Текст книги "Античность: история и культура"

Глава XXII
Литература, быт и нравы бурной эпохи

Греческий культурный опыт и Рим. Эпоха гражданских войн – время разительных перемен в культурной жизни всего круга земель. Риму достались не только материальные богатства, ставшие источником междоусобиц и кровавых столкновений, но и духовные ценности, интенсивное освоение которых дало удивительные плоды. Рим и Италия перестают быть захолустьем в области культуры. Сами победители включаются в полной мере в создание единой античной культуры. Переживаемый Италией кризис полиса толкал римлян к изучению сходного процесса у греков и к поиску выхода из него с помощью греческой философии, историографии, литературы. Если во времена Сципиона Эмилиана обращение к греческой культуре наталкивалось на противодействие тех, кто видел в ней источник разложения исконных италийских общественных устоев и нравов, то в годы Помпея и Цезаря у греческих мудрецов стали искать ответы на вопрос, как спасти общество от грозящего ему распада. К греческому опыту обращаются не только представители высшей знати, но и люди средних сословий, выходцы из италийского захолустья. И именно они, Цицерон, Варрон, Катулл, Лукреций и подобные им по духу, создают величайшие памятники римской культуры.

Посидоний. В это время наибольшим влиянием пользовался грек из сирийской Апамеи Посидоний (ок. 135–51 гг. до н. э.), создавший на Родосе свою школу, через которую прошли не только греки, но и римляне, в том числе Помпей и Цицерон. Универсальный учитель и ученый, соединивший стоическое учение с концепциями Платона и Аристотеля, Посидоний стремился охватить единым взглядом космос, землю и человечество. Если до него стоики утверждали, что мир наш в его бесконечной зеркальной повторяемости рождается из огня и в огне погибает, чтобы возродиться вновь, Посидоний, исходя из этнографических наблюдений за восходящими к древности обычаями разных народов, утверждается в мысли, что человечество, уже в начале своего пути изобретя одежду, жилища, земледелие, мореплавание и научившись делить земли с помощью одновременно изобретенного оружия, неуклонно движется вперед в усовершенствовании прежних достижений, но в то же время откатывается назад в нравственном отношении, пока постепенно утрачиваемая древняя мудрость не исчезнет полностью и мир не сгорит в порожденном им самим пожаре.

Критика пороков цивилизации является одновременно критикой римского господства, ведущего к раздорам между гражданами и к восстаниям порабощенных. Используя исторический факт – грандиозные восстания рабов в Сицилии, Посидоний рисует картину жесточайшего угнетения человеческой личности, явившегося результатом завоевания римлянами острова и его эксплуатации римскими всадниками. Той же идеей – «человек и цивилизация» – руководствуется Посидоний, обращаясь в своем историческом труде к кельтам и германцам, к обитателям Испании, которую он посетил. Он с симпатией рисует их жизнь, лишенную излишеств, близкую к природе. Эти варвары, не ценящие золота и драгоценных камней, ближе к золотому веку, чем греки и римляне.

«Вилла папирусов». Во времена Катона Старшего в кругах римских землевладельцев его типа и городских низов слово «философ» было бранным. Философов относили к бездельникам, рассуждающим, вместо того чтобы заниматься полезным делом. В I в. до н. э. даже в маленьких городах Италии возникают философские центры, кружки любителей греческой мудрости. В Геркулануме, у подножия Везувия, в середине II в. до н. э. на вилле римского аристократа поселился греческий философ-эпикуреец Филодем родом из палестинского города Гадар. Он приехал в Италию из Афин со своей тщательно подобранной библиотекой и нашел для нее читателей, а для себя почитателей. Часть библиотеки Филодема обнаружена в середине XVIII в. в ходе раскопок Геркуланума. С тех пор ученые разных стран с невероятными усилиями разворачивают полуобгоревшие, слипшиеся свитки, и из пепла, подобно сказочной птице Феникс, возникает. удивительное чудо – создание человеческого ума, против которого оказались бессильными ярость Везувия и само Время.

Среди многих десятков ныне развернутых свитков библиотеки Виллы папирусов», наряду с трудами Эпикура и многих его греческих учеников, философов других направлений, были и произведения самого Филодема на философские и морально-этические темы. Так, в трактате «О хозяйственности» современник и сосед Красса и Лукулла призывает к умеренности, поскольку богатство приносит больше неудобств, чем удовольствий, а безудержная погоня за наживой лишает мыслящего человека спокойствия духа. В произведениях на моральные темы Филодем бичует лесть, несовместимую с человеческим достоинством, высокомерие и другие пороки, столь характерные для римского общества времен гражданских войн.

Вытянувшаяся на 250 м вдоль берега моря, «Вилла папирусов» – это настоящий греческий гимнасий с примыкавшим к нему садом, где повсюду были статуи греческих мудрецов, греческих и римских поэтов, эллинистических правителей. Это воссозданный на италийской почве «сад Эпикура», храм наук, о котором сам афинский философ мог только мечтать. Это было убежище мыслящих людей в метущемся, разрываемом противоречиями мире, убежище, посетителям которого было доступно высшее из наслаждений – возможность постижения тайн природы и достижений человеческого интеллекта.

Лукреций. Трудно сказать, был ли римский поэт Тит Лукреций Кар (99–55 гг. до н. э.) слушателем Филодема, прогуливался ли он по дорожкам «Виллы папирусов», вглядываясь в бюсты философов, пользовался ли он свитками Эпикура из библиотеки Филодема, но сама атмосфера этого оазиса знаний лучше всего объясняет, как появилась поэма Лукреция «О природе вещей», одно из величайших произведений латинской поэзии, обогащенной идеями греческой философии. Главный герой поэзии – Эпикур, раскрывший человечеству тайны природы, в том числе и тайну происхождения человечества и его культуры.

В то время когда героем Рима был завоеватель Азии Помпей, силой зависти побудивший к действию Красса и Цезаря, Лукреций рассказал о подлинном герое, принесшем миру не разрушения, а только лишь истинное знание о нем. Герой этот, самый храбрый и мужественный из людей, не отступивший ни перед чем, – Эпикур:

 
Не испугали его ни вера людская в богов, ни молнии,
Ни грохот грозного неба, а только сильнее
Волю в нем возбудили. Страстно ему захотелось
Первому дерзко сорвать с ворот природы запоры.
Жизни и силы исполнен, он смело шагнул за ограду
Мира горящую, мыслью и духом объемля
Всю безграничность Вселенной…
 

Лукреций понимал, что достижения науки, тем более греческой, останутся чужды среднему римлянину даже на родном языке, если их не переложить на язык образов. И он дал этот удивительный перевод, для нас тем более ценный, что труды Эпикура большей частью утрачены. Римский поэт донес не только мысли Эпикура, но и атмосферу своего времени. Лукреций не говорит о событиях гражданских войн, но за строками поэмы, в виде намеков, встают бедствия Италии, терзаемой пороками – честолюбием, алчностью, погоней за наслаждениями.

Как иллюстрация сулланских проскрипций (и как предсказание проскрипций второго триумвирата) могут быть поняты строки поэмы:

 
Кровью сограждан себе состояния копят и жадно
Множат богатства свои, громоздя на убийство убийство.
 

Говоря о погоне за властью, Лукреций рисует образ полководца, глядящего на «свои легионы», выстраивающиеся на поле для битвы. У Сципионов не было «своих легионов». Они командовали легионами республики. И становится понятно, что автор рисует картину того времени, когда легионы служили «своему» полководцу – Помпею, Цезарю или Крассу.

О жизни Лукреция почти ничего не известно. Единственный достоверный факт, что после его смерти поэму «О природе вещей» издал Цицерон. Характеризуя ее в письме брату, издатель пишет: в поэме «много проблесков природного дарования, но вместе с тем и искусства». Позднее кратко, но восторженно о Лукреции отзывались поэты Вергилий и Овидий, при этом Вергилий даже не назвал его имени.

 
Счастлив вещей познавший причину…
 

Рано умерший, по преданию, покончивший с собой из-за неразделенной любви, Лукреций как поэт и впрямь был счастливцем, ибо его поэма стала памятником всей античной мудрости.

«Ненавижу и люблю!» Одновременно с появлением научной и наставительной поэзии в Риме возникает и лирика, отражающая всю гамму чувств человека эпохи гражданских войн – от страстной любви до не менее страстной ненависти.

Италийским Лесбосом, родиной римской любовной лирики стала некогда колонизованная и цивилизованная этрусками, но вот уже два века как вошедшая в ареал латинской культуры Цизальпинская Галлия. Здесь сложился кружок молодых латинских поэтов, которых Цицерон называл «новыми поэтами» (по-гречески – «неотериками») или «эвфорионцами» по имени ученого и темного александрийского поэта Эвфориона. Провинциальные дарования в своей поэтической программе, действительно, выдвигали в качестве образца не Сапфо и Алкея, а эллинистического поэта Каллимаха, но один из неотериков, великий Валерий Катулл, по силе своего темперамента и поэтическому дару должен быть назван продолжателем не александрийской учености, а лесбосской неоглядной страсти.

«Ненавижу и люблю!» – это начальные слова короткого стихотворения Катулла, которое он посвятил своей неверной возлюбленной Лесбии. Под этим псевдонимом скрывается римская красавица Клодия, сестра того самого Клодия, который, перейдя из патрициев в плебеи, стал народным трибуном и опорой завоевывавшего Галлию Цезаря. Клодия, в отличие от брата, отказалась не от знатного происхождения, а от нравственных правил, предписываемых римскими законами и обычаями. Она могла бы датировать историю своей жизни по именам не консулов, а любовников – ее спальня была открыта и для старцев, и для юношей, и для римлян, и для провинциалов. Цицерон назвал Клодию особой «не только знатной, но и общеизвестной», «всеобщей подружкой».

Валерий Катулл был одним из немногих, любивших Лесбию, и в этом его трагедия, но также и причина его славы. Ибо без Лесбии не было бы этого стихотворения, а без него не было бы Катулла:

 
– Я ненавижу и все же люблю. – «Как возможно?» – ты спросишь?
Не объясню я, но чувствую так, смертно томясь.
 

Не поэма, а всего лишь две строки дали бессмертие и Катуллу, и его возлюбленной. И даже некто Равид, попавшийся в сети той же Лесбии, остался в истории, ибо каждая строка Катулла – он это понимал и сам – дорога в бессмертие:

 
Что ж! Бессмертен ты будешь! У Катулла
Отбивать ты решился подружку.
 

Псевдоним Лесбия Клодия получила не случайно. Поэт перенес на нее волну любовного безумия, на которую была способна до него лишь одна Сапфо, и хотя Катулла отделяет от Сапфо полтысячелетия, они подали друг другу руки, ибо между ними не было ни одного поэта, греческого или латинского, который мог бы так сказать о любви, о ненависти, о разлуке:

 
Только о моей пусть любви забудет —
По ее вине иссушилось сердце,
Как степной цветок, проходящим плугом
Тронутый насмерть.
 

Родившийся в 87 г. до н. э., Катулл принадлежал к поколению, о котором впоследствии Гораций написал: «Перетирается снова в гражданской войне поколенье». В раннем детстве он пережил войну Мария и Суллы. Он был мальчиком, когда через его родную Верону прошел к Альпам мятежный Спартак. На годы его юности падает рождение «трехглавого чудовища» (первого триумвирата), а один из его участников – Гай Юлий Цезарь – был приглашен на обед отцом поэта, когда проезжал через Верону. Цезарь не мог не очаровать юного веронца, но от любви до ненависти – один шаг.

У Катулла было много врагов, и не только политических. Римляне, кажется, со времен Ромула и Рема не питали склонности к поэзии и, когда появился первый поэт – Гней Невий, обошлись с ним как с напроказившим рабом – подвергли порке. И как бы компенсируя свою нелюбовь к поэзии в прошлом, во времена Катулла едва ли не каждый образованный римлянин стал писать стихи. Катулл не обессмертил их имен:

 
Вы же прочь убирайтесь поскорее,
Прочь, откуда взялись на зло и скуку,
Язва века, никчемные поэты.
 

К 50 г. до н. э. о Катулле перестают говорить как о живом. Но и о смерти и погребении его ничего не известно. Так он исчез, едва достигнув 37 лет, оставшись жить в своих удивительных стихах, не зная в римской поэзии соперников, равных по таланту.

Марк Туллий Цицерон. Марк Туллий Цицерон, так же как большинство классиков римской литературы, не был чистокровным римлянином. Лициний Красс, как-то обидевшись на него, назвал его «безродным», а развращенный до мозга костей аристократ Клодий, злейший враг Цицерона, деланно удивился: «А что ты делаешь в Риме?» Цицерон был выходцем из италийского захолустья, городка Арпина, населенного когда-то племенем вольсков. Вольски были в V–IV вв. до н. э. недругами Рима. Сообщениями о них заполнены римские летописи. Но до Цицерона по крайней мере пять поколений арпинцев были римскими гражданами. Тем, кто считал его в Риме чужаком, Цицерон напоминал, что в Арпине родился и Гай Марий. И они умолкали, ибо Марий был единственным из римских полководцев, кто семь раз подряд избирался консулом и несколько раз спасал Рим от гибели.

Ораторский талант Цицерона созрел и проявился в бурных событиях гражданской войны с их борьбой политических группировок и политическими преследованиями, когда любое уголовное дело имело политическую подоплеку. Начало известности молодого оратора положила его речь в защиту актера Квинкция, на имущество которого посягал могущественный вольноотпущенник Суллы Хризогон. Славы первого оратора Цицерон добился в конце 70-х гт. до н. э. обвинительными речами против наместника Сицилии Гая Верреса, ограбившего города острова и вывезшего их художественные богатства. Осуждение Верреса вылилось на судебном процессе в осуждение введенного Суллой судопроизводства, от которого были отстранены римские всадники.

Этот успех оратора открыл ему политическую карьеру, пиком которой стала занятая им в 63 г. до н. э. должность консула. Речи против Катилины были триумфом «нового человека», выходца из всаднического сословия, добившегося высшего положения в государстве силой интеллекта и слова, а не на военном поприще. Но реальная сила была на стороне тех, кто командовал армиями и обладал огромными богатствами. Первый триумвират, участниками которого были двое сулланцев и примкнувший к ним популяр, показал Цицерону, насколько эфемерен был его политический успех. После изгнания и возвращения в Рим Цицерон написал свои важнейшие труды по риторике, философии, истории и теории государства – «Об ораторе», «Оратор», «О государстве», «О пределах Добра и Зла», «Тускуланские беседы», «О природе богов», «Об обязанностях». Цицерон фактически был создателем художественной латинской прозы, которой присуще отсутствие иноязычных слов и вульгарных выражений. Одновременно он занимался ораторской практикой и не покидал политики, будучи, в соответствии со своим пристрастием к стоицизму, уверен в том, что мудрец не должен устраняться от государственной деятельности и исполнения обязанностей гражданина. Это в сочетании с отсутствием политического чутья, а также преувеличенное мнение о своем влиянии привело Цицерона к гибели.

Творчески освоив и переработав греческое философское и литературное наследие и сделав его достоянием Рима, Цицерон стал виднейшим представителем античной культуры, наряду с такими ее гигантами, как Эсхил, Фукидид, Платон, Аристотель, Полибий. В высшей степени примечательна та оценка, которую дал Цицерону римский военный, второстепенный историк начала империи Веллей Патеркул. Обращаясь к тому, кто настоял на внесении имени Цицерона в проскрипционный список, Веллей Патеркул пишет: «Но все это напрасно, Марк Антоний, – негодование, вырывающееся из глубины сердца, вынуждает меня нарушить обычный стиль моего труда, – напрасно и то, что ты назначил плату за божественные уста, и то, что ты отсек голову знаменитому человеку, и то, что ты подстрекал к убийству того, кто спас государство и был столь великим консулом <…> Ведь честь и славу его дел и слов ты не только не отнял, но, напротив, приумножил. Он живет и будет жить вечно в памяти всех тех веков, пока пребудет нетронутым это мироздание, которое он, чуть ли не единственный из всех римлян, объял умом, охватил гением, осветил красноречием».

И в самом деле, Цицерон перешагнул не только все века римской истории, но вошел в Средневековье, а затем в Новое и Новейшее время как воплощение интеллекта, совершенного слова, блистательного ораторского искусства и мудрый наставник человечества. И его политиканство, неискренность и другие качества, сформированные в нем временем гражданских войн, не могут умалить значения наследия Цицерона для мировой культуры.

Саллюстий. В условиях невиданных политических противоречий впервые вышла из стадии подражания и достигла научной зрелости и римская историография, ибо историки стремились понять причины обрушившихся на Рим бедствий. Историческая мысль эпохи гражданских войн обращена к современности. Если историки и обращаются к прошлому, то к тем эпохам, которые были наиболее чреваты общественными конфликтами и помогали лучше понять безумие сегодняшнего дня.

Из целого моря трудов о гражданских войнах сравнительно полно дошли до нас лишь труды Гая Саллюстия Криспа (86–35 гг. до н. э.), сподвижника Цезаря, сброшенного после мартовских ид с политической орбиты в том возрасте, который считался для политика вершиной развития физических и творческих возможностей. Оказавшись не у дел, Саллюстий посвящает вынужденный досуг истории, рассматривая свое новое занятие как продолжение прерванной политической карьеры: «прекрасно служить государству делом, но и говорить искусно – дело немаловажное».

Начинает Саллюстий с создания двух исторических монографий – «Заговор Катилины» и «Югуртинская война». Последнее, наиболее зрелое его произведение «История», охватывающее период с 78 по 67 г. до н. э., сохранилось лишь в незначительных фрагментах.

В первом из трудов причины гражданских войн Саллюстий усматривает в испорченности нобилитета, возлагая, таким образом, всю ответственность на политических противников популяров, к которым принадлежал он сам. В «Югуртинской войне», писавшейся позднее, когда притупилось чувство обиды, историк сумел подняться над собственными политическими амбициями и утверждал, что к гибели государство привели раздоры между обеими группировками. В «Истории» он идет еще дальше, заявляя, что ни с кого не может быть снят груз вины, ибо неизменно свойство человеческой природы: «Первые разногласия – пишет он, – явились следствием порочности человеческой души, которая беспокойна, необузданна и всегда находится в борьбе то за свободу, то за славу, то за власть». Честолюбие и алчность – вот, согласно Саллюстию, главные пороки, погубившие республику.

Как бы мы ни относились к наивной картине рисуемого Саллюстием прошлого, когда люди «к славе были жадны, к деньгам равнодушны, чести желали большой, богатства – честного <…> брань, раздоры, ненависть берегли для врагов, друг с другом состязались только в доблести», к объяснению бед настоящего честолюбием и алчностью, сама попытка выявить причины общественных неурядиц и столкновений поднимает римскую историографию этой эпохи над трудами римских историков III–II вв. до н. э.

Варрон. Пробуждается в I в. до н. э. у римлян и вкус к отвлеченным филологическим и антикварным занятиям которые незадолго до того могли вызвать лишь изумление. И первым человеком поистине энциклопедического кругозора становится уроженец небольшого сабинского городка Марк Теренций Варрон. В поле его зрения и таланта – лингвистика и история, медицина и сельское хозяйство, философия и художественная литература. Создав за долгую жизнь более семи десятков сочинений в шестистах книгах, равно владея языком поэтическим и прозаическим, Варрон еще при жизни стал настолько признанным авторитетом, что, когда в 38 г. до н. э. первая в Риме публичная библиотека оформлялась бюстами писателей, Варрон был единственным, кто при жизни удостоился этой чести.

Привлек современников необычностью труд Варрона «Образы», состоящий из 700 словесных портретов знаменитых людей с приложением их изображений, сгруппированных по рубрикам «Цари», «Полководцы», «Мудрецы» и т. д., при этом каждой семерке римлян подобрана семерка греков. Это несохранившееся сочинение дало толчок труду младшего современника Варрона Корнелия Непота, автора книги «О знаменитых иноземных полководцах».

За какую бы область знаний ни брался Варрон, из-под его стиля выходил не сухой научный трактат, а сочинение, читавшееся с захватывающим интересом. Таков и его труд «О сельском хозяйстве», продолжающий традицию, зачинателем которой у римлян был Катон Старший. Бросающееся в глаза отличие произведений, разделенных полутора столетиями, в том, что Катон создал домоводство, рассчитанное на землевладельца Средней Италии, а Варрон – исследование, охватывающее опыт агрономов всего круга земель, со множеством не только полезных, но и занимательных примеров из практики, из истории занятий сельским хозяйством. Повествование в трактате Варрона ведется в форме живой беседы двух образованных хозяев имений, владеющих в разных частях Италии пахотными землями, стадами, садами, разводящих домашнюю птицу, кроликов, рыб. Рассказ о том, как выгоднее приобрести скотину, как за ней ухаживать, перемежается рассуждениями о возникновении скотоводства, о различии характеров пастухов и землепашцев, о морях, странах, городах, римских родах, получивших названия домашних животных.

Школа на форуме. В эпоху гражданских войн окончательно сложилась римская система обучения и воспитания, в основу которой была положена система эллинистическая. Одна из элементарных школ в Риме находилась на форуме, в портике, отгороженном прикрепленными к колоннам матерчатыми занавесками. Монотонный голос учителя порой заглушался криками площадных зазывал или патетическими возгласами оратора, занявшего ростры, и, наоборот, в речь народного трибуна подчас врывались всхлипы наказываемого ученика. Школа была частью городской жизни и находилась в самой ее гуще. Разумеется, существовало и домашнее воспитание, но теоретики римской школы полагали, что предпочтительнее образование и воспитание в коллективе, ибо все делать сообща – врожденное свойство людей, и совместным обучением создается важнейший его стимул: соревнование между учащимися.

Учащемуся, достигшему семи лет, предстояло испить три чаши Муз. Первую чашу ему подносил «литератор» – от «littera» – буква; из второй, наиболее вместительной, поил «грамматик». Третьей чашей, самой замысловатой по форме и необъятной по содержанию, владел учитель риторики, или ритор.

Литератором чаще всего был вольноотпущенник-грек. Он учил расположению букв и их названиям, складыванию букв в слова, начальному счету с помощью пальцев. Правая рука была «богаче» левой, ибо ее пальцы обозначали сотни и тысячи, а пальцы левой – единицы и десятки. Пальцы сменял абак, умещавшийся в ладони левой руки и напоминавший современные счеты. По воткнутым в стенки абака стержням передвигались счетные шарики, обозначавшие цифры, единицы мер и веса.

Учитель-грамматик обучал умению правильно строить фразу, читать и понимать поэтов. Вслух заучивали Законы двенадцати таблиц, «Одиссею» в переводе Ливия Андроника. О комедиях Менандра узнавали по их переделкам Плавтом и Теренцием. От учителя-грамматика требовалась всесторонняя образованность, и его общественное положение было более высоким, чем литератора. Но и он материально зависел от щедрости родителей учеников и не мог роскошествовать.

В школе ритора обучение охватывало теорию ораторского искусства и практические упражнения в составлении речей. Темы для речей чаще всего брались из греческой истории и мифологии. Ученик должен был, исходя из заданных установок, составить обвинительную и защитительную речь, допустим, против сицилийского тирана Фаларида, приказавшего изготовить медного быка как орудие мучительной казни для своих сограждан, и в оправдание этого тирана. При подготовке речей этого типа в обучение врывалась современность, ибо способы казней меняются, а тираны остаются тиранами, хотя и называются по-разному. Научившийся обличать Фаларида юноша был подготовлен к тому, чтобы с соседних ростр в тех же словах и с помощью тех же ораторских приемов добиваться уже не одобрения учителя, а негодования слушателей.

В школе на форуме у одних и тех же учителей обучались сыновья диктаторов и тех сенаторов и римских всадников, которые каким-то образом избежали проскрипций. Но то, что говорили за закрытыми дверями дома, удалив рабов, порой выплескивалось в школе. Юноша Кассий, будущий убийца Цезаря, влепил оплеуху сыну Суллы Фавсту, расхваставшемуся могуществом своего отца. Разразился скандал, и в школу пригласили будущего триумвира, друга Суллы Гнея Помпея. Во время разбирательства юный Кассий в присутствии Помпея обратился к обиженному и побитому: «А ну-ка повтори, что сказал, и останешься без челюсти». Еще до того как началась война между легионами Цезаря и Помпея, на улицах Рима происходили схватки между толпами школьников, стоявших за Цезаря или Помпея. Обычно юные цезарианцы обращали помпеянцев в позорное бегство, что считалось хорошим предзнаменованием для Цезаря.

Строительная техника и архитектура. С конца II в. до н. э. римская строительная техника обогащается новым материалом, обладающим водопроницаемостью и прочностью. Для бетонной кладки не нужна была высококвалифицированная рабочая сила, и это способствовало большой масштабности строительства. Бетон позволил не только увеличить размеры зданий, но и разнообразить их внешний вид и внутреннее устройство. Архитекторы научились воздвигать своды и купола больших размеров. Создается новая архитектура сводчатых сооружений – мостов, акведуков, складских зданий. В числе последних было построено огромное помещение для хранения доставляемых в баржах по Риму продовольственных товаров, известное как Эмилиев склад. Стало возможным доводить пролет арок до 20 и более метров. В построенных в 62 г. до н. э. и сохранившихся и поныне мостах Фабриция и Цестия, соединявших берега Тибра с островом Эскулапа, пролет арки достиг 24 м. Арочные мосты и акведуки, купольные сооружения составили основу дальнейшего развития римской архитектуры.

Общественные преобразования изменили в Италии и архитектуру жилого дома. Используя этрусско-римские и эллинистические традиции, теперь атрий соединяли с внутренним, обрамленным колоннадой двориком – перистилем. Таков дом Пансы в Помпеях, состоящий из тосканского атрия и примыкающего к нему 16-колонного перистиля, окруженного целой анфиладой помещений. Перистиль обрел парадность, не свойственную эллинистической практике. Стены жилых домов I в. до н. э., построенные из бетона, имели гладкую поверхность, что позволяло расписывать их фресками. В это время городские дома и загородные виллы богачей окружали садами, и художники наносят на стены пейзажи, которые воспринимаются как продолжение благоустроенной природы. Сдержанная отделка стен сочеталась с узорами выложенных мозаикой полов.

Перистиль входит в ансамбль и общественных зданий нового типа – базилик. В своей наиболее типичной и законченной форме базилика была разделена колоннами или столбами на несколько частей, средняя из которых обычно была шире и выше боковых и освещалась через окна над боковыми нефами. Базилики служили залами для суда, торговых и биржевых сделок. Древнейшая из более или менее сохранившихся базилик в Помпеях была первоначально двухъярусным перистилем. Ее часть, предназначенная для судей (трибунал), украшена ритмически расставленными коринфскими колоннами разной вышины. Юлиева базилика, сооруженная на римском форуме Цезарем, имела пять частей и в центральной части два этажа. Огромные размеры (60×108 м) давали возможность заседать одновременно четырем комиссиям суда по уголовным делам, и еще оставалось место для торговцев. До сих пор на полу, находящемся ныне под открытым небом, видны круги и квадраты, очерчивающие участок каждого из торговцев.

Между 130–110 гг. до н. э. в одном из древних городов Лация, Пренесте, неподалеку от Рима, возникает грандиозный архитектурный комплекс святилища Фортуны Перворожденной, напоминающий по замыслу сооружения Пергама и Родоса. Неизвестный архитектор, скорее всего, грек, расположил здания и портики таким образом, что они поднимались по склону холма террасами, при этом он использовал бетон, который, застывая, приобретал прочность и долговечность камня.

В Риме от начала I в. до н. э. сохранился храм Фортуны мужей, не перестраивавшийся в позднейшие времена. Это небольшое прямоугольное сооружение, возведенное из местного сероватого камня – травертина, с глубоким входным портиком из колонн ионийского ордера. На этой же площади близ Тибра находится небольшой круглый храмик, видимо, посвященный Геркулесу. Простота стиля, скромные украшения соответствовали всему укладу жизни республиканского Рима, еще не поражавшего роскошью.

И только Помпей и Цезарь, после возвращения из своих походов на Восток и знакомства с эллинистическими городами, заложили своими постройками начала будущего мраморного Рима. Первое из таких грандиозных сооружений – каменный театр Помпея, воздвигнутый в 55 г. до н. э. и известный лишь по описаниям.

Инсулы и их обитатели. Гражданские войны самими древними римлянами сравнивались с опустошительными пожарами. Пожары до неузнаваемости изменяли облик городов, освобождая место для нового строительства. Так же и гражданская война. Частные дома людей, внесенных в «списки мертвых», захватывались и продавались с молотка. Новые владельцы на месте небольших домов воздвигали здания в три и более этажей и сдавали их внаем. В перестройку при Сулле шли районы Рима, заселенные богачами-всадниками. У Красса были отряды хорошо обученных рабов. С их помощью оставшиеся после пожара пепелища или пустыри покрывались «доходными домами», которые в Риме называли «инсулами» – островами. Они были заселены малообеспеченными людьми, не имевшими возможности жить зимой в особняке, а летом, спасаясь от жары, уезжать на виллу к морю или в горы. Это были «острова бедности» в городе, полном городских вилл. Здесь было царство клопов и блох. Здесь свирепствовали эпидемии. Однако от голода римские граждане не умирали, ибо получали хлеб от государства и подачки от богачей. В это время товаром стали голоса: добивавшиеся выгодной выборной должности скупали их через своих агентов.