тейт, а во время нашей беседы Сьюзен упомянула, что Патриция Кренвинкль, по ее собственным словам, делала надписи в доме Лабианка. Эти сведения мы не могли использовать из-за заключенного с Аткинс соглашения, но о происхождении надписи в доме Тейт она рассказывала и Ронни Ховард, так что свидетельство у нас имелось. Но о Кренвинкль пригодных для суда показаний у нас не было.

Пятая поправка к Конституции Соединенных Штатов гласит, что никто не может быть принужден давать показания против себя самого в ходе любого уголовного следствия. Ограничение касается лишь устных показаний: подсудимый не может отказаться предоставить следствию физические данные. Скажем, преступник не может увильнуть от опознания, пьяный водитель – избежать теста на присутствие алкоголя в организме; то же самое касается снятия отпечатков пальцев и представления следствию образца письменного почерка. Изучив соответствующее законодательство, я дал капитану Карпентеру в «Сибил Брэнд» четкие инструкции, как именно ему следует обставить взятие образцов почерка Сьюзен Аткинс, Патриции Кренвинкль и Лесли Ван Хоутен.

Каждую следовало уведомить: 1) у них нет конституционного права отказаться; 2) у них нет конституционного права проходить тест в присутствии адвоката; 3) право хранить молчание не включает отказ представить образец письменного текста; и 4) полученные экземпляры письма могут быть использованы как вещественные доказательства стороной обвинения.

Капитан Карпентер поручил проведение письменного теста своей помощнице Х. Л. Маусс. Руководствуясь моими инструкциями, она уведомила Сьюзен Аткинс о сказанном выше и добавила:

– В усадьбе Тейт было найдено слово «PIG», написанное кровью. Изобразите его печатными буквами.

Безо всяких жалоб Сьюзен тут же написала требуемый текст.

Лесли Ван Хоутен и Патриция Кренвинкль по очереди подверглись той же процедуре с разъяснением имеющихся у них прав. Им предлагалось написать слова «Helter Skelter», «death to pigs» и «rise», которые нашли в доме Лабианка.

В моей памятке капитану Карпентеру присутствовала особая инструкция офицеру, который будет непосредственно работать с подсудимыми: «Ни в коем случае не предъявляйте испытуемым письменные образцы текста». Я хотел посмотреть, напишет ли Патриция Кренвинкль слово «Helter» с ошибкой, как оно было выведено на дверце холодильника: «Healter».

Лесли Ван Хоутен беспрекословно написала требуемое. А вот Патриция Кренвинкль отказалась.

Наш блеф удался. Теперь мы могли использовать ее отказ на суде как косвенное свидетельство виновности. Оно было вдвойне важно, поскольку прежде у меня не было абсолютно никакого независимого подтверждения показаний Линды Касабьян относительно участия Патриции Кренвинкль в убийстве четы Лабианка. А без единой улики, доказывающей правдивость показаний Линды, в глазах закона Патриция оставалась невиновной и автоматически была бы освобождена от ответственности по всем статьям обвинения.

Если бы Лесли тоже отказалась представить образец почерка, или Патриция согласилась написать требуемые слова (и эксперты-графологи не сумели бы связать их с граффити в доме Лабианка), наш план провалился бы.

Однако с веревкой, связывающей Тейт и Себринга, и кусачками для проволоки нам повезло меньше. Я надеялся доказать их принадлежность к имуществу Мэнсона еще до убийств, собираясь подкрепить этими уликами показания Линды Касабьян относительно самого Чарли.

От присутствовавшего при этом Де Карло мы знали, что в июне 1969 года Мэнсон купил примерно 200 футов белой трехжильной нейлоновой веревки в хозяйственном магазине «Джек Фрост» в Санта-Монике. Но когда следователи «группы Тейт» удосужились поговорить с хозяином магазина мистером Фростом – три с половиной месяца спустя после моей просьбы! – он не сумел найти отметку об этой покупке. И даже не мог подтвердить, что такая веревка у него действительно продавалась.

Мы вели поиски буквально вслепую – да и другой наш свидетель был подслеповат. По словам Де Карло, Мэнсон отдал часть купленной веревки Джорджу Спану, но почти полная слепота старика делала его никудышным свидетелем.

Именно тогда я и вспомнил о Руби Перл.

По какой-то причине, хоть полиция и посещала ранчо Спана бессчетное множество раз, никто из офицеров не говорил с Руби, руководившей на ранчо работой конюшен. А между тем она оказалась источником ценнейшей информации. Оглядев веревку с тел Тейт и Себринга, Руби не только подтвердила, что та ничем не отличается от веревки, бывшей у Мэнсона, но и предоставила нам множество примеров власти Мэнсона над остальной «Семьей»; она вспомнила, что множество раз видела «лонгхорн» 22-го калибра на ранчо; признала кожаный ремешок, найденный в доме Лабианка, похожим на тесьму, которую Мэнсон часто носил на шее, а еще рассказала мне, что до появления «Семьи» у Спана никогда прежде не видала там складных ножей, но летом 1969 года «внезапно такие ножи появились, кажется, у всех».

Разочарование от отсутствия документального подтверждения покупки Мэнсоном веревки было велико, но Руби удалось смягчить удар. Будучи опытной наездницей и твердой решительной дамой, не выказывавшей ни малейшей боязни «Семьи»[99]99
  Когда Мэнсона перевели из Индепенденса в Лос-Анджелес, Руби Перл навестила его в тюрьме. «Я пришла по одной лишь причине, Чарли, – заявила она ему. – Я хочу знать, где похоронен Коротышка». Избегая встречаться с ней взглядом, Мэнсон предложил спросить у «Черных пантер». «Чарли, ты прекрасно знаешь, что „Черные пантеры“ ни разу даже не были на ранчо», – ответила Руби, повернулась к нему спиной и вышла. – Примеч. авт.


[Закрыть], она говорила с уверенностью, которая обретает в суде особенный вес. Во всем ее облике сквозило упрямое спокойствие.

Другой нашей находкой стал Рэнди Старр, с которым я беседовал в тот же день, что и с Руби. Постановщик кинотрюков, он порой работал на съемках эпизодов с повешением и заявил, что веревка является идентичной той, с помощью которой как-то раз они с Мэнсоном вытаскивали автомобиль со дна лощины.

– Мэнсон всегда держал такую веревку за сиденьем своего вездехода, – добавил Старр.

Еще большее значение имело положительное опознание им револьвера «лонгхорн» 22-го калибра, поскольку некогда оружие принадлежало самому Рэнди и было передано им Мэнсону[100]100
  Револьвер «лонгхорн», серийный номер 1902708, числился среди оружия, пропавшего из штаб-квартиры Отряда стрелков в Эль-Монте, штат Калифорния, во время кражи, совершенной в ночь на 12 марта 1969 года. По утверждению Старра, он приобрел револьвер путем обмена с мужчиной, известным ему лишь по имени Рон. Мэнсон постоянно брал у него ствол взаймы для учебных стрельб, и в итоге Рэнди отдал ему оружие в обмен на грузовичок-пикап, принадлежавший Дэнни Де Карло. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Один вопрос оставался без ответа. Зачем в ночь убийств на Сиэло-драйв убийцы прихватили с собой 43 с лишним фута веревки? Чтобы связать жертв? Мэнсон проделал это сутки спустя при помощи кожаного ремешка. Проблеск возможного ответа забрезжил во время одной из бесед с Дэнни Де Карло. Если верить Дэнни, в конце июля 1969 года Мэнсон сказал ему:

– Свиньям-истеблишменту предстоит висеть вверх ногами с перерезанным горлом. Такое точно вселило бы в людей настоящий страх.

С кусачками для проволоки тоже все было непросто. Линда Касабьян заявила, что пара, найденная в вездеходе Мэнсона, выглядит как та, что оказалась в машине ночью. Отлично. Джо Гранадо из ОНЭ сделал тестовые разрезы на куске телефонного провода из усадьбы Тейт и объявил, что оба разреза совершенно одинаковы. Замечательно. Но затем офицер Девэйн Вольфер, признанный ведущим экспертом по вещественным доказательствам ДПЛА, провел несколько собственных тестов и заключил, что кусачки никак не могли быть использованы для «нарушения целостности телефонного провода» на Сиэло-драйв.

Не собираясь сдаваться, я спросил у Вольфера, не могло ли натяжение провода послужить фактором. Возможно, отвечал он. Тогда я попросил его сопровождать представителей телефонной компании на Сиэло-драйв, 10050, и сделать еще один разрез, только на сей раз – туго натянутой проволоки, как это и было в ночь убийств. Вольфер выполнил просьбу, но его точка зрения не поколебалась: разрез, произведенный в ночь на 8 августа 1969 года, не совпадает с разрезом, сделанным в ходе теста.

Возможно, режущая кромка кусачек была повреждена уже после убийства Тейт и остальных, но проведенные Вольфером тесты буквально разрезали эту такую важную для нас связь между Мэнсоном и вещественными уликами.

Когда 19 ноября 1969 года я сопровождал офицеров ДПЛА в их поездке на ранчо Спана, мы нашли немало пуль и гильз 22-го калибра. Впрочем, из-за ужасного ветра и поиска других улик мы ограничились лишь поверхностным осмотром, и я просил сержанта Ли вернуться туда впоследствии и поискать тщательнее. Эта просьба, многократно повторенная с тех пор, обрела особое значение после получения экспертами ДПЛА револьвера «лонгхорн» 22-го калибра. Тем не менее Ли вернулся на ранчо Спана только 15 апреля 1970 года и в овраге, находящемся примерно в двухстах футах позади обиталища Джорджа Спана, нашел еще 23 стреляные гильзы от пуль 22-го калибра. Поскольку ранее мы нашли 22-го таких гильзы, общее их количество достигло 45 штук[101]101
  Ни одна из пуль 22-го калибра, обнаруженных в ходе двух этапов поисков, не соответствовала найденным на месте преступления или полученным в ходе тестовых стрельб.


[Закрыть].

Только по завершении второго раунда поисков Ли провел сравнительный анализ стреляных гильз с ранчо Спана. Выяснилось, что 15 из 45 гильз были выпущены из орудия убийства Тейт. Пусть с запозданием, но хотя бы до начала суда мы наконец получили научное подтверждение привязки револьвера к ранчо Спана.

Лишь одно могло сделать меня более счастливым: если бы Ли вернулся на ранчо и нашел остальные гильзы еще до обнаружения револьвера! Теперь же защита могла резонно заявить, что за четыре с половиной месяца, прошедших между двумя этапами поисков, полиция и/или обвинение могли «подбросить» вещдоки на ранчо.

И еще один предмет, проходящий по делу как вещественное доказательство, беспокоил меня многие месяцы кряду: пара очков, найденных рядом с почтовыми тубусами в гостиной усадьбы Тейт, в непосредственной близости от места преступления. Если очки не принадлежали никому из потерпевших, они должны принадлежать кому-то из убийц. Однако Уотсон, Аткинс, Кренвинкль и Касабьян не носили очков.

Я уже предвидел, как будет напирать защита: поскольку очки не принадлежат никому из подсудимых, убийца может все еще находиться на свободе. И отсюда лишь шаг до нового предположения: а вдруг на скамье подсудимых вообще не те люди?

Злосчастные очки грозили стороне обвинения чрезвычайно серьезными осложнениями. Но проблема (хоть и не сама загадка) разрешилась после разговора с Розанной Уолкер.

Раз уж Сьюзен Аткинс созналась в убийствах и Вирджинии Грэхем, и Ронни Ховард, мне пришло в голову, что она могла сделать не менее обличающие признания и другими сокамерницам; поэтому я попросил ДПЛА найти женщин, с которыми Аткинс водила дружбу в «Сибил Брэнд».

Розанна Уолкер, одна из бывших заключенных этой тюрьмы, согласилась, хоть и без особенной радости, встретиться и говорить со мной. Самоуверенная крепкая темнокожая девушка оказалась в «Сибил Брэнд» после предъявления ей обвинения сразу по пяти разным пунктам, каждый из которых был связан с торговлей наркотиками.

В тюрьме она продолжала «заведовать снабжением»: продавала сладости, сигареты и парфюмерию другим заключенным. И лишь в пятую или шестую нашу встречу Розанна вспомнила об одном разговоре, который ей показался совсем незначительным.

Однажды Сьюзен и Розанна вместе слушали радиоприемник, когда диктор программы новостей упомянул о паре очков, найденной ДПЛА на месте убийства Тейт и остальных. Сьюзен озадаченно заметила:

– Не слишком ли это будет, если они арестуют владельца очков? Ведь он виновен лишь в том, что потерял их!

Розанна возразила, что очки мог обронить убийца.

– Да нет, ничего подобного, – бросила в ответ Сьюзен.

Ее ремарка ясно показывала, что очки не принадлежали убийцам. Оставались и другие проблемы. Одна из самых серьезных касалась бегства Линды Касабьян с ранчо Спана.

Линда рассказала мне, что решилась на побег после ночи убийства четы Лабианка; впрочем, на следующий день Мэнсон отослал ее к водопаду (11 августа), и она боялась уйти той ночью из-за расставленных им вооруженных часовых.

Ранним утром 12 августа Мэнсон разыскал ее вновь. Линде следовало надеть «приличное» платье и отнести весточку Мэри Бруннер и Сандре Гуд в «Сибил Брэнд» и Бобби Бьюсолейлу в окружную тюрьму. Сообщение было простым: «Ничего не говорите; все хорошо». Одолжив машину у Дэйва Ханнума, нового работника на ранчо, Линда поехала в «Сибил Брэнд», но выяснила, что Бруннер и Гуд находятся в суде; в окружной тюрьме удостоверение личности Линды вызвало какие-то подозрения, и увидеть Бьюсолейла ей не позволили. Когда она вернулась на ранчо и рассказала Мэнсону о неудаче, тот приказал попробовать еще раз на следующий же день.

Линда увидела в этом свой шанс. Той ночью она упаковала немного одежды и пеленки Тани в дорожную сумку на лямке и спрятала ее в общей гардеробной. Ранним утром Линда вновь попросила машину у Ханнума – но, явившись за сумкой, увидела спящих в комнате Мэнсона и Стефани Шрам. Решив плюнуть на сумку, Линда отправилась за Таней, но всех детей успели перевезти к водопаду. Забрать оттуда Таню, не объясняя причин, она никак не могла, рассказывала Линда. Поэтому ей пришлось уехать с ранчо, так и не забрав девочку.

Вместо того, чтобы ехать в Лос-Анджелес по поручению Чарли, Линда направилась в Таос, штат Нью-Мехико, где теперь жил ее муж. Но перед Альбукерком машина Ханнума сломалась. Когда Линда попыталась оплатить починку кредитной карточкой, врученной ей для покупки бензина Брюсом Дэвисом, владелец автозаправочной станции навел справки и выяснил, что карточка уже не действительна. Тогда Линда написала Ханнуму записку с извинениями и объяснением, где он сможет найти пропавшую машину, вложила в конверт ключ зажигания и сунула письмо в почтовый ящик[102]102
  Скорее всего, письмо было перехвачено Сьюзен Аткинс: она передала Ханнуму информацию и ключ, но умолчала об извинениях Линды и не показала ему самого письма. Ханнум доехал до Альбукерка на автобусе и, починив машину, забрал ее. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Остаток пути проехала автостопом.

Линда нашла мужа (в обществе другой девицы) в коммуне Лориен, неподалеку от Таоса. Она рассказала ему об убийствах в доме Тейт, о событиях следующей ночи и о том, что Таня осталась у Спана. Боб Касабьян предложил вдвоем вернуться на ранчо и забрать ребенка, но Линда опасалась, что тогда Мэнсон убьет их всех. Боб попросил несколько дней на обдумывание. Не собираясь ждать у моря погоды, девушка добралась автостопом до Таоса и отправилась повидать Джо Сейджа. Сам он, имевший репутацию доброй души, был довольно занятным персонажем. Убежденный дзен-буддист чуть старше пятидесяти, он руководил Макробиотистской церковью и даже участвовал в предвыборной кампании на пост президента от партии противников загрязнения окружающей среды. Линда попросила у Сейджа взаймы денег, чтобы вернуться в Лос-Анджелес и забрать девочку. Но Джо принялся расспрашивать девушку, и она рассказала ему (и юноше по имени Джеффри Джейкобс) об убийствах.

Не поверив ей, Джо заказал разговор с ранчо Спана. У Мэнсона, чью реакцию можно вообразить, Сейдж напрямую спросил, насколько правдив рассказ Линды. Мэнсон отвечал, что у Касабьян, видать, совсем крыша поехала; ее эго попросту еще не готово умереть, и потому-то она сбежала.

Линда не говорила с Чарли, но обменялась парой слов с кем-то из девушек, вроде бы с Писклей, которая рассказала о полицейском рейде 16 августа и добавила, что Таню забрали и отправили в приют. Линда говорила также с Патрицией Кренвинкль; та сказала ей что-то вроде: «Не терпелось пасть разинуть, да?»

После чего Касабьян позвонила в отделение полиции в Малибу, где ей назвали имя социального работника, на чьем попечении оказалась Таня. Сейдж дал Линде денег на авиабилеты туда-обратно и назвал имя Гэри Флейшмана – адвоката, который мог устроить возвращение Тани из приюта. Когда Линда встретилась с Флейшманом, она не упоминала об убийствах, сказав, что уехала с ранчо для встречи с мужем. В конце концов, уже после судебного слушания, мать с дочерью улетели в Таос. Боб по-прежнему жил с другой девушкой, и Линда с Таней добрались автостопом сначала до Майами, штат Флорида, где жил отец Линды, а затем – и до Конкорда, штат Нью-Гэмпшир, к ее матери. Именно в Конкорде, 2 декабря 1969 года, когда стало известно, что Линду разыскивают в связи с убийствами на Сиэло-драйв, она сама явилась в местный участок полиции и сдалась властям. Уже на следующий день Касабьян самолетом доставили в Лос-Анджелес.

Я спросил у Линды:

– Почему между днем, когда ты забрала Таню, и датой твоего ареста в декабре ты не связалась с полицией и не рассказала все, что знаешь об убийствах?

Она боялась Мэнсона, призналась Линда, боялась, что он найдет и убьет ее вместе с Таней. Кроме того, она была беременна, и ей не хотелось брать на себя такую ответственность перед рождением ребенка.

Были, разумеется, и иные причины; в качестве основной можно назвать недоверие, которое девушка испытывала к полиции. В ориентированном на наркотики мире, к которому принадлежала Линда Касабьян, полицейские не рассматриваются ни как друзья, ни как союзники. По-моему, это простое объяснение, если правильно подать его, вполне удовлетворило бы присяжных.

Оставался еще один, даже более важный вопрос.

– Как же ты могла оставить дочь в логове убийц?

Меня беспокоила не только возможная реакция присяжных, но и та польза, которую могла извлечь из противоречия сторона защиты. Раз уж Линда оставила Таню на ранчо Спана, вместе с Мэнсоном и другими членами «Семьи», можно предположить, что на самом деле она не считала их убийцами, а это напрямую противоречило основной части ее показаний. Так что и сам вопрос, и ответ на него имели громадное значение.

Как оказалось, Линда посчитала, что девочке ничего не грозит, пока сама она не обратится в полицию:

– В глубине души я знала, что Тане никто не причинит вреда и с ней ничего плохого не случится. Настало время мне уехать оттуда.

Я не сомневалась, что потом приеду и заберу дочь. Я просто была уверена: все кончится хорошо.

Как воспримут ее объяснение присяжные, оставалось загадкой. День начала судебных заседаний приближался, а вопрос так и повис в воздухе, внося неопределенность в остальные мои заботы.

По моей просьбе лейтенант Хелдер и сержант Гутиэрес связались с Сейджем и Джейкобсом, те подтвердили рассказ Линды. Впрочем, я не мог использовать обоих в качестве свидетелей, поскольку бульшая часть их показаний представляла собой пересказ чужих реплик, не подходящий для суда. Работник ранчо Дэвид Ханнум сказал, что начал работать у Спана с 12 августа и что Линда брала у него машину и в этот день, и на следующий. Проверка тюремной книги учета показала, что Бруннер и Гуд действительно побывали в суде 12 августа.

Проведенные офицерами беседы оказались неожиданно плодотворны и в другом смысле. Ханнум рассказал, что, когда он однажды убил гремучую змею, Мэнсон с гневом отчитал его, вопя:

– А если тебе самому отсечь башку?! – И добавил: – Лично я предпочитаю убивать людей, а не животных.

В то же самое время, когда состоялась моя беседа с мужем Линды, Робертом Касабьяном, я говорил и с Чарльзом Мелтоном, хиппи-филантропом, у которого Линда похитила 5 тысяч долларов. Мелтон рассказал, что в апреле 1969 года (еще до первой встречи Линды с «Семьей») ездил на ранчо Спана повидаться с Полом Уоткинсом. Будучи там, Мелтон познакомился с Тексом, который, похвалив бороду Мелтона, мечтательно протянул:

– Может, когда-нибудь Чарли и мне разрешит отпустить бороду… Найти лучшее доказательство власти Мэнсона над Уотсоном было бы непросто.

Словом, у нас случались удачи, но неудач тоже хватало, и немалых. Намереваясь доказать присяжным, что рассказ Линды о событиях двух кровавых ночей не взят с потолка от начала и до конца, я отчаянно нуждался в показаниях третьего лица, способного подтвердить правдивость каждой части ее истории. Рудольф Вебер представил подтверждение касательно первой ночи. Но по второй ночи такого свидетеля у меня не было.

Линда указала нам место, где их остановили двое патрульных. Это было неподалеку от Манхэттен-Бич. Но Лос-Анджелес представляет собой огромный мегаполис, и мы быстро выяснили, что указанный район находится сразу под тремя перекрывающими друг друга юрисдикциями: не одна, а три различные службы поддержания порядка патрулируют эту зону. И проверка по всем трем не выявила никого, кто вспомнил бы о подобном инциденте.

С упомянутым Линдой актером нам повезло больше. Следователи «группы Лабианка» Сартучи и Нильсен нашли его: он по-прежнему жил в Венисе, в 501-й квартире дома 1101 по Оушн-Фронт-Уолк. Тридцатидевятилетний выходец из Ливана Саладин Надер (безработный после главной роли в «Сломанных крыльях», фильме о поэте Калиле Гибране) вспомнил двух юных путешественниц, подобранных им на шоссе в начале августа 1969 года. Надер верно описал внешность Сэнди и Линды, не забыв упомянуть, что Сэнди была заметно беременна; он выбрал их фотографии из большой стопки снимков и рассказал практически ту же историю, что и Линда, «забыв» упомянуть лишь о сексуальной связи между ними.

Опросив Надера, следователи пометили в отчете: «Свидетель поставлен в известность о цели проведенной беседы и выразил удивление, что столь милые и общительные молодые леди могли попытаться нанести ему какой бы то ни было вред в ответ на его гостеприимства».

Хоть рассказы обоих совпали, Надер мог лишь частично подтвердить показания Линды, поскольку (к счастью для него самого и благодаря той же Линде) не встречался с группой убийц в ночь на 11 августа.

Этажом ниже располагалась квартира, в дверь которой стучала Касабьян. Она указала нам дверь с номером 403, и я попросил Гутиэреса с Патчеттом постараться найти мужчину, надеясь, что тот вспомнит об инциденте. Однако полученный мною отчет подробно излагал показания жильца 404-й квартиры, так что обоим офицерам пришлось вернуться; тогда-то они и выяснили у хозяйки, что 403-я пустовала весь август 1969 года. Вполне возможно, сказала она, кто-то мог остановиться там временно на ночь-другую, такое бывало и раньше. Чем нам и пришлось довольствоваться.

По уверениям агента по продаже недвижимости, занимавшегося домом 3921 по бульвару Топанга-Каньон (дом, стоявший рядом с кафе «Малибу фидбин», где, по словам Линды, они с Сэди и Клемом останавливались незадолго до рассвета), группа хиппи въехала в незанятое здание около девяти месяцев тому назад. Порой там проживало до полусотни человек, но никого из них он не знал и не видел лично.

Сартучи и Нильсен, однако, сумели найти двух девушек, живших там с февраля по октябрь 1969 года. Обе были подругами Сьюзен Аткинс и обе помнили встречу с Линдой Касабьян. Одна припомнила, что Сьюзен как-то заходила в гости в компании девушки и парня. Увы, она не могла уточнить ни даты, ни времени суток, ни имен других присутствовавших в доме гостей – по той простой причине, что была тогда «на кислоте» и трио гостей «показалось недобрым». Обе девушки признались, что почти все время были под кайфом и четких воспоминаний о происходящем у них не оставалось. Как свидетели они были практически бесполезны.

Офицеры ДПЛА, как ни старались, не смогли найти каких-либо водителей, подбиравших пассажиров в ту ночь.

Всеми этими нитями следствия занимались офицеры «группы Лабианка». Просматривая их отчеты, я убедился, что они сделали все возможное. Но факт остался фактом: из шести-восьми человек, которые могли бы поддержать своими показаниями рассказ Линды Касабьян о событиях второй ночи, мы не нашли ни одного. Я предвидел, что защита не упустит такого случая.

Любой подсудимый имеет право подать заявление о личной заинтересованности судьи в исходе разбирательства – и тем самым попытаться отстранить его от дела. Подсудимый даже не обязан обосновывать свою точку зрения. 13 апреля 1970 года Мэнсон подал такое заявление против судьи Уильяма Кини. Кини подчинился желанию Мэнсона, и к делу был приписан новый судья, Чарльз Х. Олдер. Мы ждали новых возражений, но адвокаты защиты после коротких дебатов приняли предложенного кандидата.

Прежде я еще ни разу не встречался с Олдером в зале суда. Пятидесятидвухлетний юрист имел репутацию «трезвого» судьи. Пилот-истребитель, сражавшийся во Вторую мировую в бригаде «Летучих тигров», он получил пост от тогдашнего губернатора Рональда Рейгана в 1967 году. Этот процесс должен был стать самым крупным делом в его практике.

Дату первого заседания назначили на 15 июня. Из-за этого переноса мы снова исполнились надежды успеть заполучить Уотсона и судить его вместе с остальными, но ничего не вышло: адвокат Текса добился очередной проволочки в запуске процедуры экстрадиции.

Новый суд над Бьюсолейлом, обвиняемым в убийстве Хинмана, начался в конце марта. Основным свидетелем обвинения выступала Мэри Бруннер, первая участница «Семьи» Мэнсона, которая своими глазами видела, как Бьюсолейл заколол Хинмана. В обмен на свои показания Бруннер получила полную неприкосновенность. Заявив, что он был лишь вынужденным свидетелем произошедшего, Бьюсолейл выставил убийцей Хинмана самого Мэнсона. Присяжные предпочли версию Бруннер. Во время первого суда Бобби улики против него были настолько ничтожны, что прокурор даже не заикался о смертной казни. На сей раз обвинитель Бартон Катц потребовал для подсудимого высшей меры – и добился своего.