Текст книги "Античность: история и культура"

Аврелий Августин. Под влиянием Амвросия Медиоланского принял христианство Аврелий Августин (354–430), канонизированный святой римско-католической церковью, величайший из ее отцов. Православная церковь почитает его как Августина Блаженного. Августин принял христианство лишь в тридцать лет, пройдя до этого путь мучительных духовных исканий, отдав дань увлечения классической философии, скептицизму, неоплатонизму, манихейству. Разочаровавшись в языческой премудрости, Августин приходит к христианской вере и становится ее ревностным защитником.

Августин не был философом-систематизатором, в его произведениях художественное, образное начало часто сильнее логического, а убежденная страстность изложения преобладает над стройностью доказательств. Постоянное душевное борение, интеллектуальный и нравственный поиск определили содержательное и жанровое разнообразие его сочинений. Однако в последний период жизни, когда Августин стал уже одним из самых авторитетных иерархов церкви, крупнейшим теологом, официальная позиция воинственного защитника церкви в его сочинениях явно преобладает над искренностью и личной интонацией более ранних его произведений и, особенно, «Исповеди».

Своим многоплановым творчеством Августин по существу очертил границы духовного пространства наступающей эпохи – Средневековья, – в которых развивалась мысль и интеллектуальная культура до XIII в., когда была создана теологическая система великого схоласта Фомы Аквинского. Концепции Августина отнюдь нельзя назвать однозначными, поэтому любая попытка их реконструкции связана с невольным упрощением. Эта неоднозначность Августина дала возможность использовать разные стороны его учения и официальной церкви, и еретикам, и, через много столетий, – Мартину Лютеру, и реформаторам церкви. Даже в наши дни христианские теологи, не удовлетворенные рационалистической ограниченностью томизма – учения Фомы Аквинского и его последователей, вновь обращаются к Августину, давшему образцы христианского самоанализа и психологизма.

В «Разговорах с самим собой» – диалоге, написанном непосредственно перед принятием христианства, Августин сформулировал свою цель следующим образом: «Хочу познать Бога и душу». Поскольку Бог, по Августину, является абсолютным истинным бытием, творцом мира и человека, то познание Бога и души, по существу, представлялось христианскому теологу полным и всеобъемлющим, включавшим также и познание мира. Таким образом, Августин наметил средневековую тематическую философскую триаду: Бог – мир – человек, в рамках которой развивалось теоретическое сознание в средние века.

Августина особенно занимали две проблемы: предназначение человека в его отношении к Богу и смысл истории человечества. Человек находится в центре его замечательного сочинения «Исповедь». Античная литература до Августина не знала такого глубокого самоанализа, такого всестороннего и тонкого раскрытия психологии личности. С него начинается столь показательный для дальнейшего развития европейской культуры интерес к «биографии души», становлению и реализации индивидуальности. Среди последователей Августина – французский философ-просветитель Жан-Жак Руссо и великий русский писатель Лев Толстой, также создавшие свои литературные «Исповеди».

Этот мыслитель стоит и у истоков европейской философии истории как специфической области теоретического осмысления реальности. Потрясенный взятием Рима остготским вождем Аларихом, Августин приступает к написанию грандиозного труда «О граде Божием», в котором пытается осмыслить прошлое языческой империи в его отношении к христианству. Для него очевидно, что великие грехи неуклонно ведут Рим к гибели. Он осуждает римлян за жестокость, которую они проявляли к другим народам. Будущее мира связано с торжеством христианства, с движением индивидуального человека и всего человечества к Богу – началу и конечной цели бытия. Человек, по Августину, – объект, средоточие и цель борьбы двух космических сил – Добра и Зла. Он может и должен активно проявить себя в этой вселенской битве. Победу добра Августин связывает с окончательным торжеством на земле Божиего града. Земной град, который противостоит Божиему граду, составляют люди, желающие жить «по плоти», т. е. руководствующиеся только материальными устремлениями, Божий, небесный, – те, что живут «по духу». Между обоими градами нет видимой границы, более того, их граждане не знают, к какому граду они принадлежат, ибо ни один из градов не отождествляется ни с какой исторической общностью. Эти грады растворены в человеческом сообществе, рассеяны по земле, однако предопределенность их божественной благодатью или осуждением придает им напряженное эсхатологическое содержание – в свете конечной судьбы человека, человечества и мира. Божий град составляют те, кто предопределен к вечному спасению, члены земного града обречены на гибель и адские муки.

Христианский теолог, живший в эпоху острейшей борьбы внутри церкви, не мог не выступить защитником ее притязаний на главенство в мире. По существу, Августин был первым, кто всесторонне обосновал догму о церкви, вошедшую в христианскую доктрину. Он не отождествлял полностью церковь с Божиим градом, ибо и в церкви было немало людей града земного, нечестивых. Но все же Августин обосновал то, что церковь должна возвышаться над миром. Это открывало широкие возможности для теократических выводов из учения Августина, что так ярко подтверждает история католической церкви в Средние века.

С именем Августина связана организационная консолидация церкви на Западе и наиболее жестокие преследования еретиков в IV–V вв. борьбе с донатизмом и пелагианством он выступил как сторонник принуждения и даже насилия в делах веры, стал инициатором союза церкви и государства в преследованиях тех, кто упорствовал в своих заблуждениях. Августин оправдывал необходимость инквизиции (букв.: разыскания) – выявления еретиков и борьбы с ними. Он полагал, что лучше обречь еретиков на страдания на земле (отсюда возможность применения к ним пыток и казней), чем на мучения после смерти. Так формировалась теория, обосновывающая принуждения инакомыслящих, получившая впоследствии широкое распространение в деятельности католической церкви.

Христианское монашество. В IV–V вв. «уход от мира» принимает массовый масштаб. Возникает множество изолированных от общества религиозных центров – общин, члены которых вели аскетический образ жизни, полностью посвящая себя Богу. Более того, наиболее ревностные христиане жизни в миру предпочитали одинокую жизнь «в пустыне», вдали от людей и городов. Те, кто удалялся от мира, назывались монахами (одинокими), или эрмитами (отшельниками). «Отцом» монахов, или анахоретов, – «тех, кто удаляется», – считается святой Антоний, закончивший свои дни в пустыне в возрасте ста с лишним лет.

Аскеза – отказ от всех радостей мирской жизни, целомудрие, безбрачие, суровый пост, постоянное и стойкое перенесение физических страданий, сознательно себе причиняемых, полное посвящение своей жизни, неустанных трудов и молитв Богу – была главным условием монашеской жизни.

Аскеты не только обрекали себя на одиночество в пустыне (отсюда русское слово «пустынник» для обозначения особого типа монаха), но и изобретали такие формы индивидуальною подвижничества, как, например, столпничество. Так, Симеон Столпник провел на столбе многие годы.

Менее строгой была аскеза в монашеских общежитиях – киновиях. Первая такая киновия была основана святым Пахомием в 322 г. в Фиваиде на берегу Нила. Пахомий написал и первые монастырские «Правила». Значительную роль в развитии монастырского движения и распространении монастырей сыграли «Правила» Василия Великого. В IV–V вв. в монастырях Италии, Южной Галлии и даже в далекой Ирландии следовали им. В монастырях постепенно молитвы и физический труд стали дополнять интеллектуальными занятиями, здесь появились мастерские по переписке книг, библиотеки, а затем и школы. Все это закладывало основы той значительной роли, которую предстояло сыграть монастырским центрам на Западе в начале «Темных веков»: когда ночь варварства окутала Европу, монастыри стали основным хранилищем знаний и культурной традиции.

Уже после падения Западной Римской империи в VI в. Бенедикт Нурсийский реорганизовал монашество на Западе. Он создал «Правила», которыми западное монашество руководствовалось в течение многих веков. Бенедикт основал один из самых влиятельных монастырей раннего Средневековья – Монтекассино, ставший крупнейшим культурным центром, однако уже после смерти его основателя. Бенедиктинский орден – старейший монашеский орден католической церкви.

Гонения на язычников. Религиозная реформа Константина Великого не повлекла за собой немедленной гибели язычества. В IV в. конфликт двух мировоззрений, двух культур, двух типов религиозной жизни вспыхнул с новой силой. Правда, теперь христиане и язычники меняются местами. Сторонники новой государственной религии становятся гонителями, не менее жестокими, чем ранее их преследователи, а язычники переходят в глубокую оборону. Во второй половине IV в. следует серия императорских указов, запрещающих отправление языческих культов. Храмовые здания закрываются, земли и имущество языческих жреческих коллегий отбирают в пользу государства, а сами эти коллегии запрещают. Плебс, увлеченный этими указами, начинает осквернять храмы языческих богов, которым еще недавно поклонялся и у которых искал защиты и покровительства. Вооруженные дубинками и камнями христиане рушат языческие статуи и памятники. Более того, христиане нередко физически расправлялись с язычниками. Так случилось, что их жертвой стала одна из замечательнейших женщин своего времени Гипатия.

Гипатия. Гипатия, дочь математика и астронома Теона, была выдающимся ученым, ее познания в философии, математике и других науках поражали современников. (Сохранились послания к ней ее ученика, будущего епископа Куранского, переполненные восхищением.) Она написала комментарии к сочинениям Аполлония из Перги и Диофанта, была руководителем Александрийского мусейона. Гипатия выступала с публичными лекциями. Красноречие Гипатии зачаровывало слушателей, толпами стекавшихся на ее лекции. В один из дней она начала занятия с комментирования Аристотеля. Гипатии показалось, что ее слушают не так, как обычно, и, внимательно оглядев аудиторию, она увидела, что собралось много христиан. Гипатия не раз сталкивалась с христианскими проповедниками, которые отвергали древнюю философию и науку. Но Гипатия продолжала говорить. Она обратила внимание слушателей на проблему соотношения времени и вечности и отметила, что мир существовал всегда, а не был сотворен Богом из ничего, как толкуют христиане. Вдруг воздух рассекли яростные крики: «Дьяволица! Мерзкая язычница!» Слушатели-христиане вскочили с мест и ринулись к Гипатии. Они схватили ее за волосы и волоком вытащили на площадь. Чьи-то грубые руки срывали с нее одежду. Она почувствовала резкую боль и увидела кровь, заливавшую белые ступени. Гипатию били ногами, кромсали ее лицо, руки, плечи створками устричных раковин. Вдруг, почувствовав ужас содеянного, толпа будто отрезвела: на залитом солнцем портике лежало истерзанное тело женщины, отдавшей жизнь за торжество разума и науки. До нас дошла биография Гипатии, написанная византийским эрудитом Судой. К ней приложен список работ Гипатии. Ни одна из них не сохранилась.

Язычество в IV в. Упадок язычества не был внезапным, но ко времени правления императора Юлиана Отступника (361–363) оно уже в значительной мере изжило себя и как религиозная, и как политическая идеология. Политика Юлиана, стремившегося восстановить древние культы и на их основе создать единую религию с догматикой, теологией и корпоративной жреческой организацией, была лишь вспышкой, трагическим, но и вполне понятным последним подъемом античного язычества.

Некогда Рим воспринял греческую религию, обогатив ее собственными верованиями. Римляне, с их тягой к регламентации, старались каждому моменту жизни человека найти своего покровителя. Так, два десятка богов и богинь охраняли ребенка только в момент его рождения. Боги Рима – абстракции права и морали, эманации сил не столько природных, сколько общественных. Однако слившаяся с греческой римская мифология не ограничилась этим синтезом: Рим принял в свое лоно богов тех народов, которые входили в империю. Место рядом с Юпитером, даже потеснив его, заняли египетская Исида и Осирис, персидский Митра, бесчисленные боги Востока.

Когда жизненное начало греко-римского язычества стало иссякать, философы попытались рациональным путем воссоздать религию. По существу, язычество «последних римлян» – аристократов и интеллектуалов – приближается к своеобразному монотеизму. Языческая философия последних веков Рима упорно ищет единого бога. Античные боги на земле умирали, превращаясь в надмирные, запредельные начала. Юпитер, Венера, Вакх становились символами, за которыми скрывались отвлеченные философские схемы. Такое «бесплотное», умозрительное язычество было обречено на гибель, ибо становилось неприемлемым для большинства людей.

Если на Востоке язычество достигло наибольшей высоты в философии, то на Западе самыми стойкими язычниками оказались римские аристократы, для которых отказ от него был равносилен отрешению от славного прошлого Рима, от признания его вселенской миссии, – языческий культ и римская государственность им представлялись неразделимыми. Римская традиция требовала, чтобы человек, занимавший высокие посты в государстве, одновременно исполнял и важные религиозные обязанности, часто – жреческие.

Для римских аристократов противостоять христианству означало противостоять всему неримскому, варварскому. Великое наследие Рима, его славу надлежало передать потомкам, и даже императорам не дозволено посягать на них. Неизбежность решающего столкновения между язычеством и христианством определялась и тем, что раскол происходил не только в государственной, политической и религиозной сферах, – он поражал души людей, разрушал семьи. Так, в домах аристократов, наиболее стойких защитников язычества, женская половина, как правило, находилась в оппозиции отцам семейств и была христианской. Достаточно красноречива семейная сценка, описанная Иеронимом: один из руководителей языческой партии сенатор Альбин играет в кабинете с маленькой внучкой, а та, устроившись у него на коленях, распевает христианские псалмы, которым ее научила мать.

В 381 г. император Феодосий I издал закон, лишавший отступников от христианства всех гражданских прав и запрещавший ночные жертвоприношения. В 382 г. император Грациан сложил с себя титул понтифика – верховного жреца, конфисковал имущество языческих жреческих коллегий и полностью лишил их финансовой поддержки со стороны государства. Это был сильный удар, так как язычество полностью и окончательно отделялось от государства и теряло материальную базу. Одновременно с этим Грациан приказал вынести из римской курии статую богини Виктории (Победы), стоявшую здесь со времен императора Августа, повелевшего в 29 г. до н. э. воздвигнуть Алтарь Победы в честь битвы при Акции. Этот алтарь был гордостью римского народа, символом его славы и могущества, гарантом его политического и военного счастья. Более четырех веков крылья богини Победы осеняли Рим, вдохновляли несокрушимую поступь его легионов.

Приказ убрать статую Виктории наносил тяжкое оскорбление римскому сенату, в котором преобладали язычники и номинальные христиане.

Борьба за Алтарь Победы. Сенат принял решение обратиться к императору с прошением о восстановлении Алтаря Победы. Эта нелегкая миссия выпала главе сената Симмаху, одному из наиболее уважаемых людей империи не только из-за славы его древнего рода, высоких должностей, которые он занимал с юных лет, наконец, не только из-за огромного богатства, но и потому, что он слыл образованнейшим человеком своего времени, а честность его была безупречна.

В течение нескольких лет Симмах неоднократно отправлялся в Милан и добивался аудиенции у императора. Главным его противником оказался Амвросий Медиоланский (кстати, Симмах и Амвросий были родственниками, что не мешало их противостоянию). Столкновение двух религий, двух мировоззрений, двух социальных концепций, воплощенных в двух великих людях, было бескомпромиссным.

Симмах заявил, что разрушение Алтаря Победы – ничем не оправданное варварство. Этот Алтарь «служит гарантией общего согласия и верности каждого», это страж римской славы и римской морали. Нельзя разрушать то, что столько веков приносило счастье Риму и освящало его власть над миром. Защищая Алтарь Победы, Симмах проявил удивительную широту мышления, заявив, что «верховное существо, к которому люди обращаются с молитвами, одно и то же для всех» и каждый свободен в выборе для себя бога.

Это вызвало негодование Амвросия. Он возразил Симмаху, что победы римлянам принесли не боги, а доблесть воинов, не щадивших жизни для защиты отечества. Не следует поклоняться идолам, так как существует только один истинный Бог – христианский. В своих проповедях Амвросий страстно говорил о равенстве всех перед Богом, о том, что земля принадлежит всем в равной степени. Более того, он осуждал неограниченное право собственности, утверждая, что природа сотворила право на совместное владение имуществом и лишь грубое присвоение, захват породили частную собственность («собственность есть кража»). Это, однако, не помешало Амвросию потребовать от государства для христианской церкви тех же привилегии, которые он рьяно отвергал в отношении языческого жречества.

Последнее сражение между язычеством и христианством велось двумя достойнейшими противниками, что придало событиям пафос истинной трагедии, в которой сталкиваются настоящие герои. После исполненной страстей и накала полемики и благодаря не знающей преград энергии миланского епископа требования Симмаха о восстановлении статуи Виктории были решительно отвергнуты. Государство сочло необходимым навсегда отмежеваться от язычества. Придворные и горожане Милана повели себя так, как нередко ведут себя люди в подобных обстоятельствах: еще недавно с восторгом внимавшие Симмаху, они отвернулись от него.

Язычество вскоре было окончательно запрещено, однако указы императоров не могли искоренить его. Следы римского язычества сохранились и в «высокой» (элитарной) культуре, и в недрах народного сознания, языческие боги продолжали «жить» в крестьянской среде, что заставляло христианскую церковь искать не только пути борьбы с язычеством, но и пути его ассимиляции христианством. Не случайно языческие черты обнаруживаются в культах христианских святых. Язычество, подобно мифическому Гиацинту, упорно прорастало в народных обрядах, верованиях, фольклоре. Язычество и связанные с ним ереси обрели мощную поддержку и в верованиях, стремительно наводнявших территорию империи варваров.

Битва с христианством была проиграна язычеством, но смерть его оказалась не более чем иллюзией.

Текст

ПОСЛАНИЕ ОБ АЛТАРЕ ПОБЕДЫ

Письмо XVIII

Епископ Амвросий

благочестивейшему принцепсу

и всемилостивейшему императору Валениниану Августу.

1. Когда славнейший Симмах, префект города, обратился к твоей милости с просьбой вернуть на прежнее место алтарь, удаленный из курии сената города Рима, ты, император, ветеран веры, несмотря на свою молодость и неопытность, не одобрил просьбы язычников <…>

3. Итак, славнейший префект города в своей реляции выдвинул три положения, которые он считает неоспоримыми: он говорит, что Рим требует исполнения своих старых обрядов, что весталкам и жрецам нужно платить жалованье и что отказ платить жрецам повлечет всеобщий голод.

4. Рим, как говорит Симмах в первой части своей реляции, истекает слезами, жалобно моля восстановить старые обряды. По его словам, языческие святыни отогнали Ганнибала от стен города и не допустили галлов в Капитолий. В действительности же, пока проявилась сила святынь, слабость предала их. Ганнибал долго оскорблял римские святыни и, хотя боги боролись с ним, дошел завоевателем до самых стен города. Почему боги допустили, чтобы Рим подвергся осаде? За кого они сражались?

5. В самом деле, что мне сказать о галлах, которым римские святыни не помешали бы проникнуть в святая святых Капитолия, если бы их не выдал испуганный крик гусей? Какие великолепные защитники у римских храмов! А где был тогда Юпитер? Или это его голос слышался в гусином крике?

6. Но зачем мне отрицать, что их святыни сражались за римлян? Однако ведь и Ганнибал поклонялся тем же самым богам! Стало быть, боги могут выбрать кого хотят. И если святыни победили у римлян, следовательно, у карфагенян они были побеждены, и если они торжествовали победу у карфагенян, то, значит, они не принесли удачи римлянам.

7. Итак, эта отвратительная жалоба римского народа исчерпана. Рим не поручал язычникам ее произносить. Напротив, он обращается к ним с совсем иными словами. Для чего, говорит он, вы ежедневно обагряете меня кровью, принося в жертву целые стада невинных животных? Не в гаданиях по внутренностям, а в доблести воинов залог вашей победы. Иным искусством я покорил мир. Моим солдатом был Камилл, который оттеснил победителей-галлов с Тарпейской скалы и сорвал их знамена, уже вознесенные над Капитолием: тех, кого не одолели языческие боги, победила воинская доблесть <…> Я ненавижу веру, которую исповедовал Нерон. А что я могу сказать об императорах на два месяца и о конце их правления, столь близком к началу? И разве для варваров это ново – выйти за пределы своих границ? <…> Разве тогда не было Алтаря Победы? Я сожалею о своих заблуждениях. Но я, старик, не стыжусь переродиться вместе со всем миром. Учиться истине никогда не поздно. Пусть стыдится тот, кто не в состоянии исправиться на старости лет. В преклонном возрасте похвалы достойна не седина, а характер. Не стыдно меняться к лучшему.

В одном только я был подобен варварам, что до сих пор не знал Бога. Ваше жертвоприношение есть обряд окропления кровью животных. Почему вы ищете глас Божий в мертвых животных? Придите и присоединитесь к небесному воинству на земле. Здесь мы живем, а там будем сражаться. Тайнам небесным пусть учит меня сам Бог, который меня создал, а не человек, не сумевший познать самого себя. Чьим словам о Боге я могу верить больше, чем самому Богу? И как я могу поверить вам, которые признаются сами, что не знают, кому поклоняются?

7. К познанию великой тайны, утверждает Симмах, можно прийти не одним путем. То, что вы силитесь разгадать, нам открыла сама воплотившаяся Божественная Премудрость. Ваши пути отличаются от наших. Вы просите у императора мира для своих богов, мы же испрашиваем у Христа мира для самих императоров. Вы поклоняетесь деянию рук своих, мы же считаем оскорблением видеть Бога в том, что может быть сделано человеческими руками. Бог не хочет, чтобы его почитали в камне. В конце концов, даже ваши философы смеялись над этим.

8. Поэтому, если вы отрицаете, что Христос есть Бог, поскольку вы не верите в его смерть (ведь вам неведомо, что умерла лишь плоть, не божество, что теперь уже никто из верующих не умрет совсем), то кто может быть неразумней вас, чье почитание содержит оскорбление, а оскорбление – почитание? <…>

9. Нужно вернуть, говорит Симмах, идолам – алтари, а храмам их древние украшения. Пусть они требуют этого, но лишь от тех, кто разделяет их суеверия, христианский император привык почитать алтарь одного Христа. Зачем они принуждают благочестивые руки и верные уста пособничать им в их святотатстве? Пусть голос нашего императора произносит имя одного Христа и говорит только о нем, которого он чувствует, ибо «сердце царя в руке Господа». Разве какой-нибудь языческий император воздвигал алтарь Христу? И, пока язычники требуют восстановить то, что было, их пример напоминает нам, с каким уважением христианские императоры должны относиться к религии, которой они следуют; ведь некогда языческие императоры все приносили в жертву своим суевериям.

10. Мы начали свое дело давно, а они уже давно хватаются за то, чего нет. Мы гордимся пролитой кровью, их волнуют расходы. То, что мы считаем победой, они расценивают как поражение. Никогда язычники не приносили нам большей пользы, чем в то время, когда по их приказу мучили, изгоняли и убивали христиан. Религия сделала наградой то, что неверие считало наказанием. Какое величие души! Мы выросли благодаря потерям, благодаря нужде, благодаря жертвам, они же не верят, что их обычаи сохраняться без денежной помощи.