Текст книги "Античность: история и культура"

Ныне от 18 поэтических книг Энния сохранилось всего 600 разрозненных строк. Сгорела ли звезда Энния? Нет. Несколько лет назад среди обугленных свитков Геркуланума отыскали рукопись Энния. Будем верить, что звезда Энния взойдет и на нашем небосклоне.

Теренций. Если Сципион Старший покровительствовал Эннию, то Сципион Эмилиан был покровителем поэта младшего поколения – Теренция Афра (190–159 гг. до н. э.). Это второй классик римской комедии, которого в древности постоянно сравнивали с Плавтом. В комедиях Плавта звучали голоса разноликой римской улицы, герои же шести комедий Теренция, которые он успел создать за свою недолгую жизнь, заговорили, хотя и разговорным языком, но не толпы, а римских нобилей. Видимо, это и вызвало слухи, будто истинными авторами комедий Теренция были Сципион Эмилиан и его друг Лелий. Действуя в сюжетных рамках новой греческой комедии и подчиняясь ее канонам, персонажи Теренция выглядели людьми возвышенными, облагороженными. В его комедиях ставилась и раскрывалась проблема воспитания человека в духе гуманистических установок. В них почти нет грубых сцен, скабрезностей – всего того, что делало комедию привлекательной для обычного римского зрителя. Да и сентенции, звучащие из уст действующих лиц комедий Теренция, близки к греческим или просто заимствованы: «ничего сверх меры», «правда порождает ненависть», «я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», «смелым помогает судьба», «за деньги я надежд не покупаю, а за надежду денег не плачу», «когда двое делают одно и то же, это уже не одно и то же».

Комедии Теренция, в отличие от пьес Плавта, уже несколько десятилетий спустя после его ухода из жизни сошли с подмостков, но ими продолжали восхищаться в образованных кругах и изучать в школах. По ним, созданным карфагенянином, римские юноши постигали литературный язык, которому в Риме начали придавать все большее и большее значение.

Красноречие. В эпоху великих римских завоеваний искусство убеждать было составной частью главного из римских искусств – искусства побеждать. Римские полководцы были одновременно и ораторами. Конечно же, они не произносили речей на поле боя, как это, по примеру Геродота и Фукидида, заставляли их делать римские историки, старавшиеся как-то избежать монотонности повествования. Но им постоянно приходилось использовать силу слова – как в собственном лагере, когда не удавалось поддерживать дисциплину наказаниями, и в переговорах с вражескими послами и военачальниками. Школой красноречия был сенат, где в дискуссиях, особенно по вопросам войны и мира, приходилось обосновывать свою точку зрения. Специфически римской областью приложения красноречия были патрицианские похороны, когда у гроба с телом отца, поставленного близ ростр, сын должен был произнести речь о его заслугах. И хотя погребальные речи состояли из сплошных восхвалений, умение их произносить не оставалось незамеченным и способствовало военной и политической карьере скорбящего сына.

В годы II Пунической войны златоустом в Риме считался Марк Корнелий Цетег. Энний, воспевая красноречие Цетега в «Анналах», назвал его красой римского народа и душой богини Свады (Убеждение). Римский пантеон не знал богини с таким именем. «Свада» – это неточный перевод имени греческой богини красноречия Пейфо, о которой на ее родине в Афинах писали, что ее Олимп – уста Перикла.

О силе речей младшего современника Цетега Катона можно судить по тому, что они погубили Карфаген, великий город с тысячелетней историей. За свою долгую жизнь Катон произнес множество речей, которые он, в отличие от его предшественников в ораторском искусстве, записывал. Через сто лет после смерти Катона величайший из римских ораторов Цицерон отыскал более 150 речей Катона и дал им такую оценку: «Кто был внушительнее его в похвале, язвительнее в порицании, остроумнее в изречениях, яснее в изложении и рассуждении?» Некоторые из речей Катона дошли до наших дней. Наиболее любопытна та из них, в которой радетель добрых старых нравов обрушивается на римских матрон, украшавших себя, в отличие от образцовых матерей и жен прошлого, драгоценностями, натиравшихся восточными благовонными маслами и бродивших по городу, вводя в соблазн квиритов. Обращаясь к сенаторам, Катон требовал, чтобы они призвали своих жен и матерей к порядку, и шутливо угрожал им судьбою греков, которые, дав своим супругам волю, вынуждены были заниматься женскими делами. Эта угроза говорит о том, что Катон читал комедию Аристофана или знал ее содержание. Но греческого ораторского искусства Катон не изучал и в своих речах не использовал его приемов. Его девиз: «Знай дело, слова найдутся». В отличие от Катона, его современник Гай Лелий, друг Сципиона Эмилиана, прошел греческую школу красноречия. Он прославился своими речами в сенате и выступлениями в суде. Лелий изъяснялся красиво и убедительно, но в его речах не чувствовалось страсти, темперамента, и поэтому ему не всегда удавалось добиться успеха. К тому же речи его звучали старомодно: призывая к восприятию достижений греческой культуры, к новому для Рима образу жизни, Лелий пользовался устаревшими словами.

История. Сохранение памяти о прошлом, так же как и красноречие, с давних пор считалось в Риме занятием, достойным патриция и угодным богам. Оно было в ведении жрецов-понтификов, которые вели из года в год записи, отмечая, не мудрствуя лукаво, кого из сограждан удостоили высшими почестями – избранием в консулы, преторы, цензоры, с кем из соседей вели переговоры, а с кем войны, какие знамения посылали римлянам боги и какие меры были приняты для предотвращения гнева небожителей. Эти записи делались на выбеленных досках (отсюда наше «альбом»), которые выставлялись на форуме для всеобщего обозрения, а потом хранились в храме в назидание потомству. Так что жрецы в свободные от жертвоприношений часы, выдвигая из ряда запыленных досок ту, которая была им нужна, могли узнать, что при таких-то консулах с чистого неба падали камни, а при других консулах на вилле такого-то сенатора родился теленок о двух головах. Непосвященным пользование этими досками воспрещалось.

Когда Рим вышел на мировую арену и римляне не без удивления узнали о существовании у других народов исторических трудов, появилась потребность дополнить погодные записи (анналы) историей. Казалось бы, чего проще! Добудь папирус или пергамент, бери стиль и пиши историю на своем родном языке! Но первый, кому пришло в голову это сделать, столкнулся с непредвиденными трудностями: оказалось, что в латыни, языке, которым он пользовался в быту и, не менее успешно, на форуме и в курии, почти не было слов для обозначения исторических и философских понятий и идей. И пришлось этому римлянину (имя его Фабий Пиктор) воспользоваться для написания римской истории греческим языком. Возникает вопрос, зачем он взялся за это, понимая, что его труд не будет прочитан преобладающей массой сограждан? Скорее всего, история Фабия Пиктора была адресована не читателям-соотечественникам, а сицилийским грекам, союзникам Рима в войне с Ганнибалом. Сам же этот труд, насколько он нам известен по пересказам, не содержал осмысления событий Ганнибаловой войны, а давал лишь их оценку с позиций римлянина, стремившегося доказать, что карфагеняне – это людоеды и чудовища, а римляне – честные и порядочные люди, которым выгодно помочь, не опасаясь каких-либо подвохов с их стороны.

У Фабия Пиктора отыскался последователь, римский сенатор, составивший историю по-гречески уже во время войн Рима с Персеем. Тогда в Риме было уже немало людей, которые знали греческий и могли оценить этот труд. Обращаясь к своим читателям, историк в предисловии просил простить ему ошибки в языке, которым он овладел не в полной мере. Естественно, Катон обрушился на соседа по сенатской скамье со всей колкостью своего красноречия: «Не знаешь языка, зачем пишешь и извиняешься!» Очевидно, именно тогда Катон задумал доказать, что история может быть написана и по-латыни.

Но прежде чем он успел осуществить свое намерение, в Риме появился настоящий историк. И, как и первый римский литератор, – не по своей воле! Правда, его не водили, как Ливия Андроника, по Италии в цепях, не показывали зевакам на триумфальной процессии. Он прибыл на корабле, забитом, как пифос сельдями, такими же, как он, заложниками, но, по воле музы Клио, пожелавшей, чтобы ей поклонялись и в Риме, его не отправили в болота Этрурии, где вскоре погибли почти все остальные пассажиры прибывшего в Остию корабля, а оставили в городе на семи холмах и поселили в доме Эмилия Павла, победителя македонского царя Персея. Этого пленника Рима звали Полибием. Впоследствии Цицерон скажет о нем: «наш Полибий».

Полибий, сын стратега Ахейского союза Ликорты, сам занимавший вторую по значению выборную должность в этом союзе, успевший побывать в качестве дипломата в Египте, потерял все, что имел у себя на родине в Мегалополе, но в варварском Риме он обрел досуг, столь необходимый для осмысления судеб человечества. Оказавшись приближенным к первым людям государства, он получил возможность стать очевидцем таких переломных событий, как разрушение Карфагена, Коринфа, война с Нуманцией. Начальник конницы у себя на родине, Полибий стал в Риме историком, охватившим в своем труде события всего круга земель. Без этого труда, ставшего в Риме недосягаемым образцом, история оставалась бы на уровне анналов или пропагандистского сочинения Фабия Пиктора.

«Всеобщая история» Полибия – ценнейший источник для понимания сложного пути взаимодействия средиземноморских культур (без нее эта глава вряд ли могла быть написана). Как человек и политик, приветствовавший обогащение Рима греческой культурой, Полибий надеялся на то, что и римляне, в свою очередь, будут рассматривать его родину не как «добычу римского народа», а как партнера, пусть и более слабого, но могущего дать победителям и новым владыкам мира то, чего им так не хватало, – культуру и образованность. И здесь его ждало двойное разочарование: римляне оставались потомками вскормленного волчицею Ромула, а его соотечественники, воочию убедившиеся в том, что такое Рим, видели в нем, Полибии, предателя.

В Риме Полибий столкнулся не только с поклонниками греческой культуры, такими, как семья, в которой он жил, но и с влиятельными политиками, которые, подобно Катону, видели во всем греческом угрозу старым добрым нравам и военному могуществу Рима. Слово «философ» было для них ругательством, чтение – пустой тратой времени, наука – надувательством, греческий образ жизни – развратом.

Полибий оказался свидетелем той устроенной претором Аницием драки греческих актеров, о которой уже говорилось выше. Был он очевидцем и другого эпизода, не менее показательного для оценки культурного уровня римлян середины II в. до н. э. Во время разрушения Коринфа легионеры сидели на картинах, шедеврах греческой живописи, играя в кости. Когда полководцу Муммию разъяснили, какова ценность картин, которые он считал размалеванными досками, был дан приказ: «Доски собрать, сосчитать и доставить в Рим. Если хоть одна пропадет, вас малевать заставлю».

Культурные перемены. Эти эпизоды не должны создавать впечатления, что Рим первой половины II в. до н. э. был городом только дикарей и невежд. Рядом с муммиями и анициями в городе жил Публий Сульпиций Галл, которому исполнение обязанностей претора, а затем консула не помешало изучать астрономию. В битве при Пидне он предсказал лунное затмение, чем способствовал победе римского оружия. Глава школы филологов Пергама Кратет примерно тогда же прибыл в Рим и, по неосторожности свалившись в клоаку, сломал ногу. Во время вынужденной зимовки в Риме он был окружен учениками, и они сумели применить полученные от него знания на практике, разделив на части главы поэм Невия и Энния.

Фактом большого культурного значения было появление в Риме первой значительной частной библиотеки. Она прибыла таким же образом, как Ливий Андроник, Теренций и многие другие чужестранцы, определившие культурное лицо города на семи холмах, – в качестве военной добычи. Но библиотека не разделила судьбу других трофеев Второй Македонской войны, которые пополнили государственную казну, а стала собственностью сыновей триумфатора. Трудно сказать, связано ли это было с отсутствием в Риме специального помещения для хранения книг или с непониманием того, что книги представляют ценность. Во всяком случае, в Риме появилась библиотека, которой могли пользоваться образованные люди из высшего общества.

Дом сыновей Эмилия Павла, среди которых вскоре выделился Сципион Эмилиан, стал местом, где собирались любители греческой литературы и философии. Это было первое объединение по культурным, а не по культовым или профессиональным интересам. В кружок Сципиона входили Полибий, Теренций, Гай Лелий и многие другие выдающиеся люди того времени.

Постепенно стал изменяться и внешний облик Рима. На Бычьем рынке, близ моста через Тибр, появился сохранившийся до наших дней круглый в плане храм с обегающими его мраморными колоннами явно работы греческого мастера. Украшению города способствовали статуи и другие памятники – трофеи римского оружия. Метелл Македонский, – тот самый, что разбил Андриска и ахейцев и привез из Македонии целый отряд бронзовых конных статуй, обнес портиками два храма. На месте снесенных хижин в городе появились сады. Но все же Рим II в. до н. э. еще не соответствовал своей роли столицы мировой державы.

Тексты

1. КАТОН СТАРШИЙ. РЕЧЬ 167 г. до н. э.

Авл Геллий, I, 23, 3–13

Некогда у римских сенаторов был обычай приходить в курию с одетыми в претексту сыновьями. Однажды в сенате обсуждалось какое-то важное дело, и оно было отложено на следующий день, и было решено, чтобы тот вопрос, который обсуждался, никто не разглашал до вынесения решения. И вот мать мальчика Папирия, который был с родителем своим в курии, стала расспрашивать сына, чем «отцы» занимались в сенате. Мальчик ответил, что он должен молчать и что об этом нельзя говорить. Женщину разбирало еще большее желание услышать ответ. Секретность дела и молчание мальчика привели в расстройство ее душу. Стала она приставать к нему все настойчивее и суровее. Тогда мальчик под натиском матери придумал веселый и прелестный обман. «В сенате обсуждалось, – сказал он, – что будет полезнее для государства, если один муж будет иметь двух жен или одна женщина выйдет замуж за двоих мужей». Услышав такое, матрона обмерла и, затрясшись, бросилась из дома к другим женщинам. И на другой День в сенат явилась целая депутация матрон. Плача и стеная, они умоляли, чтобы одна женщина выходила замуж за двух мужчин, а не один женился на двух. Сенаторы в курии недоумевали, откуда это смятение матрон и что это у них за странная просьба. Тогда мальчик Папирий вышел и рассказал отцам, как было дело, как мать его расспрашивала и что он ей ответил. Сенаторы, расхвалив твердость и сообразительность мальчика, постановили, чтобы впредь сыновья не ходили с отцами в курию, кроме одного Папирия. Мальчику же впоследствии была дано почетное прозвище Претекстат за благоразумное молчание и за благоразумные речи.

2. РИМСКОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО КАК НАИЛУЧШЕЕ

Полибий. Всеобщая история, VI, 11–13

В государственном устройстве римлян были все три власти, поименованные мною выше [монархия, аристократия и демократия], причем все было распределено между ними и при их помощи устроено столь равномерно и правильно, что никто даже из местных жителей не мог решить, аристократическое ли было правление все в совокупности, демократическое или монархическое. В самом деле, если мы сосредоточим внимание на власти консулов, государство покажется вполне монархическим и царским, если на сенате, – аристократическим, если, наконец, кто-либо примет во внимание только положение народа, он, наверно, признает римское государство демократией <…> Консулы, пока не выступают в поход с легионами, вершат все государственные дела, ибо все прочие должностные лица, за исключением народных трибунов, находятся в подчинении у них и в покорности. Они докладывают сенату дела, требующие обсуждения, и блюдут за исполнением состоявшихся постановлений <…> Они созывают народные собрания, вносят предложения, они же исполняют постановления, принятые большинством <…> Что касается сената, то в его власти прежде всего находится казна <…> Равным образом, сенат ведает рассмотрением всех государственных преступлений: изменой, заговором, изготовлением ядов, злонамеренным убийством <…> На обязанности сената лежит отправление посольств к какому-либо народу вне Италии с целью ли заключения мира или обращения за помощью или для передачи приказания, для принятия народа в подданство или для объявления войны <…> При всем этом остается место и для участия народа даже весьма влиятельного. Ибо только народ имеет власть награждать и наказывать <…> Смертные приговоры принимает только народ. Народ же дарует почести гражданам. Он же властен принять закон или отвергнуть его и, – что самое важное, – решает вопрос о войне и мире. Потом, народ утверждает или отвергает заключение союза, заключение мира, договоры. Судя по всему этому, всякий вправе сказать, что в римском государстве народу принадлежит важнейшая доля и что оно – демократия <…>. Хотя каждая власть имеет полную власть вредить другой, однако во всех ситуациях они обнаруживают подобающее единодушие и поэтому нельзя было бы указать лучшего государственного устройства <…>

3. ПАТРИЦИАНСКИЕ ПОХОРОНЫ

Полибий, VI, 53–54

<…> когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на форум к так называемым рострам, где обыкновенно ставят покойника на ноги, дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь перед лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын <…> или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей, живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный шкаф, в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собой маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица покойника. Шкафы открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-нибудь знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор, в пурпурные – если цензор, наконец, в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку в креслах из слоновой кости <…> Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике, по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих представленных здесь [слепками] покойников, начиная от древнейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей <…>

Глава XIX
Ойкумена в пламени внешних и гражданских войн (111–79 гг. до н. э.)

Уже после заключения мира с побежденным Карфагеном в 201 г. до н. э., согласно которому карфагенянам запрещалось иметь военные корабли, римляне могли называть Внутреннее море круга земель «нашим морем». Положение Рима как владыки морей вскоре было подкреплено уничтожением военных флотов Македонии и Сирии. Парадокс возникшей ситуации заключался в том, что сами римляне были континентальным народом, моря не любили и в своей политике полагались не на флот, а на мощь сухопутной армии. Ко времени Гракхов в Средиземноморье не было ни одного враждебного Риму государства. Оставались лишь независимые племена в Галлии и Африке, за счет которых, как казалось, было нетрудно округлить свои владения. И в этом популяры проявляли не меньшую активность, чем их противники из лагеря нобилей.

В 125 г. до н. э., воспользовавшись конфликтом кельтского племени аллоброгов с давним римским союзником фокейской колонией Массилией, сенат объявил аллоброгам войну. Полководцем был назначен один из вождей популяров Фульвий Флакк. Перейдя через Альпы, уже никого в Италии не пугавшие, легионы вступили в земли кельтов, простиравшиеся до Океана. Аллоброги были разбиты в трех сражениях и обязались выплачивать Массилии дань. Близ Массилии в 122 г. до н. э. была основана крепость Аквы Секстиевы, ставшая опорным пунктом римской экспансии в этом регионе. В 121 г. до н. э. победы над галлами были отмечены триумфом. Перед триумфальной колесницей римского консула провели серебряную двуколку, на которой находился пленный варварский царь, поразивший римлян внешностью и блеском драгоценного оружия. Тогда же на местах сражений с аллоброгами были поставлены как памятные знаки побед каменные столбы. В 118 г. до н. э. между Альпами и Пиренеями появилась новая римская провинция – Галлия.

Одновременно римлянами были завоеваны и находившиеся на отшибе Балеарские острова. Во главе флота стоял один из представителей могущественного тогда рода Цецилиев Метеллов. Балеарцы выплыли навстречу римским триремам на грубо сколоченных плотах и засыпали чужеземцев градом камней из пращей, разумеется, не причинив им сколь-либо значительного вреда. Высадившиеся на берег легионеры поразили островитян дротиками и копьями и вынудили их отступить к холмам, где те скрылись в пещерах, служивших им жилищами. Победа над «пещерными людьми» была отмечена триумфом. Победитель получил прибавление к своему имени – прозвище Балеарский.

Югуртинская война. Наиболее упорное сопротивление римская агрессия встретила в Африке. За год до разрушения Карфагена скончался нумидийский царь Масинисса, давний союзник Рима. Чтобы ослабить усилившееся при Масиниссе нумидийское царство, Сципион Эмилиан разделил его между тремя сыновьями покойного. Однако после смерти двух третий стал единоличным правителем Нумидии. При его дворе жил племянник царя Югурта, юноша выдающихся способностей, любимец придворных. Опасаясь его, царь отправил Югурту на верную смерть под осажденную Нуманцию, в лагерь Сципиона Эмилиана. Но Югурта не погиб. Проявив величайшую воинскую доблесть, он вернулся во дворец. Вскоре царь умер, но при разделе царства Югурта был вновь обделен.

И Югурта решил действовать. Он убил одного из царских наследников, своего двоюродного брата. Другой бежал в Рим с жалобой на Югурту. Югурта отправил в Рим послов с самым убедительным доводом своей «правоты» – золотом. Перед этим веским аргументом склонился сенат. И это была первая «победа Югурты над римлянами. Такая же победа была одержана им над римскими послами, которым было поручено разделить Нумидию между Югуртой и его братом. Передел совершился таким образом, что Югурте досталась более населенная и богатая часть страны, граничащая с Мавретанией. Во главе подкупленного посольства стоял Луций Опимий, убийца Гая Гракха и Фульвия Флакка, поэтому весть о подкупе вызвала в Риме возмущение сторонников Гракхов, популяров.

Между тем Югурта, не удовлетворившись мирными победами, начал против брата войну с целью стать правителем всей Нумидии. Он осадил его столицу Цирту, надеясь взять ее до того, как прибудет в Рим отправленное братом посольство. Это ему не удалось. Но прибытие ответного римского посольства с повелением прекратить военные действия ему не помешало, хотя на словах Югурта выразил послам глубочайшее почтение и заявил о покорности сенату. Для правителя Цирты оставался единственный выход – бежать в Рим, но от этого его отговорили находившиеся в городе римские дельцы, обещавшие свою поддержку. В конце концов Цирта была взята Югуртой, а все ее взрослое население вместе с царем и римскими дельцами перебито.

Только после этого кампания против Югурты вылилась в настоящую войну. Первоначально действия римлян были неудачны: Югурта подкупал одного римского полководца за другим. Тогда сенат отправил в Африку Квинта Цецилия Метелла, известного безупречной честностью. Метелл применил тактику «выжженной земли», опустошая все на своем пути. В пустыне он захватил крепость Фалу – арсенал Югурты и место хранения царских сокровищ. Но сам Югурта ловко уходил от сражения, и война, вызывавшая в Риме все возраставшее раздражение, продолжалась.

Гай Марий. В этой достаточно сложной внутренней и внешней ситуации приверженцы политической линии Гракхов обретают вождя. Им стал Гай Марий. Сын римского всадника из Арпина (в Лации), необразованный, хотя уже в юности проявивший военный талант, он был обречен на вторые роли в обществе, где у власти стояли выходцы из патрицианских родов. Его политической карьере способствовали влиятельные Цецилии Метеллы. В 119 г. до н. э. Марий – трибун, в 115 г. до н. э. – претор, затем проконсул Испании, легат Метелла в Нумидии (109 г. до н. э.). Но консульство Марию было закрыто, как и объявил ему без обиняков его начальник и покровитель Метелл. Однако Марий сделался консулом вопреки Метеллу, будучи избран народным собранием в Риме (107 г. до н. э.).

Первое консульство Мария было ознаменовано реформой, которая изменила состав римской армии и укрепила ее боевую силу. До этого воинская служба в легионах была доступна лишь обеспеченным гражданам, способным приобрести оружие, с которым они и являлись на призывные пункты. По новому закону в армию могли призываться и неимущие, пролетарии. Оружием их снабжало государство. Одновременно увеличивался срок службы. На протяжении следующего столетия он достиг 25 лет. Легион, доведенный до 6200 воинов, отныне делился не только на манипулы, но и на более мелкие тактические подразделения – когорты. Новый легион был к тому же мощнее, чем прежний. В конце римской республики римская армия состояла из 20 легионов.

Между полководцем и новым профессиональным войском складывались отношения, создававшие угрозу стабильности общества: армия служила полководцу; это от него воины получали награды во время службы и земельные участки по ее окончании; армия могла стать орудием для завоевания политической власти.

Нумидия, где Гай Марий появился в том же 107 г. до н. э., была не лучшим местом для испытания реорганизованной армии. Ведь Югурта, верный своей тактике, по-прежнему уходил от сражений, нанося короткие и чувствительные удары там, где его не ожидали. Только через год война была окончена с помощью хитрости: Югурта был захвачен, когда гостил у тестя – царя мавров. Осуществил операцию захвата Луций Корнелий Сулла – легат Мария, в будущем его заклятый враг. После того как Югурту показали римлянам в триумфальной процессии, он был казнен в Мамертинской тюрьме на форуме (1 января 104 г. до н. э.).

Триумф Мария над Югуртой был также его триумфом над нобилитетом, хотя и несколько омраченным тем, что к поимке Югурты оказался причастным нобиль Сулла.

Кимврские войны. Новая угроза Риму возникла с севера. В заальпийскую Галлию, южная часть которой, как уже говорилось, стала римской провинцией в 113 г. до н. э., вторглись воинственные племена кимвров и тевтонов, покинувшие места своего обитания на севере из-за катастрофического изменения природных условий. В первом же сражении в 105 г. до н. э. было уничтожено две римские армии, которыми командовал нобиль, консул 106 г. до н. э. И взоры римлян вновь обратились к победителю Югурты, которого нобили с презрением называли новым человеком». Вопреки обычаям, Марий был заочно избран консулом на 103 г. до н. э., а затем и на 102 г. до н. э.

В битве при Аквах Секстиевых в 102 г. до н. э. Марий разгромил тевтонов. А зимой того же года, когда Альпы становятся труднопроходимыми, в Италию перешло целое племя кимвров и обосновалось на побережье Адриатического моря, в области венетов. Марий подвел сюда свои легионы, и варвары предложили ему сразиться в любой из угодных дней. Марий избрал туманный и ветреный день и так расположил свое войско на широкой равнине, чтобы ветер дул кимврам в лицо, а блеск римского оружия и доспехов слепил им глаза. В битве пало 60 000 кимвров и столько же было взято в плен. Плененными оказались одни мужчины, – их жены, матери и дочери, поставив телеги в круг, долгое время бились топорами и пиками, а затем задушили своих детей или разорвали их на части, сами же стали наносить друг другу смертельные удары.

Второе восстание рабов на Сицилии. Одновременно римлянам пришлось столкнуться с новым восстанием рабов. Начавшись в 104 г. до н. э. близ Капуи, оно перекинулось в Сицилию и охватило остров. Восставшие провозгласили царем сирийца Сальвия, пользовавшегося авторитетом опытного гадателя. Одновременно с отрядами Сальвия, провозгласившего себя Трифоном, в западной части острова действовала другая армия рабов, во главе которой стоял киликиец Афинион. Две армии объединились. Но вскоре Трифон погиб. Афинион стал единоличным правителем. Появляясь перед воинами в пурпурном одеянии и золотой короне, с серебряным жезлом в руке, он призывал их мстить за гибель Трифона и обрушивал ярость на тех рабов, что медлили к нему присоединиться.

Дважды удалось Афиниону одерживать победу над римскими легионами. Но в 101 г. до н. э. римский консул вызвал рабского царя на поединок и победил его. Вскоре после этого пало последнее убежище рабов. Рабам Сицилии под страхом смерти было запрещено носить и пользоваться оружием даже для защиты стад от волков.

Беспорядки в 100 г. до н. э. в Риме. В это время выделились как вожаки плебса народные трибуны Луций Аппулей Сатурнин и Гай Сервилий Главция. В 100 г. до н. э. Сатурнин пытался провести через народное собрание закон, снижающий цену продаваемого городскому люду хлеба до минимума. Противники этого на самом деле опасного для государства закона разрушили мостики, по которым проходили голосующие, разбросали урны. Закон не прошел. Но было принято предложение о наделении ветеранов Мария землей в Африке и о переделе земель, отвоеванных у кимвров. В принятии этого закона был заинтересован сам Марий. Согласно постановлению, сенаторы обязаны были поклясться, что не будут выступать против закона. Клятву принесли все, кроме патрона Мария Метелла Нумидийского, удалившегося в изгнание.