Текст книги "Античность: история и культура"

25. Море я очистил от пиратов и во время этой войны захватил около тридцати тысяч рабов, бежавших от своих владельцев и поднявших оружие против государства, передав их владельцам для строгого наказания. Вся Италия принесла мне добровольную клятву верности и призвала меня к ведению той войны, которую я завершил победой при Акции <…>

34. В шестое и седьмое консульство, погасив гражданские войны и с общего согласия овладев верховной властью, я передал государство в ведение сената и римского народа. За эти мои заслуги сенатским постановлением я был назван Августом; косяки моего дома были всенародно украшены лаврами, а над входом был прикреплен венок за спасение граждан. В Юлиевой же курии был поставлен золотой щит с надписью, гласящей, что сенат и римский народ даровали его мне за мужество, милосердие, справедливость и благочестие. После этого я превосходил всех своим авторитетом, власти же у меня было не более, чем у моих коллег по магистратуре.

Глава XXIV
Рим и Империя при ближайших преемниках Августа (14–68 гг.)

Более полувека после Августа во главе огромной державы стояли его преемники, вначале еще пытавшиеся следовать «заветам» принцепса империи. Но в ходе нараставших в обществе противоречий спали завесы, с помощью которых Август искусно скрывал сущность своей власти, и она предстала тем, чем была с самого начала, – монархией, опирающейся на легионы и преторианскую гвардию. И не только проницательным умам, но и мало-мальски разбиравшимся в политической обстановке людям стало ясно, что, отказываясь от титула и царских атрибутов, Август заложил в Риме основы режима единоличной власти. Наследниками Августа стали те, которые были предназначены стать ими в силу родства, а не каких-либо заслуг или талантов. Они выросли в обстановке лжи и бесконечных интриг при дворе монарха, видя, как их мать и бабка Ливия, одна из самых страшных женщин в мировой истории, пробивала им дорогу к трону. Официально они звались Юлиями-Клавдиями и «цезарями», а фактически были потомками и наследниками Ливии.

Лицемер. Как и в былые века, время в Риме отмерялось по правлениям консулов, но фактически судьба города на семи холмах и огромной империи была в руках сменявших друг друга владык. Монеты с портретными изображениями принцепсов расходились по кругу земель и как бы становились лицом империи. Никто не мог знать, какая физиономия появится следующей и что можно ожидать от ее владельца.

Тиберия своим преемником назначил умирающий Август, еще не дождавшись его кончины, наследник выделил преторианцам места для охраны порядка и назвал пароль. Но в сенате, в полном соответствии с усвоенными со времени воцарения Августа правилами игры, была разыграна постыдная комедия отказа от власти. Сенаторы умоляли Тиберия принять бразды правления, а он противился, пока кто-то, не выдержав, не воскликнул: «Пусть правит или уходит!» И тогда, по словам биографа Тиберия, тот, «словно против воли, с горькими жалобами на возлагаемое на себя тягостное бремя, но принял власть». Добавим: к которой рвался едва ли не всю жизнь.

Покидая сенат, Тиберий с презрением цедил сквозь зубы: «О, люди, созданные для рабства», что не мешало ему, во всяком случае в первые годы правления, демонстрировать полное почтение к отцам-сенаторам, а перед назначаемыми им самим консулами вставать и уступать им дорогу. Он любил повторять, что хороший принцепс должен быть «слугой сенату, порой – всему народу, а подчас – и отдельным гражданам», но народные собрания отменил за ненадобностью! Когда сенаторы в порыве преданности предложили переименовать сентябрь в «тиберий», он тотчас отверг этот почет. Не поддержал он и их готовность карать проявления непочтительности и злословия в его адрес, заявив, что «в свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык», но в первый же год правления возобновил действие вышедшего из употребления закона об оскорблении величия римского народа, превратив его в закон об оскорблении собственной персоны и членов своей семьи и инструмент террора. По мере усиления власти Тиберия, особенно когда преторианскую когорту возглавил Сеян, закон стал применяться все шире и шире, настигая не только за какую-либо неосторожную шутку, но и за порку раба вблизи статуи императора или уплату монетой с его изображением в лупанаре или отхожем месте.

В какой-то мере Тиберия еще сдерживал страх перед местью со стороны родственников казненных, пока он находился в Риме, но после его бегства в 26 г. на остров Капри опасность нависла едва ли не над каждым, кто выделялся из общей массы умом или богатством. После попытки префекта преторианцев Сеяна захватить власть Тиберий вообще никому не доверял и в течение девяти месяцев не решался покинуть свою виллу-крепость, откуда руководил расправой.

Смерть Тиберия была встречена в Риме ликованием. Город наполнился толпами, орущими «Тиберия в Тибр»: это было связано не с гонениями на сенаторов, а с его скаредностью, с прекращением хлебных раздач и устройства зрелищ. Появившийся в Риме вместе с телом принцепса юный Гай, назначенный на Капри наследником совместно с несовершеннолетним внуком Тиберия, был по настоянию ворвавшейся в сенат возбужденной толпы утвержден единоличным принцепсом.

Безумец. Новый владыка Рима, внук Августа Гай Цезарь, выросший в лагере своего отца Германика, еще ребенком приучился к солдатской службе и носил миниатюрную солдатскую обувь, давшую ему прозвище «Калигула». Этот «сапожок», правивший с 37 по 41 г. до н. э., на долгие годы запомнился римлянам своим произволом, разорительными для казны излишествами, всем поведением, выдававшим человека с симптомами психического заболевания. Но болезнь, которой страдал сын Германика, была не шизофренией, – она носила печать эпидемии, порожденной вседозволенностью, атмосферой сервилизма. Жертвой Калигулы стали те, по чьим спинам он, как по лестнице, поднялся к власти, кто помнил его еще младенцем, кто видел в нем бога. Подсчитано, что за неполных три месяца после его прихода к власти от радости римляне закололи 160 000 жертвенных животных, а когда Калигула простудился, ночами скорбные толпы окружали Палатин в готовности отдать себя в жертву за его выздоровление. Так очень скоро, по словам его биографа, «Калигула убедился, что он превыше и принцепсов и царей, и распорядился привезти из Греции изображения богов, прославленные почитанием и искусством, в их числе даже Зевса Олимпийского, – чтобы снять их головы и заменить своими».

Снятие голов стало с тех пор любимым времяпрепровождением императора. Он приказывал обезглавливать прямо во дворце. На пирах он долго порой сначала вглядывался в своих гостей, а затем внезапно начинал хохотать и на вопрос о причинах хохота отвечал: «Стоит мне кивнуть, и вам отрубят голову».

Сенаторов, в соответствующем их достоинству облачении, он заставлял нестись за своей колесницей, как не приходилось бегать даже рядовым клиентам за носилками подкармливающего их патрона. Часто после казни кого-либо из сенаторов он будто бы по забывчивости продолжал издевательски посылать ему на дом приглашения к обеду. Среди ночи он нередко вызывал сенатора во дворец, и никто не ведал, чем кончится ночной вызов – приказом вскрыть вены или приглашением разделить с императором удовольствие от дополнявшей ночной пир схватки гладиаторов. И почему бы императорскому коню было не пополнить ряды таких сенаторов? И появился четвероногий сенатор по имени Инцитат, по крайней мере, его заливистое ржание время от времени заглушало жалкий лепет отцов отечества.

Калигула погиб в результате заговора, организованного преторианцами. Сенаторы попытались восстановить республику. Но хозяевами положения были уже не они.

Антикварий. Когда в день убийства Калигулы возбужденные кровью преторианцы ворвались во дворец, чтобы подыскать преемника убитому, там, кроме перепуганных до смерти женщин, оказался единственный мужчина, спрятавшийся за занавеской. Преторианцы вытащили его и, подняв на плечи, понесли в свой лагерь. Это был дядюшка Калигулы Клавдий. После трехдневных торгов преторианцев с сенатом он был провозглашен императором.

Клавдий был учеником Тита Ливия и вслед за ним посвятил себя истории, но не современной, а древней истории Этрурии и Карфагена. И это спасло ему жизнь, ибо человек, занятый отдаленным прошлым, в политизированном семейство Августа выглядел круглым идиотом. Калигула, устранивший всех потенциальных претендентов на власть, не тронул Клавдия и как-то в порыве благодушия даже назначил его консулом.

К обязанностям главы государства Клавдий отнесся с присущей ему серьезностью и не подписывал ни одного распоряжения, тщательно не изучив всех обстоятельств. Но поскольку времени для огромного множества дел не хватало, а сенаторам, за короткий срок организовавшим несколько заговоров, Клавдий не доверял, ему пришлось окружить себя вольноотпущенниками. Одних он назначил на прием жалоб и ответов на них, другим поручил личную переписку, третьим – управление имуществом.

Научных занятий Клавдий не оставлял, используя для этого каждое свободное мгновение. Он первым из римлян того времени стал пользоваться крытыми носилками, в которых, согласно распоряжению Августа, подтвержденному Тиберием, дозволялось носить лишь женщин. Разумеется, это вызывало насмешки. По над Клавдием смеялись так часто, что насмешек он не замечал. Носилки же имели еще и ту выгоду, что можно было не видеть рабских изъявлений покорности. Отказался Клавдий и от подарков, которые принимал не только Калигула, но и Август, зато использовал свою власть для того, чтобы ввести в латинский алфавит две этрусских буквы (после его гибели они были немедленно отменены), и распорядился читать публично в Александрийском мусейоне свой труд об этрусках и карфагенянах – дело его жизни.

Речи свои он писал сам, так что они носят отпечаток его стиля и отражают как эрудицию ученого на троне, так и новый государственный подход. Когда в сенате возник спор по поводу введения в сенат выходцев из Галлии, Клавдий в своей речи углубился в историю Рима, в те времена, когда Римом управляли чужестранцы – этруски, к числу которых он отнес и царя Сервия Туллия, это должно было показать сенаторам, что бывшие враги давно стали римскими гражданами и увеличили славу Рима, и таким же образом галлы, которых сенаторы презирают как варваров, могут прославить Рим, как его прославили этруски. Это была политика опоры империи на провинциальную знать.

Увлеченность Клавдия древностями и занятость государственными делами пагубно сказались на его семейной жизни. О любовных приключениях его жены Мессалины слухами был полон весь Рим. Но сам Клавдий не обращал на слухи внимания и развелся с развратницей лишь тогда, когда ему сообщили, что она отпраздновала бракосочетание с молодым сенатором. Холостяка-императора прибрала к рукам племянница Агриппина, добившаяся, чтобы он, имея родного сына Британника, усыновил сына от ее последнего брака. После этого Клавдий был отравлен.

Кровавый фигляр. Имя отравительницы дяди и мужа в усеченной веками форме носит и поныне один из крупнейших европейских городов – Кельн. Она родилась здесь, на земле одного из германских племен, в римском лагере, получившем название Колония Агриппина. Сын Агриппины Нерон, ради которого она совершила преступление, не оставил следа на карте Европы, но своей геростратовой славой превзошел самого Герострата. Александра Македонского воспитывал философ Аристотель. Юного цезаря Нерона – философ и писатель, римлянин испанского происхождения Луций Анней Сенека. Вместе с ним он прошел тот же курс наук, который освоил наследник македонского престола, – читал Гомера, занимался риторикой. Однако различные плоды принесла не только наследственность (она и по линии матери и особенно отца, как отмечают биографы, была ужасной), но и сами места, где протекало воспитание – огромный город со всеми его соблазнами и маленький затерянный в горах македонский городок. Тем более что Александру пришлось создавать свою империю, а Нерону она досталась по праву рождения и в результате интриг матери, и он ее едва не погубил.

Первые годы правления юного Нерона принято называть «золотым пятилетием» – ибо, находившийся под неусыпным контролем матери и строгих воспитателей, он только постигал азы науки о власти и лишь изредка появлялся перед народом. Но эта идиллия завершилась бунтом: Сенека был изгнан, а мать сначала лишена всех почестей и власти и изгнана из дворца, а затем и убита после ряда покушений. Именно тогда Нерон открылся римскому народу во всем разнообразии своих талантов: декламатора, певца, артиста, кулачного бойца и циркового возницы. В театре Нерон выступал в масках богов, героев и даже богинь в пьесах на мифологические сюжеты. Среди них была и трагедия «Орест-матереубийца», где он выступил в роли, в которой уже проявил себя в жизни. Не было ни одних цирковых игр, которые бы он пропустил.

Но Рим казался тесен. Совершив поездку в Грецию, он выступил в Олимпии, правя по примеру царя Митридата упряжкой в десять лошадей. И хотя коней он сдержать не смог, судьи назначили ему победу и наградили венком. В благодарность за это он даровал судьям римское гражданство, а всех греков освободил от налогов и податей.

Величие Рима, мыслившееся и как собственное величие, было манией Нерона. Поэтому нельзя считать случайностью, что в его правление произошел величайший из римских пожаров. Из 14 районов пламя полностью поглотило десять. Несмотря на связанные с пожаром беды, римская чернь продолжала обожать своего императора. Но среди сенаторов назревало недовольство, проявившееся в заговоре 65 г. Однако опаснее было восстание в Галлии, во главе которого стоял наместник провинции Виндекс. Поначалу Нерон не понял серьезности угрозы и даже обрадовался мятежу, видя в нем повод для разграбления богатейшей провинции. Но вслед за Галлией от Рима отложилась и Испания. Была объявлена всеобщая мобилизация. На призывные пункты никто не явился, и тогда Нерон потребовал от сенаторов и римских всадников присылки рабов. А между тем восстание в провинциях разрасталось. В конце концов сенат низложил Нерона и объявил его вне закона.

Покинутый всеми, Нерон бежал из Рима и в страхе перед казнью приказал своему вольноотпущеннику себя заколоть. Заливаясь слезами, он повторял: «Какой великий артист погибает!»

Ни один из императоров не был так любим римской чернью, как Нерон. Его могилу украшали цветами, выставляли на ней его изображения в позах актера и циркового возницы. Трижды на Востоке появлялись под его именем самозванцы, привлекая множество сторонников.

Крушение мифа. С уходом из жизни Августа развеялся, как дым, миф о золотом веке, созданный этим величайшим знатоком народной психологии и его талантливыми помощниками. Под опавшей позолотой выявились опасные трещины, грозившие зданию, которое было воздвигнуто на поколебленной гражданскими войнами почве. Но все же это здание было достаточно прочным, несмотря на то, что лживость мифа нигде не выявилась так отчетливо, как в личностях и поведении тех, кто возглавлял пирамиду власти. В сохранении принципата были заинтересованы общественные слои, укреплению которых способствовала политика Августа.

Среди плебеев значительную группу составляли вольноотпущенники, число которых, резко увеличившееся уже во время гражданских войн, продолжало возрастать. Всадничество отпускало на свободу рабов, потому что их руками выгодно было вести торговые операции в отдельных районах. Широко использовали своих вольноотпущенников для торговых дел и ростовщических операций и нобили, нуждавшиеся в подставных лицах. К этим обычным уже в конце республики категориям новых римских граждан с установлением империи добавилась значительная прослойка императорских вольноотпущенников. Они могли слиться с общей массой новых граждан, но среди них было немало и таких, чья судьба складывалась фантастически. Те, кому улыбнулась Фортуна, могли оказаться во главе провинции или одной из трех императорских канцелярий, основанных Клавдием, могли и просто вызвать симпатию императора или кого-то из его родственников и оказаться вознесенными не только над вчерашними товарищами по несчастью, но и над знатнейшими из римских сенаторов. Среди многих парадоксов, порожденных новым режимом, было и отношение к этим временщикам римских нобилей. Сенат выносил в честь наиболее влиятельных из них почетные постановления, некоторые сенаторы готовы были обивать пороги их домов, соревнуясь в откровенной лести, чтобы добиться расположения вчерашнего раба и приобрести благодаря этому милости императора. Таких вольноотпущенников, перед которыми трепетали и заискивали сенаторы, были, конечно, единицы; также немногие богатели на торговле, основная же масса вольноотпущенников пополняла низшие слои населения. Это были мелкие, а порой и крупные торговцы, мелкие ремесленники, цирковые возницы, врачи, учителя, служители при магистратах, лица без определенных занятий, чье пропитание, как и у многих свободнорожденных бедняков, гарантировалось государственными хлебными раздачами и дополнялось щедростью патронов.

Но богат был вольноотпущенник или беден, отпущен на волю частным лицом или императором, он (если, конечно, в его судьбу не вмешивалась всесильная воля императора) не мог получить всаднического достоинства и тем более стать сенатором, с ним по закону даже не могли вступать в брак не только дети, но и внуки сенаторов. Не мог претендовать на какую-либо из магистратур его сын, но зато внук уже был сыном свободного человека и ничем не отличался в правовом отношении от остальных римских граждан.

Не менее, чем обитатели Рима и Италии, в установленных Августом порядках были заинтересованы имущие слои населения большинства римских провинций. «Хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуру» – так сформулировал римскую провинциальную политику ближайший преемник Августа Тиберий. Разумеется, провозглашение принципа не совпадает с практическим его осуществлением. Можно привести немало примеров наместников-грабителей. Но над наместниками все же стоял не сенат, в который входило немало бывших наместников, а власть, заинтересованная в сохранении стабильности империи. Провинциальные города и общины получили по крайней мере возможность обращаться к императору с жалобами и прошениями, которые фиксировались в римских канцеляриях, а не попадали в руки тех, на кого жаловались.

Медленно, но неуклонно в круг лиц, управлявших империей, включались уроженцы провинций – как римляне и италийцы провинциального происхождения, так и галлы, иллирийцы, греки. Преодолевая сопротивление потомков старой знати, императорская власть окружала себя новыми людьми, капиталом которых были не громкие имена и не восковые изображения предков, а энергия, знание жизни и поддержка таких же, как они, провинциальных земельных собственников. Воспитателями Нерона были выходец из Испании, сын учителя риторики Сенека и префект претория галл Афраний Бурр. Из провинциальной знати выходили выдающиеся поэты и историки, подобно тому как ранее, во времена гражданских войн, – из знати италийской. Мощной опорой принципата была римская армия. Не только действующая, охранявшая границы империи, но и в лице отставников-ветеранов: тяготы воинской службы, длившейся двадцать – двадцать пять лет, компенсировались льготами, превращавшими воина в крепкого землевладельца, освобожденного от податей и повинностей. Прошедшие через горнило легиона галлы, германцы, иберы, фракийцы, съевшие вместе не один фунт соли, испытавшие жгучую боль от центурионовой лозы, становились римлянами из римлян, верноподданными империи, распространителями римских порядков. Они составляли большинство в советах провинциальных городов и общин, осуществлявших распоряжения императорской власти на местах. По их инициативе создавались в честь императоров и членов их семей хвалебные надписи и устанавливались их статуи. Для части из них военная карьера была первой ступенькой к административной деятельности в Риме в качестве сенаторов и консулов. Для них император был не принцепсом, «первым 36 гражданином», а военачальником, командиром, императором в первоначальном значении этого слова, и они ощущали себя подчиненными, готовыми выполнить его приказ.

Принципат как форма правления при преемнике Августа практически не имел противников. В это время не мог быть написан памфлет, подобный тому, какой появился в начале Пелопоннесской войны и который бы (с заменой слова афинян на «римлян») начинался словами: «Что касается государственного устройства римлян, то, если они выбрали свой теперешний строй, я этого не одобряю…» В Риме были противники отдельных принцепсов, полагавшие, что они не достойны высшей власти и что их следует заменить другими, чаще всего своей собственной персоной. Такую основу имел заговор против Нерона, идеологом которого стал престарелый философ Сенека. В нем приняли участие несколько сенаторов и преторианцы, в том числе и те, в обязанности которых входило охранять в Риме порядок и самого Нерона. Целью заговорщиков было заменить Нерона сенатором Кальпурнием Пизоном, внешне представительным, но далеко не безупречным в моральном отношении. Пизона поддерживали не из принципиальных соображений, а одни – памятуя нанесенную Нероном обиду, другие – из расчета на возвышение или обогащение. Это был заговор обреченных, чье поведение во время следствия не могло не вызвать отвращения. Один из них – поэт Лукан – даже выдал собственную мать.

Внешняя политика ближайших преемников Августа. Провозглашенная Августом концепция «римского мира в области внешней политики требовала прекращения дальнейшего расширения границ империи и не ведения крупных войн, а освоения завоеванного и укрепления границ с помощью дипломатии. Тиберий старался выполнить этот завет Августа, и предпринятые им после восстания германских и паннонских легионов походы против германцев имели целью лишь укрепить пошатнувшуюся в войсках дисциплину, продемонстрировать варварам силу и боеспособность войска. Результатом отказа от военных авантюр стало то, что в императорской казне ко времени кончины Тиберия оказалось 2 миллиарда 700 миллионов сестерциев. Бутафорский поход Калигулы против германцев был рассчитан лишь на подъем его авторитета в Риме и германцев не затронул. Отошел от внешней политической концепции Августа, как ни странно, самый «мирный из его преемников Клавдий, при котором приобретением империи становится огромный остров в Атлантическом океане Британия.

Историка Тацита, писавшего свой труд после того, как Британия стала римской провинцией, удивляло не завоевание острова, а то, что оно осуществилось так поздно. Ведь со времени высадки в Британию Цезаря прошло почти столетие, и она давно уже была освоена римскими торговцами, наглость которых не раз вызывала возмущение местных жителей. Так что поводов для вторжения римлян (защита римских граждан) было сколько угодно, но воспользовался ими лишь Клавдий под давлением римских военных, истосковавшихся по добыче, и деловых людей, интересы которых в императорском дворе представлял влиятельный вольноотпущенник Нарцисс.

В 43 г. четыре легиона под командованием трех полководцев (среди них будущий император Флавий Веспасиан) были высажены на южном берегу острова и, преодолевая сопротивление бритов, начали продвижение к главному их городу – Комулодуну. После его захвата и занятия Лондиния (ныне Лондон) находившемуся в войсках Клавдию был дарован почетный титул Британник, от которого он отказался в пользу сына. Британия была объявлена римской провинцией и передана в управление сенату.

Продвижение римлян в земли непокоренных племен острова и их бесчинства впоследствии вызвали восстание бритов (61 г.). Возглавила его царица Боудика, мстившая за насилие, учиненное над нею и ее дочерьми. О масштабах движения можно судить по тому, что уже в первые его дни погибло 70 000 римских ветеранов и колонистов. Римские провинциальные центры Комулодун и Лондиний были захвачены восставшими. Восстание было жестоко подавлено.

При Клавдии наиболее активной была внешняя политика Рима на Западе. При Нероне возобладала восточная ее направленность. Чтобы оказать давление на царя парфян Вологеза, посадившего на армянский трон своего ставленника, Нерон направил к границам Армении огромную армию под командованием Корбулона (54 г.). Тремя годами позднее он вторгся в Армению, захватил две ее столицы (Артаксату, 58 г. и Тигранокерту, 59 г.) и превратил ее в зависимое от Рима царство во главе с Тиграном V.

При Клавдии укрепляются позиции Рима и на северных берегах Понта Эвксинского. Легат римской провинции Мезии совершил поход против народов нижнего Подунавья сарматов, даков и бастарнов, поставил зависимое от Рима Боспорское царство под прямое управление римской администрации. Освободив территорию Херсонеса, греческого города Таврики, от скифской оккупации, он поставил там римский гарнизон. Создание римского понтийского флота превратило Понт Эвксинский во внутреннее римское море.

При Нероне делаются попытки утвердиться в независимых государствах Мерое и Эфиопии (к югу от Египта) и на караванных путях, ведущих в Месопотамию (к востоку от Сирии). Одновременно усиливается влияние Рима в Палестине, где римляне поддерживали греческих переселенцев. Это вызвало в 66 г. восстание иудеев, вскоре переросшее в Иудейскую войну.

Столица империи после великого пожара. Превращение Августом Рима из кирпичного города в мраморный не означало коренной его перестройки. По склонам холмов сбегали узкие улочки, где повозки из соображений безопасности могли проезжать только ночью, где высокие здания не давали проникнуть солнечному свету и царила сырость вместе со своей спутницей лихорадкой, возведенной в ранг злых римских богинь. Форумы Цезаря и Августа, огражденные от остального города стенами и выставленные напоказ, были не более чем роскошные островки в дряхлом городе, и только один из его районов – Марсово поле сверкал мрамором новых построек и зеленью садов.

Панегерист Тиберия, Веллей Патеркул, описывая его правление, восклицал: «А какие сооружения он воздвиг от своего имени и от имени своих близких!» Однако на самом деле при Тиберии не появилось ни одной новой постройки, кроме храма Августа. При Калигуле был расширен императорский дворец, доходивший до храма Кастора, ставшего как бы прихожей императорского дома. При Клавдии Рим получил новый великолепный водопровод, при нем же началось бурное строительство частных особняков, среди которых особой роскошью отличались дома вольноотпущенников. Их сады и парки, раскинувшиеся на римских холмах, могли соперничать с императорскими, а «бани вольноотпущенников» вошли в поговорку как синоним роскоши. Но большую часть жилого фонда Рима, как и во времена Августа, составляли инсулы. В этих многоэтажных громадах, напоминавших обрывы узких ущелий, жила основная масса римского населения. Из-за невероятных цен на землю построить себе особняк мог далеко не каждый нобиль.

Последний представитель династии Юлиев-Клавдиев Нерон находил Рим грязным и вонючим. Одаренный буйной фантазией, он мечтал о садах Семирамиды и дворцах Мемфиса, воссозданных искусством зодчих на семи притибрских холмах. И императорские архитекторы разработали проект грандиозного дворца, который должен был затмить роскошью резиденции восточных владык. Но этот план не мог быть осуществлен без очистки центра города от трущоб. Даже у Нерона, не считавшегося ни с какими затратами, не хватило бы средств на выплату компенсации владельцам. Проект остался бы проектом, если бы не внезапно вспыхнувший пожар.

Кто был виновником страшного бедствия? Видимо, это навсегда останется тайной. По некоторым сведениям, однажды при общем разговоре кто-то сказал: «После моей смерти пусть хоть все горит». Нерон, обожавший зрелища, воскликнул: «Пусть лучше горит при мне!» Утверждают также, что во время самого пожара, находясь на башне дворца Мецената, Нерон, облаченный в театральный костюм, встав на котурны, декламировал стихи о гибели Трои. Можно ли доверять этим слухам? Мог ли глава государства, даже такой, как Нерон, выступить в роли поджигателя? Достоверно лишь то, что молва о причастности Нерона к пожару в Риме стала распространяться уже тогда, когда еще дымились развалины. Желая погасить опасные для его репутации, а возможно, и власти слухи, Нерон обвинил в поджоге Рима «врагов рода человеческого» христиан. Их, обмотанных в просмоленные шкуры, привязывали к высоким столбам и под ликование толпы поджигали… Факелы Нерона.

Как бы то ни было, Рим сгорел, и теперь ничто не мешало Нерону приступить к грандиозному строительству, в которое был вовлечен весь круг земель. На пепелище из строительных лесов поднимался новый Рим. Центром его стал императорский дворец, получивший название «Золотого дома» из-за массы золота и драгоценных материалов в отделке.

Но наибольшее удивление вызывала не роскошь – к ней уже успели привыкнуть, а невиданное прежде сочетание роскошных построек с уединенными лугами и рощами, с множеством скота и диких животных, как бы перенесенных из сельской глуши в столицу мира. Дворец был открыт свету. Его стены имели особое устройство, с помощью которого потолки могли вращаться вслед за движением солнца, рассыпая сверху цветы и разбрызгивая 40 благовония. В пристроенных к трапезной термах лилась бесконечным потоком морская и лечебная серная вода. И чтобы не оставалось сомнения, кому мир обязан этой благодатью, рядом была поставлена колоссальная статуя императора в облике Гелиоса.

Серебряный век римской литературы. Литература с тех пор, как она существует, несет на себе отпечаток своего времени и отражает его проблемы и беды. Во времена преемников Августа было не меньше талантов, чем при нем, но мы уже не находим искреннего восторга, пронизывающего произведения поэтов, радужных надежд, что были связаны с прекращением междоусобиц и воцарением гражданского мира под надзором его хранителя принцепса. Литература становится рупором оппозиции или приобретает характер официоза. Все, кто оставил сколько-нибудь значительный след в литературе этого страшного времени, пали жертвами политических репрессий.

Сенека. Бурная жизнь Луция Аннея Сенеки, сына известного оратора и историка, выходца из Испании, вобравшая в себя противоречия своего времени, может послужить иллюстрацией тех преимуществ и опасностей, которые ожидали каждого, кто был приближен к носителям высшей власти. Уже в юности он был, подобно Овидию, сослан, правда, не на край света, а на дикую Корсику в начале царствования Клавдия, затем при нем же возвращен ко двору, чтобы стать воспитателем наследника Клавдия Нерона, при котором становится первым человеком в государстве и одним из самых богатых людей Рима, но затем уходит от дел и кончает жизнь по приказу того же Нерона, подозревавшего его в организации заговора.