Текст книги "Mobilis in mobili. Личность в эпоху перемен"

Андерсон 2016 – Андерсон Б. [Anderson B.] Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2016.

Андреева 2009 – Андреева Г. М. Социальная психология сегодня: поиски и размышления. М.: НОУ ВПО МПСИ, 2009.

Андреева 2013 – Андреева Г. М. Образ мира и/или реальный мир? // Вопросы психологии. 2013. 3. С. 33–43.

Асмолов 2015 – Асмолов А. Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия // Психологические исследования. 2015. 8 (40). 1. (URL: http://psystudy.ru)

Барнард 2009 – Барнард А. [Barnard A.] Социальная антропология: исследуя социальную жизнь людей. М.: ИЭА РАН, 2009.

Белинская 2016 – Белинская Е. П. Лариса Андреевна Петровская. Человек вне рамок: психология как образ жизни (1937–2006) // Выдающиеся психологи Москвы. М.: МГПП У, 2016. С. 635–639.

Бусыгина 2015 – Бусыгина Н. П. Качественные и количественные методы исследований в психологии. М.: Юрайт, 2015.

Бусыгина 2017 – Бусыгина Н. П. Женская субъективность: дискурсы и телесный опыт // Философия и existential. 2017. 10. С. 69–89.

Вахштайн 2015 – Вахштайн В. С. Дело о повседневности. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2015.

Гидденс 2005 – Гидденс Э. [Giddens A.] Социология. М.: Едиториал УРСС, 2005.

Гинзбург 2002 – Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство-СПб., 2002.

Гришина 2012 – Гришина Н. В. Ситуационный подход: практические возможности // Психологические исследования. 2014. 7 (37). 1. (URL: http://psystudy.ru)

Гришина, Костромина 2010 – Гришина Н. В., Костромина С. Н. Психология личности: переосмысление традиционных подходов в контексте вызовов современности // Психологические исследования. 2017. 10 (52). 1. (URL: http://psystudy.ru)

Гудков 2016 – Гудков Л. Д. Кризис понимания «реальности» // Вестник общественного мнения: данные, анализ, дискуссии. 2016. 3–4 (122). С. 29–51.

Гусельцева 2017a – Гусельцева М. С. Идентичность в транзитивном обществе: трансформация ценностей // Психологические исследования. 2017. 10 (54). 5. (URL: http://psystudy.ru)

Гусельцева 2017б – Гусельцева М. С. Психология повседневности: методология, история, перспективы // Психологические исследования. 2017. 10 (51). 12. (URL: http://psystudy.ru)

Демидова 2010 – Демидова А. Письма к Тому. М.: АСТ, 2010.

Дружинин (ред.) 2009 – Психология / Под. ред. В. Н. Дружинина. СПб.: Питер, 2009.

Дубин 2017 – Дубин Б. Очерки по социологии культуры: избранное. М.: Новое литературное обозрение, 2017.

Дюби 1991 – Дюби Ж. [Duby G.] Развитие исторических исследований во Франции после 1950 г. Одиссей: человек в истории. 1991. С. 48–59.

Емельянова 2016 – Емельянова Т. П. Социальные представления: история, теория и эмпирические исследования. М.: ИП РАН, 2016.

Емельянова, Дробышева 2017 – Емельянова Т. П., Дробышева Т. В. Коллективные чувства в отношении значимых социальных явлений: сравнительный анализ групп студентов православных и светских вузов // Психологические исследования. 2017. 10 (53). 1. (URL: http://psystudy.ru)

Золян, Лотман 2012 – Золян С., Лотман М. Исследования в области семантической поэтики акмеизма. Таллинн: Таллиннский ун-т, 2012.

Касториадис 2003 – Касториадис К. [Castoriadis C.] Воображаемое установление общества. М.: Гнозис: Логос, 2003.

Кноблаух 2009 – Кноблаух Х. [Knoblauch H.] Видеография: фокусированная этнография и видеоанализ // Визуальная антропология: настройка оптики. М.: Вариант: ЦСПГИ, 2009. С. 19–36.

Конева 2016 – Конева А. В. Понятие и структура социального воображения // Вопросы философии. 2016. 5. (URL: http://vphil.ru)

Кристева 2000 – Кристева Ю. [Kristeva J.] Ребенок с невысказанным смыслом // Философская мысль Франции XX века. Томск: Водолей, 1998. С. 297–305.

Маньковская 2009 – Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма: художественно-эстетический ракурс. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив: Университетская книга, 2009.

Маркова 2011 – Маркова И. [Marková I.] Представление как субъект-объектные отношения // Философско-психологическое наследие С. Л. Рубинштейна. М.: ИП РАН, 2011. С. 399–404.

Марцинковская 2016 – Марцинковская Т. Д. Культура и субкультура в пространстве психологического хронотопа. М.: Смысл, 2016.

Мельникова и др. 2013 – Мельникова О. Т., Кричевец А. Н., Хорошилов Д. А. Историко-эпистемологический контекст развития качественных исследований в психологии. Ч. 1 // Психологические исследования. 2013. 6 (32). 1. (URL: http://psystudy.ru)

Метц 2013 – Метц К. [Metz C.] Воображаемое означающее: психоанализ и кино. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2013.

Миллер 2016 – Миллер А. И. Нация, или могущество мифа. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2016.

Миллс 2001 – Миллс Ч. Р. [Mills C.] Социологическое воображение. М.: NOTA BENE, 2001.

Нартова-Бочавер (ред.) 2016 – Дом как жизненная среда человека: психологическое исследование / Под ред. С. К. Нартовой-Бочавер. М.: Памятники исторической мысли, 2016.

Обыденное и научное знание об обществе… 2015 – Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации / По ред. И. Ф. Девятко, Р. Н. Абрамова, И. В. Катерного. М.: Прогресс-традиция, 2015.

Орлова 2010 – Орлова Э. А. История антропологических учений. М.: Академический проект : Альма Матер, 2010.

Орлова 2016 – Орлова Э. А. Социальная и культурная антропология. М.: Юрайт, 2016.

Паркер 2009 – Паркер Я. [Parker I.] Психоаналитическая теория и психология: условия возможности клинической и культурной практики // Ежегодник истории и теории психоанализа. 2009. 3. С. 9–22.

Петухов 2013 – Петухов В. В. Определение творческого воображения и основные характеристки его продукта // Общая психология. Тексты. Т. 3: Субъект познания. Кн. 4. М.: Когито-центр, 2013. С. 522–541.

Рогозин 2015 – Рогозин Д. М. Как работает автоэтнография? // Социологическое обозрение. 2015. 1 (74). С. 224–273.

Рубинштейн 2005 – Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб.: Питер, 2005.

Сартр 2001 – Сартр Ж.-П. [Sartre J.-P.] Воображаемое: феноменологическая психология воображения. СПб.: Наука, 2001.

Соколова 2014 – Соколова Е. Т. Утрата Я: клиника или новая культурная норма? // Эпистемология и философия науки. 2014. 3. С. 190−210.

Субботский 2015 – Субботский Е. В. Неуничтожимость волшебного: как магия и наука дополняют друг друга в современной жизни. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2015.

Тейлор 2010 – Тейлор Ч. [Taylor C.] Что такое социальное воображаемое? // Неприкосновенный запас. 2010. 1 (69). С. 19–26.

Токарев 1978 – Токарев С. А. История зарубежной этнографии. М.: Высшая школа, 1978.

Трубникова 2016 – Трубникова Н. В. Французская историческая школа «Анналов». М.: Квадрига, 2016.

Тхостов, Нелюбина 2007 – Тхостов А. Ш., Нелюбина А. С. Роль обыденных представлений в генезисе ВКБ // Психосоматика: телесность и культура. М.: Академический проект, 2009. С. 124–139.

Улыбина 2001 – Улыбина Е. В. Психология обыденного сознания. М.: Смысл, 2001.

Хорошилов 2016a – Хорошилов Д. А. От социального познания – к эпистемологии общества (памяти Г. М. Андреевой) // Национальный психологический журнал. 2016. 3. С. 75–84.

Хорошилов 2016б – Хорошилов Д. А. Язык и эстетика в социальном познании // Психологические исследования. 2016. Т. 9. № 48. С. 8. (URL: http://psystudy.ru – дата обращения: 5.10.2017)

Хорошилов 2017a – Хорошилов Д. А. Археология повседневности и социальное познание // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 54. С. 6. (URL: http://psystudy.ru – дата обращения: 5.10.2017)

Хорошилов 2017б – Хорошилов Д. А. Психология социального познания в зеркалах «когнитивных революций» // Социальная психология и общество. 2017. Т. 8. № 4. С. 55–71.

Шапинская 2017 – Шапинская Е. Н. Массовая культура: теории и практики. М.: Согласие, 2017.

Эриксен 2014 – Эриксен Т. Х. [Eriksen T. H.] Что такое антропология? М.: ВШЭ, 2014.

Як 2017 – Як Б. [Yack B.] Национализм и моральная психология сообщества. М.: Изд-во Института Гайдара, 2017.

Ярская-Смирнова, Романов 2012 – Ярская-Смирнова Е. Р., Романов П. В. Методы полевых исследований в культурной (социальной) антропологии // Социокультурная антропология. История, теория и методология: энциклопедический словарь. М.: Академический проект, Культура; Киров: Константа, 2012. С. 405–428.

Argyle 1992 – Argyle M. The social psychology of everyday life. L.: Routledge, 1992.

Arruda 2015 – Arruda A. Image, social imaginary and social representations. The Cambridge handbook of social representations. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. Р. 128–142.

Griffin, Bengry-Howell 2017 – Griffin C., Bengry-Howell A. Ethnography // The Sage handbook of qualitative research in psychology. L.: Sage, 2017. P. 38–54.

Kozinets 2010 – Kozinets R. V. Netnography: doing ethnographic research online. L.: Sage, 2010.

Myers 2009 – Myers D. G. Psychology in everyday life. N. Y.: Worth Publishers, 2009.

М. С. Гусельцева
Психологические маркеры перемен: трансформация ценностей в транзитивном обществе2525
  Впервые опубликовано: Гусельцева М. С. Идентичность в транзитивном обществе: трансформация ценностей // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 54. С. 5. (URL: http://psystudy.ru)
  Исследование выполнено при поддержке РФФИ, проект 17-06-00077 «Проблема лингвистической идентичности в мультикультурном пространстве».


[Закрыть]

Особенностями современности являются транзитивность социальной реальности [Марцинковская, Турушева 2017], ее гетерогенность и гетерохронность: ускорение ритмов жизни; слоистость времени; проявляющаяся в разнообразии жизненных стилей ценностная неоднородность; проницаемость как пространственных, так и дисциплинарных границ. В этой ситуации психологическая наука, обращающаяся к изучению идентичности человека, вынуждена принимать во внимание текучие, изменяющиеся социокультурные контексты его жизни, вступая в коммуникации и концептуальный обмен со смежными областями знания.

Одной из ведущих характеристик социокультурного контекста, определяющего трансформацию ценностей в современном мире, является антиномия глобализации и культурного разнообразия (содержащая внутри себя сложную динамику универсального и уникального, культуры и индивидуальности). Согласно российскому философу культуры В. М. Межуеву, планетарная идентичность в наши дни обретает «вполне зримые очертания», и человек, желающий достигнуть в своей жизни успеха, вынужден «изучать языки, осваивать понятия и нормы, общие для всего мирового сообщества, быть… на уровне мировых достижений в разных областях деятельности» [Межуев 2009]. Мировая глобализация, начинавшаяся с возникновения транснациональной экономики, содержит более глубинный и недостаточно отрефлексированный тренд – становление универсальной цивилизации, транснациональной культуры. «Любая изоляция от новой реальности, попытка отгородиться от нее чревата личным и общественным поражением. Рождающаяся универсальная цивилизация диктует индивиду новые правила жизни и поведения, ставит перед ним задачу и универсализации им своего сознания, своего способа общения с другими людьми» [Там же]. Наряду с этим именно культура выступает основой устойчивого развития идентичности человека в транзитивном обществе и предпосылкой его позитивной индивидуализации.

Особенности позитивной индивидуализации раскрывает концептуальная модель становления идентичности в современном мире, согласно которой, чем глубже человек осваивает универсальные ценности, тем более он обретает собственное творческое своеобразие. В свою очередь, чем ярче индивидуальность человека, тем успешнее он социализирован в современности, если понимать здесь под социализированностью не социальную адаптацию и конформизм, а активное и гармоничное вхождение в социокультурную среду с имеющимся багажом своеобразия, выстраивание такого стиля жизни, который отвечает склонностям и раскрывает таланты [Гусельцева, Изотова 2016].

Таким образом, изменившийся ландшафт современности создает новые идеалы культурного развития человека, где на передний план выходят проблемы качества жизни, коммуникативной компетентности, информационной социализации, сетевой грамотности, самовыражения [Инглхарт 2018; Инглхарт, Вельцель 2011; Йоас 2013; McPherson (ed.) 2008], а психологическая наука вынуждена учитывать перспективу текущих, локальных и глобальных социокультурных трансформаций, а также ведущие общенаучные концептуализации: «информационная эпоха», «множественные модерности», «текучая современность», «метамодернизм» и т. п. [Современные тенденции… 2014; Rudrum, Stavris (eds) 2015]. В этой изменившейся реальности также возрастает роль смешанных и трансдисциплинарных исследовательских стратегий, делающих видение реальности более тонким, многомерным и точным.

Для проблематизации представлений о неоднородности и транзитивности современности обратим внимание на следующий факт. В свое время в диссертации О. А. Тихомандрицкой было показано, что для российских старшеклассников конца ХХ в. наиболее значимыми являются общечеловеческие и экзистенциальные ценности (свобода, здоровье, любовь, успех), а наименее значимыми – ценности власти, послушания, религиозности, традиции. «В качестве основных жизненных ориентиров старшеклассники в большей степени выбирают ценности “изменения” и “индивидуалистические” ценности» [Тихомандрицкая 2000: 18–19]. Опора на эти данные позволяла экстраполировать в российском обществе цивилизационный (транснациональный) тренд: от ценностей сохранения к ценностям самовыражения, отмеченный также другими исследованиями (см.: [Зубова 2010])2626
  По данным Л. В. Зубовой с 1990 по 1997 гг. среди россиян увеличились предпочтения ценностей современного общества: свободы (с 46 до 56%), независимости (с 40 до 50%), инициативности (с 36 до 44%); на второй план ушли ценности традиционного общества: самопожертвование, подчинение традициям и авторитету, вольность (свобода от ограничений); наблюдалось также движение от мифологизации (сакральности) ценностей к их рационализации [Зубова 2010]. Эта картина полностью вписывалась в прогрессивный цивилизационный тренд, который в наши дни, судя по социологическими опросам, сменился трендом консервативным.


[Закрыть]. Однако дальнейшее развитие этого тренда не подтверждается ни на основании анализа культурных карт WVS, ни исходя из изучения социологами социокультурной динамики первых десятилетий XXI в. Напротив, в общественных дискуссиях и научных конференциях широко обсуждаются проблемы архаизации и ремодернизации российского общества [Банников 2013; Время – назад… 2017; Время реакции… 2017].

Подобного рода противоречия и нестыковки являются довольно информативными для исследователя. Обозначенная ситуация порождает следующие вопросы: что произошло с прогрессивным цивилизационным вектором развития? Являлся ли выбор старшеклассниками ценностей изменения и самовыражения значимой для экстраполяции тенденцией? Действительно ли в российском обществе произошла смена ценностных предпочтений: от общечеловеческих ценностей и выбора транснациональной интеграции к изоляционизму и национализму? Что является источником устойчивости и реставрации консервативного тренда в российском обществе? Таким образом, мы наталкиваемся на коллизию: либо исследования, показавшие динамику ценностей изменения и самовыражения, поймали поверхностные пласты декларируемых ценностей, которые были распространены в общественном дискурсе на тот момент времени; либо текущая архаизация общества не является однозначным трендом. В пользу второго предположения свидетельствуют выкладки политолога Е. М. Шульман, показывающие, что российская архаизация, во-первых, отчасти имитационна, во-вторых, отражает радикальную позицию консервативного меньшинства, непропорционально завладевшего полем общественного дискурса, а не реальные ценностные выборы более прогрессивного, нежели управленческая элита, но затаенно молчащего большинства [Шульман 2015]. Наконец, дополнительного изучения требуют периодические вспышки спонтанной активности общества (декабрь 2011, март 2017), в глубинах которого идут не осмысленные психологической наукой процессы трансформации ценностей.

Наша интерпретация обозначенных выше противоречий базируется на представлении о гетерогенности социокультурной динамики, где наблюдаемые и преувеличенные доминирующими дискурсами тренды сосуществуют с менее заметными, локальными и латентными тенденциями, что в целом создает неочевидное разнообразие и характерную для транзитивного общества неоднородность, лабильность ценностной системы. Проблема же заключается в отсутствии инструментария, позволяющего зафиксировать неявные трансформации, а потому «текучая современность» чревата разного рода неожиданностями.

Для повышения прогностической точности изучение трансформации ценностей с позиции психологии необходимо соотносить со сходными штудиями социогуманитарных наук, – в частности, базами данных Всемирного исследования ценностей (World Values Survey), – с тем чтобы обнаруженные зазоры между уровнями макро– и микроанализа, социологической и психологической перспективами, способствовали выявлению «слабых» (weak signals) и неочевидных тенденций.

Базы данных Всемирного исследования ценностей (WVS) находятся в открытом доступе и активно используются в социогуманитарных науках (см.: http:// www.worldvaluessurvey.org/WVSContents.jsp). Напомним, что WVS как социологический проект стартовало в 1980-е гг. (в России – с 1989 г.) и представляет наиболее полный источник эмпирических данных о мировоззрении и ценностных ориентациях людей, собранных практически со всей планеты. С 1990 г. руководителем проекта WVS является Р. Инглхарт (создатель теории постматериализма, убежденный, что изменение ценностей от поколения к поколению требует новых подходов [Inglehart 1977]).

На сегодняшний день проведено шесть волн исследований ценностей (седьмая волна стартовала в 2017 г.). Трансформации ценностей с 1981 по 2015 гг. отражены в серии культурных карт (см., например: Live cultural map over time 1981 to 2015, https://www.youtube.com/watch?v=ABWYOcru7js; Cultural map – WVS wave 6 (2010–2014), http://www.worldvaluessurvey.org/images/Culture_Map_2017_conclusive.png), которые демонстрируют обобщенное распределение выбора ценностей среди разных стран мира.

Ось ординат – вертикальный вектор на такой карте – показывает переход от традиционных ценностей к секулярно-рациональным. Традиционные ценности здесь отражают значимость религии, почтение к власти и авторитету, высокую роль в социализации семьи, жесткие общественные стандарты, социальный конформизм и т. п. Люди, выбирающие эти ценности, склонны негативно относиться к разводам, абортам и эвтаназии. В таких обществах отмечается высокий уровень национальной гордости и распространено националистическое мировоззрение. На противоположном полюсе расположены секулярно-рациональные ценности. Поддерживающие их люди придают меньше значения религии, традиционным семейным ценностям и авторитету. Они ориентированы на достижение успеха, рациональное поведение, предпочитают светское государство, склонны к толерантности, социализируются в духе научной и правовой рациональности [Findings, Insights 2015].

Ось абсцисс – горизонтальный вектор – показывает движение от ценностей выживания к ценностям развития (самовыражения). Ценности выживания сосредоточены на экономической и физической безопасности. В таких обществах отмечаются низкий уровень социального доверия, готовность принимать авторитаризм, ксенофобия, нетерпимость к инакомыслию, вера во всемогущество науки и техники. Для людей, разделяющих ценности самовыражения, высокую значимость имеют идеи личности, свободы, прав человека, они отдают приоритеты охране окружающей среды и гендерному равенству, терпимы к инакомыслящим, гомосексуалистам и лесбиянкам, социально активны и требовательны к участию в принятии решений в экономической и политической жизни [Инглхарт, Вельцель 2011].

Эмпирические исследования ценностей, происходящие каждые пять лет, демонстрируют, что страны Азии и Африки и посткоммунистические восточноевропейские страны выбирают ценности выживания, тогда как западноевропейские и англоязычные страны – ценности самовыражения. Помимо этого, выявлена устойчивая корреляция между ценностями самовыражения и уровнем благосостояния общества [Инглхарт, Вельцель 2011].

Специфика России в WVS проявляется в том, что относительно ценностей безопасности российское общество консервативно, тогда как в предпочтении светских ценностей (а также значимости науки) оно обгоняет США, Ирландию, Индию и практически все страны Латинской Америки, которые поддерживают традиционные ценности. В анализе этой ситуации также важно обратить внимание на характерный для российского общества разрыв между риторикой и практикой (например, на 80% риторической поддержки православных ценностей приходится лишь 4 % соответствующей культурной практики). Таким образом, с одной стороны, Россия демонстрирует близость к полюсу выживания (как конфуцианские и исламистские страны), с другой – она весьма рационалистична (подобно Германии, Норвегии, Дании). К этому парадоксу в своих оптимистических прогнозах общественного развития постоянно привлекает внимание Е. М. Шульман [Шульман 2015].

Из обозначенного парадокса следует, что Россия – ментально более современная страна, нежели о ней принято думать. В ней существует сильный и устойчивый запрос на современность, особенно среди молодежи [Архангельский 2017]. Однако во многом это латентный запрос: он не отрефлексирован, хотя и находит отражение в повседневных практиках. Таким образом, как современники мы наблюдаем регрессивный тренд, тогда как исследователи должны понимать, что имеем дело с осцилляциями долгосрочного прогрессивного тренда. Более наглядно противоречивая динамика глобальных и локальных трендов представлена в историческом анализе, нежели в современности, поскольку там в поле видимости исследователя оказывается общая картина. Так, например, изучая генезис ценностей, Х. Йоас показывает, что стартовавший в Европе в XVIII в. процесс секуляризации не был прогрессивно линейным трендом, а имел три волны, после каждой из которых происходило обратное движение. Эти волны являлись транснациональным европейским феноменом, осуществившимся в относительно короткие по меркам исторического времени периоды (первая волна 1791–1799 гг. и третья волна 1968–1975 гг.) [Йоас 2013]. Точно так же в перспективе открывающихся десятилетий авторитарные страны, где молодежь выбирает ценности самовыражения, имеют высокие шансы продвинуться в сторону демократии, и здесь прогнозы Е. М. Шульман [Шульман 2015] совпадают с выводами исследования Р. Инглхарта [Инглхарт 2018; Инглхарт, Вельцель 2011], а также с теоретическими выкладками Д. Е. Фурмана [Фурман 2010]).

Исследования Р. Инглхарта выявили во всех современных постиндустриальных обществах «культурный сдвиг», свершившийся с приходом на историческую сцену новых поколений, которые социализировались в условиях стабильных и благополучных режимов, а именно: движение от ценностей выживания к ценностям самовыражения [Инглхарт 2002]. В научный оборот также вошел конструкт пост-материалистические ценности – ценности доверия, терпимости, творческой самореализации, гуманизма и солидарности. Эти ценности присущи развитым постиндустриальным обществам. «Эмпирические социологические исследования не оставляют сомнений в том, что за последние десятилетия в высокоразвитых западных странах получили широкое распространение “постматериалистические” ценности» [Йоас 2013: 10–11].

Трансформация ценностей не только диагностируется социологическими исследованиями, но и подтверждается данными социогуманитарных наук. Так, Ж. Липовецки показывает, что при переходе от индустриального к информационному типу культуры изменяется внутренняя картина успешности: на смену материальным ценностям обладания вещами приходит ценность качества жизни. Он также обнаруживает тенденцию вытеснения философии гедонизма (искусства наслаждения жизнью) философией развития (личностного роста, профессионального совершенствования посредством поиска и усвоения новой информации) [Липовецки 2001]. Согласно П. Друкеру, экономическая мотивация, свойственная человеку индустриальной эпохи, сменяется в современности постматериалистической и постэкономической мотивацией [Drucker 1995].

Помимо триангуляции данных, то есть подтверждения количественных исследований качественными, повышению надежности выводов способствует сопоставление психологических аналитических стратегий с социологическими, историческими, антропологическими и т. п.

Мы соприкасаемся с тем, что вот-вот может обрести статус традиции, но с равным успехом и исчезнуть, оставив лишь легкий (иногда досадный) след в памяти очевидца. Мы смотрим как бы в калейдоскоп, в котором узоры вечно меняются, но при должном терпении и внимании можно уловить определенную связь между их, казалось, независимыми и замысловатыми последовательностями [Современные тенденции… 2014: 13].

Эти зарождающиеся тенденции посредством анализа «невидимых» (то есть не попадающих в исследовательскую оптику) феноменов культуры позволяет нам прослеживать методология латентных изменений, в фокусе которой оказываются, казалось бы, незначительные, но весьма информативные для вдумчивого ума детали повседневной жизни. Так, американская исследовательница А. Баркер, обсуждая книгу С. Бойм «Commonplaces: Mythologies of Everyday Life in Russia», отмечает, что если бы исследователи уделяли больше внимание «повседневным реалиям советской жизни» и изучению неформальных пластов культуры, то имели бы возможность заметить «те небольшие трещинки, которые стали предвестниками крушения советского общества» [Там же: 15].