Текст книги "Античность: история и культура"

Возвышение Македонии совпало по времени с выходом Рима за пределы Лациума и началом завоевания римлянами Италии. Царство Македония и полис Рим имели мало общего в своем устройстве, были несопоставимы по численности населения и ресурсам. Но именно эти два государства впоследствии станут главными соперниками в Восточном Средиземноморье.

Противники Рима. Потенциальными противниками Рима, как и противниками Македонии, в осуществлении их цели – установлении гегемонии – были полисы и племена. Полисы Этрурии переживали такой же жестокий экономический и социальный кризис, что и полисы Греции. Полисы Кампании – Кумы, Капуя, Неаполь – помимо этого страдали от набегов горных племен самнитов, и это обстоятельство оказалось для планов Рима столь же выгодным, как для вмешательства Филиппа II в конфликт между фокидянами и греческими полисами. Однако сами самниты были в военном отношении очень сильны. Их покорение потребовало невероятных усилий и сопровождалось такими неудачами, что Рим не раз стоял на краю пропасти.

Самниты в середине IV в. до н. э. занимали центральную часть Южной Италии, смыкаясь на юге с племенем луканов. Апеннины были здесь ниже, чем в Этрурии, и многочисленные долины, орошаемые речками и ручьями, позволяли с успехом разводить скот. Самниты были по языку родственны сабинянам, близким соседям Рима, давшим им Нуму Помпилия и других царей.

Обычаи и верования самнитов и римлян были сходны: и те и другие, например, почитали бога войны и растительности Марса. Когда население в самнитских общинах возрастало и его трудно было прокормить, совет старейшин объявлял священную весну («ver sacrum»), по своему смыслу напоминавшую выведение греками колоний, но в архаической, варварской форме. Весь молодняк скота и новорожденные младенцы посвящались богу войны и весны Марсу. Овечки, телята и козлята убивались, дети же по достижении совершеннолетия изгонялись из общины без права туда возвратиться. Теперь им самим следовало искать себе пропитание. Согласно легендам, дорогу к новым местам обитания подросткам показывали зверь и птица бога Марса – волк и дятел. Самниты называли этих изгоев мамертинцами (от самнитского Мамерс, т. е. Марс). Они занимались грабежом или становились наемниками.

Самнитские племена и некоторые города Самния объединялись в союз. Численность его населения намного превосходила численность римлян с их союзниками. Но слабой стороной самнитов было то, что у них не было такого центра, как Рим, – хорошо укрепленного и обладавшего большими материальными ресурсами.

Поводом к первой Самнитской войне (343–341 гг. до н. э.) послужило обращение к Риму с просьбой о помощи жителей этрусско-самнитского города Капуи, страдавшего от набегов самнитов-горцев. Сенаторы понимали, что оказание помощи повлечет за собой войну, и все же решились на этот шаг, хотя Рим и Самнитский союз были связаны договором о ненападении. Была придумана уловка: капуанцев приняли в число римских граждан и, когда горцы совершили очередной набег на Капую, их обвинили в нарушении договора – нападении на римских граждан. Виновниками войны оказались самниты. Из Рима выступило четыре легиона во главе с обоими консулами. Победа над самнитами была, однако, омрачена: восстали латины, потребовав предоставления им одной должности консула и половины мест в сенате.

Так Первая самнитская война переросла в латинскую войну, в которой союзниками латинов стали самниты Кампании. В 340 г. до н. э. вновь в Кампанию вышли римские легионы во главе с другими консулами – Титом Манлием Торкватом и Публием Децием Мусом. Поскольку римляне и латины говорили на одном языке и, сражаясь прежде против общего неприятеля, близко знали друг друга, было запрещено под страхом смерти общаться с латинами. Этот запрет нарушил сын консула Манлия Торквата, всеми любимый юноша. Во время разведки, забыв о приказе, он вступил в бой с предводителем латинов и убил его. С торжеством юноша явился в лагерь, надеясь на одобрение отца, но был приговорен к смерти и казнен, несмотря на ужас и мольбы всего воинства. Юноша был принесен в жертву римскому божеству, имя которому – Дисциплина.

В рассказ о первом в этой войне сражении римлян с их братьями-латинами вплетена другая легенда. Будто в одну ночь обоим консулам во сне явился величественный муж, объявивший, что вождь одной из воюющих сторон и войско другой стороны должны отдать себя в жертву богам преисподней и в этом случае будет одержана победа. Утром консулы повели легионы к подножию горы Везувий, где находились легионы латинов. В ходе сражения на левом фланге римские гастаты стали отступать. Тогда Деций Мус обратился к сопровождавшему римлян понтифику с просьбой подсказать, как принести себя в жертву. Получив полную инструкцию, он выполнил все в точности: облекся в парадную тогу, накрыл ее краем голову, под тогой коснулся пальцами подбородка, наступил обеими ногами на свое копье и произнес: «О, Янус, Юпитер, Марс-родитель, Квирин, Беллона, Лары, божества пришлые и тутошние, в чьих дланях мы и враги наши, также боги преисподней, вас я заклинаю, прошу, умоляю, даруйте римскому народу квиритов одоление и победу, а врагов римского народа квиритов поразите ужасом, страхом и смертью».

После этого Деций Мус ринулся в гущу врагов, внеся в их ряды сметение. Он искал смерти и нашел ее. Римляне одержали победу. Вскоре после этого с латинами был заключен мир на тяжелых для них условиях: у многих общин были отнята часть земель и на нее посажены римские плебеи.

Таким образом, к 30-м гг. V в. до н. э., когда греческие полисы стали неполноправными союзниками македонских царей, такими же неполноправными союзниками Рима оказались города Лация и греческие и этрусско-самнитские полисы Кампании. Одновременно с созданием могущественной Македонской державы, связанным с успехами Филиппа и его сына Александра, и Рим превратился в крупнейшее государство Италии.

Дядя Александра Македонского. И именно в это время римляне, понятия не имевшие о том, что творится на Балканах, впервые услышали о Македонии. Весть о ней принес близкий родственник, брат матери Александра Македонского и его тезка Александр. В 342 г. до н. э. Филипп поставил его во главе эпирского племени молоссов, и он избрал такой же способ вмешательства в дела Южной Италии, что и римляне, – пришел на помощь греческому полису Таренту, страдавшему от нападений местных варваров луканов. В 331 г. до н. э. (в год решающего сражения своего племянника с Персией при Гавгамелах) Александр высадился с отрядом молоссов в Таренте. Увидев, что «помощник» опаснее неприятелей, тарентцы выпроводили его из своего города, и он направился в другую греческую колонию на Тирренском побережье Италии – Посейдонию (римский Пестум), начав войну с луканами и самнитами. Неожиданное появление противника самнитов было римлянам на руку, и они заключили с дядей Александра Македонского союз. Вот тогда-то они и узнали о нем впервые. Впрочем, расчеты римлян на то, что родственник великого полководца нанесет удар по их недругам, не оправдался. Во время похода на самнитов Александр Молосский погиб (330 г. до н. э.). Очевидно, от участников этой экспедиции Александр Македонский узнал о ситуации в Италии и замыслил, после завоевания Востока, поход на Запад, против Рима и Карфагена.

Неаполь взывает о помощи. Повод к новому столкновению Рима с самнитами дал Неаполь. К 30 г. III в. до н. э. это был процветающий полис, славящийся по всей Италии своим великолепным вином, благоуханным розовым маслом, зловонной серой, золотистой айвой и каштанами. Здесь продолжали говорить на греческом языке, верить в греческих богов и устраивать каждые четыре года прославленные музыкальные состязания, хотя потомки первых основателей греческой колонии, Партенопеи, давно уже смешались с кампанцами и самнитами. Варвары стали греками, изменив на греческий лад свои имена. Впрочем, неаполитанский полис в это время удивительным образом состоял из двух городов, отделенных друг от друга территориально: Палеополь (Старый город) и Неаполь (Новый город). В Палеополь проникает при посредничестве самнитского города Нолы отряд самнитских горцев, и жители Нового города призывают на помощь римлян.

В 324 г. до н. э. из Рима выходит армия во главе с диктатором Публилием Фероном и занимает пространство между двумя греческими городами. Палеополь был сильно укреплен, и военные действия затянулись. Тогда, исходя из исключительной ситуации, римский сенат впервые в истории продлил должностному лицу полномочия. Жителям Палеополя удалось освободиться от засевших в его стенах самнитов, что было расценено в Риме как выдающаяся победа: Публилий Ферон получил триумф за победу над Палеополем и самнитами. Тогда же с Неаполем был заключен союз. Римляне укрепились в одном из самых значительных и важных в стратегическом отношении городов Кампании.

Кавдинская катастрофа. Расценив это вмешательство как нарушение договора, самниты объявили римлянам войну. Вызов был принят, и весной 321 г. до н. э. в Самний выступили римские легионы во главе с обоими консулами – Титом Ветурием Кальвином и Спурием Постумием. Военачальником самнитов был Гай Понтий, уже проявивший себя в сражениях с римлянами и пользовавшийся особой популярностью, ведь его отец считался ученым человеком, поскольку прошел на юге Италии обучение у философа-пифагорейца и даже беседовал с царем философов Платоном. Понтий решил заманить римлян в ловушку. Он укрыл свое войско в лесах над Кавдинским ущельем и приказал дюжине своих воинов, переодевшись пастухами, пасти скот на некотором расстоянии друг от друга. Римские воины, посланные в разведку, наткнулись на первых пастухов и привели их в лагерь, чтобы допросить, где находится внезапно скрывшееся из виду самнитское войско. Пастухи сказали, что самнитские легионы отправились в Апулию осаждать город Луцерию. Пастухам консулы не поверили и послали за новыми «языками». И кого бы ни приводили, все в один голос утверждали то же, что и первые пастухи. Тогда консулы решили выступить к Луцерии, чтобы там напасть на самнитов.

К Луцерии можно было пройти берегом Адриатического моря, кружной, но безопасной дорогой, и напрямик, через горы, по узкому и извилистому Кавдинскому ущелью. Избрав второй путь, легионы втянулись в ущелье и довольно долго по нему шли, пока не наткнулись на перегораживавший ущелье завал из свежесрубленных деревьев и камней. Тогда же были замечены над ущельем и неприятельские отряды. Посланная консулами разведка доложила, что точно такой же завал появился у входа в ущелье.

Консулы созвали своих легатов и трибунов в надежде найти какое-либо решение. Но его не было. Оставалось ждать, когда кончится провизия, и погибать от голода. Но и самниты находились в столь же затруднительном положении, не зная, как воспользоваться редкой удачей: перебить римлян или отпустить, добившись выгодного для себя мира. После долгих споров они приняли второе решение, навязав консулам мир, но, отпуская римлян, приказали им нагишом проползти под ярмом – двумя воткнутыми в землю копьями, поддерживавшими третье. Это было подобие импровизированной триумфальной арки, через которую впоследствии римляне проводили своих пленников. Возможно, эта магическая церемония преследовала цель не унизить римлян, как это впоследствии истолковывали римские историки (а может быть, и сами потерпевшие поражение), а очистить территорию и народ от вредоносных сил, которые таились в чужеземцах. У самих римлян обряд очищения назывался «люстрацией».

А если бы Александр тогда не умер? Кавдинская катастрофа не имела для Рима последствий, подобных предшествующему поражению при речке Аллии. Горцы не воспользовались разгромом противника и не вступили в Рим, как это сделали за шестьдесят лет до них галлы.

Заканчивая свой рассказ о капитуляции римлян, римский историк Тит Ливий, труд которого является главным источником для изучения раннеримской истории, поставил вопрос: «А если бы Александр Македонский тогда не умер?» Постановка этого вопроса связана с тем, что битва при Кавдинском ущелье произошла через два года после смерти Александра, намечавшего поход в Италию.

Разумеется, ученые-историки такие вопросы не ставят и на них не отвечают. И если мы его привели, то лишь для того, чтобы подкрепить принятое нами параллельное изложение судеб Македонии и Рима, необходимость которого ощущали уже древние. Что касается Ливия, то он ставит этот вопрос еще и затем, чтобы в своем труде возвеличить Рим. Он уверен, что даже и после Кавдинской катастрофы Александру Македонскому все равно бы не удалось одолеть римлян, и римляне, разгромленные горцами, нанесли бы поражение великому полководцу. Такова была сила римского патриотизма во время написания Ливием его труда, в годы расцвета Римской империи при Августе. Это же чувство патриотизма не позволило Ливию и другим римским историкам спокойно снести позор Кавдинской катастрофы: они выдумали, будто на следующий год римляне загнали самнитов в такую же ловушку и тоже заставили проползти под ярмом.

Тексты

1. ФИЛИПП – ВАРВАР

Демосфен. III речь против Филиппа, 29–31

<…> ни Эллада, ни варварская земля не могут насытить жадности этого человека. И мы, все эллины, видим это и слышим и все-таки не отправляем друг к другу по этому поводу послов, не выражаем даже негодования, но находимся в таком жалком состоянии, такими рвами окопались одни от других у себя в городах, что вплоть до сегодняшнего дня не можем привести в исполнение ни одной полезной или необходимой нам меры, не можем сплотиться и заключить какого-нибудь союза взаимной помощи и дружбы. Вместо этого мы равнодушно смотрим на то, как усиливается этот человек, причем каждый из нас <…> считает выигрышем для себя то время, пока другой погибает, и никто не заботится и не принимает мер, чтобы спасти дело эллинов, так как всякий знает, что Филипп, словно какой-то круговорот напастей – приступ лихорадки или еще какого-нибудь бедствия, – приходит вдруг к тому, кто сейчас себя воображает очень далеким от этого. При этом вы знаете, что если эллины терпели какие-нибудь обиды от лакедемонян или от нас, то они переносили эти обиды все-таки от истинных сынов Эллады, и всякий относился к этому таким образом, как если бы законный сын, вступивший во владение большим состоянием, стал распоряжаться чем-нибудь нехорошо и неправильно: всякий бы его почел заслуживающим за это самое порицания, но никто не решился бы говорить, что он не имел права это делать, как человек посторонний или не являющийся наследником этого имущества. А вот если бы раб или какой-нибудь подкидыш стал расточать и проматывать достояние, на которое не имел права, – тогда – о, Геракл, – насколько же более возмутительным и более достойным гнева признали бы это вы все! Но о Филиппе и о том, что он делает сейчас, не судят таким образом, хотя он не только не эллин, и даже ничего общего не имеет с эллинами, но это – жалкий македонянин, уроженец той страны, где прежде и раба порядочного нельзя было купить.

2. Урожай предателей

Демосфен. О венке. 60–61

У Филиппа было, граждане афинские, важное преимущество. Действительно, у эллинов – не у каких-нибудь одних, но у всех одинаково – оказался такой урожай предателей, взяточников и враждебных богам людей, какого еще никогда не бывало прежде, насколько помнят люди. Их он и взял себе в соратники и сотрудники и с помощью их довел эллинов, у которых и прежде были плохие отношения и нелады друг с другом, до еще худшего состояния, одних обманывая, другим что-нибудь давая, третьих всякими способами обольщая, и таким образом разделил их на много партий, а между тем для всех польза была в одном – не допускать, чтобы он становился сильным.

3. ФИЛИПП – СПАСИТЕЛЬ ЭЛЛИНОВ

Исократ. Письмо Филиппу, III, 4–6

В отношении чего-либо другого плохо быть ненасытным <…> но неутомимая жажда великой, прекрасной славы подобает тем, кто высоко вознесся над прочими, а именно таков твой случай. Подумай, слава твоя будет недосягаемой и достойной твоих деяний тогда, когда ты варваров сделаешь илотами эллинов, кроме тех, кто станет на твою сторону, а царя, называемого ныне великим, заставишь делать все, что ты ему прикажешь. После этого тебе останется разве только стать богом! И гораздо легче свершить это при нынешних обстоятельствах, чем из того царства, которое было у тебя вначале <…> Благодарю свою старость за одно только то, что она продлила жизнь до сих пор, так что я могу видеть, как из того, о чем я размышлял в молодые годы и пытался писать в «Панегирике» и в речи, обращенной к тебе, одна часть уже осуществилась благодаря твоим деяниям, а другая часть, надеюсь, выполнится в будущем.

4. ВОЕННЫЙ СОВЕТ В КАВДИНСКОМ УЩЕЛЬЕ

Ливий. IX, 31 и сл.

Самниты не знали, что им предпринять при такой своей удаче, и все сообща решили написать Гереннию Понтию, отцу своего полководца, чтобы испросить его совета. Этот Геренний Понтий в свои преклонные годы уже отошел не только от военных, но и от гражданских дел, однако воля и проницательность в его дряхлом теле оставались прежними. Когда он узнал, что римское войско заперто между лесистыми склонами Кавдинского ущелья, то на вопрос о его мнении передал посланцу сына: «Как можно скорее отпустить всех римлян, не причиняя им никакого вреда». А когда это было отвергнуто и другой гонец, возвратясь, вторично попросил совета, Геренний предложил перебить их всех до единого. Ответы были столь противоречивы, словно их дал таинственный оракул, и, хотя сын сам первый склонился к мысли, что в ветхом родительском теле одряхлел уже и разум, он уступил все же общему желанию и вызвал отца на совете <…>. Старик повторил примерно все то же, что говорил раньше, ни в чем не отступил от своего мнения, но объяснил, на чем оно основано. Давая первый совет, в его глазах наилучший, он стремился, чтобы столь великое благодеяние обеспечило вечный мир и дружбу с могущественным народом; смысл второго совета был в том, чтобы избавить от войны многие поколения, ибо после потери двух войск римское государство не скоро вновь соберется с силами; третьего же решения, сказал он, вообще нет. Когда же сын и другие предводители стали от него добиваться, что если они изберут средний путь, то есть отпустят римлян невредимыми и в то же время по праву войны свяжут их как побежденных определенными условиями, старец сказал; «Это как раз то решение, которое ни друзей не создаст, ни врагов не уничтожит. Вы только сохраняете жизнь людям озлобленным и униженным <…> И не будет им успокоения, покуда не отомстят вам стократ». Ни тот ни другой совет принят не был, и Геренния увезли из лагеря домой.

Глава XII
Держава Александра

Ученик Аристотеля. В переломные эпохи всегда появляются люди, прорезающие горизонт, как кометы, – успевая в кратчайший срок изменить окружающий их мир. К числу таких поразительных личностей принадлежал Александр, сын Филиппа. Каким образом этому юноше, почти мальчику, удалось разрушить великую Персидскую державу и сосредоточить в своих руках власть над народами Балканского полуострова и необозримым Восточным миром? Не находя ответа на этот и поныне не решенный вопрос, древние биографы приписали Александру божественное происхождение. Рассказывали, что к его матери являлся какой-то бог в облике змея и даже будто бы Филиппу удалось через замочную скважину увидеть этого змея на супружеском ложе рядом с матерью Александра, Олимпиадой, за что он был наказан соответствующим образом, потеряв глаз. Уверяли, будто родовспомогательницей при появлении на свет Александра была сама богиня Артемида, и это явилось причиной того, что она не уберегла свой собственный храм в Эфесе, подожженный честолюбцем Геростратом.

Подобные легенды ходили и о детстве будущего завоевателя. Одна из них, более всего известная, повествовала о покорении мальчиком буйного коня Буцефала, настолько поразившем Филиппа, что из его уст вырвалось: «Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония тебе мала». На самом деле Филипп был уверен, что Македония мала ему самому, и готовился осуществить завоевания, не деля славы ни с кем.

Единственный из рассказов о детстве Александра, заслуживающий внимания, – это о его обучении философом Аристотелем. Чему и как учил Аристотель тринадцатилетнего Александра? Доподлинно известно, что он читал с ним «Илиаду». Рукопись ее, принадлежавшую учителю, Александр взял с собой, отправляясь в поход. Разумеется, чтение «Илиады» входило бы в программу обучения и любого другого ученика этого возраста. Но восприятие «Илиады» Александром было, бесспорно, иным, чем, например, у юного афинянина или эфеба любого другого демократического полиса. Александру, сыну царя (басилея), предстояло и самому стать басилеем, и для него наняли учителя, чтобы подготовить наследника к престолу. Македонец был ближе к гомеровскому герою по мироощущению: ведь в Македонии сохранялись значительные элементы военной демократии, которая для афинян вставала лишь при чтении, как нечто очень далекое, как исторический раритет.

Известен пересказ письма Александра к Аристотелю с упреком по поводу того, что наставник обнародовал те рассуждения, с которыми знакомил своего ученика, и тем самым разгласил некую тайну. В этом упреке – ключ к пониманию отношения Александра к знанию. Демократизм даже в этой сфере был чужд Александру, и в этом отношении Аристотель никак на него не повлиял. Познание для Александра не простая и естественная потребность, но своего рода способ для осуществления власти над миром, это было совершенно не нужно для подданных, удел которых – только повиноваться. Ему оставалось лишь дождаться момента, чтобы взять то, что, по его убеждению, ему принадлежало от рождения и было оплачено отцом, пригласившим учителя. Но на пути Александра к обладанию миром, открытым ему Аристотелем, стоял именно отец.

Смерть Филиппа. В смерти Филиппа были заинтересованы буквально все, кроме его молодой супруги Клеопатры и ее родни: греки, ненавидевшие македонского царя как поработителя, персидский царь, знавший о том, что Филипп готовится к войне с ним, северные соседи македонян иллирийцы и фракийцы и, конечно, мстительная Олимпиада и все ее окружение. Сам Александр не любил отца, от которого воспринял его пороки: склонность к пьянству и вспыльчивость. На свадьбе отца с Клеопатрой родственник невесты стал призывать гостей молить богов, чтобы у Филиппа и Клеопатры родился законный наследник. Взбешенный этими словами, Александр швырнул в обидчика чашу. Филипп же кинулся к сыну с мечом в руке, но споткнулся и упал. Тогда Александр воскликнул: «Смотрите! Этот человек, собирающийся переправиться из Европы в Азию, не может пройти от ложа к ложу!» После этого конфликта Александр и Олимпиада покинули царский двор. Мать оказалась у себя на родине в Эпире, откуда руководила убийцей. Александр укрылся в Иллирии.

Весть о покушении на Филиппа и его гибели была встречена с ликованием и в Греции, и среди северных соседей македонян. Казалось, рухнуло все, чего добился Филипп хитростью и упорством. Двадцатилетнего Александра никто всерьез в расчет не принимал. При македонском дворе уже примирились с потерей Греции и советовали сыну Филиппа обратиться лишь против иллирийцев и фракийцев. Но он решил вернуть власть и владения отца в полном их объеме. Сначала он ополчился против северных соседей и, разбив их, восстановил господство Македонии. Уверенные в том, что юнец, занятый войною с варварами, не опасен, восстали фиванцы. К ним присоединились афиняне. Узнав об этом, Александр повел войско через Фермопилы и стал лагерем у Фив. Город вскоре был взят и разрушен до основания, все его жители проданы в рабство. Это был скорее акт устрашения, чем мести: Александр хотел напугать греков, и он этого добился. Собравшиеся в Коринфе представители греческих полисов провозгласили юного царя своим повелителем и препоручили ему верховное командование в войне с Персией.

Крушение персидского колосса. Весной 334 г. до н. э. 40-тысячное греко-македонское войско переправилось через Геллеспонт. Позади остались города с полуголодными возбужденными их обитателями, с дрязгами из-за клочка каменистой земли, с пропыленными свитками Платона о справедливых законах и справедливом государстве. Впереди простиралась необозримая Азия с нестройными царскими полчищами, готовыми разбежаться при одном только виде фаланги, ощетинившейся сариссами, с дворцами, хранящими неисчислимые богатства, с народами, приученными к повиновению.

Довольно внимать мудрецам, витающим в облаках. Ни один из них не указал Элладе верного пути – ни Сократ, ни ученик Сократа Платон, ни ученик Платона Аристотель. Только ученик Аристотеля Александр отыскал его и уже на него ступил.

Первое же сражение у Граника (334 г. до н. э.), речки, впадающей в Мраморное море, укрепило радужные надежды Александра и его воинов на быструю победу. Выставленная сатрапами Малой Азии отборная армия была разгромлена с ходу. Греческие наемники, встречи с которыми более всего следовало опасаться, даже не успели вступить в бой и были перебиты.

Двигаясь побережьем Малой Азии на юг, Александр захватывал один греческий город за другим: его встречали как освободителя. Только Милет и Галикарнас оказали упорное сопротивление. Пройдя Ликию и Памфилию, Александр вступил в древнюю столицу Фригии Гордион, где будто бы нашел способ распутать узел на царской колеснице – разрубил его мечом, – и это предвещало владычество над всей Азией.

Летом 333 г. до н. э. войско Александра вступило через горные проходы в северную Сирию, где при Иссе было второе сражение, на этот раз с главными силами персидской армии, возглавляемыми царем Дарием III. Победа была полной. Победителю достался персидский лагерь с его сокровищами и царской семьей.

Вскоре после этого Александр получил от Дария послание, в котором предлагалось заключение мира на условиях сохранения за победителями всего ими завоеванного, огромного выкупа за пленных. Более того, Александр получал в жены одну из царских дочерей. Опытный полководец Парменион, командовавший при Иссе левым флангом армии, узнав о предложении царя, сказал: «Будь я Александром, я бы его принял». Александр на это воскликнул: «Клянусь Зевсом, и я сделал бы то же, будь я Парменионом». Здесь впервые выявилось расхождение между Александром и его воинством в понимании целей войны.

В дальнейшем движении на юг серьезным препятствием оказалось лишь сопротивление главного из финикийских городов Тира, с которым греческие мифы связали основание Фив, недавно разрушенных Александром. Главная часть великого города находилась на острове, отделенном от материка проливом. Именно поэтому, рассчитывая на неуязвимость, тиряне отказались подчиниться завоевателю Азии. После постройки дамбы, сделавшей островную часть города полуостровом, нападения с суши и с моря Тир, задержавший продвижение Александра на семь месяцев, сдался. Его защитников распяли на крестах, остальных жителей продали в рабство. Но город с его многоэтажными жилыми зданиями и храмами был сохранен и заселен окрестными финикийцами.

Сатрап Египта, наслышанный о жестокости завоевателей и готовности царя заключить с ними мир, впустил Александра в долину Нила без боя. Египтяне восприняли появление чужеземцев как освобождение от власти Персии. Жрецы немедленно провозгласили Александра фараоном. Присмотревшись к странному звероподобному облику египетских богов, Александр вспомнил нелепые слухи о позорящей его мать связи с чудовищным змеем и обратил их в свою пользу, вообразив, что этот змей и был его истинным родителем. Пришлось совершить многодневное путешествие через пустыню к оазису, где находился оракул египетского бога Аммона. Верховный жрец оракула объявил Александра сыном Зевса-Аммона, о чем новоявленный бог поспешил сообщить грекам, потребовав божеских почестей. Спартанцы ответили с присущей им лаконичностью: «Пусть Александр, сын Филиппа, будет богом, если ему этого хочется». Разыгранная Александром комедия была встречена его соратниками с неудовольствием. Так еще в Египте наметилась пропасть, разделившая впоследствии полководца и воинов.

Весной 331 г. до н. э. по древней караванной дороге через Палестину и Сирию Александр двинулся в Месопотамию. Дарий III к этому времени сумел собрать огромную армию, усиленную слонами и боевыми серпоносными колесницами, согдийской и скифской конницей. Местом схватки стала обширная равнина близ Гавгамел, где могли маневрировать крупные воинские контингенты.

Видя, что удача и на сей раз от него отвернулась, Дарий вместе со своими приближенными и гвардией обратился в бегство. Победителям открыл ворота Вавилон, давно уже изнемогавший под чужеземным игом. Горожане ожидали Александра на стенах, не имеющих себе равных по высоте и толщине. Путь был устлан цветами. Поставленные через несколько шагов алтари наполняли воздух благовониями. Это был одуряющий запах Азии, от которого кружилась голова. Вавилон пал ниц перед Александром в надежде на будущую благосклонность и не прогадал. Александр вступил в храм и, склонившись перед верховным владыкой Мардуком, повелел восстановить храмы, разрушенные во времена Ксеркса, и обещал после завершения похода вернуться в Вавилон и сделать его столицей мира.

Но пока его манили города Персии, оставленные Дарием на произвол судьбы. Александр отдал их своим воинам на разграбление, проявляя редкую щедрость за счет побежденных. Персеполь, превосходивший все города мира великолепием, по свидетельствам древних историков, превзошел их и своими бедствиями. Персепольцы, так же как вавилоняне, поднимались на стены вместе с женами и детьми, но для того, чтобы броситься с них. Те, кто этого не сделал, вскоре проклинали себя за трусость. Грабители и убийцы врывались в дома и, забрав все ценное, заливали их кровью. Порой на улицах города завязывались схватки между победителями: при виде наиболее ценных вещей разгорались глаза, и жадные руки тянулись к добыче. Греческая гетера Таис из жажды зрелища бросила клич: предать огню царский дворец. Александр же был настолько пьян, что, не соображая, какой наносит себе урон, первым швырнул факел в центр великолепного города.

Пламя над Персеполем древние апологеты Александра пытались объяснить местью за разрушение Ксерксом Афин, забывая, что Афины едва избежали участи Персеполя, а Фивы ее предвосхитили. В нравственном отношении Аристотель ничего не смог дать Александру: это был настоящий варвар, жаждущий власти и наслаждений любой ценой.

В то время, когда пламя пожирало столицу Персии, Дарий находился в столице Мидии Экбатанах. У него не было ни войска, ни воли к сопротивлению. Оставалась одна надежда, что Александра прикончат его же близкие друзья. Но и ей не дано было сбыться. Пока еще бог зла Агри Майнью охранял свое порождение от кинжала и яда, и Дарию пришлось покинуть Экбатаны. Александр же решил потешить себя царской охотой. Еще в Финикии он, по обычаю восточных царей, пошел с мечом на льва. Здесь, на востоке Персидской державы, его дичью стал сам царь, «выводок» которого он захватил в битве при Иссе. Дарий надеялся уйти в глухомань, затеряться в лесах и горах Персии, и ему бы это удалось, не имей он спутников. Один за одним перебегали они в лагерь Александра и наводили охотника на царский след. И все же заполучить Дария в качестве пленника Александру не удалось: он нагнал лишь труп царя и поклялся покарать подлых его убийц.