Текст книги "Тридцать три ненастья"

Приезжают – значит, любят

С едой было плохо, с деньгами – туго. Мы приладились как-то. Обходились пельменями, картошкой, овощами. Хорошо, что из Полтавы привезли пол-ящика тушёнки и трёхлитровую банку кукурузного масла. Украина жила много сытнее России. Все республики жили лучше. А тут достанешь полпалки любительской колбасы и не знаешь, есть её или любоваться. Кусок мяса считался деликатесом невероятным. И с каждым днём становилось всё хуже.

В мае позвонила сестра Люся из Струнино:

– Танечка, наша Таня из Германии приехала с Игорем и Петером. Мы к тебе в гости собираемся. Она обещала сыновьям показать Мамаев курган. Ты не против? Мы ненадолго, денька на четыре.

Василий напрягся:

– Чем ты их кормить будешь? Нас же шесть человек набирается.

Я не знала, что ответить, но ведь немыслимо было отказать. Едут мои сёстры и племянники, да ещё из Германии. Я любила их, очень соскучилась. Какая разница, что будет на обед?! Не объедать же нас они приезжают. А в душе всё равно мандраж! Начала я с генеральной уборки квартиры.

«Сестрёнки мои, касатки!» – как написал Василий Макеев. Они вышли из вагона – миниатюрные, светлые, родные, как в детстве. С ними – два худеньких, очень высоких мальчика. Ну, абсолютно «не наши»!

– Какие смешные немчики! – тихонько удивился Василий.

И мы пошли на троллейбус.

Когда проезжали Мамаев курган, ребята закричали: «Мама, мама, смотри!» – «Завтра мы приедем сюда на экскурсию. Вы же поняли, что это и есть Мамаев курган?» – со строгостью немецкой фрау сказала Татьяна.

Следующее, что удивило моих племянников, был наш обшарпанный, пахнущий кошачьей мочой подъезд и громыхающий лифт. Младший, Петер, захихикал, дёргая брата за рукав, и что-то зашептал по-немецки.

Мне стало стыдно, очень неловко. Ведь и квартира моя была ненамного пригляднее подъезда. Правда, мочой не пахла.

Пока гости осваивались, умывались, оглядывались, я накрывала стол. Сели обедать – мальчишки не едят.

– Танечка, они не умеют есть без ножа. У тебя есть сервировочные ножи? – спросила Татьяна.

– Конечно есть. Но мы привыкли обходиться без них. Сейчас принесу.

С ножами дело пошло веселее.

Разговорились. Но не всякая тема оказалась в лад. О своём муже, Хорсте Ульмане, Таня сказала уклончиво:

– Работает. Привет тебе передаёт. Сейчас многие немцы в Карл-Маркс-Штадте с надеждой смотрят на Горбачёва, ждут объединения с Западной Германией… Он тоже ждёт.

– А ты?

– От меня не зависит. Но ничего хорошего в этом не вижу. Если Берлинскую стену сломают, восточные окажутся в положении бедных родственников. Две разные системы трудно объединить. Вот я сейчас преподаю технологию химических волокон в колледже, зарплата небольшая, но стабильная. А что будет потом – я не знаю. Могу и без работы остаться.

– Чем ребята занимаются?

– Игорь – спортом, а Петерляйн учится играть на скрипке. Да, Таня, сколько я должна дать тебе денег за наше питание? Ты прикинь.

– О каких деньгах ты говоришь? Я с родственников за еду не беру. Если захотите что-нибудь особое себе купить – покупайте. А я уж как смогу.

Василий, слушавший наш разговор, расстроился:

– За кого вы нас принимаете? Мы же не в Германии.

– А что такого? У нас это в порядке вещей. Угощением считается чай с печеньем. А питание – это расходы.

– Таня, за пятнадцать лет ты совсем онемечилась. Уже и говоришь, и думаешь по-немецки. Настоящая фрау! – не выдержала я.

На завтрак поставила на стол большое блюдо с рассыпчатой гречкой, густо сдобренной сливочным маслом и сосисками по периметру. Сосисками как деликатесом гордилась особенно.

– Нет! Мы это не едим, – заявил Игорь.

Таня шикнула на ребят, что-то сказала по-немецки, сама разложила еду по тарелкам. Мне объяснила:

– Они не любят гречку-размазню, которой их кормили в детском саду. Мы и дома её не готовим.

Ничего, все поели с аппетитом. Мальчишки даже удивились, что гречневая каша может быть такой вкусной.

– Данке, данке, тётя Таня.

После завтрака Василий повёз гостей осматривать Волгоград. Я осталась одна. Перемыла посуду, принялась за стряпню обеда.

Вечером муж мой с изумлением рассказал:

– Ну и дотошный народ! Татьяна отказалась подниматься на курган без экскурсовода, мол, это неправильно, если ребята не услышат точной информации – с датами, с именами полководцев. Пришлось нам присоединяться к экскурсионной группе. В трамвае не разрешили мне оплатить проезд – сами платили. А ребята молодцы! Так живо на всё реагировали. И очень просили: «Дядя Вася, можно нам в Волге искупаться?»

Созвонились с Валентином Кононовым, расспросили, можно ли у них на Спартановке найти приличный пляжный уголок.

– Да прямо у меня под окнами! Приезжайте часам к одиннадцати, – ответил Валентин.

Наутро поехали купаться. Кононов уже ждал нас на берегу с бидончиком пива. Меня удивило, что мальчишки с удовольствием пьют пиво, и Татьяна не возражает.

В последний день перед отъездом гостей позвонили из Союза писателей, вызвали Василия на работу.

Татьяна хмурилась с утра, явно чем-то недовольная. Люся отказалась прояснить ситуацию:

– Ничего, ничего, ничего! Мы самостоятельно погуляем по городу, а завтра уже уедем.

Сходила в магазин, купила всем сувенирные подарочки, в винном отделе отоварила талоны двумя бутылками сухого вина. Хотелось устроить хоть немного праздничный ужин на прощанье. Но что-то шло не так. Василий приехал с работы подшофе, очень раздражённый.

– Когда уж они уедут?!

– Успокойся – завтра! И вообще… Мне обидно такое отношение к моим сёстрам.

– Учти, я провожать их не поеду. Мне завтра на работу. Данильченко недоволен нашим расслабленным режимом: то мы едем в гости, то к нам приезжают гости…

Гости наши явились уже по темноте – притихшие какие-то, грустные. Поужинали без азарта. Сувениры мои большого впечатления не произвели. Но всё равно:

– Данке… данке…

Расцеловавшись, мы простились на перроне. Поезд Волгоград – Москва тронулся и поехал, набирая ход. Я почувствовала ужасную усталость, но с некоторой даже радостью пошла в Союз писателей.

…Родню не выбирают. Мы её любим не за что-то, а потому, что она своя, кровная. Однако жизнь показывает – с друзьями добрые отношения могут длиться десятилетиями, а с родственниками лопаются иногда, как гнилые нитки. Всё просто: друзья редко предъявляют претензии, а родня – всегда. Друг не скажет: «Ты обязан!», а родственники только так и говорят.

– Наша Олечка собирается поступать в институт. Вася, братик, ты просто обязан помочь ей. Ведь у вас в друзьях профессор ВолГУ Смирнов. Помнишь, как я тебя в детстве на закорках таскала? Помоги, а то обижусь.

– Конечно, Валечка! Всё, что сможем – сделаем.

Примерно такой разговор состоялся у Василия с двоюродной сестрой Валей Данилиной. Нормальный разговор, родственный. Но из него следовало: помогите поступить и разрешите пожить на время сдачи экзаменов, а дальше, может, и дольше – как получится!

Васины племянники подросли разом, все заканчивали среднюю школу, хотели поступать в институт. Тогда в студентах ходил только Игорь Данилин, учился в Волгоградском сельхозинституте. Приезжал к нам довольно часто. Понятное дело: то голодный, то деньги кончились.

Свою родню Макеев привечал по-казачьи:

– Приезжают – значит, любят! Хуже, если не будут приезжать.

Оно бы и ничего, но нам, пишущим людям, был жизненно необходим иной уклад, особенно в период творческой активности: достаточное время без отвлечения на чужую суету, тишина, когда пугливые рифмы вьются над головой, короткое расслабление без посторонних глаз. Женщине и пововсе трудно, коли и еду нужно приготовить, и в доме прибрать. Мне, например, лучше писалось по ночам, а Василию – только с утра. Под стихи подладиться было легче, а под прозу – извините! Пять часов кряду усидеть на заднице очень нелегко. И физически устаёшь, и головой отупеваешь. Для писателя именно голова – главный инструмент. Душа важна во вторую очередь.

Друзья понимали, когда мы отнекивались от встреч: «Извини, я работаю». Родственники подобный довод восприняли бы, как «иди к чёрту!»

Позвонила моя сестра Валентина из Тамбова:

– Тань, у нас с Колей отпуск в июле. Хотели к тебе приехать…

– Приезжайте, только в начале июля я должна слетать в Грузию на несколько дней. Я тебе позвоню попозже, в какие именно числа.

Мы зря всё-таки обижались на москвичей, стонавших от наплыва родственников во времена тотального дефицита. Но разве люди виноваты, что колбасу можно было купить лишь в белокаменной нашей столице? Не откажется же тётя Маша приютить малознакомого троюродного племянника на одну ночь! Ей, бедной, не пришло бы в голову сказать: «Приезжают – значит, любят!»

Корзина чеснока

В самолёте летела свадьба. Вернее – со свадьбы в Волгограде домой возвращались грузинские родственники невесты. Это было нечто! Стюардесса умучилась просить неугомонных пассажиров не ходить по салону, не распивать спиртные напитки и не курить в туалете. Но куда там! Бравый усач ходил от кресла к креслу и угощал буквально всех:

– Генацвале, выпей за счастье наших дорогих Натэлы и Владимира!

Следом с пакетом домашних пирожков шла бойкая молодка в люрексовом платье.

– Закусывай, дорогой, закусывай! Пусть жизнь их будет полной чашей!

В Тбилиси я прилетела в очень весёлом настроении, поймала такси:

– Улица Мирцхулава, 3а. Довезёте?

– А с тэбя – 25! Поедешь?

Куда же деваться? Поехали!

Мзия заварила крепкого чая и поставила тарелку с подостывшими хачапури.

– Извини, не успела приготовить сациви. Весь вечер с Вано выясняла отношения. Он упрекает, что я Баадура плохо воспитываю. А чем плохо? Достала ему путёвку в детский лагерь Бакуриани… Завтра мы к нему заедем по дороге в Гори, но с утра ты должна получить гонорар в «Мерани». Хлопотный будет день. Ложись спать. Уже поздно.

– Можно я Василию позвоню?

– Так у вас уже глубокая ночь! Завтра утром позвонишь.

Утром позвонила. Телефон молчал. Неужели уже ушёл на работу? Или дома не ночевал?

В «Мерани» пришлось ждать: то кассира не было, то ведомость не готова. Мзия нервничала, смотрела на часы.

– Всё, Тань! К Баадуру не успеем. Зато я свожу тебя в одно тайное место. Кутнём там, но по большому секрету. Не проговорись Вано.

С гонорара купила себе босоножки с тонкими цветными ремешками, и мы поехали в «тайное место».

Новый дом, неоштукатуренный подъезд, однокомнатная квартира странной планировки на третьем этаже…

– Где это мы?

– Любовник Ии снимает эту квартиру для их тайных встреч. Понимаешь, какой ужас? Она дала мне запасной ключ на всякий случай. Да ты в холодильник загляни. Вот где ресторация! Сейчас мы оторвёмся.

Давясь от смеха, мы намазали себе толстые бутерброды с красной икрой, налили коньяка, съели по персику.

– Давай ещё по коньяку и бутерброду?

– Давай! Мзия, а Ия не боится, что муж её накроет?

– Он сам, знаешь, какой гуляка! Пузо выпятит, усы встопорщит, глазами так и бегает с юбки на юбку. А Ия у нас красавица… Ты же знаешь. Только Вано – ни-ни!

– Не говори глупости!

На автовокзале сели на автобус до Гори, через час были уже на месте. Во дворике недостроенного двухэтажного дома нас встречала пожилая грузинка, мать Вано. По-русски она не говорила, но понимала чужую речь. К сожалению, я не запомнила её имени, даже не уверена, что его вообще называли. Мзия у свекрови себя чувствовала совершенно без стеснения, провела меня в комнату на первом этаже, показала моё спальное место.

В это время хозяйка начала выпекать в тандыре плоские лаваши. Запах печёного теста защекотал ноздри.

Мы вышли во двор, подошли к тандыру. Из его широкой горловины шёл ужасающий жар. Женщина ловко ляпала вовнутрь сырые лепёшки, а потом подцепляла уже готовые лаваши длинным металлическим щупом, загнутым на конце. Её ловкая работа завораживала.

– Тань, мама предлагает и нам попробовать. Хочешь? Давай я первая.

Попестовав лепёшку на ладони, Мзия попыталась запустить её в тандыр, но не выдержала жара и уронила. Я оказалась ловчее – моя лепёшка прилипла к стенке. Женщина поощрительно цокнула, улыбнулась мне.

На обед были горячие лаваши, свежие овощи и сыр сулугуни. На запивку мацони в глиняном кувшине.

– А где же хозяин? – спросила я.

– На чесночной плантации. Он будет только к вечеру, – ответила Мзия. – Пойдём, я тебе что-то покажу.

В прохладном чистом сарае, по ободок вкопанные в землю, зияли открытыми горловинами огромные глиняные чаны конической формы.

– Это кфеври! В них делают виноградное вино. Сейчас они на просушке. Отец придёт вечером – угостит нас своим вином. Теперь пойдем, садик посмотрим.

Распахнулась кривая плетнёвая калитка, а за ней уступ за уступом поднимался в гору небольшой сад: орехи, гранаты, яблоки, черешни.

– Можешь себе представить? Под каждое дерево вырубалось отдельное гнездо в скале, завозился грунт, подводился свой шланг для полива. А ещё говорят, что грузины ленивые люди! Это они в Тбилиси ленивые, а здесь – видишь сама.

Пришёл с чесночной плантации отец – ну, чистый мой дедушка Митя! Мзия представила меня.

– Гамарджобо! Ты тоже поэтесса, как Мзия? – поприветствовал меня хозяин. – Это хорошо… Откуда приехала? Из Волгограда? Нет такого города! Есть Сталинград! Сталин – мой земляк. Я видел его два раза в детстве. Мудрый человек.

Мать молча накрывала на стол. Ни слова – ни полслова мужу. И он к ней не обращался, словно её и не было вовсе.

На скатерке появились те же лаваши, овощи, зелень, сыр, варёные яйца. Но уже и кувшин с красным вином, глиняные чашки без ручек. Ужинали молча. Молча отец встал и пошел отдыхать на второй недостроенный этаж.

– Ты помнишь бабушку Тамрико? Это её старший сын.

– Мзия, а почему они не разговаривают между собой?

– В молодости отец изменил ей, да ещё и побил. Она не простила. Замолчала – и всё. Ладно, давай сбегаем в театр к Илико. Вот он удивится!

– А я наши книжки для него привезла. Думала через тебя передать, а теперь сама увижусь. Книжки у меня в сумке.

– И я взяла ему свою книжку «След стёртого слова» с твоими переводами.

В театре мы просидели допоздна. Батоно Ило собрал нам угощение прямо в своём кабинете: коньяк, лепёшки, фрукты, сыр – вполне по-домашнему. Это только праздничные столы у них ломятся, а по рядовому случаю – очень скромно. Не обходятся лишь без свежей зелени. Её всегда много – сочной, очень пахучей.

– Как там Васо? Почему не приехал? Я бы ему чачи выставил. У меня есть, – посожалел гостеприимный батоно.

Наутро, перед нашим отъездом, Мзия попросила свёкра подарить мне что-нибудь. Он полез под самый чердак и спустился с большой корзиной чеснока.

– Куда столько? – испугалась я.

– Бери, не обижай его. Угостишь волгоградских друзей. Он бы и вина дал, но оно молодое, скиснется в дороге. А чача для Василия у меня дома есть.

…Корзину с чесноком в багаж не приняли. И пришлось мне буквально на коленях держать столь необычный подарок до самого Волгограда. Сосед по самолёту морщился, но терпел.

Мне было грустно и отчего-то очень тревожно. Валентина с семьёй должны были приехать не сегодня завтра. И когда теперь я увижусь со Мзией? И как там Василий? А тут ещё этот чеснок! В трамвае, почти уже подъезжая к дому, я нечаянно зацепилась жемчужными бусами о ручку корзинки. Бусины брызнули в разные стороны. Собрать их было невозможно. Лишь горстка жемчужин попала в чесночную корзину. «Плохая примета», – подумала я. И бус, конечно, жаль!

А дома ждал сюрприз. Ещё тот сюрпризец!

Тамбовские гости, оказывается, уже приехали. Валя суетилась на кухне, готовила обед. Василий с Николаем, новым мужем Валентины, пили пиво за обеденным столом. Сестра прятала глаза.

– Что произошло? У вас тут чуть ли не серой пахнет – дышать нечем.

Из дальней комнаты прибежала племяшка Наташа.

– Тётя Таня приехала! А мы тебя со вчерашнего вечера ждём.

– Почему с вечера?

– А мы на вокзале ночевали! – щебетала простодушная девочка.

– Как на вокзале? Почему на вокзале?

Наташа вдруг замолчала. Молчали и все остальные.

– Да не волнуйся ты! Всё нормально. Недоразумение вышло, – завертела хвостом сестра.

– Я у Мызикова ночевал. Если не веришь – позвони. Тебе и Лилька подтвердит, – твёрдым голосом партизана на допросе сообщил Василий.

Что ж, терпимо, если так. Но так ли?

Под честное слово, что я не закачу скандал, Валя рассказала следующее, вытянув меня на балкон:

– Мы приехали на дневном автобусе, было уже около семи. С автовокзала позвонили вам на квартиру. Ответила незнакомая женщина. Когда я попросила позвать Васю к телефону, трубку бросили. Я снова перезвонила. Тот же голос ответил: «Вы ошиблись номером». И опять гудки… Я звонила ещё несколько раз, но трубку никто не брал. Тогда мы решили добираться по адресу. Приехали, звоним в дверь – никто не отвечает. Приложила ухо к двери и явственно слышу какие-то живые звуки. Вроде шороха, шёпота, шмыганья тапочек. Звоню. Не открывают. И что нам делать? Сели на ступеньки, стали ждать. А устали за дневную дорогу, как собаки, есть хочется… Прождали часа два-три и решили ехать на железнодорожный вокзал – хоть бы перекусить да в туалет сходить. Решили: если и утром нам никто не ответит по телефону, идти на автовокзал и возвращаться в Тамбов…

– Но ведь я же должна прилететь! Куда возвращаться? И что дальше?

– А утром Вася ответил по этому самому телефону! Мы приехали. Дальше ты всё знаешь. Тань, гульнул он. Это точно! Но разве он один такой?

– Хрен бы с ним! Меня до печёнок достаёт жестокость по отношению к вам, к ребёнку…

– Только ты не скандаль сейчас, Наташу пожалей. А Мызикову этому не хочешь позвонить?

– А смысл? Если Василий на него ссылается, значит, они обо всём уже договорились. Валя, не измены меня пугают, а жестокость. Почему он не вышиб эту б… после твоего первого звонка? То-то! Я в дороге бусы порвала… Думала, к чему бы? Ну, ладно. Зато у нас есть целая корзина чеснока!

Квартира № 1

Анатолий Маркович Быстров говорил мне: «Таня, ты простачка, а Василий твой совсем не простой. Ему женщина нужна не для любви, а для жизни. Если ты будешь терпеть, он никогда от тебя не уйдёт. Вон их сколько ходит по улице – женщин для любви, а терпил, как ты, единицы. Только будь похитрее, о себе не забывай».

Но много лет назад я была молодой, сильной, жалеть себя не умела. Сколько ни навали на спину – губу закушу и тащу. И всё-то я понимала, но любимой всё равно хотелось быть. Улёты Макеева считала простым проявлением слабости, нехваткой строгого воспитания. Вот кому армия пошла бы на пользу, но его чаша сия миновала. Не создавать же ему искусственные трудности, чтобы он учился преодолевать их! Если ему говорили: «Вася, ты большой ребёнок!», он с радостью соглашается: «Я всю жизнь буду дитя». Так я и привыкла – быть сначала матерью, а потом женой.

В семьях наших друзей всё было по-другому: мужчина – значит мужчина, женщина – значит женщина. Мне явно не хватало в характере мягкости, лукавой слабости, хитрой уступчивости. Откуда бы им взяться? Тягловую лошадь не научишь гарцевать по цирковой арене!

Едем однажды домой в трамвае, оба молчим. А на душе у меня такая тягота, что губы не растянуть в улыбке. Он глянул на меня и спросил:

– Ты чего такая? Как будто родного мужа схоронила.

– Думаю о счастье.

– Ну, думай, думай!

И всё. Ни за руку не взял, ни по плечу не погладил. Впору было запеть: «Напилася я пьяна, не дойду я до дому…» Там ещё слова есть: «Если б раньше я знала, что так замужем плохо…»

А потом вдруг напряжение уходило, начинались просветлённые дни, появлялась надежда. Друзья у нас были хорошие, помогали преодолевать семейные кризисы. Я могла и с Маргаритой Константиновной Агашиной поговорить о своём, и с Валентином Васильевичем Леднёвым посоветоваться, и Ире Кузнецовой поплакаться в жилетку. Петя Таращенко приносил в дом веселье, Данильченки и Смирновы подавали пример здорового семейного лада. Праздники – это понятно, но и потери сближали нас, приводили в чувство. Жизнь-то, оказывается, короткая! И мёду в ней меньше, чем горчицы.

15 февраля 1987 года не стало Надежды Петровны Малыгиной. Было солнечное воскресное утро, когда Толя Данильченко позвонил и сообщил, что Малыгина наложила на себя руки. Известная писательница, ветеран войны – она, овдовев, люто переносила своё одиночество, страдая головными болями. Последствия военной контузии преследовали её всю жизнь. За несколько дней до своего страшного ухода Надежда Петровна выписалась из больницы, а опереться не на кого – ни детей, ни племянников. Оставила прощальные записки. Ей было 63 года. Ужас какой-то! Колесникову – 63, моему отцу – 63, Малыгиной – 63. Все воевали. Наверное, у фронтовиков этого возраста не хватило сил на долгую жизнь.

В очерке «Горькое наследие» я написала всё, что было у меня в душе к этой замечательной женщине. Повторяться не хочу.

Речь немного о другом. Надежда Петровна жила в квартире № 1 легендарного Дома Павлова. Со всего Советского Союза ей писали письма именно по такому адресу: Волгоград, Дом Павлова, квартира № 1. Аккурат за парадным фасадом с монументальным изображением подвига защитников Дома, выходящим на площадь Ленина, склонившись над огромным письменным столом, Надежда Малыгина писала книги о войне, о женщинах той войны, одной из которых была сама. Помните? «Сестрёнка батальона», «Двое и война», «Вторая любовь», «Анисья», «Катерина»…

Казалось, право жить в Доме Павлова давалось как большая государственная награда. Малыгина это право заслужила. Видимо, и другие жильцы тоже. Кто бы мог предположить, что мы с Макеевым меньше чем через год окажемся жильцами малыгинской квартиры? Но вышло именно так!

Полгода квартира стояла опечатанной, словно бы ждала наследников жилья и имущества. Наследников не было. Идея создания музея Малыгиной в квартире № 1 тоже не получила своего воплощения. Она перешла по закону в жилищный фонд писательской организации. А мы стояли первыми в очереди на улучшение жилищных условий. Квартиру предложили нам. Конечно, душу коробила мысль о висельной судьбе бывшей владелицы, но мы её преодолели. Аргументов в защиту такого решения было много: самый центр, близость к Дому литераторов, солидные метры, престижность наконец. Вопрос был решён. И нас с Василием, как новых обладателей жилья, включили в состав комиссии по имущественному наследству. И вот мы приехали на первую встречу с официальными представителями власти. В каком-то оцепенении, непонятной тревоге я замерла перед опечатанной дверью. Приложила ухо к дерматиновой обивке и услышала тяжёлую, мёртвую тишину, звенящую там.

Приехала комиссия, сорвала с двери бумажную ленточку с печатью…

В прихожей аккуратно стояли туфельки на каблуке, кроссовки, зимние сапоги. На столике – горстка монет, расчёска, пудреница. В комнатах и на кухне окончательно погибли домашние растения. Безжизненные плети лиан и традесканций обвисли до пола, отчего сиротство жилья ощущалось ещё острее. При всех коврах и хрустальных вазах атмосфера в квартире была столь непереносима, что захотелось выбежать на улицу, дохнуть свежего воздуха.

Всё лето комиссия описывала имущество Малыгиной, продавала его через комиссионку, разрешив, впрочем, краеведческому музею забрать письменный стол и пишущую машинку, а писательской организации – архив, рукописи, письма, фотографии, некоторые сувениры. Вся библиотека ушла в Волгоградский государственный университет.

Когда всё ценное, сносное и более менее продаваемое было вывезено, в квартиру потянулись соседи. Жители ближайших домов и просто чужие люди – копались, выбирали из оставшегося пригодное для личных нужд. Раздражения это не вызывало, но в сознании укрепилась мысль о бренности бытия, глупой ненужности копить что-то, собирать, экономить на чёрный день. Чёрный день наступает, и всё идёт прахом.

Мы понимали, что осваиваться здесь будет трудно – по очень многим причинам. Главная – она простилась с жизнью здесь, в этом дверном проёме.

В развороченном, порушенном жилье обнаружилось много неожиданного: рыхлость стен, трухлявость подоконников, сырость углов… Но более всего меня поразило не это! Десятки коробок из-под конфет были заполнены обычными речными и морскими камушками. На коробках надписи: «Камушки с Бузулука», «Камушки с Хопра», «Камушки из Коктебеля» и т. д. Подшивки журнала «Огонёк» и «Литературной газеты» за несколько десятилетий – выцветшие, слежавшиеся, пропитанные пылью – заполняли встроенные шкафы и антресоли, верхние и нижние полки самодельных книжных стеллажей. В отдельном ящике, по-моему, из-под телевизора, собраны коробочки и футляры от духов, часов, очков, прочей житейской мелочи… В отсутствие главного обихода эти бессмысленные коробки и коробочки, кипы и узелки стали самым заметным, въяве подводящим итог прожитого и нажитого людьми, которые сюда уже не вернутся.

Как они жили среди этого? Как мы живём среди собственного хлама? Почему не выбросим его на помойку?

Я ходила по квартире, натыкаясь на горы ношеной одежды и обуви, расшатанные табуреты, банки с огурцами, кухонную утварь. Куда это девать? Кому отдать? Когда и бабульки соседские поостыли к лёгкому промыслу, пришлось стаскивать бесконечные узлы к мусорным контейнерам во дворе. Камушки выгрузили на детскую площадку, ссыпали горкой у песочницы – всё малышам забава!

Себе оставили тазики, ведрушки, веники и швабры. Нам предстоял ремонт, всё сгодится.

Василий нашёл плоскогубцы, встал на табурет и выдернул из дверной перекладины огромный гвоздь с обрывком верёвки.

Позже одна из музейных работниц спросила:

– А вот у Надежды Петровны была богатейшая коллекция камней… Где она теперь?

– Посмотрите на детской площадке. Может быть, найдёте что-то ценное.

В начале осени мы сделали косметический ремонт в нашей легендарной квартире и стали переезжать.

Застарелый радикулитчик Мызиков нёс впереди всех подушку.

– Ребята, стать жильцами Дома Павлова – это круто! Я вас поздравляю! Только ругайтесь поменьше.