Текст книги "Миф о «застое»"

Мемуары Хрущёва и КГБ. Виктор Луи

В этом деле проявилось тесное взаимодействие двух разведок. Через некоторое время, придя в себя после отставки (увольнения Рокфеллером), Хрущёв, по совету сына Сергея, начал диктовать на магнитофон воспоминания. К концу 1967-го они были закончены, а затем напечатаны за границей под названием «Хрущёв вспоминает». Как же они туда попали? Впервые написал о передаче рукописи на Запад Сергей в книге «Пенсионер союзного значения», вышедшей в начале 1991 г. в издательстве «Новости». Он пишет: «Тем временем мне удалось нащупать пути передачи материалов за рубеж. Дело оказалось проще, чем я представлял себе»[36]36
  Хрущев, С.Н. Пенсионер союзного значения. М.: Новости, 1991. – С. 253.


[Закрыть]. И всё. Далее он пишет, как его несколько раз вызывали в КГБ и следователи требовали, чтобы он раскрыл свои каналы и отдал плёнки и черновики им «на хранение», что Сергей и сделал. Зная, кто такой Сергей (см. выше раздел «Никита и Сергей Хрущёвы»), можно с 200-процентной уверенностью утверждать, что он всё врёт с целью представить себя великим конспиратором, а неких «следователей» (он, правда, называет имена, но не вымышлены ли и они?) – как душителей свободы. Кстати, Н. Хрущёв со страниц его книг предстаёт как Великий Человечище, которого гад Брежнев скинул.

В своих мемуарах врёт и сам Никита. Поэтому его воспоминания надо читать очень осторожно. Это – единственные, видимо, в мире воспоминания, в которых только один положительный герой – сам автор. При Горбачёве же эти воспоминания легли в основу школьных и институтских курсов истории – особенно, хрущёвские оценки Сталина и периода войны.

У нас в стране больше верят иностранцам, поэтому я скажу, что американский историк Гровер Ферр написал книгу «Антисталинская подлость», в которой проанализировал «секретный доклад» Хрущёва и сделал вывод, что в нём нет ни слова правды. То есть вообще – всё ложь. Лжёт Хрущёв и о начале войны. Видимо, лучше ничего не говорить, чем врать.

Да, когда я первый раз прочитал его воспоминания – то это производит впечатление. Сегодня же ясно, что 90 % «фактов», которые «вспоминает» Хрущёв – есть ложь. Эти «воспоминания» в кавычках можно сравнить только с «воспоминаниями» Жукова да Горбачёва. А также с «воспоминаниями» масонов-эмигрантов после Октября 17-го. А ведь именно эту лживую версию истории преподают в школах.

Но вернёмся к словам Сергея. Главное здесь – «дело оказалось проще, чем я представлял себе». Да, действительно, Сергею не надо было класть черновики в тайники, он пошёл другим путём. Он сам пошёл прямо в КГБ. Вот как это было.

Первоначально над обработкой воспоминаний работали только 3 человека – Сергей, машинистка Леонора Финогенова и Лев Петров, муж дочери Хрущёва Юлии. Он был не только журналистом-международником агентства «Новости», но и офицером ГРУ [290; с. 180]. Петров познакомил Сергея со своим давним знакомым Виктором Луи. Скажу о нём немного подробнее.

В. Луи и Л. Корвалан

О нём в «Российской еврейской энциклопедии» говорится: «Виктор Евгеньевич Луи (1928–1992). В 1946-47 работал рассыльным в посольстве Бразилии в Москве. В 1947 был репрессирован (Заметьте: не говорится, за что. – А. С.) Отбывал наказание около 10 лет, затем вернулся в Москву (То есть после XX съезда. – А. С.) Работал московским корреспондентом «Санди экспресс»… Первым сообщил на Запад о снятии Хрущёва… Организовал на Западе издание книги Аллилуевой “20 писем к другу” и “Хрущёв вспоминает”, передал в “Бильд” снятый скрытой камерой фильм о пребывании Сахарова в ссылке в Горьком».

Как в действительности звали этого человека – неизвестно. Он: родился в Москве, еврей, Виталий Евгеньевич Левин 1922 г.р. (Виталий Евгеньевич Луй); либо – Виталий Евгеньевич Луи, род. в 1928 г. в Москве, в семье выходца из Восточной Пруссии. Сам «Луи» говорил, что родители его, якобы, погибли в сталинских лагерях; его мать была дворянкой, а отец Евгений Гугович Луи – из российских немцев… Значит, было что и от кого скрывать. На еврея он не похож.

Но – от кого? Видимо, не от своих кураторов из НКВД-КГБ, а от тех, с кем «Луи» контактировал «по долгу службы». То есть он действовал как обычный провокатор – правда, более высокопоставленный и обеспеченный. Конечно: одни «работали» по мелочи (всякие рои Медведевы и т. п.), а другие – типа Луи и Солженицына – по-крупному.

О том, что «Луи» стал «работать» в юности, сообщают все его биографы как у нас, так и за рубежом. Только они (особенно иностранцы) не понимают. Поясню.

Итак, «в 1946-47 гг. работал рассыльным в посольстве Бразилии в Москве». То есть можно сделать вывод, что Виталий (или как его там?) сам решил устроиться на работу в посольство курьером – и пошёл. Так вот, в те годы «просто так» устроиться на работу в посольство было нельзя.

Именно тогда резко обострились отношения с бывшими союзниками. За всеми посольствами было усилено наблюдение и любой контакт советского гражданина с иностранцами фиксировался – и мог привести к неприятным последствиям. Кроме одного случая: когда эти контакты были санкционированы органами. Другими словами, весь обслуживающий персонал посольств были либо сотрудниками КГБ, либо информаторами. И в этом нет ничего странного – такова общемировая практика.

Поэтому враньё Луи, что он, мол, сидел за общение с иностранцами, шито белыми нитками, но тогда, когда информации о работе ни то, что «органов» – вообще аппарата управления СССР – не было никакой – сходило.

Эту ложь поддерживает и генерал КГБ Вячеслав Кеворков: «Оставшись мальчишкой в военные годы круглым сиротой, он в 14 лет попытался выжить, прислуживая в различных иностранных диппредставительствах в Москве, за что в 15 лет был арестован и осуждён на 25 лет концлагерей» [ «Совершенно секретно», 1998, № 10].

Итак, Луи был арестован в 1947 г., будучи студентом. Значит, Луи происходил вовсе не из семьи репрессированных, так как сыну «врагов народа» высшее образование не полагалось. Зачем Луи врал? Затем, чтобы придать себе вес среди диссидентов – мол, жертва кровавого режима…

Среди «творческой интеллигенции» и «диссидентов» Луи распространял о себе слухи. Мол, Луи после войны сел за анекдот; встречается и упоминание, что отсиживал он за своих родителей (!); есть версия, что он сел не за «политику», а за фарцовку и спекуляцию и не в 1947-м, а в начале 1950-х… Обилие версий – это характерный признак легендирования агента. Показательно, что никто и нигде не указал главного: по какой именно статье УК он сидел и сколько.

Но почему-то никто из «вспоминателей» о Луи не догадался, почему он не говорит номер статьи и срок. Пишут только, что он был стукачом. А ведь товарищ мог быть командирован в лагерь в рамках той или иной оперативной разработки. То есть в одной зоне он стучал под прикрытием одной легенды, в другой – под другой. Соответственно, и имена, под которыми он садился, и сроки, и статьи – были разными.

То, что Луи был «своим человеком», говорит и то, что он вернулся в Москву, а не за 101-й километр, как прочие. Более того, после лагеря не был ограничен в правах, а сразу стал корреспондентом шведских и английских газет. Был официально аккредитован при МИДе. Напомню: в СССР не было журналистов – граждан СССР, которые бы работали в иностранных газетах. Ясно, что Луи устроился туда на работу не без помощи органов. Такой вывод делают все его биографы.

Но! Не мог тот же Семичастный или Андропов просто так позвонить в корпункт Evening News и попросить устроить туда своего человека! Ведь сразу стало бы ясно, что Луи – агент КГБ.

Отсюда можно сделать только один вывод: Луи был устроен на работу в иностранные – и не просто иностранные, а из стран НАТО – газеты по согласованию КГБ и их разведорганов. Понятно, что далеко не весь КГБ знал о существовании Луи – как и далеко не всё ЦРУ или СИС. То есть опять мы видим «рукопожатие на орбите», а «холодная война» – для граждан Запада и Востока.

И вот, выйдя из лагеря в 50-х, Луи решил жениться. На ком же? Да на дочери английского миллионера. Напомню, в СССР все женились на англичанках… А англичанки мечтали выйти за русского уголовника…

По одной версии, жену звали Дженнифер Стэтхэм, по другой – Дженнифер Маргарет. Кто она была такая, как появилась в Москве и каким образом экс-зэк сумел выйти на неё – неизвестно. Сам Луи говорил, что познакомился с ней в Большом театре. Ага, и она сразу согласилась… Ведь ежу понятно, что их «подвели» друг к другу их кураторы из КГБ и СИС. Ну а дальше уж вышло так, как вышло: полюбили друг друга – и женились. С пользой для кураторов.

И стал Луи человеком, через которого сливали на Запад – нет, не секреты ВПК – а нужную информацию политического характера. И стал «Виктор» («победитель» в переводе) советским миллионером – только не подпольным цеховиком, а вполне официальным. КГБ ему обеспечил хорошую жизнь – дача в Баковке с бассейном и библиотекой, квартиры в высотном доме на Котельнической набережной и на Ленинском проспекте, и дом в Лондоне. А около дачи стояла машина КГБ – они охраняли (или следили?) дом.

И снова вопрос: а только ли из КГБ Луи получал зарплату? Увы, сегодня это не известно. Но я не удивлюсь, если выясниться, что Луи передавал информацию и нам – и им. Им – выгодную нам, а нам – выгодную им. И на основании сведений «от Луи» правители принимали решения. Выгодные – кому? Так на кого работал Луи? Вспомните об Азефе – так и не известно, как его звали и на кого он в действительности работал.

(См. книгу «Мировая закулиса и русская революция: криптооккупация России», гл. 6, раздел «На кого работал Азеф».)

В Баковке его соседкой была министр культуры Е. Фурцева [298; с. 241].

Израильский журнал «Лехаим» (статья Д. Маркиша) за сентябрь 2002 года о Луи писал: «Имя Виктора Луи было громко известно в кругу “творческой интеллигенции” начиная с 60-х годов и кончая крушением СССР. Был он, якобы, то ли генералом КГБ, то ли секретным советником иностранного отдела ЦК, то ли обоими вместе. Виктор Евгеньевич жил на шикарной даче, коллекционировал картины, бронзу, в саду стояли скульптуры Эрнста Неизвестного, шесть или семь роскошных автомобилей в гараже: “Порше”, “Бентли”, “Вольво”… Он говорил: “У меня их больше, чем у Брежнева”. К нему на дачу в Баковку приезжали “отказники” затем, чтобы просить о помощи. И Луи помогал: оформляли паспорт, выдавали командировочные. Кто у него только не перебывал в этой Баковке! “Приезжали в темноте, просили шёпотом, – мягко усмехаясь, рассказывал Виктор, – Чтобы коллеги не узнали” (А то, что комната, где принимали ходаков, прослушивалась КГБ – они не знали? Или «коллеги» были опаснее? – А. С.) Из каких соображений помогал Луи? И требовалась ли расплата за такую помощь? (Намёк на возможность вербовки «диссидентов»? – А. С.)

На даче у него была большая библиотека, в которой были произведения запрещённых писателей, изданные на Западе.

А более-менее регулярно общались с Виктором ребята “на подхвате”, промышлявшие кто чем может: сочинением средних стихов и прозы, торговлей книжными раритетами, а то и шмоточной фарцой. Эти ребята, обладавшие живым характером, носили общую кличку “луята”. Их отношения с Виктором были скорее приятельскими, чем деловыми. Изрядная часть из них со временем взяла в жены иностранок и осела на Западе. (Надо сказать, что фарцовка или скупка шмоток у иностранцев и их перепродажа, явление, характерное для 60-80-х годов, контролировались сразу двумя соответствующими службами: это и связь с иностранцами, и спекуляция. Так что фарца была буквально нашпигована осведомительской сетью. – А. С.)

Сам Луи говорил, что вскоре после войны сел за анекдот и получил лагерный срок. (Но, как мы видели, это была ложь. Интересно, что следователь, назначенный ему, вёл дело Солженицына. Что тут скажешь: одна контора. – А. С.)

Луи получил приглашение на работу в одной из ведущих лондонских газет и принял его. Наниматели рассчитывали, что новый московский корреспондент располагает уникальными источниками информации. И они не ошиблись: корреспонденции Луи часто имели сенсационный характер и охотно перепечатывались мировой прессой. Западные политики внимательно читали его статьи: закрытая ли это информация, которую Москва по тем или иным причинам решила предать гласности – или ловко скроенная политическая дезинформация? Так или иначе, но имя Виктора Луи в скором времени стало известно в мире спецслужб ничуть не меньше, чем в газетном мире».

Далее Д. Маркиш пишет: «В феврале 1971 г. я подал просьбу о выезде в Израиль. Просьба моя не была удовлетворена, я, как тогда говорилось, “сел в отказ” – без каких-либо объяснений, но зато с прямым указанием, что выезд мне не будет разрешён никогда. А вот на моё возражение: я, мол, никогда не имел допуска ни к каким секретам, – мне был дан исчерпывающий ответ: “Вы имели допуск к советскому образу жизни”. Сразу вслед за тем я начал подписывать коллективные письма протеста, участвовать в демонстрациях – короче, стал “профессиональным отказником”. Мой телефон – а он, разумеется, то прослушивался, то вовсе отключался – накалялся от звонков со всех концов света. Чаще всего звонили из Израиля. Как-то раз – я к тому времени получил уже шесть или семь отказов – один из моих израильских корреспондентов посоветовал мне связаться с Луи: он, возможно, сможет узнать, как сложится моя дальнейшая судьба.

– Приезжай вечером ко мне на дачу, в Баковку, – сказал Виктор. – Я тебе кое-что расскажу.

Я поехал со смешанным чувством: с одной стороны, терять мне было нечего, с другой, однако, решил у Луи ни к чему из еды и питья не прикасаться – на всякий случай.

Дача поражала роскошью и комфортом. У дома стояла чёрная “Волга” с подозрительным номерным знаком (Машина КГБ, которая «пасла» Луи. – А. С.) Виктор был любезен, дружелюбен. Мне не пришлось рассказывать о моих делах – он и так всё знал. Мы сели за старинный круглый стол, хозяин предложил коньяк, сакэ – привёз только что с Тайваня. Поездка на Тайвань была по тем временам столь же неосуществима, как полёт на Марс. Я от угощенья отказался.

– Смотри, – сказал Луи, протягивая мне страничку с машинописным текстом. – Это семьи ваших отказников, ты их всех знаешь. Двадцать три семьи. Твои друзья в Иерусалиме передали мне этот список, просили помочь. Восемнадцать семей из списка уже уехали. Осталось пять. Ты в их числе.

– Мне дадут отсюда уехать? – спросил я.

– Я спрашивал кое-кого… – сказал Луи. – Ты получишь разрешение месяца через три-четыре. Я тебе позвоню за неделю до того, как ты получишь разрешение. Времени на сборы тебе дадут немного. Увидимся в Израиле!

– А остальные по списку? – спросил я. – Лернер, Слепак, Польский?

– Ну, поживём – увидим… – уклончиво сказал Виктор. – С ними немного сложней. Но пусть не отчаиваются. Увидишь их – так им и скажи.

Поехали до Кутузовского на «Порше».

– Отличный автомобиль, – сказал Виктор, поглядывая на меня из-за руля. – Гонорар за “20 писем к другу”».

Судя по некоторым высказываниям Луи, его прямым куратором был Андропов. Это он разрешал Луи вести жизнь миллионера. У него были теннисный корт и бассейн, заграничные автомобили и коллекционные коньяки.

Сотрудник КГБ Вячеслав Кеворков (куратор Луи, он также «вёл» и «конфиденциальный канал КГБ – ЦРУ») писал, что в конце 60-х годов в ресторанах Домов творчества – писателей, журналистов, кинематографистов, архитекторов или учёных – стали проходить закрытые просмотры иностранных художественных и документальных фильмов.

Кеворков: «Под впечатлением увиденного на кинопросмотре мы возвращались домой молча. Каждый думал о своём.

Прощаясь, Луи задумчиво произнёс: “Мне очень хотелось бы поехать на дачу к Хрущёву и поговорить с ним”. Я неопределенно пожал плечами. Такая возможность у него была, поскольку Виктор был хорошо знаком с дочерью Хрущёва Юлией и её мужем Львом Петровым.

Виктор Луи приехал на дачу к Хрущёву с женой и с небольшой кинокамерой, которая запечатлела дни покоя необычного пенсионера. Вволю нагулявшись и показав всё, что успел посеять, хозяин пригласил гостей к столу. Он в основном и говорил на протяжении всей трапезы, спеша поведать как можно больше из того, что пережил, в течение десяти лет, возглавляя партию и государство. Некоторое время спустя отснятый на даче фильм появился на Западе и обошёл все телеэкраны мира, став настоящей сенсацией. Пресса так же не осталась в стороне. Реакция была в целом положительной. Окрылённые успехом фильма на Западе и полным отсутствием отрицательной реакции на его появление в СССР, Луи и Петров решились расширить рамки представления Запада о стиле брежневской демократизации. («Почему-то» Кеворков не говорит о том, что Петров работал в ГРУ. – А. С.). Вначале Луи и Петров решили собрать воедино и издать всё, что бывшим главой государства уже было рассказано. Однако очень скоро они убедились, что подлинных рассказов куда меньше, чем повторов, и сборник никак не получался. Тогда Петрову пришла мысль спасти положение, освежив уже заезженные сюжеты несколькими живыми беседами с тестем, записанными на плёнку. Результат оказался плачевным. Хрущёв отвечал вяло, и это было по-человечески понятно: для красочного рассказа Никите Сергеевичу нужна была живая аудитория, а не наскучивший близкий родственник.

Начиная со второй половины шестидесятых, я имел возможность довольно часто общаться по службе с тогдашним председателем КГБ Ю. Андроповым. Во время одной из таких встреч я поделился с ним впечатлениями от отснятого фильма о маршалах-героях Второй мировой и о беседе с Познером (В. Познер тоже постоянно ездил по заграницам – ясно, что не без помощи «органов». – А. С.)

– Слава Богу, наконец-то, нашлись люди, готовые делать благородное дело! А то ведь вокруг наших руководителей сплошь и рядом вертятся сплошные “прилипалы”. Мне доложили, что и Хрущёв теперь пишет, – добавил Андропов недовольно, – и что к этому имеет отношение твой приятель, Виктор Луи.

– Хрущёв не пишет, а диктует свои воспоминания, – осторожно поправил я, – Однако пока ничего не могу сказать по поводу их содержания. Я с ними не знаком.

– А надо было бы ознакомиться! – недобро возразил Андропов, – Хрущёв – человек неуравновешенный и к тому же обиженный. Может легко пренебречь государственными интересами… Лучше всего, чтобы этих мемуаров не было бы вовсе. Но запрещать ему писать или поучать бывшего Первого секретаря нашей партии – не наше дело. А вот оберегать государственные интересы – наша прямая обязанность. Поэтому мы должны быть в курсе дела!

К концу беседы Андропов несколько смягчился и на прощание даже достаточно откровенно напутствовал:

– Ты передай, пожалуйста, Луи, пусть не очень усердствует перед Хрущёвым в благодарность за досрочное освобождение… Сам знаешь, у Хрущёва руки повыше локтя в крови, и, выступая на XX съезде, он меньше всего думал о стране и о народе, действуя по самой незамысловатой формуле: разоблачу Сталина – смою и свои грехи! Кто же станет разоблачать разоблачителя?!

Тем временем регулярно поставляемая сыном Хрущёва Сергеем гора надиктованных отцом магнитофонных плёнок на столе у Луи катастрофически росла, наводя на мысль о том, что у автора развивается нечто, близкое к “диктомании”. Дальше всё было просто: “Ранним осенним утром корреспондент английской ‘Ивнинг ньюс’ В. Луи… сложил все надиктованные Хрущёвым пленки в одну объёмистую сумку и отправился в аэропорт Шереметьево…удачно преодолел погранично-таможенный барьер и самолётом английской авиакомпании благополучно отбыл в США”» [ «Совершенно секретно», 1998, № 10]. Вот так запросто взял и вылетел из Москвы в Штаты, прямо как в Сочи, с записями опального главы государства на пленках! Ни тебе виз, ни пограничнотаможенного контроля…

Кеворков: «Несколько позже возникла и другая проблема. Как-то я приехал к Луи на дачу с тем, чтобы, прослушав целиком хоть одну плёнку, представить себе, как будут выглядеть мемуары бывшего Первого. До сих пор у меня не было ни малейших оснований жаловаться на неустойчивость своей нервной системы, но на сей раз даже малая часть прослушанной надиктовки вызвала у меня что-то вроде шока, который я долгое время спустя не мог преодолеть. Как мог такой невежда, не способный выразить даже самыми простыми словами свои мысли, более десяти лет править огромной державой и народом, веками располагавшим колоссальным интеллектуальным потенциалом?! Из уст Хрущёва лилась, как манная каша из волшебного горшка в известной детской сказке, малосвязанная речь, путаная, с бесконечным числом междометий, а то и просто невнятных звуков… Зачастую мысли наезжали друг на друга, и понять, о чём, собственно, речь, было никому не под силу. То и дело фраза обрывалась уже на половине, и нужно было иметь богатое воображение, чтобы понять, что предполагалось выразить во второй её части. Но и в тех кусках, где текст содержал хоть какой-то смысл, возникали серьёзные проблемы. Мне прежде не приходилось читать какой-либо прозы, где все персонажи были сугубо отрицательными, за исключением одного – самого автора. Доставалось многим – и китайцам, и французам, даже самому Фиделю Кастро, которого Хрущёв прежде прилюдно окрестил своим “лучшим другом”. О соотечественниках и “партийных товарищах” и говорить нечего» [ «Совершенно секретно», 1998, № 10]. Прервём цитату.

Американцы поставили условие: они готовы работать только с оригинальными плёнками, и то лишь если удастся идентифицировать голос автора, то есть Хрущёва. (Сергей приводит такой эпизод. Западное издательство, получив плёнки, потребовало подтвердить подлинность. Был найден такой способ: из Вены Сергею передали две шляпы – красную и чёрную с огромными полями. (Сергей «почему-то» не пишет, как эти шляпы вообще смогли передать. Риторический вопрос: знал ли об этом КГБ?) Никита должен был сфотографироваться с этими шляпами. Сергей приехал с этими шляпами на дачу в Петрово-Дальнее, где Никита и сфотографировался: одну шляпу надел на голову, а другую держал в руке[37]37
  Хрущев, С.Н. Пенсионер союзного значения. М.: Новости, 1991. – С. 255.


[Закрыть]).

Кеворков: «Американцы нашли специалиста для расшифровки всего наговорённого Хрущёвым, лучше которого и придумать было нельзя. Им стал известный сейчас в России первый заместитель госсекретаря при Клинтоне Строб Тэлбот. Человек в те годы совсем молодой, он оказался способным совершить не просто чудо, а настоящее волшебство. По сей день я не могу понять, как Тэлботу удалось расшифровать хрущёвские сбивчивые мысли и точно выстроить логику и хронологию событий» [ «Совершенно секретно», 1998, № 10].

Таким образом, получается интересная ситуация. Один из немногих, кто слышал магнитофонные записи воспоминаний Хрущёва, Вячеслав Кеворков, утверждает, что там было трудно что-нибудь понять. Однако американцу Тэлботу удалось расшифровать то, что не смог понять человек, для которого русский язык является родным. Было бы интересно знать, что в «Воспоминаниях Хрущёва» написано Никитой, а что – «настоящим волшебником» Тэлботом. А что – Луи или Кеворковым. Только прослушав эти магнитофонные записи, можно ответить на вопрос, всё ли в «Мемуарах Хрущёва» надиктовано самим Хрущёвым. Не исключено, что Тэлбот, посоветовавшись со «старшими товарищами», дал характеристики отдельным лицам такие, которые были выгодны американцам.

Итак, ранним осенним утром корреспондент английской «Ивнинг ньюс» В. Луи сложил все надиктованные Хрущёвым плёнки в одну большую сумку и отправился в «Шереметьево» и благополучно прилетел в США. Передав магнитофонные плёнки Тэлботу и пожелав ему успеха в этом трудном деле, Луи отужинал вечером с американцами и поутру первым самолётом возвратился в Москву.

А тем временем Сергей Хрущёв решил продублировать редакторскую работу Тэлбота над русским текстом и с этой целью передал все надиктованные отцом плёнки доверенной машинистке.

После выхода книги, посольство СССР в Вашингтоне приобрело несколько экземпляров и переправило их в Москву. Переводчики в ЦК сделали обратный перевод на русский и с учётом того, что члены Политбюро никогда не утруждали себя чтением, составили для них изложение толстой книги на трёх с половиной страницах. Из текста следовало, что никто из сегодняшних «вождей» в мемуарах не упоминается. Брежнева такое невнимание к его персоне даже обидело. Вопрос сочли «закрытым», а книгу и её автора предали забвению.

Итак, мы видим, что Луи был первым журналистом, который сообщил миру о снятии Хрущёва. Отснял на даче фильм о Хрущёве. Он так же снял и передал за границу фильм о Сахарове. По легенде, Луи снимал фильмы скрытой камерой. Это при условии, что там (особенно в Горьком, где Сахаров был в ссылке) за каждым кустом стояли охранники, которые не охраняли, а следили и докладывали… Все эти факты ещё раз говорят о тесных контактах руководств КГБ и ЦРУ.

После опубликования книги на Западе, Хрущёва вызвали в Комитет партийного контроля при ЦК, куда он приехал 10 ноября 1970 года. Допрашивал его председатель КПК А.Я. Пельше. Хрущёву задали один вопрос: как мемуары попали на Запад. Хрущёв: «Скажите вы мне, как они туда попали. Я думаю, что они не попали туда, а это провокация» [ «Источник», 1994, № 4]. То есть Хрущёв отрицает, что передал материалы на Запад, что, мол, там опубликовали фальшивку. Хрущёв постоянно предъявлял бывшим «соратникам» претензии и переходил к другим темам. То есть был не «допрос», а сплошные крики с обеих сторон. В конце беседы Хрущёв подписал заготовленное заявление, в котором говорилось, что вышедшие на Западе воспоминания – это фальсификация. Отсюда вывод: передача материалов на Запад происходила втайне от членов Политбюро.