Текст книги "Миф о «застое»"

Стукач за работой

Солженицына направляют в лагерь под Новый Иерусалим, обслуживающий кирпичный завод, а затем переводят в Москву в лагерь, расположенный на нынешней площади Гагарина. Он был назначен зав. производством. Должность эту создали специально для него: «Прежде меня тут и не было должности такой». В лагере, как пишет Солженицын, ему предложили стать осведомителем под кличкой «Ветров». Об этом факте, опережая исследователей, пишет сам Солженицын во 2-м томе «Архипелага».

Заметьте, это произошло в самом начале срока и Солженицына никто не пытал, а, наоборот, обращались на «вы». Более того, он сразу же назвал себе псевдоним – значит, уже был готов к вербовке. Но – оправдывается Солженицын – он «не дал своему куратору никаких сведений». Хотя один из доносов «Ветрова» опубликован [298, вклейка]. Однако, так как от обычных зеков важная информация не поступала, Солженицына отправляют к «политическим» в шарашку в Марфино. Но, прежде чем туда поехать, Солженицын выполняет одну формальность – заполняет анкету. И в графе «специальность» пишет не «преподаватель математики» или «физик», а «ядерный физик». Солженицын: «Но я сам той карточке значения не придал, забыл».

Напомню, что в середине 40-х советские учёные во главе с Курчатовым изобретали атомную бомбу. И каждый физик-ядерщик был на вес золота. А по-Солженицыну выходит, что в МГБ сидели такие дураки, что доверяли разрабатывать бомбу всяким проходимцам и анкеты не проверяли. Вывод: данная профессия была указана Солженицыным специально, под чью-то диктовку. Чтобы его можно было бы направить именно в Марфино.

Итак, 18 июля 1946 года Солженицына с Калужской заставы переводят в Бутырку. Одним из его сокамерников был Николай Тимофеев-Ресовский – известный русский биолог и генетик, работал в Германии в атомном проекте. После разгрома Рейха был арестован и отправлен в лагерь на Урал, но был разыскан и отправлен работать над советской бомбой. Понятно, что «Ветров» совершенно случайно оказался с Ресовским в одной камере.

В 1947 г. Солженицына переводят в Марфино, где он познакомился со Львом Копелевым и Дмитрием Паниным. Из новых знакомых следует особо выделить Игоря Александровича Кривошенина (1899, Петербург – 1987, Париж), отец которого, Александр Васильевич, в 1908-15 гг. был главноуправляющим землеустройством. Игорь воевал в Белой армии, с 1920 г. жил в Париже, во время войны участвовал во французском Сопротивлении, работал на французскую разведку. 25 ноября 1947 года приехал в СССР, где был арестован [298; с. 528].

В Марфино Солженицын встретил и своего друга Виткевича [298; с. 71]. Ясное дело – совпадение.

Как там жилось Солженицыну? Видимо, был жуткий режим… В Марфино он сначала был библиотекарем. И понятно, почему: в библиотеку ходят все физики и, соответственно, разговаривают с Солженицыным, а он слушает да и предаёт «куда следует». В шарашке, в отличие от героев книги и фильма «В круге первом», для Солженицына сложились прекрасные условия для писательской работы: «Этой страсти я отдавал теперь всё время, а казённую работу нагло перестал тянуть». Решетовская: «Комната, где он работает – высокая, сводом, в ней много воздуха. Письменный стол со множеством ящиков. Рядом со столом окно, открытое круглые сутки»; «В обеденный перерыв Саня валяется во дворе на травке или спит в общежитии. Утром и вечером гуляет под липами. А в выходные дни проводит на воздухе 3–4 часа, играет в волейбол» [301; с. 199–200]. Не тюрьма, а курорт!

В 1950 г. Солженицын был удалён из шарашки. Одновременно с ним были удалены Перец Герценберг и Дмитрий Панин. Дело в том, что все трое были стукачами. Герценберг даже стал прототипом героя романа «В круге первом» Руськи Доронина – раскаявшегося осведомителя, который так же провалил ещё нескольких человек [298; с. 76]. Решетовская же утверждает, что прообразом раскаявшегося осведомителя стал Виткевич [298; с. 162]. Видимо, он покаялся перед учёными и, тем самым, разоблачил всех стукачей, поэтому их и увезли.

Солженицын и Панин были переведены в Бутырку 19 мая 1950 года. Солженицына отправляют в Экибастузский лагерь в Карагандинской области. Почему именно в этот лагерь? Летом 1951 года туда прибыло около 2 тыс. бандеровцев и население лагеря увеличилось до 5 тысяч. Почти сразу после приезда бандеровцев началась охота за стукачами, по лагерю прокатилась волна убийств. Солженицын: «А стукачи – не стучали». Боялись. Интересно, откуда Солженицын мог знать, что стукачи – не стучали? 22 января 1952 года началось восстание заключённых, но к 29-му оно было подавлено и зеки вернулись на работу, а Солженицын… быстренько ложится в больницу, якобы, для операции. Лагерная администрация просто скрывала особо ценного агента от расправы [298; с. 82]. Обращают на себя внимание такие факты: (1) во время пребывания Солженицына в больнице был убит врач – заключённый Борис Абрамович Корнфельд; (2) до восстания Солженицын ходил под одним номером Щ-232, а после стал носить номер Щ-262; (3) после выхода из больницы он был направлен в литейный цех, а не на общие работы. Хотя за участие в восстании его должны были наказать. Но он – один из немногих заключённых, кто получал зарплату: часть денег шла на лицевой счёт зека, а часть он мог тратить в киоске [298; с. 83].

Вопросы: за что он получал деньги? не принадлежал ли № Щ-262 Корнфельду?

17 декабря 1952 года 9-е Управление МГБ выдало наряд № 9/2-41731, на основании которого по истечении срока заключения Солженицын должен был отправиться в ссылку. В Джамбул он был доставлен 28 февраля 1953 года, 2 марта его отправили в райцентр Кок-Терек.

5 марта умирает Сталин. 1 сентября 1955 года на имя Хрущёва Солженицын пишет заявление о пересмотре дела [298; с. 108]. И в апреле 1956 года его освободили из ссылки со снятием судимости и 20 июня он покинул Кок-Терек.

А вот как «пишется история». Хорошо известна фотография Солженицына в телогрейке с номером Щ-262. На фото лагерный охранник в ушанке и тёплом тулупе шмонает несчастного Солженицына. Вот они, реалии ГУЛАГА: телогрейка, скорбное лицо и честные глаза страдальца; из рукава рваной телогрейки свисают какие-то веревки. Невольно возникает вопрос: что, обыск Александра Исаевича специально снимали, чтобы показать через полсотни лет всей стране? А почему нет аналогичных фотографий других зеков той колонии? Посмотрите, «узник совести» сфотографировался с поднятыми вверх руками, поскольку уже знал, что через полвека в газетах будет помещён коллаж, долженствующий выдавить слезу у читателей.

Постановочный обыск

А вот и разгадка «уникального снимка». Открываю «Википедию». В статье о Солженицыне помещён тот же «гулаговский» снимок. И подпись: «Охранник обыскивает заключённого Солженицына. Инсценировка». Интересно, где и когда она была сделана? Думаю, уже в Штатах.

Переход к активной деятельности

24 июня он приехал в Москву. На вокзале его встречали Копелев и Панин. С собой он привёз сумку рукописей. Л. Копелев вспоминал, что Солженицын попросил его сжечь все его письма из Кок-Терека и Торфопродукта. Копелев их сжёг [298; с. 116]. Зачем Солженицын потребовал их сжечь? Ясно, что он уничтожал какие-то нежелательные для него следы пребывания в ссылке, чтобы затем изобразить её (ссылку) по-иному.

Очень интересно одно обстоятельство: Решетовская вела «Хронограф», в котором отмечала и кратко описывала «исторические даты» жизни её мужа. Это очень странно: откуда Наталья знала, что Солженицын станет Великим Солженицыным? И станет известен всему миру? Что, женская интуиция, что ли?

1 сентября 1957 года Солженицын стал учителем рязанской средней школы № 2 на улице Революции. Ранее эту школу окончили Н.К. Крупская, академик И.П. Павлов и писатель К.М. Симонов.

В Рязани он и Решетовская поселились в коммунальной квартире, купили машинку и начали печатать. Но что!

Оказывается, первой статьёй, отпечатанной на машинке, была статья о будущих искусственных спутниках Земли, заказанная ему для «Блокнота агитатора», издающегося обкомом КПСС [298; с. 118]. Но статья не была напечатана по независящим от автора причинам: 4 октября был запущен первый спутник и статья перестала быть актуальной. Но дело не в этом, а в самом факте написания статьи.

Вдумайтесь в этот факт: летом Солженицын приезжает в Рязань, где его ещё никто не знает, кроме местного управления КГБ – как своего «подопечного». И уже через месяц обком просит его написать статью не для какой-нибудь газетки, а для солидного издания! Солженицын, кстати, был беспартийным.

Более того, только приехав в Рязань, он тут же пошёл в общество «Знание» и предложил ему свои услуги (12 июля). Но дело в том, что лекторов туда принимали только по рекомендации [298; с. 118]. Кто рекомендовал беспартийного и недавнего политического ссыльного читать лекции? А вдруг он начнёт вести антисоветскую пропаганду и призывать к свержению советской власти? Но, видимо, те, кто давал рекомендацию Солженицыну, были уверены в его благонадёжности. Первую лекцию он прочитал 15 июля на заводе, затем – в библиотеке и в женской НТК (!).

К этому времени Копелев был реабилитирован и восстановлен в партии (5 сентября 1956 г.). В январе 1958 года он ездил к Солженицыну в Рязань. Он даже успел жениться (второй раз) на Ларисе Давидовне Орловой (Либерзон), которая работала в журнале «Иностранная литература» [298; с. 126]. Близкими друзьями Копелевых были Евгений Гнедин и Игорь Кривошеин, который был освобождён из марфинской шарашки в 1954 г.; работал в Москве консультантом Академии коммунального хозяйства, занимался переводами.

А кто такой Гнедин (1898–1983)? Это – сын известного финансиста большевиков масона Израиля Лазаревича Гельфанда («Александра Парвуса»). С 1920 г. Гнедин работал в НКИД, в 1939 г. был арестован и приговорён к 10 годам, в 1955 г., после отбытия ссылки в Казахстане, вернулся в Москву.

Дочь же Копелева, Майя, стала женой внука Литвинова, Павла Михайловича Литвинова.

* * *

Всесоюзную известность Солженицыну принесла повесть «Один день Ивана Денисовича».

8 ноября 1961 года Солженицын привёз повесть в Москву Копелеву. И Копелев, через знакомую сотрудницу редакции «Нового мира» Анну Самойловну Берзер, передал повесть Твардовскому [298; с. 128]. Но Твардовский не сам принял решение публиковать. Он решил посоветоваться с «инстанцией». Получив от Твардовского рукопись, Хрущёв не только сам прочёл повесть, но и дал её Микояну. Микоян высказался «за» публикацию повести, после чего Хрущёв передал решение этого вопроса на рассмотрение Президиума ЦК. Который, естественно, одобрил, хотя никто из его членов повести не читал.

Большую роль в «продавливании» «Одного дня» сыграл советник Хрущёва по культуре (т. е. по «связям с интеллигенцией») Владимир Лебедев [358; с. 42]. Кто этот «советник»? С кем он был связан, на кого работал – неизвестно. Лебедев был уволен вскоре после снятия Хрущёва и вскоре умер.

11-го Солженицын получил телеграмму от Твардовского и 12-го он был уже в редакции. Как пишет Решетовская в «Хронографе», гонорар составил 1800 рублей [298; с. 129].

1 февраля 1962 г. на должность доцента кафедры Рязанского государственного мединститута поступил Николай Виткевич. Видимо, очередное совпадение.

26 ноября на пленуме ЦК выступил Хрущёв и среди новых имён в литературе назвал Солженицына. 27 ноября радио познакомило слушателей с биографией писателя.

№ 1 (277) «Роман-газеты» за 1963 год был целиком посвящён «Одному дню». Так Солженицын стал знаменитым. На волне успеха повести Солженицын опубликовал в «Новом мире» и другие рассказы.

Но Великого должен знать весь мир и Всесоюзное общество «Международная книга» заключило договоры на издание повести с издательствами «Голланц» (Лондон), «Жильяр» (Париж), «Эйнауди» (Турин), «Даттон» (Нью-Йорк), «Револьт» (Гамбург) и т. д. [298; с. 137]. Следует сказать, что Всесоюзное общество «Международная книга» было одним из отделений КГБ.

В деле Солженицына тесно сотрудничали «враги» – руководства КГБ, ЦРУ и масоны. (Далее, для краткости, я термин «руководство КГБ» заменю на просто «КГБ».)

Чекистский след

Только один Солженицын мог сказать, кто – пофамильно – с осени 38-го готовил его к роли «ниспровергателя». И как грамотно: сначала целый год терпели его переписку – а ведь фронтовой цензор, увидев первое такое письмо, немедленно сообщил в СМЕРШ. И получил указание не трогать, а фотографировать письма. В конце войны приезжают два офицера и сажают Солженицына в машину. Никаких наручников и обыска – как будто обычная повседневная работа: начальство переводит Солженицына на другой участок – в ядерную шарашку в Марфино. Но, из-за непредвиденных обстоятельств (раскаяние одного из осведомителей), Солженицын переводится в лагерь, куда привезли бандеровцев. Он там работает, регулярно получая зарплату. Затем – ссылка в Джамбул, в которой он неизвестно чем занимался (письма сжёг), якобы работал учителем. В. Шаламов, который долго сидел на Колыме, писал, что «Солженицын лагеря не знает и не понимает».

Затем – реабилитация и снятие судимости, но «дело» его остаётся секретным, что дало Солженицыну повод врать о причине посадки. И, наконец, пропагандистская кампания и рождение Великого писателя.

Но почему кураторами была выбрана именно тема ГУЛАГа? И здесь я снова возвращаюсь к теме репрессий 30-х годов.

При Сталине в лагеря сажали, в основном, уголовников – как и везде. Но, к сожалению, были и те, кто попал в лагерь по доносу личных врагов (например, с целью занять должность посаженного начальника). Эти сведения когда проверялись – а когда и нет. Но посаженных по доносам оказалось слишком много. Так же ЦК давал «списки» на осуждение. Понятно, что слухи о беззакониях следователей быстро распространились по стране и поползли за рубеж. Ими в пропагандистских целях и воспользовались западные пропагандисты.

В ЦК потоком хлынули письма о незаконности арестов. Политбюро было вынуждено сделать шаг назад. И в ноябре 1938 года принимается постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В постановлении указывалось, что в органы НКВД пробрались враги народа: «они сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали документы, подвергали аресту по пустяковым основаниям, создавали “дела” против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти своих соучастников по преступной антисоветской деятельности» [132; т. 14; с. 283]. Естественно, «вожди» ничего не знали… Но вспомните «украинцев» Хрущёва и Кагановича, которые были недовольны тем, что ЦК «плохо утверждает» списки.

Да, после этого постановления много дел было прекращено, но слухи-то о «миллионах невинных» остались; эти слухи шли с Запада (В скобках замечу, что количество лагерников при Сталине составляло 1,5–2 млн в год [157; с. 22–23]). Видимо, уже тогда кто-то в НКВД решил в будущем использовать эти слухи для разрушения Советского Союза – прочитайте «Архипелаг», там сплошные слухи, типа: «говорят, как не поверить», «сам не видел, но сказали». Это относится прежде всего к описанию жутких энкавэдешных пыток, хотя самого Гения и его товарищей не пытали и даже не били. Хотя, бесспорно, один чиновник из НКВД это придумать не мог. Явно был заговор и не без участия западных спецслужб. Ведь недаром Солженицын в «Телёнке» написал такие слова об аресте: «Арест был смягчён тем обстоятельством, что взяли меня с фронта, из боя; что было мне 26 лет; что затевалось со мной что-то интересное, даже увлекательное; и совсем уж смутным (но прозорливым) предчувствием – что именно через этот арест я сумею как-то повлиять на судьбу моей страны». Мог ли так рассуждать человек, которого могли расстрелять за антисоветскую деятельность? Так мог смотреть на своё будущее лишь человек, для которого арест являлся не неожиданным наказанием, а лишь формой прикрытия.

Аналогично готовили и Бобкова (см. выше). То есть один должен был «диссидентствовать», а другой – покрывать его и способствовать его деятельности.

Возможно, эта версия кому-то покажется смешной. Но как тогда объяснить все эти странные события в жизни Солженицына? Уж слишком много совпадений.

Из 30-х переместимся в эпоху Хрущёва. В главе 2 «Создание диссидентов и самиздата. Разложение “советской интеллигенции” и внешнеполитические провалы» в разделе «Выставка в манеже» я говорил о документальном фильме с характерным названием «Заговор-62». Выяснилось, что активно «выводили» диссидентов Секретарь ЦК Ильичёв и Председатель КГБ Семичастный. Что, опять случайно в «отцы» диссидентов попал Председатель КГБ? Становится понятно, почему Решетовская вела «Хронограф» «для потомков»: она прекрасно знала, кем будет Солженицын. Понятны и слова Солженицына об аресте как о чём-то увлекательном.

Далее. Когда Солженицын оказался за границей, 11 мая 1974 г. издаваемая «Общероссийским монархическим фронтом» в Аргентине газета «Русское слово» писала: «И об Иване Солоневиче был пущен слух, что он советский агент. Теперь такие слухи ходят про Солженицына» [298; с. 473]. И почти сразу – в конце лета появляется второй том «Архипелага», из которого читатели узнали о вербовке Солженицына в лагере на Калужской заставе. Якобы, неудачной. То есть он как бы и подтверждает слух, и говорит, что он, мол, не стал сотрудничать.

Солженицын в Москве открыто встречался с иностранными корреспондентами, просто иностранцами. Мог ли в то время так спокойно с ними встречаться и передавать рукописи для вывоза за границу другой писатель? А ведь эти рукописи содержали антисоветские романы! Куда же смотрел КГБ? Более того, за это он не был привлечён ни к какой ответственности, его даже ни разу не допрашивали. Он спокойно жил на даче, покупал машины, получал большие гонорары. Солженицын объясняет такое поразительное бездействие КГБ своей конспирацией. Какая чушь! Он был очень известным человеком, общался со столькими людьми – и все молчали?? А КГБ не следил за иностранными корреспондентами???

К литературной деятельности Солженицына была привлечено более ста (! – и КГБ не знал??) человек, многие из которых имели контакты с КГБ. Из наиболее известных, это братья Рой и Жорес Медведевы, Синявский, Даниэль, Л. Копелев, Е. Гнедин, М. Ростропович [298; с. 484–89].

Особо надо отметить первую жену Солженицына Наталью Решетовскую. В июне 1973 года она, по заказу АПН, написала воспоминания о Солженицыне. Уже к весне следующего года книга «В споре со временем» была подготовлена к печати. В посвящённой этому событию записке Правления АПН говорилось: «…Написанная в форме воспоминаний книга содержит письма, дневники и заявления бывших друзей, свидетельствующие, что в “Архипелаге ГУЛАГ” использованы лагерные легенды и домыслы. Кроме того, приводится ряд фактов неблаговидного, аморального поведения Солженицына. В рукописи можно проследить эволюцию взглядов Солженицына от троцкизма до монархизма… Крупные буржуазные издания обратились в АПН с просьбой предоставить им права на издание воспоминаний. Рукопись подготовлена к печати издательством АПН совместно с КГБ при СМ СССР» [298; с. 502].

Воспоминания были опубликованы за границей в 1974 г., а в СССР – в 75-м, но в магазинах их не было, так как тираж полностью предназначался для русскоязычных читателей за границей. Хотя, по логике, должно было быть наоборот. Ведь воспоминания разоблачали миф о Великом.

И здесь возникает главная тема – тема борьбы КГБ с Солженицыным. КГБ только делал вид, что боролся. Например, в 1972 г. за рубежом вышел его роман «Август Четырнадцатого» и в СССР тут же был издан сборник «Печать о Солженицыне», содержащий критические отзывы. Но – очень маленьким тиражом. Мол, мы боремся, а то, что тиражи маленькие, что ж поделаешь… В рамках «борьбы» издали книги Решетовской и Ржезача.

В 1974 г. вышла книга Н. Яковлева «ЦРУ против СССР», в которой давался подробный портрет Солженицына как антисоветчика. Яковлев проводит параллели между программой Народно-трудового союза и высказываниями Солженицына, например: «Нужен стихийный саботаж»; «Нужна компания гражданского неповиновения»; «Не ходить на собрания»; «Не дать загнать себя на собрания»; «Не принимать участия в официальных митингах»; «Не дать принудить себя идти на митинг»; «Не участвовать в выборах; Не поднимать голосующей руки» [213; с. 215].

Яковлев разоблачает связи Солженицына с ЦРУ [213; с. 226 и др.]. (Начало контактов Солженицына с ЦРУ Варлам Шаламов датирует 1964 г. [298; с. 560]. М. Розанова писала, что в ЦРУ «к его мнению прислушивались» [298; с. 561]). Да, книга, написанная по заказу КГБ, содержит большой разоблачительный материал, но в ней есть такая фраза: «некоторые советники Форда предупредили президента, что Солженицын умственно неуравновешен» [213; с. 235]. Тут же в голове рождается мысль: всех противников режима КГБ считает дураками, сажает в психушки, следовательно, это – клевета на писателя. Короче, книга не сыграла роль контрпропаганды. Скорее, наоборот: раз власть критикует, значит, Солженицын хороший.

В 1978 г., опять же по заказу КГБ, в Италии журналист Томаш Ржезач выпустил книгу «Спираль измены Солженицына» [298; с. 506]. Он работал вместе с Великим, хорошо его знал. Был агентом чешского МВД под псевдонимом «Репо». В этом же году она была издана издательством «Прогресс» и в СССР тиражом в 10 тыс., но в книжных её не было. Почему? Оказывается, 7 тыс. были переданы КГБ, а остальная часть тиража была направлена через книжную экспедицию Управления делами ЦК Секретарям ЦК, в обкомы, дома политпросвещения и т. д. [298; с. 507]. То есть книга разошлась по закрытым библиотекам, недоступным для рядовых читателей. И только один экземпляр был направлен в Библиотеку им. Ленина, но… в Отдел для служебного пользования. Люди не должны читать эти книги: они должны быть уверены, что Солженицын – Великий и Гонимый.

Вот такая вот «борьба». Правдивые и разоблачительные книги вроде бы публиковались, но малыми тиражами и одновременно распускались слухи о Великом Гении, да распространялись в самиздате солженицынские рассказы, да «радиоголоса» постоянно восхваляли Гения.

Деятельность Гения находилась под постоянным контролем КГБ: материалы наблюдения к 1990 году составили 105 дел [298; с. 492].