Текст книги "Mobilis in mobili. Личность в эпоху перемен"

Конструктивистский подход к познанию предполагает, что субъект не просто использует продукты сложившихся в его мозге или в когнитивной системе механизмов, а выстраивает представление о среде, в которой ему предстоит действовать, прямо в ходе решения встающих перед ним задач. В этом плане суть конструктивизма точно схватывает отраженная в названии англоязычной публикации научной автобиографии А. Р. Лурия под редакцией М. Коула метафора «созидания / производства разума» (Making of Mind), в качестве проекций которой можно рассмотреть и «реконструкцию воспоминаний» [Bartlett 1932], и «построение движения» при решении двигательной задачи [Бернштейн 1966], и «порождение образа» [Леонтьев 1975], под влиянием работ Бернштейна эволюционировавшее в исследованиях отечественных психологов в «построение образа». Содержание этих конструктивных процессов и становится сейчас одним из наиболее многообещающих направлений исследований.

Аллахвердов 2006 – Аллахвердов В. М. Экспериментальная психология познания: когнитивная логика сознательного и бессознательного. СПб.: СПбГ У, 2006.

Аллахвердов, Морошкина 2010 – Аллахвердов В. М., Морошкина Н. В. Методологическое своеобразие отечественной психологии // Вестник СПбГ У. Сер. 12. Психология. Социология. Педагогика. 2010. 2. С. 116–126.

Асмолов 1996 – Асмолов А. Г. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М.: МПСИ, 1996.

Асмолов 2002 – Асмолов А. Г. По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии. М.: Смысл, 2002.

Асмолов 2014 – Асмолов А. Г. Исторический смысл кризиса культурно-деятельностной психологии // Мир психологии. 2014. 3 (79). С. 17–33.

Асмолов, Михалевская 1974 – Асмолов А. Г., Михалевская М. Б. От психофизики чистых ощущений к психофизике сенсорных задач // Проблемы и методы психофизики / Под ред. А. Г. Асмолова, М. Б. Михалевской. М.: МГ У, 1974. С. 5–12.

Бергер, Лукман 1995 – Бергер П. [Berger P.], Лукман Т. [Luckmann T.] Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995.

Бернштейн 1966 – Бернштейн Н. А. Очерки о физиологии движений и физиологии активности. М.: Медицина, 1966.

Брунер 1977 – Брунер Дж. [Bruner J.] Психология познания. М.: Прогресс, 1977.

Брунер 2001 – Брунер Дж. [Bruner J.] Торжество разнообразия: Пиаже и Выготский // Вопросы психологии. 2001. 4. С. 3–13.

Выготский 1983 – Выготский Л. С. Собр. сочинений: В 6 т. М.: Педагогика, 1982–1984. Гельмгольц 2011 – Гельмгольц Г. [Helmholtz H.] О зрении человека. Новейшие успехи в теории зрения. М.: Либроком, 2011.

Гиппенрейтер 1978 – Гиппенрейтер Ю. Б. Движения человеческого глаза. М.: МГ У, 1978.

Глазерсфельд 2001 – Глазерсфельд Э. фон [Glasersfeld E., von] Введение в радикальный конструктивизм // Вестник МГ У. Сер. 7. Философия. 2001. 4. С. 59–81.

Джерджен 2003 – Джерджен К. Дж. [Gergen K. J.] Социальный конструкционизм: знание и практика. Минск: БГ У, 2003.

Запорожец 1966 – Запорожец А. В. Развитие восприятия и деятельность // Восприятие и действие. Материалы 30-го симпозиума XVIII Междунар. психологического конгресса. М., 1966. С. 35–44.

Касавин 2009 – Касавин И. Т. Конструктивизм // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2009. С. 373–377.

Келли 2000 – Келли Дж. [Kelly G.] Психология личности. Теория личных конструктов. СПб.: Речь, 2000.

Леонтьев 1975 – Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. М.: Политиздат, 1975.

Леонтьев 1983 – Леонтьев А. Н. Образ мира // Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения. М.: Педагогика, 1983. С. 251–261.

Матурана, Варела 2001 – Матурана У. [Maturana U.], Варела Ф. [Varela F.] Древо познания. Биологические корни человеческого понимания М.: Прогресс-Традиция, 2001.

Найссер 1981 – Найссер У. [Neisser U.] Познание и реальность. М.: Прогресс, 1981.

Петренко 2002 – Петренко В. Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке // Психологический журнал. 2002. 23 (3). С. 113–121.

Петренко 2010 – Петренко В. Ф. Психосемантика как направление конструктивизма в когнитивной психологии // Петренко В. Ф. Многомерное сознание. М.: Канон, 2010. С. 161–199.

Печенкова, Фаликман 2001 – Печенкова Е. В., Фаликман М. В. Модель решения перцептивной задачи в условиях быстрого последовательного предъявления зрительных стимулов // Психологический журнал. 2001. 6. С. 99–103.

Рево д’Аллон 1923/2001 – Рево д’Аллон Г. [Revault d’Allonnes G.] Внимание: схемы // Психология внимания / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. Я. Романова. М.: ЧеРо, 2000. С. 460–466.

Сироткина 1991 – Сироткина И. Е. Н. А. Бернштейн: годы до и после «Павловской сессии». Репрессированная наука. Л., 1991. С. 319–326.

Смирнов 1981 – Смирнов С. Д. Мир образов и образ мира // Вестник МГ У. Сер. 14: Психология. 1981. 2. С. 15–29.

Смирнов 1985 – Смирнов С. Д. Психология образа: проблема активности психического отражения. М.: МГ У, 1985.

Столин 1972 – Столин В. В. Построение зрительного образа при псевдоскопическом восприятии // Вопросы психологии. 1972. 6. С. 103–116.

Тихомиров 1984 – Тихомиров О. К. Психология мышления. М.: МГ У, 1984.

Улановский 200 – Улановский А. М. Конструктивизм, радикальный конструктивизм, социальный конструкционизм: мир как интерпретация // Вопросы психологии. 2009. 2. С. 35–45.

Флейвелл 1967 – Флейвелл Дж. [Flavell J.] Генетическая психология Жана Пиаже. М.: Просвещение, 1967.

Ярбус 1965 – Ярбус А. Л. Роль движений глаз в процессе зрения. М.: Наука, 1965.

Anderson et al. 1998 – Anderson J. R., Reder L. M., Simon H. Radical constructivism and cognitive psychology // Brookings Papers on Education Policy / Ed. by D. Ravitch. Washington, DC: Brookings Institute Press, 1998. P. 227–255.

Anstis 2015 – Anstis S. Seeing isn’t believing: How motion illusions trick the visual system, and what they can teach us about how our eyes and brains evolved // Scientist. 2015. 29 (6). Art. 43036.

Bartlett 1932 – Bartlett F. C. Remembering: A Study in Experimental and Social Psychology. Cambridge University Press. 1932.

Cavanagh, Anstis 2013 – Cavanagh P., Anstis S. The flash grab effect // Vision Research. 2013. 91. P. 8–20.

Cosmides, Tooby 1994 – Cosmides L., Tooby J. Beyond intuition and instinct blindness: toward an evolutionarily rigorous cognitive science // Cognition. 1994. 50. P. 41–77.

De Baene, Brass 2014 – De Baene W., Brass M. Dissociating strategy-dependent and independent components in task preparation // Neuropsychologia. 2014. 62. P. 331–340.

Di Lollo et al. 2005 – Di Lollo V., Smilek D., Kawahara J., Ghorashi S. M. System reconfiguration, not resource depletion, determines the efficiency of visual search // Perception and Psychophysics. 2005. 67 (6). P. 1080–1087.

Elliot, Fryer 2008 – Elliot A. J., Fryer J. The goal construct in psychology // Handbook of Motivation Science / Ed. by J. Shah, W. Gardner. N. Y.: Guilford Press, 2008. P. 235–250.

Fodor 1983 – Fodor J. A. Modularity of Mind. Cambridge, MA: MIT Press, 1983.

Gardner 1987 – Gardner H. The mind’s new science. The history of cognitive revolution. Harper Collins Publ., 1987.

Gregory 1997 – Gregory R. L. Knowledge in perception and illusion // Philosophical Transactions of the Royal Society B. 1997. 352 (1358). P. 1121–1127.

Harre 2012 – Harre R. Perception // Psychology for the Third Millenium. Integrating cultural and neuroscience perspectives / Ed. by R. Harre, F. M. Moghaddam. Sage Publ., 2012. P. 56–76.

Hruby 2001 – Hruby G. Sociological, postmodern, and new realism perspectives in social constructionism: Implications for literacy research // Reading Research Quarterly. 2001. 36. P. 48–62.

Kawahara et al. 2003 – Kawahara J., Enns J. T., Di Lollo V. Task switching mediates the attentional blink even without backward masking // Perception and Psychophysics. 2003. 65 (3). P. 339–351.

Kuhn 2010 – Kuhn G. Cognitive illusions: From magic to science // New Horizons in the Neuroscience of Consciousness / Ed. by E. Perry, D. Collerton, F. LeBeau, H. Ashton. Amsterdam: John Benjamin Publ., 2010. P. 139–148.

Lisi, Cavanagh 2015 – Lisi M., Cavanagh P. Dissociation between the perceptual and saccadic localization of moving objects // Current Biology. 2015. 25 (19). P. 2535–2540.

Mareschal et al. 2007 – Mareschal D., Johnson M. H., Sirois S., Spratling M., Thomas M., Westermann G. Neuroconstructivism. Oxford, UK: Oxford University Press, 2007. Vol. I: How the brain constructs cognition.

McClelland 1994 – McClelland S. B. Training Needs Assessment Data-gathering Methods: Part 1, Survey Questionnaires // Journal of European Industrial Training. 1994. Vol. 18. Issue 1. P. 22–26.

Paivio 1986 – Paivio A. Mental representations: A dual-coding approach. N. Y.: Oxford University Press, 1986.

Piaget 1954 – Piaget J. The Construction of Reality in the Child. N. Y.: Basic Books, 1954.

Raskin 2002 – Raskin J. D. Constructivism in psychology: Personal construct psychology, radical constructivism, and social constructionism // Studies in Meaning: Exploring Constructivist Psychology / Ed. by J. D. Raskin, S. K. Bridges. N. Y.: Pace University Press, 2002. P. 1–25.

Simons, Chabris 1999 – Simons D. J., Chabris C. F. Gorillas in our midst: Sustained inattentional blindness for dynamic events // Perception. 1999. 28 (9). P. 1059–1074.

Stratton 1986 – Stratton G. M. Some preliminary experiments on vision without inversion of the retinal image // Psychological Review. 1896. 3 (6). P. 611–617.

Thomas, Karmiloff-Smith 2002 – Thomas M. S. C., Karmiloff-Smith A. Modelling typical and atypical cognitive development // Handbook of Childhood Development / Ed. by U. Goswami. Blackwells Publ., 2002. P. 575–599.

Varela et al. 1991 – Varela F. J., Thompson E., Rosch E. The embodied mind: Cognitive science and human experience. Cambridge, MA: MIT Press, 1991.

Westermann et al. 2007 – Westermann G., Mareschal D., Johnson Mark H. et al. Neuroconstructivism // Developmental Science. Vol. 10. Issue 1. P. 75–83.

Whitney, Cavanagh 2000 – Whitney D. V. Cavanagh P. Motion distorts visual space: Shifting the perceived position of remote stationary objects // Nature Neuroscience. 2000. 3. P. 954–959.

Wilson 2002 – Wilson M. Six views of embodied cognition // Psychonomic Bulletin and Review. 2002. 9 (4). P. 625–636.

Т. А. Нестик
Конструирование коллективного образа будущего в условиях неопределенности3333
  Исследование выполнено при поддержке гранта РНФ № 18-18-00439 «Психология человека в условиях глобальных рисков».


[Закрыть]

Как наши исследования, так и работы других авторов свидетельствуют о том, что российское общество характеризуется краткосрочным планированием жизни и неопределенностью образа коллективного будущего. Треть участников наших исследований задумываются о будущем России, отдаленном на 1–5 лет, четверть опрошенных заглядывает в будущее страны на 6–10 лет. Менее 10 % участников наших исследований задумываются о будущем России, которое наступит более чем через 20 лет [Нестик 2016в]. Согласно регулярным общероссийским опросам «Левада-центра», будущее представляется россиянам как «смутное», «призрачное», «туманное», «неопределенное». Почти половина россиян «не знают, что будет даже в ближайшие месяцы», треть могут планировать лишь «на 1–2 года вперед», каждый десятый – «на 5–6 лет» и лишь 5 % россиян планируют свою собственную жизнь «на много лет вперед» [Волков 2016].

Коллективный образ будущего, то есть представления о будущих процессах и явлениях, разделяемые представителями социальной группы и конструируемые ими в межличностном общении, отражает степень жизнеспособности общества, готовность к совместной деятельности, направленной на защиту от коллективных угроз и использование возможностей для развития. Коллективный образ будущего выполняет несколько важных психологических функций. В условиях относительной стабильности и прогнозируемости условий общественной жизни он обеспечивает групповую идентификацию, регуляцию совместной деятельности, поддерживает адаптацию к изменениями и преемственность в развитии группы, легитимацию сложившихся групповых норм и планируемых изменений, а также историзацию повседневности – через включение личного бытия человека в групповой нарратив, метафору пути, эсхатологический контекст. В условиях неопределенности особое значение приобретают функции целеполагания, поддержки социального доверия, защиты позитивной оценки группы, а также преадаптации.

Во-первых, коллективный образ будущего выполняет целеполагающую функцию: образ желаемого будущего становится более важным для управления социальной системой, чем прогнозы и сценарии, так как позволяет влиять на будущее, сделать вероятным тот вариант развития событий, о котором договорились заинтересованные стороны. В условиях неопределенности прогнозирование уступает место запуску самосбывающихся пророчеств, когда публично сделанные предсказания ситуации становятся частью этой ситуации и влияют на дальнейшие события. Этот механизм, хорошо описанный в социологии ( У. Томас, Р. Мертон и др.), многократно усилен сегодня социальными сетями: наблюдая за словами и действиями друг друга через Instagram и Facebook, мы все больше убеждаемся в вероятности совместно выработанного или публично обсуждавшегося сценария развития событий.

Во-вторых, он облегчает доверие сторон друг другу в постоянно меняющейся среде. Исследования в области эволюционной биологии и культурной антропологии показывают, что кооперация и альтруизм являются выигрышными стратегиями именно в долгосрочной перспективе [Axelrod 1990; Боулз 2011]. Долгосрочная ориентация способствует формированию человеческого и социального капитала. При длинном плановом горизонте в обществе повышается роль репутации, происходит интериоризация норм честности [Полтерович 2015]. Готовность жертвовать краткосрочной выгодой ради достижения долгосрочных целей повышает конкурентоспособность государства в мировой экономике. Анализ больших данных (поисковые запросы в Google) показывает, что интерес к будущему прямо коррелирует с уровнем ВВП на душу населения [Preis et al. 2012]. Историко-культурные исследования указывают на то, что формирование краткосрочного и негативного образа будущего является признаком низкой жизнеспособности крупных социальных систем [Polak 1973].

В-третьих, в условиях неопределенности коллективный образ будущего защищает позитивную самооценку членов группы. Утрата веры в будущее является одной из причин кризиса коллективной идентичности [Хёсле 1994]. Полученные нами данные указывают на то, что при социально-экономической нестабильности оптимизм поддерживается представлениями о среднесрочном и долгосрочном будущем. Коллективный образ ближайшего будущего выполняет прежде всего функции регуляции совместной жизнедеятельности, прогнозирования и целеполагания. Он является ориентиром для оценки достижимости личных целей, планирования россиянами своей жизни, горизонт которого составляет в среднем от 1 до 3 лет. Ближайшее будущее в наибольшей степени зависит от текущей экономической и политической ситуации в стране. Напротив, образы среднесрочного (через 5 лет) и долгосрочного (через 20 лет) будущего выполняют прежде всего защитную функцию, поддерживая позитивную групповую идентичность. Они более устойчивы к изменениям в текущей ситуации, так как поддерживают веру в осмысленность и доброжелательность окружающего человека мира. При этом негативная оценка среднесрочного будущего компенсируется позитивной оценкой долгосрочного – и наоборот.

Негативная оценка ближайшего или среднесрочного будущего при позитивной оценке долгосрочного будущего является одной из форм так называемого «защитного пессимизма», когда мы занижаем собственные ожидания, стремясь избежать разочарования от несбывшихся надежд [Norem 2001]. Защитный пессимизм в условиях неопределенности – не менее эффективная стратегия, чем стратегический оптимизм, так как может быть сопряжен с высокой результативностью и многовариантностью планирования. Вместе с тем, защитный пессимизм в условиях низкого институционального доверия может запускать разрушительные самосбывающиеся пророчества: как известно, готовясь к худшему и поддерживая радикальные решения, правительства приближают мир к войне.

Наконец, как и постоянно реконструируемая коллективная память, образ будущего в условиях неопределенности выполняет функцию преадаптации [Асмолов и др. 2017], так как в большей или меньшей степени поддерживает многовариантность сценариев развития событий, служит запасом исторических альтернатив. На вариативность и сложность представлений о будущем влияют степень социальной дифференциации (наличие различных институтов, социальных ролей, независимых и конкурирующих элит, предлагающих обществу разные сценарии будущего), уровень институционального доверия, а также степень «жесткости» социальных норм, то есть допустимость «игры», вариативность жизненных сценариев в различных социальных группах и социальная мобильность [Дубин 2011].

Иными словами, избыточная сложность общества как открытой динамической системы [Пригожин, Стенгерс 1986], многоукладность экономики, соседство разных культурных практик, порождая конкурирующие образы будущего, являются гарантией наличия альтернатив развития. Растущая на протяжении истории человечества связанность людей друг с другом, радикально увеличившаяся доступность культурного опыта в цифровую эпоху, – все это не только способствует созданию глобальной коллективной памяти и расширяет масштабы «фабрики» коллективных ожиданий, надежд и страхов, но и увеличивает «комбинаторику» сценариев развития сетевого общества. Воображаемое будущее начинает участвовать в рассеивающем отборе (В. П. Алексеев), влиять на эволюцию человечества.

Данные нейронаук свидетельствуют о том, что за воспоминания о прошлом и конструирование будущего в нашем воображении отвечают одни и те же структуры человеческого мозга, расположенные в теменной и височной долях мозга, ретроспленальной коре, а также коре задней части поясной извилины [Spreng et al. 2009]. Не только индивидуальный, но и коллективный образ будущего основан на работе, проделанной социальным воображением в прошлом. Общество накапливает своего рода «память о будущем»: различные экспертные прогнозы, сценарии возможного развития событий, художественные образы альтернативной истории, научно-фантастические версии ближайшего и отдаленного будущего. В сложных социальных системах диапазон альтернативных образов будущего определяет количество степеней свободы при реагировании на непредвиденные события. В сетевом обществе «память о будущем» функционирует как распределенная и транзакционная, то есть обеспечивается взаимодополнительностью образов прошлого и будущего различных социальных групп, представлениями о том, кто помнит и предвидит, возможностью откликнуться на эти версии прошлого и будущего при обсуждении настоящего. В связи с этим управление в условиях неопределенности требует стратегического диалога и обеспечения взаимодополнительности между различными экспертными сообществами. При развитии системы в точках бифуркации могут быть реализованы не только скрипты социального поведения, закрепленные историческим опытом (гипотеза об «институциональных ловушках»), но и варианты взаимодействия, уже разыгранные в воображении, вошедшие в коллективную память о будущем через различные пророчества, фантастические фильмы, компьютерные игры и обсуждения в социальных сетях.

Накопленные, преобразуемые и порождаемые в межличностном дискурсе представления о прошлом и будущем, – об уже или еще не существующем Мы, – поддерживают неравенство человека самому себе: не только отдельная личность, но и социальная группа не сводима к наблюдаемому настоящему. Число возможных состояний социальной системы в точках бифуркации определяется не только действиями социальных агентов, но и отношениями людей к прошлому и будущему друг друга.

Коллективный образ будущего можно рассматривать как компонент групповой временной перспективы [Нестик 2011; 2014], то есть отношения группы к своему прошлому, настоящему и будущему. Оказалось, что социальные группы со сбалансированным типом групповой временной перспективы (позитивным отношением к коллективному прошлому, настоящему и будущему) отличаются наиболее высоким уровнем социальной интеграции и результативности, более высокой коллективной жизнеспособностью [Нестик 2016б]. Нами была обнаружена связь сбалансированной групповой временной перспективы с уверенностью членов группы в способности группы влиять на свое будущее, позитивной групповой идентичностью, просоциальными установками и доверием к социальным институтам. Наши данные указывают на то, что при запуске и реализации социальных изменений необходимо поддерживать позитивную оценку коллективного прошлого, а не обесценивать его [Нестик 2014a]. Иными словами, реконструирование коллективного прошлого в условиях неопределенности обеспечивает жизнеспособность группы, если изменения значимости и оценки отдельных исторических событий не затрагивают общей позитивной оценки своего прошлого как части образа Мы.

В содержании коллективного образа будущего можно выделить пять основных феноменов: во-первых, это коллективные цели и планы, объединяющие и координирующие усилия группы в ходе совместной деятельности; во-вторых, групповые ожидания, то есть представления о значимых событиях ближайшего будущего, которые члены группы не могут контролировать, но стремятся учесть в своих планах, в-третьих, коллективные надежды, то есть представления членов группы о вероятном положительном для них исходе уже наблюдаемых или ожидаемых событий ближайшего и среднесрочного будущего; в-четвертых, коллективные страхи, то есть разделяемые членами группы представления об угрозах для индивидуального и коллективного благополучия или даже для самого существования группы и организации; в-пятых, групповые мечты, то есть представления о желательных для группы изменениях в обществе, которые не предполагают немедленной и полной реализации в действительности; наконец, в-шестых, коллективные идеалы, то есть представления о принципиально недостижимой, но желательной для группы ситуации.

Близкими к коллективному образу будущего, но не тождественными ему, являются феномены оптимизма и пессимизма. В ситуации неопределенности формирование надежд затруднено отсутствием предмета – прогнозируемых конкретных событий, с которыми они могли бы быть связаны, поэтому место надежды занимает генерализованное чувство уверенности в благоприятном исходе, которое получило название диспозиционного или «большого» оптимизма [Peterson 2006]. В отличие от коллективного образа будущего, генерализованный оптимизм не связан с конкретными сценариями развития событий, не предполагает каких-либо картин будущего, может быть не опредмечен в виде надежд, но способствует их формированию.

Общая позитивная установка в отношении будущего облегчает толерантность к неопределенности, позитивное переформулирование проблем, принятие ситуации и поиск ее положительных сторон. Оптимизм является одним из эволюционно обусловленных механизмов выживания человеческого сообщества в условиях изменений. В его основе лежат когнитивные искажения (позитивные иллюзии), поддерживаемые высокой самооценкой, позитивной групповой идентичностью, уверенностью в наличии выбора и возможности коллектива влиять на свою судьбу. По-видимому, коллективный оптимизм, – как и коллективная выученная беспомощность, – может быть результатом научения [Селигман 2013]. Он может формироваться и поддерживаться целенаправленно через интерпретацию коллективных достижений как закономерных и постоянных, а неудачных совместных действий – как случайных, через предоставление членам группы возможности делать выбор, контролировать ситуацию, договариваться о желаемом будущем.

Оптимизм и пессимизм как групповые характеристики могут проявляться не только как мировоззренческие установки, но и как коллективные эмоциональные состояния. Так, наряду с различными надеждами на будущее, – которые, как правило, связаны с конкретными повседневными событиями и не сопровождаются глубокими переживаниями, – в группах людей можно наблюдать состояние первичной надежды, связанной с достижением коллективной цели. Такая надежда может быть выстраданной, личностно значимой для членов группы, какой была в нашей стране, например, надежда на победу в Великой отечественной войне. Она больше, чем чувство возможного, но при этом остается генерализованным переживанием, то есть может менять свой объект. Такая деятельная надежда придает смысл уже прожитым и переживаемым испытаниям, служит защитой от фатализма и беспомощности. Надежда позволяет воспринимать критические ситуации как вызовы, а не как угрозы [Муздыбаев 1999].

На первый взгляд, противоположным надежде феноменом, – а на самом деле часто сочетающимся с ней, – является коллективная генерализованная тревога по поводу будущего. В отличие от страхов, тревога не имеет конкретного объекта, при обсуждении происходящего в группах и сетевых сообществах она легко фокусируется на том или ином ожидаемом событии. В условиях неопределенности, когда не известно, какие именно новости рассматривать в качестве сигнала об опасности, тревога мобилизует внимание группы, сдвигает временную ориентацию на ближайшее будущее, подсказывает, что впереди – что-то важное [Леонтьев 2015]. Тревога создает в группе напряжение, которое может разрешиться через регрессию, когнитивное упрощение воспринимаемых изменений и рост конформности или через восхождение к сложности, повышение осознанности, рефлексию и выработку новых правил взаимодействия в нетипичной ситуации. При дефиците времени, низкой рефлексивности, низком внутригрупповом и межгрупповом доверии в группе возрастает приверженность ранее принятым решениям и готовность следовать за лидером, картина будущего упрощается, сокращается разноообразие источников информации, используемых для принятия решений.

У каждого из компонентов коллективного образа будущего есть свои психологические особенности и функции. Наши исследования показывают, что по сравнению с надеждами по поводу будущего своей организации или страны в целом, коллективные страхи в три раза менее разнообразны по содержанию и включают в себя наименее желательные сценарии развития событий [Нестик 2014a]. Для страхов по поводу коллективного будущего характерна амбивалентность: одни и те же люди опасаются и застоя, и революции. Иными словами, массовое сознание избегает крайностей. Надежды, напротив, более разнообразны, но при этом прагматичны.

Страхи выполняют функцию мобилизации коллективных ресурсов и адаптации к изменениям в условиях высокой неопределенности, тогда как надежды выполняют функцию сохранения позитивной идентичности и являются основой для планирования жизнедеятельности. Это положение подтверждается данными, полученными нами при исследовании представлений о будущем не только в больших группах, но и в трудовых коллективах: относимые к будущему организации позитивные события более разнообразны, чем негативные; а позитивная оценка будущего прямо связана с силой позитивной групповой идентичности [Нестик 2014a].

В целом, анализ представлений об угрозах будущего показывает, что они глубоко социальны, связаны в основном с политической и экономической ситуацией в стране. Коллективные страхи обладают большим потенциалом мобилизации и сплочения общества, что делает их привлекательным инструментом в руках корпоративных и политических лидеров, ориентированных на краткосрочные цели. В обществе риска политические элиты заинтересованы не столько в поддержке долгосрочно ориентированных национальных стратегических целей, сколько в формировании у граждан чувства безопасности, уверенности в защите при любом сценарии будущего. Управление тревогами по поводу ближайшего будущего и «штамповка» коллективных страхов выгоднее, чем трудоемкое выращивание коллективных мечтаний.

В коллективном образе будущего закрепляется временная проспектива группы – отношение членов группы к своему будущему, в структуру которого входят ценностно-мотивационный, когнитивный, аффективный и поведенческий компоненты.

К ценностно-мотивационному компоненту можно отнести значимость коллективного будущего для членов группы. К аффективному компоненту можно отнести общую позитивную или негативную оценку будущего своей группы; оценку отдельных социальных процессов и явлений, влияющих на будущее группы; позитивную или негативную оценку усилий группы, направленных на достижение коллективных целей. Аффективный компонент может проявляться в форме коллективных эмоций, особенно сильно влияющих на поведение контактных групп.

К когнитивному компоненту, на наш взгляд, относятся: содержание представлений о коллективном будущем; протяженность временной проспективы, то есть удаленность в будущее событий, связываемых со своей группой; представления о социальных процессах и явлениях, которые могут повлиять на будущее группы;

представления о силе и характере влияния будущего группы на ее членов; представления о предсказуемости коллективного будущего; представления об управляемости будущего, способности группы повлиять на свое будущее.

К поведенческому компоненту можно отнести готовность членов группы к конкретным действиям для осуществления образа предпочтительного коллективного будущего, реализации коллективных целей и надежд; готовность членов группы обсуждать коллективное будущее друг с другом и с представителями других групп; групповые предпочтения в отношении тех или иных способов прогнозирования коллективного будущего.

Коллективный образ будущего формируется под влиянием различных групп факторов: внутриличностных, межличностных, групповых, межгрупповых и социетальных. К личностным факторам конструирования коллективного образа будущего относятся выраженность индивидуальной временнóй ориентации на будущее, протяженность временнóй перспективы, уровень тревожности, социальная идентичность, ценностные ориентации, а также ряд когнитивных эффектов прогнозирования – сверхоптимизм, стереотипизация отдаленных во времени событий, эвристики доступности и представленности, эффекты «черных лебедей», пренебрежение масштабом риска и др. Среди межличностных факторов следует выделить, прежде всего, содержательные и структурные характеристики социальных сетей, в которых осуществляется межличностная коммуникация по поводу будущего. К групповым факторам формирования коллективного образа будущего можно отнести целый ряд феноменов, связанных с механизмами внутригруппового социального влияния – в том числе эффекты самосбывающегося пророчества, сдвига к риску и группового мышления. К межгрупповым факторам формирования коллективных представлений о будущем относятся степень напряженности межгрупповых отношений и значимые группы сравнения: представляя будущее, мы конструируем отличия своей группы от других. Степень внимания членов группы к долгосрочному совместному будущему подкрепляется социетальными факторами: уровнем социального доверия, сложившимися в культуре представлениями о предсказуемости и управляемости будущего.