Текст книги "Античность: история и культура"

Рим пал, но не исчезла с лица земли римская цивилизация.

Язык Рима – латынь – дал корень самому слову «цивилизация», обозначившему утверждение гражданских начал человеческого сообщества. Древний Рим – одно из прочнейших оснований, на котором зиждется современная цивилизация как таковая. И дело не только в том, что в последующие эпохи римское наследие было усвоено наукой, искусством, образованием, литературой, медициной, правом, политикой, строительством, ремеслами и т. д. Такое «усвоение» подчас без труда просматривается даже невооруженным глазом, достаточно взглянуть на сохранившиеся римские дороги и мосты или сравнить современные правовые акты наиболее развитых государств с постулатами римского права. Значение Рима для современной цивилизации значительно больше, чем только значение наследия, «остатков». Рим – ее корневая система, ибо мировая история – это в значительной степени метаморфозы римского основания.

Тексты

1. РИМЛЯНЕ ВРЕМЕНИ УПАДКА ИМПЕРИИ

Сальвиан. О мироправлении, V, 4–5

<…> почти все варвары, которые принадлежат к одному племени и имеют одного короля, связаны друг с другом, почти же все римляне преследуют друг друга. В самом деле, какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина, кто выказывает полную расположенность своему соседу? Все далеки друг от друга, если не местом, то сердцем, и даже объединенные одним домом, разъединены мыслями. О, если бы это худшее изо всех зол касалось только сограждан и соседей: гораздо важнее, что родственники не чтут уз родства. В самом деле, кто платит близостью своим близким? Кто считает себя обязанным быть милосердным? Кого из родственников по сердцу или по крови не снедает злоба, чье чувство не облито желчью, кого не казнит благополучие другого? Кто не считает чужое счастье своим несчастьем? Кому хватает своего счастья настолько, чтобы желать счастья другому? Многие же заражены теперь новым и страшным пороком: для полного счастья им нужно, чтобы другой был несчастен. А другое жестокое зло, которое исходит из того же источника и которое чуждо варварам и привычно римлянам, зло, которое заключается в том, что они разоряют друг друга налогами? Впрочем, не только друг друга: было бы гораздо сноснее, если бы каждый заставлял другого терпеть то, что он переносит сам; но хуже всего то, что большинство обирается меньшинством и общественные подати обратились в частную добычу; так ведут себя не только высшие сановники, но и всякая мелочь, не только судьи, но и им подчиненные чиновники <…> Таким образом, у нас никто не считает себя в безопасности; и если вы исключите тех, которые по своей власти и связям стоят вне грабежа или сами участвуют в нем, то ни один человек не ускользает от алчности этого рода воров. При таких условиях безопасен только тот, кто имеет силу ставить другого в опасность <…>

В самом деле, кто поможет страждущим и бедствующим, если даже служители господа не имеют сил сопротивляться насилию негодяев? Они или молчат, или говорят так, что лучше бы молчали; многих удерживает не отсутствие смелости, а расчет политика <…>

Некогда имя римского гражданина не только высоко ценилось, но и дорого покупалось; теперь же его отвергают и от него бегут, настолько оно считается презренным и даже почти ненавистным. Разве может быть большее свидетельство римской несправедливости, чем то, что лучшие люди, которым Рим обязан своей славой, доведены до того, что не хотят быть римлянами. Поэтому и те, кто не убежал к варварам, стараются стать варварами на месте; большая часть Испании, и немалая часть Галлии, и, наконец, все, кто во всем римском мире оскорблен римской несправедливостью, перестали называть себя римлянами.

2. ВЗЯТИЕ РИМА АЛАРИХОМ

Прокопий Кесарийский. Война с готами, 1, 2

Я расскажу, каким образом Рим был взят Аларихом.

Этот предводитель варваров долгое время осаждал Рим и, не имея возможности овладеть им ни силой, ни хитростью, придумал следующее. Из своих воинов он выбрал триста человек, еще безбородых молодых людей, которые выделялись своей знатностью и храбростью, превышавшей их возраст, и тайно сообщил им, будто он намерен подарить их в качестве рабов некоторым знатным римлянам. Он приказал им держать себя у римлян очень скромно и добродетельно и усердно выполнять все, что им прикажут их господа, а спустя некоторое время, в заранее назначенный срок, в полдень, когда господа их, как обычно, погрузятся в послеобеденный сон, они все вместе должны будут устремиться к тем городским воротам, которые называются Соляными, и, внезапно напав на стражу, перебить ее и быстро отворить ворота. Такой приказ отдал Аларих молодым воинам и в то же время отправил послов к сенату с заявлением, что он, дивясь приверженности римлян своему императору, не намерен их более терзать, а из уважения к их мужеству и верности дарит на память каждому сенатору несколько рабов. Вскоре после этого официального заявления Аларих отослал в Рим своих молодых людей, а войску отдал приказ готовится к отступлению, чтобы римляне не могли этого видеть. Римляне обрадовались заявлению Алариха, приняли дар и возликовали, не заподозрив коварства со стороны варвара.

Исключительная покорность, которую проявили присланные Аларихом молодые люди, уничтожила всякие подозрения, а войско частично действительно стало отступать, другие же воины делали вид, что готовы к снятию осады. Настал назначенный день. Аларих повелел всему своему войску вооружиться и наготове стал ждать у Соляных ворот, где он располагался с самого начала осады. Молодые люди в условленное время сбежались к Соляным воротам, внезапно напали на стражу, перебили ее, беспрепятственно отперли ворота и впустили в Рим Алариха и его войско!

Варвары сожгли здания, находившиеся поблизости от ворот, в том числе дворец Саллюстия, древнего римского историка <…> Варвары ограбили весь город, убили большую часть населения и отправились дальше <…>

Некоторые уверяют, что Рим был иначе взят Аларихом. Якобы одна женщина по имени Проба, богатая и знатная, принадлежавшая к сенаторскому сословию, сжалилась над римлянами, которые погибали от голода и прочих бедствий и стали уже питаться человеческим мясом. Проба, не видя никакой надежды на спасение, так как река и порт были во власти врага, приказала рабам ночью отпереть городские ворота и впустила варваров.

Глава XXXVI
Узоры на покрывале Прозерпины: культура последнего века Римской империи

У поэта Клавдиана, жившего в последнем веке империи, есть поэма, в которой он рассказывает о том, как Прозерпина, дочь богини плодородия и процветания Цереры, готовится сойти в подземное царство. Во дворце из слоновой кости она вышивает покрывало, на котором живые краски мира превращаются в жесткий узор. В этом узоре схвачена устойчивая форма вечно меняющегося бытия. Прозерпина уже не может избежать предначертанного роком, она вот-вот сойдет в царство мертвых – Элизий, но останется покрывало – воспоминание о величии и красоте солнечного мира. Римская культура на закате подобна этому покрывалу Прозерпины: ее уже покидают жизненные силы, но в предчувствии гибели она стремится запечатлеть самое себя, в спешке повторяя пройденное, порой греша краткостью и небрежностью.

«Наставница жизни» перед лицом гибели. Римляне называли историю «наставницей жизни». В сложные, переломные эпохи вокруг истории неизбежно разгораются споры. Осмыслить прошлое оказывается столь же важным, как и предвидеть будущее. И в этих условиях прошлое нередко обретает неожиданный облик, оказывающийся порой не совсем таким, который долгое время казался людям привычным, особенно если на него смотреть глазами тех, кто хочет вытеснить старую элиту общества и занять ее место.

Приближение гибели грозно ощущалось в атмосфере последнего века империи, хотя жившие тогда люди не знали, что он будет последним. В это время история стала одним из важных полей битв между язычниками и христианами.

Подавляющее число сочинений языческой историографии IV–V вв. – это компиляции и бревиарии – сборники кратких текстов. Стремление к упрощению, систематизации, созданию различных «сводов» знаний в доходчивой форме – знамение времени, коснувшееся не только историографии (написанной истории). Иногда создается впечатление, что образованные люди тех времен были заняты преимущественно «упаковкой» интеллектуального и культурного наследия предшествующей эпохи, старались сохранить и спрессовать как можно больше разнообразных знаний. Это заставляет думать, что подспудно они ощущали переломный характер времени, в котором жили. И в исторических сочинениях это особенно заметно – все они посвящены изложению истории Рима, описанию римских древностей.

Наиболее значительное сочинение компилятивного характера – «История в трех частях» – представляет собой свод произведений различных авторов, содержит легендарные и исторические сведения. Особенную известность получила ее третья часть – «О цезарях», принадлежащая перу писателя и крупного государственного чиновника Секста Аврелия Виктора. Его идеал – римская империя. Он считает, что государственные принципы должны защищаться просвещенным сенатом, пекущемся не о собственном благе, а о могуществе и счастье римлян. Аврелий Виктор дает моральную оценку деяниям римских императоров, осуждает их дурные поступки. Однако идеализированные представления историка разбивались о чудовищные факты реальной римской истории. Тем не менее Аврелий Виктор не пытается обвинить в бедах Рима христиан. Он с истинно римской гордостью утверждает, что ответственность за то, что произошло с великим государством, лежит на деятелях языческого Рима. Богатое фактическим материалом сочинение Аврелия Виктора стало источником для многих исторических и литературных сочинений, в том числе «Египетских ночей» А. С. Пушкина.

Аммиан Марцеллин. Особое место среди историков той поры занимает Аммиан Марцеллин, крупный военачальник, ставший, по римской традиции, после ухода от дел историком. В эпоху кратких сводов и поверхностных обзоров он создал труд, достойный Тита Ливия или Тацита. Этот труд, получивший название «Деяния, или История», как одинокая вершина, возвышается над всем, что было создано в то время. Свою «Историю» Аммиан Марцеллин писал, по его собственному признанию, как «солдат и грек». Выходец из Антиохии, он стал крупнейшим латинским писателем, достигшим совершенства в изначально чуждом ему языке.

Аммиан Марцеллин поставил своей целью реализовать на практике принципы написания истории, провозглашенные Тацитом. Он намеревался создать правдивую и беспристрастную историю, отражавшую события, достойные вызвать интерес современников и сохраниться в памяти потомков, и начал ее с принципата Нервы, т. е. с того самого момента, на котором умолк Тацит. К сожалению, первые тринадцать книг сочинения Аммиана Марцеллина исчезли, сохранились лишь последние восемнадцать, описывающие события 353–378 гг.

«История» Аммиана Марцеллина – произведение остросовременное по отношению к своей эпохе, ибо ее автор не только был участником и свидетелем описываемых событий, но и стремился живо показать их, выявить не вечные, но непосредственные причины и следствия того, что свершалось на его веку.

Труд Аммиана был высоко оценен язычески настроенными кругами Рима. Он читал свою «Историю» в доме Симмаха. Известный ритор Ливаний писал Аммиану Марцеллину: «Я счастлив, что ты обрел Рим, а Рим обрел тебя». Грек Аммиан Марцеллин творил во славу Рима, которому предсказывал долгую жизнь – «пока будет существовать человечество». Историк развивает столь популярную среди языческой аристократии того времени концепцию Вечного Рима. Величие и историческая миссия Рима для Аммиана неразрывно связаны с идеей императорской власти. Идеальный император должен обладать множеством добродетелей, чтобы наилучшим образом исполнить предначертания судьбы. В императоре персонифицируется римская государственность, ему надлежит быть защитником подданных, неустанно заботиться о благе Римской державы. Императору не к лицу быть тираном, хотя он обязан являть силу и требовательность. Он должен служить и моральным примером для подданных, «избегать всего чрезмерного, как крутого утеса».

В политике Аммиан превыше всего ценил разум. «Сколь бессильна дикая военная мощь перед разумом», – восклицает он. Разум питает и высокие моральные качества. Образец соединения того и другого для Аммиана Марцеллина – император Юлиан, соратником которого он был. Юлиан для него герой и философ. В условиях, когда христиане изображали отступника Юлиана, замыслившего восстановить язычество, исчадием ада, историк стремился показать величие и истинное значение деяний этого философа на троне.

Аммиан прекрасно осознает огромное расхождение между своей идеализацией Римского государства и реальной историей. Сочинение его полно страстных обличений, в том числе и в адрес правителей империи, рядовой римской аристократии, погрязшей в разврате и бездуховности. Как приговор звучат слова историка: «Они не признают хорошим ничего на свете, кроме того, что приносит выгоду, и к друзьям относятся, как к животным: любят больше всего тех, от кого надеются получить пользу». Однако Аммиан Марцеллин адресует свои разоблачения не только аристократии и богатым людям, – достается от него и плебсу, не желающему трудиться, и невежественной черни.

Позиция Аммиана Марцеллина по отношению к христианству подтверждает столь характерную для того времени веротерпимость язычников. Он отмечает цельность и простоту христианства, нравственность первых христиан. Однако показывает и негативные стороны современной ему христианской церкви, обличает стяжательство и разврат священников, особенно высшего духовенства, их стремление к власти. Он считает, что в Римском государстве должна быть предоставлена свобода для отправления всех религиозных культов: вера может быть только искренней. Важная часть жизни и культуры народа, вера ведет к моральному совершенствованию. Истинная религия не имеет ничего общего с фанатичным суеверием и не преследует тех, кто поклоняется иным богам.

Христианское понимание истории. Античной философии истории христианство противопоставило свое собственное понимание истории. Опираясь на Библию и наследие, уходящее корнями в глубь древнеиудейской традиции с ее особенно острым восприятием временных и личностных аспектов бытия, христианская историография, освоив и классические модели, античные правила написания истории, развивала новые представления о времени, структуре мира, истории и месте человека в ней.

В античности преобладали циклические концепции истории, в которых историческое движение уподоблялось кругу. Христианское понимание истории предполагало, что она имеет начало во времени, так как мир и человек сотворены Богом. Сотворенный мир существует во времени. Время движется от момента творения к концу времен, который должнен быть ознаменован вторым пришествием Христа и Страшным судом. Кульминацией земной истории являются первое пришествие Христа и его искупительная жертва.

Таким образом история приобретает божественный смысл и является линейным движением к высшей цели – наступлению Царства Божия после Страшного суда. Христианская философия истории внесла в ее понимание идею прогресса, т. е. движения от менее совершенного к более совершенному, наполнив ее глубоким религиозным и гуманистическим содержанием.

Святой Августин так же полагал, что единство и всеобщность человеческой истории вытекают из факта происхождения всех людей от единого праотца Адама. Отсюда он выводил общность исторической судьбы человечества, реализуемой через божественное провидение. Эта идея имела для того времени огромное значение, ибо давала «права гражданства» во всемирной истории варварским народам, которым античная историография в этом решительно отказывала, ставя их значительно ниже римлян и греков.

Христиане подразделяли историю человечества на шесть веков, соответствующих шести дням творения. Свой век они считали «стареющим», предшествующим концу света.

Евсевий Кесарийский. Во II и III вв. в христианской литературе шла подспудная работа, подготовившая «взрыв» христианской историографии IV в. В этом «взрыве» отразилась одержимость христиан идеей взять верх над Римской империей, уничтожив ее славное прошлое в своих писаниях и в сознании людей. Примерно в то же время, когда был издан Миланский эдикт, вышла в свет «Церковная история» Евсевия Кесарийского, биографа императора Константина Великого, вскоре переведенная на латинский язык. Около 316 г. появилось сочинение христианского апологета Лактанция «О смерти преследователей», рассказывавшее о печальных исторических судьбах гонителей христианства.

Евсевий Кесарийский поставил целью показать, как божественное провидение направляет ход истории, соединить библейско-христианскую историю и историю языческую как истории прямого и косвенного спасения человечества. Труд Евсевия – первая подлинно универсальная история, но изложенная не как история мировая, а как история церковная.

В дальнейшем христианская историография, как позднеантичная, так и, в особенности, средневековая, приняла «Историю» Евсевия за образец и в отношении общей концепции, и по методам изложения. Евсевий отошел от риторической традиции, апеллируя к собственному опыту, подлинным документам, особенно документам церкви. Тем самым он создал новую «модель» исторического описания, которая позже пришлась по душе средневековым историкам, тесно сплетавшим церковную и светскую историю. И Евсевий, и Лактанций, и другие христианские авторы сочинений исторического характера добивались, чтобы превосходство библейской истории над языческой выглядело безоговорочным. Под пером Евсевия христианская хронология превратилась во всеобщую, универсальную историю. Все события представлялись как элементы устремленного к единой божественной цели потока истории и обретали смысл в отношении к этому предначертанному божественным провидением будущему. Христианские историки осудили прошлое Рима как цепь бесконечных злодеяний, притеснений других народов, жестоких завоеваний, всеобщего террора, полного разложения нравственных устоев. Они положительно оценивали лишь то в этом прошлом, что могло служить почвой для утверждения христианства.

Поэты закатной поры. Для читателей нашего времени само собой разумеется, что литература должна так или иначе отражать эпоху, в которую она создается. В этом отношении римская поэзия второй половины IV–V в. могла бы привести их в некоторое недоумение. Действительно, это время было насыщено трагическими событиями, Римская империя клонилась к закату, на смену ей шел варварский мир, однако эти тревожные перемены, казалось, не волновали поэтов, в творениях которых лишь изредка проскальзывали варварские имена да иногда раздавались жалобы на неотесанность и пьянство германцев.

В то время как Римская империя переживала жесточайшую битву между язычеством и христианством, поэты, не только язычники, но и христиане, продолжали восхвалять языческих богов и пользоваться образами античной мифологии. Лишь изредка поэты-христиане отвлекались от привычных сюжетов и жанров и обращались к прославлению христианского Бога и персонажей Библии. Оглядываясь вокруг, они видели не черты нового, а только черты старого, точнее – черты вечного: вечного Рима, вечного мифа, вечного быта. Античный человек привык к очень медленно менявшемуся миру, к самоподдерживаемому хозяйству, к вечным этическим и эстетическим ценностям, – и он хотел, чтобы поэзия утверждала для него именно этот мир. Поэтому и частный быт, описываемый в эпиграммах, здесь привычно уютен, и государственная жизнь, восхваляемая в панегириках, привычно великолепна, – несмотря на то, что описывается «храм, разрушенный для постройки стен». Иное отношение к жизни слышится лишь у тех христианских авторов, что безоговорочно посвятили свою жизнь служению Христу, например – в ответе святого Павлина из Нолы поэту Авсонию.

Среди многочисленных безымянных и чаще всего откровенно слабых поэтов выделяются несколько стихотворцев, язычников или равнодушных к вопросам веры, оставивших заметный след в литературе своего времени и повлиявших на культуру последующих веков.

Первый из них по времени – долгожитель и любимец фортуны Авсоний, дни которого пришлись почти на весь IV в. Воспитанник и преподаватель риторических школ, выходец из Аквитании, он сделал блестящую карьеру – стал квестором священного дворца. Друг Симмаха, вождя языческой партии, защищавшей Алтарь Победы, он был учителем юноши Павлина, который раздал свое огромное состояние и удалился от мира. Авсоний никак не мог понять, почему его прекрасный ученик отринул богинь-муз ради столь далекого от поэзии и радостей жизни монашеского служения. Учитель взывал к классическим примерам дружбы Ниса и Эвриала, Ореста и Пилада, Сципиона и Лелия. Наконец, уязвленный нежеланием Павлина внять его мольбам и вернуться в мир, Авсоний проклял его: «Пусть никакая радость не согревает твоего сердца! Пусть никогда сладкие мотивы поэтов, нежные звуки элегий не услаждают твоего слуха; живи в пустыне, бедный и печальный!» Поистине проклятье язычника, не разделяющего устремлений христианина, одухотворенного желанием без остатка посвятить себя служению своему Богу, аскетической и уединенной жизнью заслужить вечную награду. Павлин не вернулся к своему учителю, а впоследствии стал епископом Нолы и писал духовные стихи.

Авсоний. Авсоний, которого судьба отметила счастливым жребием, столь редким для поэтов, и счастливым характером, создал прелестные стихи-картинки, рассказывавшие о нем самом, его родственниках, его имениях, его домочадцах и т. п. Его поэзия – прекрасный источник сведений о быте и жизни людей столь далекого от нас времени.

Счастливец Авсоний имел счастливую посмертную судьбу. Его стихи не были забыты. Широкой известностью пользовалась поэма «Мозелла», повествовавшая о путешествии поэта по притоку Рейна. Это одно из лучших описаний природы в римской литературе.

После смерти Авсония поэтические музы тут же избрали себе нового любимца. Им стал профессиональный поэт Клавдиан, успешно подвизавшийся при императорском дворе. О Клавдиане современники говорили, что он соединил в своей поэзии элегантность Овидия, мощь Вергилия и блестящую риторику Лукана. Клавдиан писал стихотворные панегирики, насыщенные аллегориями, мифологическими сравнениями, великолепными географическими описаниями. С основного мотива его поэмы «Похищение Прозерпины» мы начали эту главу. Мир поэзии Клавдиана, гиперболический, стремившийся свести противоположности в гармонию, яркий, тяготеющий к описанию необычного, – это античный мифологизированный мир. Поэтому естественно, что впоследствии Клавдиана вспоминали прежде всего в моменты, когда в обществе оживал интерес к античной культуре.

Рутилий Намациан. Вечный город Рим и его богиню-покровительницу талантливо воспел поэт Рутилий Намациан. Он, представитель римской знати, префект Рима, очень тяжело переживал то, что его город «склонил свою златую главу» перед варварами. Вынужденный покинуть Рим, он прощался с ним, целуя врата и орошая слезами его стены. Невеселое впечатление от своего имения в Галлии, разграбленного готами, Рутилий Намациан описал в прекрасной поэме «О возвращении». Однако, несмотря на то, что он был свидетелем трагедии, постигшей Рим, этот город предстает в его стихах как великая, вечная и непоколебимая твердыня, как венец и светоч мира, чья слава непреходяща: «Вечное солнце скорей позабыть святотатственно можно, чем твою славу и честь вырвать из наших сердец!»

Аполлинарий Сидоний. О том, сколь сильны языческие традиции в поэзии, свидетельствует творчество Аполлинария Сидония, завершившего свой жизненный путь епископом Арверны. Жизнь Аполлинария Сидония пришлась на время бурных и необратимых перемен, которые потрясали римское общество в V в. При нем Западная Галлия стала уже вестготской, а восточная – бургундской. Закрывались прославленные риторические школы, которыми были знамениты города Южной Галлии, ученых людей становилось все меньше, магнатские виллы превращались в замки, росла вражда между высшими кругами империи и народными массами, марионеточные императоры сменяли один другого. Аполлинарий Сидоний едва успевал писать панегирики в их честь.

Поэзия Аполлинария Сидония, христианского епископа, пронизана языческим мироощущением. В его стихах вереницей проходят языческие боги, покровительствующие героям, вакханки и фавны, философы и куртизанки. Он жалуется на варваров, которых презирает с истинно римской надменностью.

Драконтий. Любопытное явление представляет собой творчество поэта Драконтия, жившего в конце V в. в захваченном вандалами Карфагене. Дурная слава вандалов как разрушителей культуры к этому времени была уже не совсем оправданна; вандальские короли даже стремились, правда, неумело, стяжать славу покровителей наук и искусств. В Африке, где они обосновались, все еще существовали школы риторов. Здесь увидела свет «Латинская антология» – лучший памятник массовой поэзии риторического века. Обвиненный в государственной измене, Драконтий был брошен в тюрьму. В заключении поэт, лишившийся поддержки сразу же забывших его друзей, написал поэму, адресованную вандальскому королю, в которой слезно умолял выпустить его на свободу. Однако поэтические старания узника не возымели желаемого действия, – он еще много лет пробыл в заточении. В творчестве Драконтия мирно сосуществовали христианские и языческие сюжеты. Это показывает, сколь непростым и мучительным был процесс взаимопроникновения языческой и христианской традиций, который в V в. еще только начинался в поэзии.

Римский эзотеризм. Макробий. В первый день Сатурналий – праздника, посвященного римскому богу Сатурну, – в доме римского аристократа Макробия собрался цвет аристократии, чтобы усладить себя не только изысканными яствами, но и пиром духа. Так начинается загадочное сочинение «Сатурналии» таинственного Макробия, о котором почти ничего не известно. «Сатурналии» относятся к жанру «симпосий» (застольных бесед), начало которому положил Платон своим диалогом «Пир». Описываемое Макробием пиршество длилось три дня. До обеда гости обсуждали вопросы высокой философии, науки и литературы, после обеда беседа текла более свободно, приобретая легкий, а порой и анекдотический характер. Если утро собеседники посвящали тончайшему истолкованию сочинений Вергилия, то вечером их мог занимать вопрос, почему кровяная колбаса не полезна для желудка.

В «Сатурналиях» изложен широкий круг античных знаний разнообразного характера, особенно подробно говорится о мифологии и некоторых философских учениях. Однако произведение это было адресовано не только высоколобым интеллектуалам, но и довольно широкому кругу образованных людей. Это своеобразное собрание (компендий) традиционной учености и мудрости, в значительной степени составленное из отрывков сочинений, написанных предшественниками Макробия. «Сатурналии» еще раз возвращают нас к проблеме авторства в поздней Античности и в Средние века. Новоевропейская культура превыше всего ценит оригинальность произведения, поздняя Античность и Средневековье преклонялись перед авторитетом. Оригинальность и новизна могли, скорее, рассматриваться как отрицательные характеристики, в то время как освященность авторитетом (философским, религиозным, литературным) придавала произведению большую весомость. На этом одинаково сходились и языческие, и христианские авторы. Метод центона – составления новых произведений из отрывков наиболее известных и живших ранее авторов – один из господствующих в литературе поздней античности.

Обращение Макробия к истолкованию Вергилия находится в русле римской языческой культурной традиции. Автор создает образ «светлою» Вергилия, пророка «золотого века», однако для Макробия этот век представляется не веком Спасителя, а возвращением времени Сатурна, которое должно наступить за подходящим к концу «железным веком» Дианы.

В «Сатурналиях» Вергилий предстает и в другом облике – как человек, познавший глубинные тайны бытия, концы и начала, как волшебник и маг. С ним Макробий связывает гаданья, всю практику «тайнознания», к которой в Риме относились с такой серьезностью и суеверным ужасом. Произведение Макробия питало получившую развитие в Средние века традицию «темного» Вергилия, мага и чернокнижника, посетившего ад и знавшего пути подчинения себе темных сил. Напомним, что проводником Данте в ад в его «Божественной комедии» был Вергилий.

«Сатурналии», созданные в тяжкие для римского народа дни, тем не менее не несут на себе отпечатка грозных событий и предчувствия конца, столь характерных для христианской литературы этого периода. Можно усмотреть некий парадокс в том, что представители религии, одерживавшей победу, озабочены ожиданием конца света и описанием несчастий, настигающих грешников, в то время как последние язычники остаются исполненными созерцательного спокойствия, морального достоинства, опирающегося на добродетели предков. Когда поддерживавшиеся государством, побеждавшие христиане обрушивали самые тяжкие обвинения на головы своих врагов, их противники не бросили им ни единого упрека, предпочитая обсуждать вечные проблемы бытия в строгом соответствии с заветами античной любви к мудрости. В этом, возможно, проявились аристократизм и элитарность погибавшей античной культуры, что отчасти и сделало ее «эталонной» и «вневременной» для последующих поколений.

Второе известное произведение Макробия – «Комментарий на “Сон Сципиона”». В качестве комментируемого фрагмента Макробий избрал заключительную часть сочинения Цицерона «О государстве». Сюжет этого отрывка весьма прост. Сципион Младший, внук Сципиона Старшего (Африканского), победителя Ганнибала, видит во сне своего деда. Внук просит своего прославленного предка открыть ему истину относительно будущих судеб Римского государства, природы мироздания, души, смерти, жизни, славы и т. п. Сципион Старший отвечает, что земная жизнь на самом деле есть не что иное, как смерть (тезис, равно созвучный и платонизму, и христианству), а истинная жизнь ожидает избранных, прежде всего тех, кто спасал родину в трудный час, служил ей и расширял ее границы. Поэтому великие римляне продолжают жить в небесных пределах и после своей земной смерти. Души встречаются на Млечном Пути, здесь же они и первоначально рождаются.

В «Сне Сципиона» Макробий в доходчивой форме изложил основы неоплатоновской философии, математики, астрономии и астрологии, многих других наук, дал аллегорическое истолкование чисел, сновидений, основы мантики – разного рода гаданий. Он описал в подробностях «путешествие души» в космосе, через зодиакальный круг и созвездия. «Сон Сципиона» – энциклопедия эзотерических (тайных) знаний, ставшая важнейшим источником европейского эзотеризма.