Текст книги "Античность: история и культура"

Продолжением форума Цезаря стал форум Августа, законченный во 2 г. до н. э. Наиболее видной его частью была стена, поднимавшаяся на 36 м над мостовой. Стена имела двоякое назначение: она не только предохраняла форум от частых в Риме пожаров, но и скрывала от глаз посетителей неприглядные кварталы Субуры. В целях пропаганды император показывал свою столицу с самой выгодной стороны, прикрывая нищету, грязь и порок. Да и сама стена была плодом той же пропаганды: она представлялась зрителям огромной сверкающей плоскостью мрамора, но тонкие мраморные плиты лишь прикрывали дешевую кладку из местного камня – травертина и пеперина.

На западной и восточной сторонах форума находились два мраморных портика, а на северной, между ними, – величественный храм Марса Мстителя, воздвигнутый в благодарность богу Марсу за одержанную победу над убийцами Цезаря в битве при Филиппах. О грандиозности этого храма, которым когда-то восторгался поэт Овидий, поныне свидетельствуют три сохранившиеся коринфские колонны высотой почти в 18 м.

Апофеозом мира в том его понимании, которое было свойственно Августу, явился монументальный алтарь мира, воздвигнутый в 9 г. до н. э. на Марсовом поле. Это поставленный на возвышение куб, на четырех гранях которого изображена церемония жертвоприношения Миру. Участники этого священного акта – Август и члены его семьи, а свидетелями его предстают восседающая на трофеях богиня Рома, установительница мира силой оружия, божественный предок Августа Эней с пенатами, Ромул и Рем вместе с волчицей и пастухом-воспитателем.

Алтарь мира – типичное произведение римского искусства. Церемониальная процессия воспроизведена с такой точностью, что может служить источником для изучения религиозного культа. Передано римское религиозное настроение, чуждое экзальтации: не только взрослые, но и дети, держащиеся за тоги родителей, холодны и сосредоточенны. Торжественно лицо и легкомысленной Юлии, которую Август вынужден был отправить в изгнание за нарушение закона о супружеской верности. Создается впечатление, что все помыслы Августа и его близких, в том числе полководца и сподвижника принцепса Марка Випсания Агриппы, отданы миру и исполнению предписанного богами долга.

Таковы некоторые памятники императорского Рима, который Август, «приняв кирпичным, оставил мраморным». О том, какое значение придавал Август облику своей столицы, свидетельствует «Перечень деяний Августа», где детальнейшим образом перечислено все восстановленное и построенное. Для каждой из империй внешность, фасад – главное.

Литература и наука времени Августа. Покоряя один народ за другим, расширяя пределы своей державы, римляне не сразу разобрались, какое место они занимают в создаваемом ими державном мире. В середине II в. до н. э. за них это попытался сделать заложник Полибий, но его «Всеобщая история» все же была памятником греческой эллинистической литературы. Латинская литература до Полибия и при нем существовала прежде всего в виде своего рода «проб стиля» и даже в своих лучших образцах едва ли могла стать в один ряд с афинской литературой времени Перикла и александрийской литературой эпохи первых Птолемеев. И только в эпоху Гражданской войны латинская литература в произведениях Катулла, Лукреция, Цицерона, Саллюстия достигла зрелости и совершенства. Но Август, создатель нового политического режима, видел в литературе, так же как в архитектуре и скульптуре, прежде всего средство воздействия на общественное мнение и возвеличения своей собственной персоны. Он нуждался в литературе, которая отразила бы величие римской державы и представила историю ее создания на привычном для сознания обитателей круга земель мифологическом уровне.

Специфическая трудность, с которой уже столкнулись Невий и Энний, чья муза проявила державные «замашки», заключалась в отсутствии у римлян собственной мифологии, типа той, что легла в основу «Илиады» и «Одиссеи». На примитивных преданиях о Ромуле, Нуме и других царях трудно было создать что-либо подобное поэмам Гомера. Оставалось подражать Гомеру, но на ином художественном уровне, чем это делали создатели римского эпоса, использовавшие достижения эллинистической литературы. Именно по этому пути пошел создатель державного эпоса Публий Вергилий Марон.

Вергилий. Поэт был выходцем из Мантуи, в прошлом столицы северного этрусского двенадцатиградья, но человеком уже латинской культуры. Этрусские корни, однако, давали себя знать в интересе поэта к пророчествам и к ранней этрусской истории. Он искусно связал историю с легендой об Энее, которому Гомер предрекал великое будущее, не догадываясь, что Эней станет героем Рима. В «Энеиду» вошли предания многих племен и народностей Италии, но Италии, не враждующей с Римом, а осознавшей, хотя и не сразу, родство с городом на семи холмах и вручившей ему свою судьбу. «Энеида» могла быть написана лишь после Союзнической войны, когда италики получили римское гражданство и почувствовали себя римлянами.

Вергилий был участником кружка Мецената, выходца из знатного этрусского рода и в то же время правой руки Августа во внутренней политике. Август окружил себя такими людьми, как Меценат и Вергилий, которые могли связать его с древнесредиземноморскими мифами. В одной из песен «Энеиды» ее герой спускается в подземное царство, чтобы услышать от тени отца, супруга богини Венеры, о великих людях, которые станут его потомками, в том числе и о величайшем из них – Августе, который принесет мир римлянам и славу Риму.

Вергилий устами тени Анхиза формулирует то главное, что, по мнению поэта и его современников, является заслугой Рима:

 
Выкуют тоньше другие пусть изваянья из бронзы,
Или сумеют создать из мрамора лики живее,
Красноречивей вещают в судах, или движения неба
Вычислить смогут точнее, дадут названия звездам.
Ты же, о Рим, научись народами править державно,
В этом искусства твои – назначать условия мира,
Милость являть покоренным, смирять войной непокорных.
 

Следуя за Гомером в выборе героя и отдельных коллизий, в которых проявляется его характер, Вергилий совершенно самостоятелен в развитии действия, более сгущенного и напряженного, чем в «Илиаде» и «Одиссее». Повествование разбивается на ряд самостоятельных картин, чаще связанных не передвижением героя в пространстве, а развитием его внутренних переживаний. Как и у Гомера, в произведениях Вергилия наряду с героями действуют и боги, но им чужда людская зависть и вражда. Между богами и героями существует дистанция, позволяющая последним относиться к первым с пиететом, недоступным героям Гомера с их почти детской или дикарской непосредственностью, порой рискующим бросить богам упрек или метнуть в них стрелу.

Для Гомера существуют в основном два временных измерения – настоящее и прошлое, подготавливающее или объясняющее настоящее. Мотив будущего у него достаточно редок – судьба Ахилла, знающего о своей гибели после совершения великого подвига. Для главного героя поэмы, Энея, будущее – это не только судьба его самого, его рода, новой Трои, которую ему предстоит основать, но и судьба самых отдаленных его потомков. При этом само познание будущего является не какой-то случайностью, а подвигом, требующим высшего напряжения духовных сил – спуска в царство мертвых. И в этой роли будущего в поэме можно усмотреть влияние этрусских корней Вергилия, ибо на Западе только у этрусков существовало широко разработанное учение о будущих строго определенных богами веках истории народа. Следуя этому учению, римляне при Августе стали отмечать столетние игры.

Эта же присущая Вергилию, как этрусскому пророку, черта проявилась и в более раннем его произведении «Буколиках». Одна из глав этой поэмы, написанная в 40 г. до н. э., то есть в разгар гражданских войн, предвещала скорый конец железного века и наступление (с рождением от девы младенца) нового золотого века для всего круга земель. Трудно сказать, с чем было связано это пророчество, но христиане были уверены, что Вергилий предсказал рождение от девы Марии младенца Иисуса, и это обеспечило особое место Вергилию в христианском мире. Недаром ведь в «Божественной комедии» Данте проводник, ведущий поэта через Ад и Чистилище к Земному Раю, – Вергилий. Для римлян Вергилий стал их Гомером.

Гораций. Заслугой современника Вергилия Квинта Горация Флакка было придание латинской стихотворной речи звучания греческой лирики VII–VI вв. до н. э. Вместе с размерами стихов Архилоха, Алкея, Сапфо, Анакреонта входят и мотивы их поэзии: любовь, вино, быстротечность жизни. Но Гораций не забывает прославить и своих благодетелей Августа и Мецената. Он более, чем кто-либо другой, имел основания быть им благодарным. Сын вольноотпущенника, Гораций участвовал в гражданских войнах на стороне убийц Цезаря. После битвы при Филиппах он «бросил свой щит опозоренный», утратил в ходе конфискаций отцовское состояние и занял в Риме место скромного писца. Но талант Горация был замечен. Он получил в подарок поместье. Сам Август поручил ему сочинить гимн к празднику Столетних игр и даровал почетное право «отца троих сыновей» (хотя он не только не имел детей, но и не находился в браке, вел легкомысленную жизнь).

Гораций – певец установленного Августом римского мира. Он не устает напоминать современникам об опасностях, которые несут могуществу Рима гражданские войны. Он превозносит Августа за его стремление возродить угасшую в раздорах римскую доблесть, восстановить храмы. Он не тоскует по утраченным республиканским порядкам с их борьбой за власть, с внезапными взлетами и падениями. Житейская философия Горация – «золотая середина» – мыслилась им как умеренность, гармония, и вместе с тем она вполне отвечала духу победившего режима. Каждый яркий талант угрожал затмить главную политическую фигуру – Августа, зорко следившего за тем, чтобы никто не был выше его. Играя роль маленького человека, облагодетельствованного Августом и Меценатом, Гораций знал цену своему таланту и был уверен в прочности своей поэтической славы, соизмеряя ее с вечностью державного Рима. И он ее даже приуменьшил, ибо нерукотворный памятник Горация пережил и Рим:

 
Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше вознесшийся…
Нет, не весь я умру, лучшая часть моя
Избежит похорон. Буду я вновь и вновь
Восхваляем, доколь по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.
 

Овидий. Прославленным поэтом времени Августа был Публий Овидий Назон, сосланный из Рима на берега Истра-Данувия и умерший в изгнании. Причины обрушившейся на поэта кары остались неясны.

Создавая два своих шутливых псевдонаучных руководства – «Наука любви» и «Лекарство от любви», – вряд ли Овидий мог рассчитывать на то, что их одобрит Август, автор закона, преследующего супружескую неверность. Но внебрачную любовь воспевали в Риме, несмотря на закон о браке, очень многие. Скорее всего гнев Августа был связан не с творчеством поэта, а с тем что Овидий знал о каком-то преступлении, затрагивавшем честь Августа, и не донес об этом. Но он явно не заслужил такого сурового наказания.

Овидий поставил и частично осуществил грандиозную задачу – изложить в стихах греческие мифы и римские предания. Обрамляющим и объединяющим стержнем при обработке греческих мифов был сюжет о превращении хаоса в космос, различных стихий в богов, людей в деревья, цветы, небесные светила.

В заключительной части своих «Метаморфоз» Овидий переходит к италийским и римским сказаниям и завершает огромную поэму рассказом о превращении Юлия Цезаря в комету. Сама идея метаморфоз давала современникам Овидия, пережившим переход от республики к монархии, пищу для философских и политических размышлений.

Специально праздникам римского календаря посвящена незавершенная поэма Овидия «Фасты». Интерес поэта к римской старине в полной мере отвечал политике Августа, стремившегося восстановить римскую религию и забытые обычаи предков.

В изгнании Овидий остался певцом Рима, который на расстоянии в его воображении приобретал еще более привлекательный, щемящий сердце облик. В одной из созданных вдали от Рима «Скорбных элегий» поэт находит очень точные слова, чтобы рассказать о себе как о поэте и о поэзии, которая сама по себе является наградой за все невзгоды и бедствия, обрушивающиеся на их создателя.

И в самом деле, стихи облегчали поэту одиночество. Но он надеялся, что они станут мостом, который не просто соединяет его мысленно с Римом, но и приведет в Рим его самого. Стихи изгнанника расходились по Риму, создавая поэту величайшую славу. Но это ни на шаг не приблизило его к Риму. Создается впечатление, что лесть стихов, созданных на краю света, была для Августа предпочтительнее той, которую он мог бы услышать от Овидия, возвращенного в Рим.

Произведения Вергилия, Горация и Овидия, равно как их предшественника Катулла, считаются римской классикой. А ведь прошло не более четырех поколений со времени зарождения латинской литературы. Латинский язык оказался не менее богатым и гибким, чем греческий. Римские поэты овладели всем мифологическим богатством, всем ритмическим разнообразием и образной системой поэзии греков и на этой почве вступили в состязание с греческими классиками, оставаясь их благодарными учениками. Так римляне проложили дорогу для восприятия и греческой, и своей собственной литературы народам Средневековья и Нового времени. И для нас Вергилий стоит рядом с Гомером, Гораций рядом с Алкеем и Архилохом, Катулл – рядом с Сапфо. И конечно же, понимая, что римляне были подражателями греков, мы воспринимаем греческих и римских поэтов не как соперников, а как союзников, делающих одно великое дело, – как наших общих учителей.

Тит Ливий. Обращенность нового режима в целях собственного укрепления к истории нашла выражение и в появлении грандиозного исторического труда «От основания города» в 142 книгах. Его автор Тит Ливий, как и многие другие апологеты державного Рима, не был коренным римлянином, но это не помешало ему создать труд, который можно назвать апофеозом римского народа. Цель Ливия – показать, что римский народ подготовлен к своей державной роли самими богами и достоин ее благодаря стойкости и мужеству. Исходный пункт римской истории для Ливия – «основание Рима». Соседи римлян присутствуют в неторопливом повествовании лишь постольку, поскольку они отважились напасть на Рим, и в любых случаях сочувствие историка на стороне римлян. Не раз под его стилем прямые поражения римлян либо превращаются в победы, либо служат для того, чтобы лишний раз прославить доблесть римлян, не склонившихся под ударами судьбы.

Ливий, как и большинство римских историков, далек от задач научного познания прошлого, от выяснения причин исторических событий и подоплеки деятельности политических группировок и лиц. Его цель – создание художественной картины римской истории. Чтобы оживить историю, он, как и великий греческий историк Фукидид, широко использует речи своих персонажей, драматизируя этим повествование. Но, в отличие от Фукидида, он не воспроизводит действительно произнесенные речи, а целиком их выдумывает, вкладывая в уста героев собственные мысли. Человек философски образованный, он тем не менее терпимо относится к самым нелепым легендам. «Военная слава римского народа такова, – пишет историк, – что, назови он самого Марса своим предком и отцом своего родоначальника, племена людские и это снесут с той же покорностью, с какой они сносят власть Рима». Таков «довод силы», оправдывающий не только использование выгодных Риму легенд, но и вообще изложение истории с позиций победителя. Раз вы не смогли отстоять свою свободу, терпите любое искажение, любую ложь. «Горе истине!»

Страбон. Доказательство шарообразной формы Земли было одним из величайших достижений греческой науки. Но наряду с этим греческие ученые, начиная с Гекатея Милетского, занимались описанием поверхности Земли и жизни ее народов. Они были одновременно географами, этнографами и историками. И их можно назвать атлантами науки о Земле. Один из них – современник Августа, понтийский грек Страбон.

Деятельность Страбона приходится на то время, когда под власть Рима перешли значительные территории Европы, Азии и Африки. У римлян было с лихвой честолюбия и энергии для их приобретения, но для изучения пока не хватало опыта и эрудиции, и за эту работу взялся Страбон, обошедший и объездивший большую часть земель, которые взялся описать. Рассказывая о берегах, островах, реках и морях, обычаях и истории народов, касаясь общетеоретических вопросов географии, Страбон с величайшей добросовестностью проработал едва ли не все, что было до него написано греками и римлянами. Приводя в своем грандиозном труде мнения предшественников, он не берет их на веру, а вступает в полемику. Благодаря этому «География» Страбона в 17 книгах превращается в труд по истории античной науки в широком смысле этого слова. Римляне подчас с пренебрежением относились к народам, которых они покорили. Этим пороком, обусловленным отсутствием глубокой культуры и неумеренным патриотизмом, Страбон не страдал. Он сделал для своих современников, а также и для нас, круг земель от Британии до Индии живым и зримым. Без него был бы немыслим последующий расцвет римской географии.

Витрувий. Из семи благородных искусств античности зодчество, благодаря масштабам и прочности творений, было самым наглядным. Оно прославлено мастерами, семь из которых считались великими. Римский зодчий Витрувий не принадлежал к числу семи. Но непредсказуемый случай выдвинул его на первое место, ибо из всех античных трактатов, посвященных архитектуре, сохранился только один, написанный и обнародованный в начале правления Августа.

В 10 книгах своего труда Витрувий обобщил многовековой опыт греческой и италийской (этрусской и римской) архитектуры, а также техники. Трактат сопровождался альбомом иллюстраций, рано утраченным. Пользуясь рукописями Витрувия, позднейшие архитекторы, каждый в силу своего воображения и таланта, воссоздавали в камне этот альбом. Витрувий стал соавтором создателей византийских базилик, средневековых мостов и дворцов Венеции и Флоренции эпохи Возрождения. В 1542 г., через полвека после появления первого печатного издания трактата Витрувия, была учреждена Академия его имени, ставшая центром распространения изложенных в трактате принципов античной архитектуры: ясности, соразмерности, гармонии – трех начал складывающегося классицизма.

Август не был отмечен талантом ни в искусстве, ни з литературе. В провозглашенном им «золотом веке» он был золотой посредственностью. Но он умел выбирать себе талантливых спутников, их поддерживать и не предавать, когда в них не было нужды. Без помощи этих людей вряд ли ему удалось бы победить в гражданских войнах и остаться в памяти поколений таким, каким ему этого хотелось.

Ливия. В годы Республики судьбы Рима вершились публично – на форуме, на Марсовом поле, в курии. При Августе решения принимались во дворце на Палатине (в его палатах), затем пересылались в сенат и народное собрание для утверждения. Первым местом, откуда исходили назначения, награды и кары, была спальня. И от того, кто находился на супружеском ложе рядом с принцепсом, зависело очень многое.

Во дворец на Палатине Август вступил вместе с Ливией. В годы войны Октавиана с Секстом Помпеем Ливия с двухлетним Тиберием, беременная, бежала от бесчинств ветеранов своего будущего супруга в Сицилию, а из Сицилии – в Грецию. В Греции во время битвы при Филиппах погиб ее отец (не желая сдаваться врагам Республики, он покончил жизнь самоубийством). Сироту поддержал Антоний, а затем, минуя дом своего супруга, она досталась Октавиану и родила под его пенатами. Чтобы принять этот трофей, это дитя гражданской войны, Августу пришлось развестись с прежней женой, от которой он имел дочь. Но, о горе победителю, Август должен был вскоре пожалеть об этой победе, ибо детей Ливия ему не родила, а с его собственными детьми рассорила. Закон Августа о браке правильнее было бы назвать законом Ливии, ибо, как известно, он обрушился прежде всего на родную дочь и внучку Августа, а также на Овидия (не Ливия ли виновата в том, что и после смерти Августа поэту не разрешили вернуться в Рим?). Этот закон связал и самого Августа, ведь не мог же он развестись с Ливией, нарушив его? Но с этого времени владыка круга земель стал разговаривать с собственной женой по заранее заготовленному конспекту.

Вся жизнь Ливии была отдана Августу. Она никогда не отпускала его из Рима одного, сопровождая в ближних и дальних поездках. Она решала, кому из членов императорской семьи возглавлять войско, а кому отправляться в изгнание.

На Востоке ее принимали как царицу. Ее благосклонности добивались цари, осыпая подарками и давая ее имя вновь основываемым городам. В Италии, в Павии, Ливии воздвигли триумфальную арку. Не за победу ли над Августом?

Предком Ливии был народный трибун Ливий Друз Младший, тот самый, который попросил соорудить свой дом таким образом, чтобы тот всегда был виден согражданам. Дом Ливии и Августа был построен так, чтобы никто не мог увидеть, что происходило за его стенами. Но некоторые странные стечения обстоятельств заставляли думать, что Ливия была одной из самых страшных фигур в римской, а может быть, не только в римской истории. «Случайно» при жизни Августа гибнут сыновья, внуки и племянник Августа, его наследники. Наследниками Августа становятся дети Ливии. В древности существовало мнение, что Ливия ускорила смерть Августа, чтобы сделать принцепсом своего ненавистного Августу сына, и она же убила законного наследника Августа Агриппу Постума, которого при жизни супруга отправила в ссылку.

Но все это оставалось в тени. Официально же после смерти Августа Ливия получила имя Августы, была объявлена дочерью Августа (родную дочь его она к тому времени извела) и его жрицей. Она получила почитание в храмах. Ливия умерла в возрасте 86 лет, через пятнадцать лет после причисления Августа к богам, и заняла место рядом с ним в мавзолее. Сын Ливии император Тиберий, уже несколько лет живший на Капри, на погребение матери приехать не пожелал. Она, добывшая ему власть, давно уже стала для него обузой. Поэтому обожествлена Ливия была лишь своим внуком императором Клавдием, ей в храме Августа был поставлен алтарь, у которого весталки приносили ей жертвы, а матроны давали клятвы ее именем.

Меценат. Вместе с Августом вступил в историю Вечного Рима и Гай Цильний Меценат. Август увековечен названием самого благодатного месяца года. Меценат – безупречным вкусом в поэзии и щедростью к людям искусства – меценатством.

Выходец из этрусского аристократического рода, потомок лукумонов, Меценат был другом Августа и его добрым гением. Только он мог подсказать императору выход из политической ситуации, запутанной, как мифический лабиринт. Покидая столицу империи, Август оставлял Рим на этого человека, не занимавшего никогда никакой выборной должности. Меценату подчинялись консулы и сенат. И это лишний раз характеризует принципат не как «восстановленную республику», как официально объявил Август, а как режим личной власти.

Никто не знает, о чем совещались Август и Меценат за толстыми стенами дворца на Палатине. Обнародована лишь одна их беседа, состоявшаяся в повозке, на пути в амфитеатр, – ее свидетелем оказался поэт Гораций. Предвкушая предстоящее зрелище, Август и Меценат спорили, кто победит, галл или самнит? Кто кого? И тому же Горацию довелось увидеть, как десятки тысяч зрителей в том же амфитеатре на правом берегу Тибра, на Ватикане, стоя, приветствовали простого римского всадника Мецената, впервые после выздоровления показавшегося римскому народу:

 
Эхом откликнулся
Тибр твой отеческий
На Ватикана хвалу
И ликование.
 

В историческом труде Диона Кассия (конец II в. н. э.) описана беседа Октавиана с его советниками Агриппой и Меценатом. Агриппа предлагает победителю в гражданских войнах восстановить республику. Меценат же советует установить монархический способ правления, доказывая его преимущества. Октавиан, как известно, принял сторону Мецената, хотя внешне сохранил форму республики и царем себя не объявил. Разумеется, речи Агриппы и Мецената сконструированы поздним историком, но Дион Кассий не ошибался в том, что именно Меценат, «потомок царей», был сторонником монархии и ее вдохновителем.

Трудно было найти в Риме двух столь различных по характеру людей, как Август и Меценат. Первый из них – сдержанный, с непроницаемым взглядом, осторожный, в начале своего пути выбравший маску и носивший ее всю жизнь. Второй – шумный, оживленный, всегда окруженный людьми и выделяющийся среди них. Столь же разительно они отличались внешне. Август – в трех туниках, даже летом, «чтобы не продуло», с тогой старинного вида поверх них. Меценат – в одной «распущенной» (то есть неподпоясанной) тунике, даже на форуме, но чаще в пурпурной тоге, как в царской мантии. И всегда в сандалиях с серебряными пряжками, с золотыми кольцами на многих пальцах. Воскресни Муций Сцевола, он опять бы принял Мецената за царя, а его спутника, величайшего из земных владык, за секретаря или слугу. Дом Августа на Палатине не выделялся размерами, ибо был декорацией строго продуманного политического зрелища. Меценат занимал дворец на Эсквилине, откуда открывался вид на весь город и лиловеющие на горизонте Альбанские холмы.

Випсаний Агриппа. Мецената, умершего в 9 г. до н. э., можно было бы назвать головой Августа. Правой же его могучей рукой был римский всадник Марк Випсаний Агриппа, соученик Октавия сначала по школе ритора в Аполлонии, а затем его спутник в Испании. Когда Аполлонии достигла весть о гибели Цезаря и назначении Гая Октавия его главным наследником, мать будущего Августа (племянница Цезаря) и отчим юноши были единодушны в том, что Октавию в Риме делать нечего. Но юный Агриппа думал иначе. И Октавий, прислушавшись к совету друга, от наследства Цезаря отказываться не стал. Сопровождаемый Агриппой и набранным им небольшим воинским отрядом, Октавий отправился в Рим, чтобы стать там Октавианом, а затем Августом. И именно с этого времени Агриппе поручалось руководство всеми военными операциями, а плодами его побед пользовался Август.

На описанном Вергилием щите, будто бы подаренном Энею его матерью Венерой, отражена и главная из битв, сделавшая Октавиана владыкой империи:

Цезарь Август ведет на врагов италийское войско…

 
Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойное
Пламя объемлет чело, звездой осененное отчей,
Здесь и Агриппа – к нему благосклонны и ветры и боги —
Радостно рати ведет, и вокруг висков его гордо
Блещет ростральный венок – за морские сраженья награда.
 

Видимо, не уложилось в размер «Энеиды» то, что корабль, на котором красовался «цезарь Август» (кстати, тогда он еще не был Августом), так же, как и весь флот, построен Агриппой. «Ростральный венок» на голове Агриппы – это одна из многочисленных наград, которыми Август удостоил своего друга.

Август доверил Агриппе и то, что может быть названо «монументальной пропагандой». Агриппа воздвиг в Риме первые публичные термы. Они были сооружены за три года до битвы при Акции, как своего рода предвестие будущей политики «хлеба и зрелищ». Плебеям, мужчинам и женщинам, раздавались тессеры на посещение терм и банные принадлежности. Агриппа также воздвиг «храм всех богов» Пантеон, впоследствии перестроенный Адрианом, но сохранивший имя первого строителя.

Агриппе Август доверял, как самому себе. Во время тяжкой болезни в 23 г. он передал ему свое кольцо с печатью, чем оскорбил родного племянника Клавдия Марцелла. После этого Агриппа вынужден был отправиться на Восток в качестве наместника. В 21 г. Агриппа получает высшую военную власть в империи и командование над войсками западных провинций. Одновременно Август вводит Агриппу в свою семью, отдав ему в жены дочь Юлию. Сыновья Агриппы должны были наследовать Августу, если бы не их странная гибель.

Текст

1. ДЕЯНИЯ БОЖЕСТВЕННОГО АВГУСТА

Надпись из Анкиры. Гл. 1, 5–7, 10, 15, 22, 25, 34

1. В 19 лет я по своей инициативе и на свои средства снарядил войско, с помощью которого вернул свободу государству, угнетенному господством [одной] клики. За это в консульство Г. Пансы и А. Гирция сенат почетными постановлениями ввел меня в свое сословие, причислив к консулярам с правом высказывать свое мнение вместе с ними, и наделил меня империем. <…>

5. Я не принял диктатуру, предложенную мне народом и сенатом в консульство М. Марцелла и Л. Аррунция и заочно, и в моем присутствии. Но по крайней нехватке продовольствия я не отказался от попечения о снабжении, которое я организовал таким образом, что в течение нескольких дней я освободил весь город от страха и угрожающей опасности, причем это было сделано на мои средства и под моим руководством <…>

6. Когда <…> сенат и народ единодушно выбрали меня единственным куратором законов и нравов с высшей властью, я не принял должности, установленной вопреки обычаям предков <…>

7. Я был триумвиром для устроения государства в течение десяти лет непрерывно. Принцепсом сената я был в течение 40 лет вплоть до того дня, когда я это написал. Я был великим понтификом, авгуром, квиндецемвиром для совершения священнодействий, септемвиром эпулонов, арвальским братом, содалом Тиция, фециалом <…>

10. Когда народ предложил мне должность великого понтифика, которую занимал мой отец, я отклонил это, так как она была занята коллегой, но занял эту жреческую должность в консульство П. Сульпиция и Г. Вальгия после смерти того, кто получил ее по случаю гражданских волнений <…>

15. Каждому римскому плебею я отсчитал по завещанию моего отца по триста сестерциев, а от моего имени в пятое мое консульство – по четыреста сестерциев из военной добычи и еще раз в десятое мое консульство из моего наследства выдал каждому плебею в виде подарка по четыреста сестерциев; и в одиннадцатое консульство я двенадцать раз совершал хлебные раздачи за свой счет; в двенадцатый год трибунской власти я в третий раз дал по четыреста сестерциев на человека <…> Моим воинам в колониях в пятое мое консульство я дал из военной добычи по тысяче сестерциев на человека <…>

22. Гладиаторские игры устраивал я трижды от своего имени и пять раз от имени своих внуков; в этих играх сражалось около десяти тысяч человек. Дважды я показал народу состязания созванных отовсюду атлетов от моего имени и в третий раз – от имени моего внука. Игры я устраивал четыре раза от своего имени и двадцать три раза поочередно от имени других магистратов. В консульство Гая Фурия и Гая Силана я… устроил секулярные игры <…> В цирке, на форуме либо в амфитеатре я от своего имени или от имени своих сыновей двадцать шесть раз представил народу травлю африканских злерей, причем их было перебито около трех с половиной тысяч <…>