Текст книги "Тридцать три ненастья"

Под оранжевой лампой

Кривошеенко сдал мне ключи от сейфа, от кабинета и даже от входной двери в Союз писателей, положил на стол книгу регистрации рукописей и ушёл без лишних слов.

Оставшись одна, включила оранжевую настольную лампу. Возвращение «блудной дочери» состоялось без криков «ура!» и бурных аплодисментов. Примерно так гимнасты совершают прыжки с батута на батут: опасность свалиться есть, но при наличии опыта можно не особо бояться.

Мне бояться было нечего. С Овчинцевым проговорены все нюансы и без того хорошо знакомой работы, Ирина Фадеева секретарила в приёмной, бухгалтер Мария Васильевна Юрасова с места основной работы на фирме Цуканова приходила по мере надобности, уборщица Тамара Степановна Зубкова наспех мыла полы, «Парнас», развалившись в старом кресле, наблюдал из открытых дверей за перемещением мимоидущего народа. А из бара, ввиду приближения обеденного часа, уже пахло свежей едой и сигаретным дымом – значит, пришёл Сергей Васильев, может, и Синякин с Лукиным.

Моему возвращению не все, конечно, обрадовались, и я радовалась не всем, да куда же нам деться друг от друга?

Главное – Ирочка на месте, и Аля Викленко шебаршит акциями за своим арендованным столом. Есть с кем словом перемолвиться и в баре часок посидеть, иногда позволяя себе и рюмочку на обед.

Работа в принципе была налажена. Не хватало разве что женского порядка в делах, строгого учёта писательских рукописей, регистрации выходящих книг.

Давно замечено, что в благополучные времена ход жизни подобен медленному течению реки. Даже смертность писателей в то золотое десятилетие не была удручающей. Может, статистика здесь и неуместна, но одна-две потери в год – большая разница по сравнению с пятью-шестью в 2014–2015 годах. Ранимые и беззащитные писатели острее других реагируют на социальные катаклизмы, экономические кризисы, геополитическую чехарду. Бедные становятся ещё беднее, больные – ещё больнее, о пьющих и говорить нечего. Особенно жалко молодых, таких как Лёня Шевченко. Ушёл в тридцать лет – красивый, талантливый, необычный… В день его похорон шёл слепой предмайский дождь. Александр Михайлович Иванов ушел в мае. Пётр Иванович Селезнёв ушел в мае. Друг мой, Валя Кононов, умер в день моего рождения – 6 мая 2005 года, вскоре после того, как я вернулась в Союз. Ничего себе! Поздравил называется… Эх, Валюшка, Валюшка!

В то время издавалось много книг, но далеко не всё, что предъявлялось в виде рукописей. Рукописи-то регистрировались, конечно, в специальном журнале, но на страже качества стоял редакционно-издательский совет писательской организации во главе с Сергеем Николаевичем Синякиным. Он удивительный человек, уникум в своём роде – скрупулёзно прочитывает почти всё, что несут авторы. А они какой только чуши не несут!

Я не была официальным членом редсовета, но высказать свою точку зрения как ответственный секретарь могла. Синякин в определённой степени прислушивался, и до штопорных ситуаций дело не доходило. Даже не знаю, кто бы ещё из наших мог, как Сергей, так же ответственно относиться к этой рутинной работе. Иногда он обижается, психует, грозится бросить редсовет, но мы лаской и похвалой останавливаем его.

Издание книг, приём в Союз писателей, решение премиальных вопросов, работа литературной студии и клубов, презентации, творческие вечера, юбилеи, выезды в районы области, делопроизводство, контакты с архивами, библиотеками, другими творческими союзами – главные обязанности ответственного секретаря. Но и бытовые стороны жизни писательского Дома никуда не задвинешь. То трубу в подвале прорвало, то кабель перегорел, то плита в баре не работает, холодильник гикнулся, унитаз забит, жалюзи обвалились – каждый день проблема, бесконечный напряг.

На всё нужны деньги, а их из бюджета – ноль целых, ноль десятых. Без субарендаторов ну никак не обойтись! Добрая власть, понимая безвыходность положения, порой закрывала глаза на мелкую «контрабанду» квадратными метрами, копеечную в самом деле. Власть злая до судебных разбирательств доходила, требуя выселить постояльцев, но аренду заплатить вовремя. Коммуналку – само собой! Зарплата? А кого это волновало?

Нас многие слышали и многие понимали. Даже мэры: Чехов, Ищенко, Гребенников, Херианов… Косолапов не слышит и не понимает. Это, как вы поняли, о ситуации в 2014–2015—2016 годах. Мы об этом ещё поговорим.

А в 2005 году жить было можно – трудно, но не безнадёжно.

С Овчинцевым на посту председателя правления писательской организации мы даже пожарников не боялись, не говоря уже о департаменте муниципального имущества. Одного его звонка хватало, чтобы разрулить ситуацию. Может быть, стыдно было числить нищего писателя в ряду злостных нарушителей закона? А может, у чиновников на полках книги стояли не для интерьера, и гаджеты ещё не загадили человеческий мир?

Тогда нам казалось: ещё чуть-чуть и Госдума примет милосердное решение о статусе творческих союзов, справедливая жизнь вернётся – надо только немного потерпеть. И верилось, что Волгоград не бросит в беде своих писателей. Ведь нет же безвыходных ситуаций, даже перед лицом Закона! Мы предлагали разные варианты. Самым разумным считали присоединение писательской организации к одному из государственных учреждений культуры – к библиотеке, «Издателю», да хоть к офсетной фабрике, лишь бы остаться в родном доме, построенном, кстати, для нас при долевом участии Литфонда СССР. Куда мы только не обращались с просьбой разобраться, вникнуть, найти приемлемый для всех выход. Написано сотни писем, получены сотни ответов, а дело так и не сдвинулось с мёртвой точки.

К нам время от времени захаживали губернаторы, мэры, их заместители, руководители культурных ведомств. Им нравилось в нашем доме, звучали очень оптимистичные речи, давались самые обнадёживающие обещания… Увы и ах! Губернатор сменял губернатора, мэр мэра… А писатели ждали, надеялись, писали книги, ходили по школам просветлять мозги подрастающим отпрыскам волгоградцев и… уходили из жизни, не дождавшись подтверждения своих профессиональных творческих прав.

Заметьте, я не говорю о деньгах, о каких-то персональных выплатах, даже о гонорарах… Речь о Доме! Дом любому человеку дороже всего. Тем более такой Дом, как наш! Он всегда был наполнен жизнью, звучащей поэзией, музыкой, живописью, творческим поиском истины… Многие талантливые волгоградцы нашли здесь свою профессиональную судьбу, научились писать стихи и прозу, стали членами Союза писателей России. Вернулась и я в свой литературный дом.

В первый же день Макеев заявил:

– Теперь я буду студию проводить не в зале, а в большом кабинете.

– Без моего согласия? А если я скажу нет?

– Мне Овчинцев разрешит, он главнее тебя.

– А что же ты с Кривошеенко этот вопрос не ставил ребром?

– Ты жена, на тебя и надавить можно.

Вот так вот! Сразу же нашлось кому на меня надавить! Может, оно и правильно, ведь литстудия всегда была, есть и, надеюсь, будет главной кузницей новых литературных кадров, залогом успешного будущего областной писательской организации.

Лишь бы остался Дом! Ключи от него на брелоке в виде золотого сердца лежали передо мной символом верности этим дверям и окнам, полам и стенам, духу его и памяти.

Для меня, включившей оранжевую лампу над столом, ничего важнее не было.

Два Рыжкова, Горбачёв и Черномырдин

С первых дней перестройки хитромудрые коммунисты во главу своей идеологии поставили прекрасное и чистое слово «патриотизм». За этим мощным забором им хорошо жилось всё это время, и никого не волновало, что патриотов, настоящих в том числе, стали оскорбительно звать красно-коричневыми, намекая сами знаете на кого.

Идеологи перестройки в свою очередь выстроили альтернативный забор и мелом написали на нём «демократия» и «либерализм». Их в от-веточку назвали «дерьмократами». Этим зажилось даже покруче, чем коммунистам. Во всяком случае, именно они, ограбив страну и народ, стали прививать в России чуждое ей западничество.

А что же мы, обычные люди? Оставаясь патриотами, мы хотели некоторых демократических преобразований – рыночной экономики, здоровой конкуренции, большей свободы слова, прорыва за «железный занавес». Но никак не гайдаровщины, не чубайсовщины, не Березовских с Гусинскими, тем более Ходорковского с его «Юкосом». Эти мерзавцы вывезли российские миллиарды за рубеж и показали стране огромный либеральный кукиш.

Патриотизм, слава богу, вырвался из тесных объятий «компатриотизма» и стал государственной политикой. Теперь его называют «образованный патриотизм» – вполне справедливый термин нового времени.

Многопартийность способствовала самоопределению выздоравливающего общества. Будь ты членом КПРФ, ЛДПР, «Справедливой России», «Единой России» – лишь бы не забывал приставить к своим убеждениям имя «Россия».

А вот с либералами дело обстоит сложнее. «Союз правых сил», «Яблоко», «Парнас» – и всё без России-матушки! Парнасовцы в своей ненависти ко всему русскому, кроме денег и недр, договорились до маразма: любыми путями, вплоть до интервенции, раздробить Россию на части, физически уничтожить «ватное быдло», силой принудить страну к западным ценностям, во главе всего поставить Ходорковского. А уж Каспаров, Кох, Пономарёв, Яшин, Боровой и иже с ними найдут себе применение! При мысли, что Дима Быков может стать министром печати и информации Российской Федерации, меня затошнило.

Российским детям при словах «системная оппозиция» советую бежать прочь. Это бабайка, бармалей – может проглотить живьём, не пережёвывая.

Я не политик, конечно, ситуацию понимаю сердцем, могу в чем-то ошибаться, но со времён Виктора Степановича Черномырдина усвоила:

если «Наш дом – Россия», то во главу всего надо ставить её интересы. Если же чей-то дом – Англия, то пусть служит интересам Англии, имеет право. Но, чур, не на русские денежки!

В начале нулевых Виктор Степанович приезжал в Волгоград, заходил в Союз писателей. С ним было много интересного народа. Помню актрису Тамару Сёмину, композитора и певца Игоря Николаева, великую Нонну Мордюкову. Ждали Людмилу Зыкину, но она не приехала.

Региональное отделение НДР у нас начиналось с Ивана Петровича Шабунина, затем немного порулил Семергей, а с 1999 года политсовет партии возглавил Владимир Овчинцев. Меня избрали его заместителем по идеологии.

Овчинцев и сейчас смеётся:

– Татьяна, ты хоть понимаешь, что ходила в статусе второго секретаря обкома партии?

Понимаю. Но с трудом.

На встречу с Черномырдиным пришла уйма народа. Были забиты все коридоры. Согласно партийной иерархии мы на полном законном основании слегка теснили своего политического лидера в президиуме. Встреча была изумительная, простодушно-весёлая, но и серьёзная, конечно, в главные моменты разговора. Вы же помните Черномырдина! Его невозможно было не полюбить, не подначить на шутку, на откровенность. В конце встречи Виктор Степанович рассказал какой-то анекдот в тему, и всем стало совсем уж легко и просто.

Задала и я свой полушуточный вопрос:

– Почему все высокие политики, приезжая из Москвы, обязательно заходят к нам в Союз писателей? Неужели областным элитам стрём-но принимать кого-нибудь, кроме Ельцина?

– А кто был?

– Горбачёв с Раисой Максимовной, Николай Иванович Рыжков, молодой Рыжков – Володя… Сегодня – вы.

– Ну, я-то понятно. А эти чего-нибудь просили?

– Политической поддержки, естественно.

– А у кого же её просить, как не у разумных людей? Писатели – то самое и оно! Я тоже прошу поддержки. Дадите?

– Дадим! – дружно закричала аудитория. И Черномырдин выдал очередной перл:

– Давайте, но не всем.

Встреча с Горбачёвым проходила в этом же зале, а потом – в писательском буфете, с коньяком, шампанским и фруктами. Было это в 1998 году, ещё жива была Агашина. Она в этот день по принуждению областной власти встречалась с Ельциным на Мамаевом кургане. До нас Борис Николаевич не доехал. А доехал бы – встреча была бы ещё та! Впрочем, Горбачёва мы принимали по своей инициативе. Овчинцева в областной администрации пытались пожурить за это, но он жёстко ответил: «На своей территории я сам решаю, кого принимать, кого нет».

Визиты двух «заклятых друзей» в Волгоград совпали не случайно – оба готовились к президентским выборам, оба пиарились, собирали сторонников.

Честно говоря, поговорить с Горбачёвыми, посмотреть на них было интересно. Зал, как всегда, переполнен.

В баре я оказалась рядом с Михаилом Сергеевичем. И хотя уже писала об этом, повторюсь ещё раз. Первый и единственный президент Советского Союза случайно прижался под столом коленкой к моей ноге. Неловко, но ведь не скажешь: «Отодвиньте ногу». Сама не могла этого сделать из-за тесноты и зажатости между ним и ножкой стола.

Зато, когда с дура-ума я поправила горбачёвское «ложу» на «кладу», он ножку-то и отдёрнул. Раиса Максимовна принялась объяснять, что на Ставрополье все так говорят. Мою бестактность удалось обратить в шутку, теплоты застолья от этого не убавилось.

Писать об этом не надо бы, но слаб человек: посидела рядом с президентом СССР, и, почитай, жизнь удалась! А уж коленочкой прикоснулся – и пововсе. Пётр Таращенко в паузах между ухаживаниями за Раисой Максимовной ловил в кадр и нас. Осталась память.

Цель этих страниц – сказать, что в определённых ситуациях все люди могут быть простыми и доступными. Чванство – признак низости. Умные люди это понимают.

В писательском баре мы принимали и Николая Ивановича Рыжкова. С ним приехали актёры Николай Бурляев, Аристарх Ливанов, певица Татьяна Петрова. И здесь была своя политическая подкладка, но преподносились она ненавязчиво. Больше говорили о кино, о литературе, дело дошло до чтения стихов. Вслед за профессионалами потянулся и некий доктор из группы сопровождения, прочел очень плохие стихи. Ливанов поморщился, чем подначил меня на колкость:

– Голубчик, если вы и врач такой же, как поэт, плохи наши дела.

Все рассмеялись, и Рыжков-старший предложил выпить на посошок, мол, пора и честь знать.

К слову сказать, в баре было душновато, и Николай Иванович снял галстук, чтобы не задыхаться. После отъезда гостей обнаружилось, что голубовато-серый галстук Рыжкова висит на спинке дивана. Он и сегодня лежит где-то на шифоньерной полке в писательском доме.

Владимир Рыжков приехал чуть ли не следом. Молодой, высокий, задорный, крепко заточенный под либеральные идеи. Ну очень обаятельный парень! Сам родом с Алтая, умело подчеркивал своё духовное родство с российской глубинкой. Аргументировал хорошо, умно, но был слишком категоричен в суждениях. Собственно, никто ему и не возражал, ибо главная идея его выступления заключалась в том, что каждая личность ценна сама по себе и никакое государство не смеет её подавлять. Ясное дело! Кто же не хочет жить в стране, где тебя уважают и заботятся о твоём благополучии? С этим у нас откровенно плохо было тогда, не лучше и сейчас.

Наблюдая Владимира Рыжкова во многих телевизионных ток-шоу, подозрительно удивляюсь, что взглядов своих он не поменял. Но как бы не хотелось видеть его среди оголтелых системных оппозиционеров! Всё же русский человек, умный, образованный, имеет учёную степень, хочет добра своей стране. Что делать ему рядом с одиозными «яблочниками» и «парнасовцами»?

Без застольного расслабления не отпустили и молодого Рыжкова. Потом мы с Таней Батуриной взяли его под руки и сфотографировались на память.

Делать большую политику приезжали к нам многие, даже осторожный и очень закрытый Владимир Познер. Меня на этой встрече не было – сочинять не буду.

А вот с Путиным хотелось бы очень встретиться! Да кто же пойдёт сейчас в обнищавший, почти преданный забвению писательский дом? Жаль. С «Единой Россией» нас тоже связывает немало, с тех самых времён, когда партия называлась ещё «Союз единства и отечества».

Уполномоченным генерального совета Волгоградского регионального отделения «Единства» в 2001 году был избран Владимир Овчинцев, а уже через год – координатором генерального совета «Единой России». Я помогала ему чем могла, но оказалась на госслужбе сначала в одном комитете областной администрации, затем в другом и от политической жизни отошла. О чём не жалею. Но порассуждать на эту тему очень даже могу, коли вся жизнь стала сплошной политикой.

Нынешнюю позицию руководства страны я в основном поддерживаю, особенно в геополитическом направлении, но больше ратую за неотложные и разумные экономические преобразования. Без этого Россия не станет страной, достойной своего святого имени.

Две жизни, две дороги, две печали

Проба серебра

Прожив в общем-то невесёлую женскую судьбу, где случалось всякое, вплоть до удара кулаком в челюсть, я поняла с удивлением, что любила по-настоящему только одного мужчину – своего Василия. Как и каждую женщину на свете, романтические фантазии иногда относили меня в сторону. Но там ничего не происходило. Ведь даже подержаться за ручку до недавнего времени считалось грехом. Сердце взрыдывало, конечно, но понимало тщетность желания запить горький перец свежей холодной водой. Василий наблюдал с равнодушной насмешкой за тем, как я принималась вдруг молодиться, красить губы, но однажды не выдержал:

– Я всё понял! И мне жалко тебя… Думаешь, я буду терпеть измену?

– Не было измены! О чём ты говоришь? У нас же через несколько месяцев серебряная свадьба!..

Разговор происходил в обкомовском стационаре, где я лежала с обострившейся тахикардией на фоне хронической аритмии. Он пришёл с вялым огурчиком в полиэтиленовом пакете, в кожаных штанах с подпоровшейся молнией на ширинке, в тёплой рубахе с длинным рукавом. А за окнами июньская жара.

Я обняла его, и он податливо прильнул к моему плечу. На этом сердечные эксперименты для меня были закончены. Никогда нельзя мстить родному человеку игрой в любовь на стороне, даже если тебя очень обидели, отвергли, «в расписное плюнули лицо».

Он написал стихи:

 
Разлюбила и возненавидела,
Завела любовь на стороне,
Наяву нарочно но обидела,
Но всё горше становилось мне.
Я терпел с халявною ухмылкою
И вертел наветчикам шиши,
Только ты уж со слезою пылкою
Мне в глаза и душу не бреши!
Видимо ли это иль невидимо,
Есть один нечаянный приём:
Мы с тобою враз и неожиданно
Рядышком иль около помрём.
 

Мой ответ был не менее серьёзен:

 
Я выздоравливала так,
Что стены плавали, как тени,
А по утрам, сбивая шаг,
Кружились веером ступени.
Не совершившая греха —
Я залпом выпила лекарство,
Теперь душа моя тиха,
Как обесславленное царство.
 

Не способная к тонкому психоанализу, я поняла: чувство иногда приходится преодолевать как внезапную беду, что это может случиться с каждым, что беда – ещё не катастрофа. Катастрофой было бы потерять нажитый с родным человеком мир, дом, внутреннюю нерасторжимость. В одиночку никому не спастись! А нас двое.

31 января 2006 года собрались праздновать серебряную свадьбу. В этой дате было определённое лукавство. Официально, по свидетельству о браке, нам исполнялось двадцать, но мы приплюсовали пять лет, прожитых вместе до того. Думаю, имеем право. Это же наша жизнь!

Решили не смешить людей обрядовыми заморочками – фатой, белым платьем, вальсом Мендельсона. Хотя и в день регистрации ничего этого не было. Нарядились как смогли, накрыли столы в Союзе писателей, пригласили друзей. Человек сорок собралось. На фотографиях запечатлелись их родные, улыбчивые лица: Ира с Костей Кузнецовы, Володя Овчинцев, Каменские, Мария Тихоновна Еронова, Александр Величкин, Галина Ильинична Хорошева, Витя Коваленко с женой, Волобуевы, Валера Белянский, Петя Таращенко… В общем, устоявшийся круг самых близких людей, любящих нас искренне, принимающих на душу нашу судьбу.

На входе в зал хлебом-солью нас встречали Мария Тихоновна и Володя Овчинцев.

В этот вечер под «Горько!» мы с Макеевым нацеловались досыта, хотя давно уже не целовались по-взрослому. Простите за интимную подробность, но ведь свадьба же!

Подарков и цветов надарили целую кучу – всё разумное, нужное в хозяйстве. Даже Василий Иванович Галушкин прислал с Аллой Старовойтовой набор прекрасных тарелок. Сам он в этот день заседал в Государственной думе. И очень порадовала Лена Каменская, надев мне на шею невероятную серебряную подвеску, мол, как же без серебра в день серебряной свадьбы.

Отхохмились только мы с Василием – преподнесли друг другу по плюшевой игрушке: он мне – бычка, я ему – крыску Лариску. Так договорились заранее, по знакам Зодиака. Нам хотелось, чтобы было повеселее. И веселья хватило всем. Пели и плясали так, что звенели мраморные полы.

Наташа с Сергеем Волобуевы перепели все свои песни на наши с Макеевым стихи. Особенно к месту пришлась «Только ты у меня…»

 
Деревенские ночи
Дождями серебряно льются,
Ничего не хочу,
Кроме радости тихой одной —
Ледяными коленками
В сон твой горячий уткнуться
И согреться, и спать,
Забывая о жизни дневной.
 
 
Ничего не хочу,
Кроме тихой распахнутой спальни,
Кроме шелеста листьев,
Созвучных дыханию штор…
Наши чувства с весны
Стали тоньше, добрей и печальней,
И уже ничего
Мы не ставим друг другу в укор.
 
 
Наконец-то сошлись
Воедино премудрые смыслы
Сожаленья и жалости,
Ревности, неги, тоски…
Пусть года за спиной
Перевешивают коромысло —
Лишь бы мысли о прожитом
Не были слишком горьки.
 
 
Ничего не хочу,
Никого не боюсь, и отныне
Кто бы в дом ни вошёл —
Пусть не слишком вольготно
                                 гостит!
Только ты у меня,
Только я у тебя – без гордыни
Сердце к сердцу прильнёт
И дневные обиды простит.
 

Считаю, серебряную пробу мы выдержали, осталось дожить до золотой.