Текст книги "Helter Skelter. Правда о Чарли Мэнсоне"

Назначение Рейнера на его место, заявил Парт, проистекает из создавшегося конфликта интересов, и при таком раскладе принесет непоправимый вред Ван Хоутен.

Парт рассказал суду, как именно его клиентка вознамерилась отказаться от его услуг. Около недели тому назад Лесли посетила Пискля. В присутствии Парта, нимало не смущаясь, девушка объявила Лесли: «Мы считаем, что тебе пора сменить адвоката» – и показала ей визитку Рейнера. Лесли ответила: «Я сделаю все, что захочет от меня Чарли». Несколько дней спустя она: 1) отказалась встретиться с психиатром и 2) сообщила Парту, что меняет его на Рейнера.

Парт хотел, чтобы судья Делл прослушал сделанную им магнитофонную запись показаний Лесли. Защитник был уверен, что тогда судья осознает: Лесли Ван Хоутен не способна действовать в собственных интересах.

Парт явно намеревался спасти подопечную от общего процесса и зонтичной защиты. Остальные подсудимые обвинялись в семи убийствах, Лесли же – только в двух. И доказательства ее вины отнюдь не были неопровержимы.

– Насколько я могу судить, – сказал Парт, ссылаясь на показания Дайаны Лейк, полученные им с остальными материалами следствия, – Лесли просто ткнула ножом в чье-то уже мертвое тело.

Затем судья Делл задал несколько вопросов Айре Рейнеру, который признался, что говорил с Мэнсоном несколько раз. Он признал также, что Мэнсон предлагал ему стать адвокатом Лесли. Сам Рейнер, однако, не представлял интересы Мэнсона и лишь однажды встречался с мисс Ван Хоутен, получив от нее письменное приглашение.

С самой Лесли судья Делл говорил в отсутствии обоих адвокатов. Она была неколебима в своем решении: ей нужен Рейнер.

Парт буквально умолял судью Делла послушать магнитофонную запись показаний Лесли, сказав при этом: «Девушка настолько безумна, что все это смахивает на научную фантастику».

Судья Делл возражал; он предпочел бы не слышать записи. Его интересовал лишь один вопрос: находится ли Ван Хоутен в достаточно трезвом уме, чтобы адекватно произвести смену защиты. Чтобы определить это, он предписал трем психиатрам выслушать сделанную Партом запись, обследовать Лесли и представить ему конфиденциальный документ с ясным и четким ответом на этот единственный вопрос.

17 января Мэнсон предстал перед судьей Деллом:

– У меня тут заявление… Странное заявление… Возможно, никогда прежде такие еще не подавались.

После изучения бумаги судье пришлось согласиться:

– Вне всяких сомнений, это любопытный документ.

Заявление от имени «Чарльза Мэнсона, также известного как Иисус Христос и Заключенный» и еще шестерых подсудимых, называющих себя «Семейство Божественного Духа», обвиняло шерифа в том, что тот ограничивал духовную, умственную и физическую свободу Мэнсона, действуя неконституционно и не в соответствии с божескими и человеческими законами. В конце перечисленные лица требовали, чтобы заявитель тотчас же был освобожден.

Судья Делл отказал в удовлетворении этого требования.

Мэнсон возразил:

– Ваша честь, за громкими словами, за судебной путаницей и под своей мантией вы скрываете от людей истину. Порой я сомневаюсь, в курсе ли вы происходящего.

– Порой я и сам в этом сомневаюсь, мистер Мэнсон, – ответил судья. – Признаю, что и меня иногда гложут сомнения… Однако и мы, в своих черных мантиях, тоже делаем свое дело.

Мэнсон потребовал, чтобы ему предоставили магнитофон, свободный доступ к телефону и другие привилегии, в которых и Офис шерифа, и Офис окружного прокурора ему необоснованно отказывают. Делл поправил его:

– Между прочим, обвинитель готов зайти в этом куда дальше шерифа.

– Да, я как раз собирался просить его отказаться от своих притязаний. Это сохранило бы всем нам огромное количество времени и сил.

– Как, и разочаровать всех этих людей? Ни за что, мистер Мэнсон. Когда 28 января Мэнсон вновь предстал перед судьей Деллом, он все еще жаловался на ограничение своих привилегий. Например, он хотел поговорить с Робертом Бьюсолейлом, Линдой Касабьян и Сэди Мэй Глютц, но их адвокаты неизменно отказывали ему. Судья Делл объяснил Мэнсону, что у них есть на это полное право.

Мэнсон заявил:

– Я получил письмо от Сэди. По ее словам, окружной прокурор вынудил ее сказать все то, что она здесь наговорила.

Мэнсон играл на прессу, уверенный, что та тут же раструбит об этом выпаде в наш адрес, – и не ошибся. Лучшим ходом мог быть лишь прямой звонок Сьюзен и четкие инструкции к действию.

Аарон выступил с нашим блефом, заявив, что Народ готов сейчас же отстоять в суде свои интересы в этом деле. Мэнсон, к нашему счастью, отказался.

В итоге Делл назначил судьей в нашем процессе Уильяма Кини и отложил назначение даты начала судебных заседаний до 9 февраля.

Охватившее нас облегчение было неописуемым. У нас не просто не хватало улик: мы с Аароном до сих пор не могли сойтись во взглядах на мотив преступлений.

Сторона обвинения не обязана указывать в суде причину действий подозреваемого. Но мотив – крайне важная улика. Присяжные хотят знать, почему произошло преступление. Четкий мотив является косвенным подтверждением вины, а его отсутствие указывает на невиновность.

В нашем случае представить мотив было даже важнее, чем в большинстве других, поскольку все эти убийства выглядели совершенно бессмысленными. Вдвойне важно – доказать, что главный тут Мэнсон, поскольку сам он не присутствовал в момент совершения преступлений. Если удастся доказать присяжным, что у Мэнсона (и только у него!) был мотив для совершения убийств, это стало бы крайне важной косвенной уликой того, что он же и приказал их совершить.

Мы с Аароном дружим уже довольно давно и выработали обоюдное уважение, благодаря чему высказывали вслух все, о чем думали, так что дискуссии случались весьма жаркие. И эта не стала исключением. Аарон считал, что можно назвать в качестве мотива кражу. Я вполне откровенно заявил ему, что это смехотворно. Что такого они украли? Семьдесят с чем-то долларов у Эбигейл Фолджер, кошелек Розмари Лабианка (который выбросили, не тронув денег), возможно, мешочек монет и упаковку шоколадного молока. Вот и вся добыча. Насколько известно, из обоих домов ничего более не пропало. В полицейских отчетах прямо говорится: признаков ограбления или поиска ценностей не обнаружено. Находившиеся на виду предметы стоимостью в тысячи долларов остались там, где стояли.

Аарон предположил, что Мэнсон мог стараться собрать достаточную сумму для залога, необходимого для освобождения из-под стражи Мэри Бруннер, матери собственного ребенка, арестованной вечером 8 августа за использование краденой кредитной карточки. И вновь я исполнил роль «адвоката дьявола». Семь убийств: сперва пять, потом еще два; 169 отдельных ножевых ран; слова, написанные кровью жертв; нож, воткнутый в горло одного из убитых, вилка у него животе, вырезанное прямо на теле слово «WAR», – и все это, чтобы собрать 625 долларов?

Не то чтобы у нас совсем не было мотива. Хотя Аарон и работники ДПЛА отказывались согласиться, мне казалось, что мотив найден. Вот только очень уж причудливый.

Когда еще 4 декабря я говорил со Сьюзен Аткинс, она сказала буквально следующее:

– Все это было сделано, чтобы вселить страх в истеблишмент, начать паранойю. И еще чтобы показать черным: они в силах одолеть белых.

По ее словам, так начнется Helter Skelter, «последняя война на этой планете».

«За всем этим был так называемый мотив, – писала она Ронни Ховард. – Это было [сделано] для того, чтоб вселить страх в свиней и приблизить судный день, который наступил для всех нас».

Судный день, Армагеддон, Helter Skelter – для Мэнсона эти слова значили одно и то же: расистскую резню, победу в которой предстояло одержать чернокожей части человечества. «Карма совершает обороты, – говорил Мэнсон, – и теперь настала очередь черных оказаться наверху». По словам Дэнни Де Карло, Чарли постоянно об этом говорил. Даже совсем случайный для «Семьи» человек – байкер Эл Спрингер, посетивший ранчо Спана всего несколько раз, – рассказывал мне, что Helter Skelter – любимое выражение Чарли, больно уж часто он им пользуется.

Многие верили, что Мэнсон предвидел войну между чернокожими и белыми. Действительно фантастичной была его убежденность, что он сам сможет начать войну, представив убийства семерых представителей белой расы как совершенные черными и обратив гнев белой части общества против черных.

Все уже собранные нами улики, как мне казалось, указывали на один-единственный первичный мотив: Helter Skelter. Он необычен, но и убийства невероятны. Такого не сыщешь в учебнике криминологии.

– Присяжные никогда не примут всерьез теорию о Helter Skelter, – сказал мне Аарон. – Надо предложить им что-то такое, что они в состоянии будут понять.

В ответ я пообещал отправить свою теорию на свалку, как только Аарон отыщет в уликах хотя бы намек на какой-то другой мотив.

Тем не менее Аарон был прав. Присяжные не примут Helter Skelter, каков он есть. Нам не хватало слишком многих деталей – равно как и единственной, но столь важной связи. Предположим, Мэнсон действительно верил, будто сумеет развязать расовую войну; что же он сам, Чарли, собирался выиграть от этого?

Ответа я не находил. А без него мотив не имел смысла.

«Всегда думай о Теперь… Не время оглядываться… Не время объяснять, как…» Все тот же рефрен вновь и вновь возникал почти в каждом письме, посылаемом Сэнди, Писклей, Цыганкой или Брендой подсудимым. Скрытый смысл очевиден: «Не говорите им ничего».

Девицы Мэнсона пробивались к Бьюсолейлу, Аткинс и Касабьян с помощью целой батареи писем, телеграмм и попыток устроить свидания. Цель была одна: заставить их отказаться от услуг нынешних адвокатов, объявить ложными все прежние показания и прикрыться на процессе единой общей защитой.

Однако Бьюсолейл, пусть и соглашаясь, что исход всей затеи зависит от того, сможет ли «Семья» сохранить единство и не давать показания против себя самой, все же решил оставить прежнего адвоката.

Бобби Бьюсолейл всегда сохранял известную долю независимости. Не столько красивый, сколько симпатичный (девушки окрестили его Купидоном), Бьюсолейл сыграл второстепенные роли в паре-тройке фильмов, писал музыку, организовал рок-группу, содержал собственный гарем – и все это еще до знакомства с Мэнсоном. Лесли, Цыганка и Китти жили с Бобби, прежде чем они все вместе присоединились к Чарли.

Бьюсолейл просил, чтобы Пискля и остальные члены «Семьи» не навещали его так часто. Они отнимали время, отпущенное ему на свидания, тогда как сам он хотел встретиться только с Китти, которая собиралась родить ему ребенка менее чем через месяц.

Давление оказывали не только на Бьюсолейла. Без Сьюзен Аткинс обвинения против Мэнсона теряли силу – и Чарли знал это. Члены «Семьи» звонили Ричарду Кабаллеро в любое время дня и ночи. Когда увещевания не возымели результата, перешли к угрозам. В итоге, уступив скорее под напором собственной подзащитной, чем под потоком брани, Кабаллеро сдался и разрешил нескольким из девушек Мэнсона – хоть и не ему самому – встретиться со Сьюзен.

Он выбрал из двух зол меньшее. В любой момент Сьюзен могла потребовать свидания с Чарли, и тогда Кабаллеро ничего не сумел бы сделать. После появления рассказа Аткинс в «Лос-Анджелес таймс» на стенах «Сибил Брэнд» все чаще стали попадаться надписи: «Сэди Глютц – стукачка», что весьма смущало Сьюзен. И всякий раз, как происходило нечто подобное, весы еще чуть-чуть склонялись в пользу Мэнсона.

Чарли понимал также, что в случае отказа Сьюзен Аткинс выступить в суде нашей единственной надеждой останется Линда Касабьян. Спустя какое-то время адвокат Линды, Гэри Флейшман, отказался встретиться с Цыганкой – до такой степени его стали раздражать ее чрезмерно частые посещения. Цыганка множество раз повторяла ему: если Линда не даст показаний, всех отпустят по домам. Флейшман однажды взял Цыганку с собой, отправляясь на очередную встречу с подзащитной. Цыганка в присутствии нескольких свидетелей объявила Линде, что та должна солгать, будто в ночи убийств Тейт – Лабианка не покидала ранчо Спана, а вместе с Цыганкой осталась у водопада.

Будь у меня возможность выбирать основного свидетеля обвинения, я с огромным облегчением выбрал бы Линду: она никого не убивала. Но, спеша передать дело большому жюри, мы заключили с Аткинс договор, условия которого должны были теперь выполнять. Если только Сьюзен не передумает.

Но и такой вариант имел острые углы. Если Сьюзен не даст показаний, нам потребуется помощь Линды. Однако без показаний Сьюзен мы не докажем вину Касабьян, и что тогда? Флейшман добивался для нее полной неприкосновенности, но (с точки зрения Линды) куда лучше предстать перед судом и быть оправданной, чем получить неприкосновенность, дать показания против Мэнсона и подставиться под удар «Семьи».

Этот момент нас очень беспокоил. Насколько, показывает сделанный мной телефонный звонок. Когда Мэнсона привлекли за убийства Тейт – Лабианка, власти округа Инио отозвали ранее предъявленное обвинение в поджоге, хотя доказательств было достаточно. Я позвонил Фрэнку Фоулзу и попросил его снова подать заявку на предъявление обвинения, что он и сделал 6 февраля. Вот до какой степени мы опасались, что Мэнсон вскоре окажется на свободе.

Февраль 1970 года

Может показаться немыслимым, чтобы человек, обвиненный в серийных убийствах, превратился в героя контркультуры. Но для кого-то Чарльз Мэнсон стал именно таким символом.

Незадолго перед тем как самой уйти в глухую оппозицию, радикальная коммунистка Бернадин Доурн, секретарь террористической группы «Метеорологи», сказала собравшимся на слете организации «Студенты за демократическое общество»:

– Прикончить этих богатых свиней их собственными вилками и ножами, а потом ужинать в той же комнате – потрясно! «Метеорологи» понимают Чарльза Мэнсона.

Андерграундная газета «Дитя вторника», называвшая себя «голосом йиппи», леворадикалов от контркультуры, поначалу обвиняла конкурирующее издание «Лос-Анджелес фри пресс» в том, что те уделяют Мэнсону слишком много внимания, но затем опубликовала его фото во всю обложку с надписью: «Человек года». На обложке следующего номера он изображался распятым на кресте. В психоделических лавочках появились плакаты с Мэнсоном, майки с его фотографиями, значки «Свободу Мэнсону!».

Цыганку и других участников «Семьи» приглашали на вечерние радиоэфиры, где те пели песни Чарли и во всеуслышание проклинали прокуратуру за «издевательство над невинным человеком».

Растянув привилегии собственного защитника до невероятных пределов, Мэнсон дал огромное количество интервью независимой прессе. Несколько радиостанций также взяли у него телефонные интервью из окружной тюрьмы. А в списке его посетителей среди «свидетелей по материалам следствия» теперь попадались и кое-какие известные имена.

– Я влюбился в Чарли Мэнсона в первый же раз, как увидел по телевизору его ангельское лицо и сверкающие глаза, – уверял Джерри Рубин[77]77
  Джерри Рубин (1938–1994) – один из основателей радикалистской Интернациональной молодежной партии и движения йиппи.


[Закрыть]. Воспользовавшись перерывом в слушании дела «чикагской семерки», Рубин отправился по стране с лекциями и навестил Мэнсона в тюрьме, после чего вероятность использования Мэнсоном разрушительной, подрывной тактики на собственном процессе резко выросла.

По словам Рубина, Чарли болтал без умолку три часа подряд, сказав ему, помимо всего прочего, следующее: «Рубин, я не принадлежу твоему миру. Всю свою жизнь я провел в тюрьме. Я был сиротой, слишком уродливым, чтобы кто-то захотел меня усыновить. Теперь я чересчур прекрасен, чтобы оказаться на свободе».

«Его слова и мужество вдохновили нас, – позднее написал Рубин. – Души Мэнсона легко коснуться, поскольку она лежит прямо на поверхности».

И все же Чарльз Мэнсон – революционер-мученик – обладал имиджем, открыто поддержать который решился бы не каждый. Тот же Рубин признал, что его просто бесит «невероятный мужской шовинизм» Мэнсона. Репортер из «Фри пресс» увидел в Мэнсоне законченного ненавистника и евреев, и чернокожих. А когда кто-то из интервьюеров сравнил Чарли с политическим заключенным Хьюи Ньютоном[78]78
  Хьюи Ньютон (1942–1989) – борец за права афроамериканцев, выступавший за вооруженное восстание, основатель экстремистской партии «Черные пантеры». В 1967 году Ньютона судили за убийство офицера полиции, что вызвало к жизни широкую кампанию «Свободу Хьюи!»; в 1968 году его выпустили из-за множественных процессуальных нарушений в ходе слушания дела.


[Закрыть], тот с очевидной досадой переспросил: «Это еще кто такой?»

Таким образом, группа поддержки Мэнсона была хоть и горласта, да невелика. Если верить репортажам газет и телевидения, большинство молодых людей, которых средства массовой информации свалили в одну кучу под вывеской «хиппи», поспешили отмежеваться от Чарли. Многие говорили, что воплощаемые им идеи – скажем, насилие – прямо противоречат их убеждениям. И большинство ругали его, страдая от «виновности по внешнему сходству». Некий юноша пожаловался репортеру «Нью-Йорк таймс», что теперь стало практически невозможно путешествовать автостопом: «Если ты молод, носишь бороду или просто длинные волосы, водители смотрят на тебя как на маньяка-убийцу из той калифорнийской компашки и жмут на газ».

Ирония происходящего в том, что Мэнсон никогда не воспринимал себя как хиппи, приравнивая пацифизм к слабости. Если членам «Семьи» непременно нужен ярлык, говорил он своим последователям, тогда куда лучше называть их «слиппи»[79]79
  От англ. to slip – «плавно проникать», «скользить».


[Закрыть]. Если вспомнить практикуемые ими тайные миссии «тайком-ползком», вариант весьма подходящий.

Настораживало, что «Семья» продолжала расти. Группа, жившая у Спана, заметно увеличилась. Всякий раз, когда Мэнсон появлялся в зале суда, я замечал все новые лица наряду с уже известными мне членами «Семьи».

Можно предположить, что многих новобранцев привлекла сенсация; словно мотыльки, они тянулись на пламя чужой славы. Но мы не знали, как далеко они готовы зайти, чтобы обрести желанное внимание или хороший прием в группе.

6 февраля судья Делл постановил, что Лесли Ван Хоутен официально признана вменяемой; решение основывалось на конфиденциальных заключениях, представленных ему тремя психиатрами. Просьба Лесли о смене адвоката была немедленно удовлетворена.

В тот же день в суде Мэнсон неожиданно подыграл нашему блефу: – Давайте устроим суд пораньше. Завтра или в понедельник. Это хороший день, чтобы начать судилище.

Кини назначил начало процесса на 30 марта – дату, уже названную Сьюзен Аткинс. Это дало нам еще немного времени, но далеко не достаточно.

16 февраля Кини выслушал заявление, в котором Мэнсон предлагал перенести слушание дела в какой-нибудь другой город или штат.

– Знаете, обо всем этом уже столько написано… Про меня писали больше, чем про того парня, что убил президента Соединенных Штатов, – сказал Мэнсон. – Понимаете, это выходит за все рамки; даже забавно, но в итоге забавы могут стоить мне жизни.

Хотя другие адвокаты позднее выступят с похожими заявлениями, настаивая на том, что добиться для их клиентов беспристрастного суда в Лос-Анджелесе невозможно из-за огромного количества публикаций, Мэнсон не слишком упорствовал. Его просьба в некотором роде «бессмысленна», сказал он, поскольку «я не думаю, что добьюсь справедливости в любом другом месте».

Кини в отличие от Мэнсона не сомневался, что суд вынесет беспристрастное решение, но, отказывая в удовлетворении просьбы, заметил:

– Перенос слушаний в другое место ничего бы не дал.

Обвинение придерживалось того же мнения. Сомнительно, чтобы где-то в Калифорнии или в любой другой части Соединенных Штатов еще оставался уголок, куда не дотянулась пресса.

Всякий раз, когда защита выступает с протестом или заявлением – а таких случаев до окончания процесса наберется несколько сотен, – у стороны обвинения должен быть заготовлен ответ. Мы с Аароном вместе составляли обвинительные речи, но я вел еще и письменные заметки о судебных прецедентах, которые требовали солидной юридической подготовки. И все это в придачу к достаточно жестким следовательским обязанностям, которые я на себя взвалил.

Впрочем, они приносили и свое удовлетворение. В начале февраля в материалах обвинения еще оставались гигантские лакуны – области, информации по которым попросту не было. Так, например, я еще очень слабо представлял себе, что именно заставляло Чарли действовать. К концу месяца это уже было мне известно. Ибо к тому времени я впервые уяснил себе мотив Мэнсона – причину, по которой он приказывал убивать.

Я редко ограничиваюсь лишь одной беседой со свидетелем. Часто во время четвертого или пятого разговора возникают факты, прежде забытые или казавшиеся несущественными, которые в верном контексте могут оказаться жизненно важными.

Когда накануне заседания большого жюри я впервые беседовал с Греггом Джекобсоном, мне прежде всего хотелось выявить связь между Мэнсоном и Мельчером.

Вторично общаясь с «искателем дарований», я, к собственному изумлению, обнаружил, что с момента знакомства с Мэнсоном в доме Денниса Уилсона ранним летом 1968 года Джекобсон более сотни раз подолгу говорил с Чарли, в основном о его философии. Как интеллигентный молодой человек, то и дело сталкивавшийся с хиппи и примерявший на себя их жизненный стиль, Грегг никогда не вступал в «Семью», хоть и многократно навещал Мэнсона на ранчо у Спана. Разглядев в Чарли определенный коммерческий потенциал, Джекобсон считал его «интеллектуально стимулирующей» личностью. Эта сторона настолько привлекала Грегга, что он часто знакомил Мэнсона со своими друзьями – такими, как, скажем, Руди Альтобелли, владелец дома 10050 по Сиэло-драйв, сдававший жилье и Терри Мельчеру, и Шэрон Тейт.

– Чарли настоящий хамелеон, – объяснял Грегг. – Он часто говорил, будто у него тысяча лиц, и каждым он пользуется; у него для каждого найдется отдельная маска. Он мог общаться с каждым на их собственном уровне: от работников на ранчо и девиц с Сансет-стрип до меня самого.

Включая присяжных? – задумался я и решил, что, если на процессе Мэнсон наденет маску миролюбивого хиппи, с помощью Грегга мне удастся сорвать ее. Джекобсон считал, что под всеми масками Мэнсон прячет свои очень ясные и жесткие убеждения.

– Каковы же их источники? – спросил я.

– Чарли крайне редко ссылался на какие-то авторитеты, расписывая свою философию, – отвечал Грегг. – Но он не гнушался позаимствовать у кого-то приглянувшуюся мысль.

– Упоминал ли когда-нибудь Мэнсон сайентологию или «Процесс»? «Процесс», известный также как церковь Страшного суда, был очень необычным культом. Возглавляемые неким Робертом де Гримстоном (настоящее имя Роберт Мур; как и сам Мэнсон, бывший сайентолог), его приверженцы поклонялись одновременно и Сатане, и Христу[80]80
  Роберт Мур (р. 1935) – британский оккультист, в 1966 году основавший (совместно с женой, Мэри Энн Макклин) новейшее религиозное течение «Процесс». Проповедовал скорое наступление Апокалипсиса и придавал наивысшее значение акту смерти как моменту, подводящему итог человеческой жизни и дарующему ей высший смысл. Символом «Процесса» как религии, автором которого был сам Мур, служат четыре перекрещенные буквы «P», отдаленно напоминающие свастику. В 1971 году Чарльз Мэнсон опубликовал в издававшемся последователями Мура журнале философскую статью «Смерть как псевдонизвержение». Впрочем, там же публиковались и другие знаменитости – такие, как Марианна Фэйтфул и Сальвадор Дали.


[Закрыть]. Тогда я только начинал интересоваться этой группой, отталкиваясь от какой-то статьи, в которой утверждалось, что Мэнсон испытывал неоспоримое влияние «Процесса».

Так или иначе, Джекобсон сказал, что Мэнсон ни разу не упоминал при нем ни сайентологию, ни «Процесс». Сам же Грегг в жизни не слыхал о де Гримстоне.

– Чарли когда-нибудь приводил прямые цитаты? – спросил я.

Да, отвечал он, из песен The Beatles и из Библии. Мэнсон безошибочно цитировал целые тексты ливерпульской четверки, находя в них множество оттенков смысла и потаенных откровений. Что же касается Библии, чаще всего он упоминал девятую главу Откровения. Впрочем, в обоих случаях цитаты были призваны поддержать его собственную точку зрения.

Я всерьез заинтересовался этим странным сочетанием и позднее долго расспрашивал Грегга, но сейчас мне больше хотелось узнать о личном мнении самого Мэнсона, о его собственной позиции.

– Рассуждал ли Мэнсон когда-нибудь о понятиях добра и зла?

– Он верил, что человек не может совершить дурной поступок, потому что зла не существует. Все хорошо и правильно. Все, что человек делает, он и должен сделать; против своей кармы не попрешь.

Философская мозаика начала понемногу складываться. У человека, которому я стремился вынести приговор, отсутствовали любые моральные ограничения. Подобные люди крайне опасны.

– Говорил ли он, что убить другого человека – плохое деяние?

– Напротив, он утверждал, что это хорошо.

– Какую роль в своей философии Мэнсон отводил смерти?

– В системе понятий Чарли смерть вообще отсутствовала. Смерть – только изменение. Душа не способна умереть… Он говорил об этом постоянно, дух и материя, их взаимосвязь. Он верил, что все это – лишь в голове, что все субъективно. Смерть – это лишь страх, рожденный в голове у человека, и что этот страх можно оттуда изъять, и тогда его больше не будет, – объяснил Грегг.

И все же, когда в пустыне Джекобсон наступил как-то на тарантула, Мэнсон, вспылив, отчитал его. Он бранил окружающих за убийство гремучих змей, за срывание цветов, даже за то, что они походя мяли стебельки травы. Убить человека можно, но причинить вред животному или растению – грех. При этом он повторял, что никакого зла не существует, что все происходящее правильно.

Философия Мэнсона изобиловала подобными противоречиями, которые, похоже, мало беспокоили его последователей. Мэнсон утверждал, что каждый человек должен быть независим, – но при этом вся «Семья» зависела от него одного. Он говорил, что не может никому советовать или приказывать, что все они «должны поступать так, как диктует любовь», но он также утверждал: «Я и есть ваша любовь», так что его желания автоматически становились их желаниями.

Я спросил Грегга об отношении Мэнсона к женщинам. Этот вопрос особенно интересовал меня из-за женской части подсудимых.

У женщин лишь две цели в жизни, говорил Чарли: служить мужчинам и рожать детей. Но он не разрешал девушкам из «Семьи» воспитывать собственное потомство, поскольку они передадут детям свои комплексы. Чарли верил: если удастся уничтожить барьеры, выстроенные родителями, школами, церквями, обществом, тогда он создаст «сильную белую расу». Как и Ницше (которого Мэнсон, по его словам, прочел), Чарли верил в расу «сверхчеловеков».

– По словам Чарли, – продолжал Грегг, – женщина может быть хороша лишь настолько, насколько хорош ее мужчина. Они лишь отражения своих мужчин, вплоть до собственных отцов. Женщина – образ собирательный, она аккумулирует в себе мужчин, с которыми когда-либо была близка.

– Тогда почему же в «Семье» столько женщин? – спросил я. На каждого мужчину их приходилось по меньшей мере пятеро.

– Лишь с помощью женщин Чарли мог привлекать мужчин на свою сторону. Мужчины представляли собой власть, силу. Женщины были нужны, чтобы заманивать их в «Семью».

Как и всех прочих, с кем я говорил, я попросил Джекобсона привести пример власти Мэнсона над остальными. Грегг припомнил, что обедал в «Семье» трижды, и всякий раз Чарли в одиночестве восседал на большом камне, а остальные члены «Семьи» устраивались кольцом вокруг камня, прямо на земле.

– А Текс – он ни разу не поднимался на камень?

– Нет, конечно же нет.

– А кто-нибудь еще из «Семьи» поднимался туда?

– Только Чарли.

Я нуждался во множестве, великом множестве подобных примеров, чтобы высыпать их на суде перед присяжными. Лишь тогда эти люди убедились бы, что Мэнсон обладал такой властью над своими последователями, и в особенности – над подельниками, что даже за миллион лет они не совершили бы эти убийства без его руководства, его указаний, его приказов.

Я спросил Грегга об устремлениях Мэнсона, о его целях.

– Чарли хотел добиться успеха, записывая пластинки, – ответил Грегг. – Не столько ради денег, сколько ради возможности донести свои слова, сделать их общим достоянием. Ему нужны были люди: чтобы они жили с ним, занимались с ним любовью. Так он хотел сделать белую расу по-настоящему свободной.

Что же чувствовал Мэнсон по отношению к чернокожим?

По словам Грегга, Чарли «считал, будто они как раса находятся на другом уровне, и белые занимают более высокую ступень». Вот почему Мэнсон столь яро осуждал секс между черными и белыми: «тем самым люди нарушают ход эволюции, смешивают разные нервные системы, менее развитые с более развитыми. Единственная задача чернокожих – служить белому человеку». Но черные слишком долго оставались в самом низу, говорил Чарли. Теперь настала их очередь перехватить бразды правления. В этом-то и заключался Helter Skelter, вся эта черно-белая революция.

Мы с Греггом обсуждали эту тему более десятка раз. То, что ранее представляло собой только фрагменты, обрывки и куски, теперь начинало складываться в единое целое.

Впрочем, картина, которая вырисовалась в итоге, была столь невероятной, что сознание практически отказывалось принять ее.

Когда я беседовал с Терри Мельчером, меня не покидало ощущение, что он чего-то не договаривает. Разводить с ним сантименты у меня просто не было времени. Я сказал Терри, что хочу встретиться еще разок, только на сей раз он должен привести своего адвоката, Чета Лаппена. 17 февраля, когда мы вновь встретились в кабинете Лаппена, я заявил напрямик:

– Вы не говорите мне всей правды, Терри. Вы что-то скрываете. Что бы это ни было, в конце концов оно выплывет наружу. Гораздо лучше поделиться со мной прямо сейчас, чем дожидаться, пока защита не удивит этим нас обоих на перекрестном допросе.

Терри несколько минут колебался, но затем решил рассказать мне все.

В тот день, когда прогремела новость об участии Мэнсона в убийстве Тейт, Мельчеру позвонили из Лондона. Это был Руди Альтобелли, владелец дома 10050 по Сиэло-драйв, который по секрету сообщил, что однажды, в марте 1969 года, когда он принимал душ в гостевом домике усадьбы, в дверь постучал Мэнсон. Он заявил, что разыскивает Терри, съехавшего из усадьбы несколько месяцев тому назад, но у Альтобелли, успешно занимавшегося менеджментом множества театральных знаменитостей, появилось подозрение, что на самом деле Чарли явился к нему самому: уж слишком быстро тот перевел разговор на свою музыку и песни. Альтобелли учтиво дал ему понять, что не заинтересован в сотрудничестве, и Мэнсон ушел.

Гостевой домик!

– Терри! – вскричал я. – Почему же вы раньше этого не рассказали?

– Я не думал, что это так уж важно.

– Господи, Терри, это помещает Мэнсона на территорию усадьбы Тейт. Как вы прекрасно знаете, чтобы дойти до гостевого домика, ему нужно было миновать основное здание. Стало быть, Мэнсон знаком с расположением построек и вообще с обстановкой. Это важнейшая информация. Где сейчас Альтобелли?

– В Кейптауне, в Южной Африке, – с неохотой признался Мельчер. Заглянув в записную книжку, он продиктовал мне телефонный номер отеля, в котором тот остановился.

Я позвонил в Кейптаун. Мистер Альтобелли только что выехал, не оставив иного адреса. Впрочем, Терри говорил мне, что Руди намеревался вскоре вернуться в Лос-Анджелес на несколько дней.

– Я должен узнать об этом в ту же минуту, как он попадет в Лос-Анджелес, – сказал я Терри. Для подстраховки я привлек собственных наблюдателей, попросив других знакомых Альтобелли сразу же связаться со мной, если они встретятся или созвонятся с ним.

В тот же день, когда я беседовал с Мельчером, половина наших проблем с экстрадицией оставшихся подсудимых благополучно разрешилась: Патриция «Кэти» Кренвинкль отказалась от дальнейших отговорок и потребовала немедленного возвращения в Калифорнию. 24 февраля она впервые вошла в зал судебных заседаний и попросила назначить себе адвокатом Пола Фитцджеральда из Службы общественного защитника. Но тут возникал повод для конфликта интересов: Служба общественного защитника уже представляла Бьюсолейла на процессе по убийству Хинмана, и ранее Фитцджеральд, хоть и очень недолго, был адвокатом Мэнсона, пока тот не решил защищать себя сам.