Текст книги "Тридцать три ненастья"

Труды наши праведные

Бывали периоды, когда нам совсем не писалось. Месяц, другой, третий душа мается, а перед листом бумаги впадает в ступор, цепенеет, теряет силу голоса. Можно делать какой угодно вид, говорить любые слова, но если тебе не пишется, ты сам себе не родной. Я и по году, по два не писала. Иногда становилось страшно – почва уходила из под ног. Бывало такое и с Василием.

В 2006 году всё было наоборот. У Василия вышла книжка «Казачья серьга», циклом пошли поэмы прощания: «…с родиной», «…с матерью», «…с поэзией», «…с женщиной». Он писал возбуждённо, азартно, наотмашь выговаривая боль, накопившуюся в последние годы. Здесь были и семейные неурядицы, и проблемы со здоровьем, серьёзная операция – и всё это перед надвигающимся 60-летием.

Он писал в больнице (привожу лишь цитаты):

 
Весь изрезан скальпелем хирурга,
Ошарашен болью даровой,
И заря кровавые хоругви
Над моей возносит головой…
 
 
…Я угасаю, мама, угасаю,
Простишь ли мой
печальный птичий крик?
Я и тебя, родимая, бросаю,
И женщину, к чьим горестям обвык…
 
 
Славны те, кто нас учит и лечит
И таблеткой дарит дармовой.
Я кричу, словно раненый кречет:
– Отпустите страдальца домой!..
 
 
…Все мои цветы отподоконнили,
Прогорели в мусорной печи,
Провожают чуть ли не с иконами
Цветолюба сёстры и врачи…
 
 
…Постели мне постелюшку,
Нет, не степь да туман,
Я забыл за неделюшку —
Что любовь, что обман…
 

Для кого-то это просто стихи, здесь – кусочки стихов, а для меня – его живая, изнуряющая, прощающая боль. И я плачу, перечитывая их. Василий Макеев не из тех поэтов, чтобы хилую эмоцию тянуть в стихотворение. Пишет – значит, по-настоящему больно. И я ответственна за эту боль в той степени, в какой она адресована мне.

Годом раньше мы выпустили прекрасный поэтический сборник «Семь погод» – на семь авторов: Василий Макеев, Владимир Овчинцев, Татьяна Брыксина, Михаил Зайцев, Сергей Васильев, Евгений Лукин, Валерий Белянский. Цель была не в издании лучших волгоградских поэтов под одной обложкой, но поэтов-друзей, на манер «Могучей кучки» композиторов. Нет смысла обижаться на нас другим поэтам, не приглашенным в «Семь погод», потому что и замысел был таков, и финансировалось издание из привлеченных средств, и издателем выбралась «Станица-2». Хотя, не отрицаю, демонстративность всё же была: вы хотели хорошую поэзию Волгограда – получите! Изданная тройным тиражом, на мелованной бумаге, в стильной суперобложке, книга заставила о себе говорить. Стать её обладателем захотелось многим, и мы раздаривали сборник налево и направо.

В 2005–2006 годах вообще вышло много интересных коллективных сборников: первое издание книги воспоминаний о волгоградских писателях «Небесный ковчег», документально-кричащие воспоминания о случаях милосердного отношения к немецким военнопленным в России и советским военнопленным в Германии во время Второй мировой войны «Но был один, который не стрелял», другие книги. Запомнились те, что я сама собирала по крупицам, по корявым рукописным листам, подлинным письмам, журнальным и газетным публикациям.

Сижу, долблю по клавишам пишущей машинки, а сама плачу. Там, где смыкаются жизнь и смерть, страх и надежда, без боли не обходится. И вот что странно, не помню в своей редакторской практике ни одного случая, когда бы собиралась книга человеческой радости. Может быть, «Зовите зелёной жизнь» – для подросткового чтения? Но и там найдётся над чем всплакнуть.

И всё же, если Бог даст сил, а бюджет выделит копеечку, я бы хотела попробовать собрать радостную книжку волгоградской литературы. Почему бы и нет?

Выпало на мою долю в те годы и ещё одно словотворческое деяние – по-другому и сказать нельзя! С устных рассказов прославленного сталевара, Героя Социалистического Труда, почётного гражданина города-героя Волгограда Анатолия Фирсовича Серкова я написала его книгу «Разбуди меня рано». Обратиться ко мне за помощью ему посоветовали люди, прочитавшие «Траву под снегом». Мы познакомились, и он начал рассказывать о своём казачьем довоенном детстве. Я сразу поняла: материал есть! Работали каждый день. Часа два он рассказывал, а вечером часа четыре я отписывала услышанное. Наутро прочитывала Серкову, что он рассказал вчера, и он продолжал рассказывать дальше.

Иногда ронял слезу:

– Татьяна Ивановна, голубушка, вы как в душе моей прочитали.

И я полюбила этого человека, впитала в душу всю его нелёгкую судьбу от зацыпленных мальчишеских лыток до Звезды Героя на груди.

Книга вышла. На презентацию её в Союз писателей сошлись самые ветеранские ветераны, самые известные общественники, видные представители власти. Анатолий Фирсович снова почувствовал себя на коне.

Жил он где-то сбоку от Мамаева кургана. Мы с Василием дважды бывали у него в гостях, видели из окна Родину-мать. Серков, овдовев, жил один – чистенько, приглядно. Угощал нас жареными карасиками и снова рассказывал свою жизнь, а она была – заслушаешься. Вучетич лепил его бюст, с Шолоховым и Вучетичем он сидел в ресторане «Интурист», дружил с космонавтами, сидел в президиуме Верховного Совета СССР. Прост был, сердечен до изумления. Позже мы познакомились с сыном, дочерью, внуками Серкова. Такие же замечательные люди.

Через несколько лет Анатолий Фирсович заявляет:

– Татьяна Ивановна, а я продолжение навспоминал. Поможете?

– Куда же я денусь, Анатолий Фирсович!

И пошли по второму кругу. Вышла и вторая книга, с продолжением. Потом мы отметили его 80-летие. Александр Анипкин и Анатолий Кращенко, друзья Серкова, не пожалели денег, праздник получился хоть куда.

Теперь уже нет на свете моего бесценного друга. Смерть срезала его, сердечника и гипертоника, летним жарким днём на ступеньках какого-то административного здания. Шёл осветить своим высоким присутствием очередное занудное мероприятие и не дошёл. А ведь за ним, как позже выяснилось, даже машину не прислали.

Иногда я снимаю с полки книжку Серкова «Разбуди меня рано», читаю, вспоминаю его светло и грустно.

Говорят: «От трудов праведных не наживёшь палат каменных». Это точно, палат каменных не наживёшь. Но в 2006 году меня наградили знаком «За вклад в российскую культуру», а Макеева включили в энциклопедию «Лучшие люди России». Значит, и к провинциальным поэтам судьба бывает иногда милостива. Денежек бы ещё подбрасывала эта судьба!

Моя хрустальная роза

Я могла бы стать завзятой театралкой, если бы Василий имел к театральному искусству чуть больший интерес. Когда на сцене, прямо перед тобой выстраивается несомненно убедительная жизнь, я легко ухожу туда и живу рядом с героями до финальной минуты. Мне интересно участвовать в обсуждении спектакля, и даже слабую игру я готова простить за чистоту актёрской души и самоотверженность усилий.

А всё потому, что мой друг, директор Волгоградского театра юного зрителя Альберт Авходеев показал мне жизнь и суть театра с самого близкого рассмотрения – на репетициях, в живом общении с артистами, на самых удобных местах в зрительном зале.

Мы познакомились, когда я, находясь на службе в комитете культуры, курировала волгоградские театры. Потом несколько лет мы не виделись и встретились вновь на юбилее журналистки и критика Татьяны Кузьминой. Он пристально посмотрел на меня и спросил:

– Вы не угадываете меня? Я Авходеев из ТЮЗа.

Альберт пригласил нас с Василием и Валеру Белянского в театр, пообещав по окончании спектакля неформальное общение и даже машину до подъезда. И мы пообещались на ближайшую премьеру.

Не помню, что конкретно показывали, но нам понравилось. Быстро перешли на «ты» и договорились встречаться чаще. И было бы чаще, если бы не позднее время окончания спектакля, когда мы уже привыкли заниматься своими делами. У меня всегда какая-нибудь рукопись на столе, Василий дочитывает купленные с утра газеты, ужин не позже семи, то да сё…

И всё же мы встречались время от времени и в театре, и в Союзе писателей, сумками приносили в ТЮЗ свои книги, радуясь, что их будут читать люди, профессионально ориентированные на литературу. С ТЮЗовским народом подружились многие из Союза писателей: Володя Овчинцев, Валера Белянский, Валя Косточко, Сергей Васильев, ну и мы, естественно. Валя Косточко интересовала Авходеева ещё и как художник. Он с ходу затеял с ней какие-то совместные проекты. Попыталась и я написать для театра стихотворную сказку «Прилетай скорей, Лу-коша!» – производное от Лукойла.

Что из этого получилось, судить не мне. Но как автор я была весьма довольна, удивляясь невероятной фантазии ТЮЗовцев. Однако постановка продержалась очень недолго. То ли зритель остался равнодушен, то ли возникли технические сложности. Я была слегка разочарована. Но с Авходеевым не поспоришь. Мы вообще однажды едва не подрались, готовя с двух сторон шестидесятилетний юбилей Макеева. Альберт чуть ли не в тычки гнал меня из театра.

Большой зал ТЮЗа в одночасье стал родным для писательской организации. Мы много своих мероприятий там провели, причем без арендной платы. Готовились отпраздновать и 85-летие организации.

И вот однажды звонит Альберт:

– Таня, мы от театра выдвинули твою книгу «Трава под снегом и другие истории» на соискание премии «Хрустальная роза Виктора Розова».

– Спасибо, но я впервые слышу про такую премию.

– Премия международная, существует четыре года, учреждена Московским интеллектуально-деловым клубом. Присуждается не только писателям, но и театралам, киношникам, музыкантам…

– Альбертик, кто же мне даст такую? Тем более – международную!

– Тебе-то как раз и дадут! У меня нюх на это.

– Спасибо ещё раз, но верится с трудом.

Когда мне ближе к осени пришло официальное приглашение на награждение, я чуть в обморок не упала. Не важно, что главный приз достался не мне, но и тем, что получила, я была довольна сверх меры.

Однако жюри, подводившее итоги конкурса, и клубная тусовка, где я оказалась, вовсе не одно и то же. Мне было очень интересно, но и одиноко среди элитной московской публики. По фойе вальяжно прогуливался Василий Лановой под руку с Ириной Купченко, композитор Евгений Дога сидел с полуприкрытыми глазами, вытянув ноги в глубоком кресле, и барабанил пальцами по подлокотнику, пробежал Сергей Глазьев, кому-то помахав рукой по ходу, появился известный литературный критик Владимир Бондаренко с женой, чинно восседала на банкете жена председателя правления Союза писателей России Ганичева – Наталья Дмитриевна, по-моему, рядом с ней размахивала руками болтавшая без умолку Надежда Бабкина. Знакомых лиц было много, но пообщаться, в общем-то, и не с кем. Перемолвилась с Бондаренко, у Ганичевой спросила про здоровье Валерия Николаевича, подошел писатель Юрий Сергеев и передал поклон казачеству Волгограда. Я в ответ передала привет его жене, бывшей моей подруге Ире Дубровиной. Они, оказывается, давно уже переехали с 4-й улицы 8 Марта в новый район Москвы. Записала адрес, но поехать к ним в гости отказалась – за мной должна была заехать сестра Лена.

Не скажу, что публика была высокомерна, но отстранённость от чужаков вроде меня чувствовалась.

Работал буфет. Кто-то брал рюмочку коньяка с бутербродом, кто-то чашечку кофе. Взяла кофе и я, отошла к высокому столику. И вдруг к этому же столику со своим кофе подошли Лановой с Купченко.

Василий Семёнович поинтересовался:

– А вы откуда приехали и по какому поводу?

Я заволновалась, голос моментально сел. Сбивчиво объяснила, кто я, откуда, зачем приехала.

– А что у вас с голосом? Почему так хрипите? Надо поработать с фониатром.

– Василий Семёнович, а я ведь знаю вас с шестьдесят пятого года. Вы были на гастролях в маленьком городе Кирсанове Тамбовской области. Я тогда училась в интернате. Вы вышли воздухом подышать в парк, а мы окружили вас, вопросы стали задавать… Вы были такой молодой и красивый, в бежевом пальто, в бежевой шляпе… Помните?

– Пальто и шляпу помню, а про городок ваш запамятовал, уж извините. Их столько было в моей жизни, что не перечислишь. А голосом займитесь, это не шутки.

Я подарила ему миниатюрную книжку стихов «Герань». Ирина сфотографировала нас на мою «мыльницу». Тёплое воспоминание.

А затем всю публику пригласили в банкетный зал, где и состоялось награждение. Диплом мне вручал президент фонда Михаил Иванович Кодин. В ответном слове я ничем особенно не блеснула, опять же из-за голосовых проблем. Жаль, что Василий не поехал со мной. Рядом с ним я всегда чувствую себя увереннее. Хотя банкетный стол ему вряд ли понравился бы: и выпить – условно, и закусить – внатрусочку.

Сестра приехала за мной уже поздним вечером, по мобильнику вызвала к кинотеатру «Россия», где стояла её чёрная «Ауди». Повертела рамочку с дипломом, заглянула в подарочный пакет:

– Из-за этой ерунды ты аж из Волгограда ехала?

– Зато я с Лановым сфотографировалась!

Этот аргумент оказался убедительнее. Наутро, уезжая на работу, Лена спросила:

– Какие у тебя планы на сегодня? В Союз писателей поедешь?

– Нет, хочу дома остаться, побыть в тишине. Ты мне шампанское охладила?

– Всё в холодильнике. Икру можешь есть столовой ложкой. Мы будем поздно, отдыхай.

И я провела чудесный день в одиночестве. Выпила бутылку «Брюта», заедая красной икрой. Даже отхлебнула из сестриной бутылки дорогущего французского вина, но смака не почувствовала.

Через два дня была уже в Волгограде, с облегчением распрощавшись со столицей. Сестра насовала разных подарков, воткнула в мой кошелёк двести долларов, передала Васе бутылку коньяка.

Макеева моя награда тоже не впечатлила. Больше радовались ТЮЗовцы. Альберт – так просто ликовал:

– А я что тебе говорил! Мы хотели встретить тебя у вагона с цветами, вроде как сюрприз, но Василий не знал, когда, каким поездом ты приезжаешь. Приходите в ТЮЗ – отметим!

– Может, ты к нам?

– Нет уж! А коллектив? За тебя все болели.

Самое ужасное, что хрустальная роза разбилась – цветок отломился от ножки, отлетели три лепестка. Долго хранила в бархатном футляре осколки, но однажды, перед Новым годом, закрыла глаза и… Я уже писала, что не терплю дома ничего надколотого, изношенного, пришедшего в негодность. Жалко было до слёз, но лучше чистая память, чем расколотое вдребезги её подтверждение.

Наученные горьким опытом предыдущего юбилея, 85-летие в ТЮЗе отпраздновали достойно. Писатели не были обойдены уважительным вниманием: сначала – в районах проживания, а затем – и на ТЮЗовской сцене. Во всяком случае, администрация Центрального района Волгограда принимала нас по высшему ранжиру: цветы, подарки, накрытый стол. Удался и главный праздник. Писатели были довольны, получив трёхтысячные конверты от спонсоров и наслушавшись добрых слов в свой адрес. Даже Борис Екимов почтил нас своим присутствием.

Банкет был накрыт в соседнем с ТЮЗом кафе «Сказка». Что там происходило – почти стёрлось из памяти. Веселились, конечно, дослушивали поздравления тех, кто не получил слова в театральном зале. Мы, честно говоря, очень устали и были рады месту за столом с нарезанной тоньше пергамента ветчиной и подкисшим салатом оливье. Это вам не наши знаменитые столы, накрываемые писательскими барменшами Леной и Людой!

Там, где сливаются Обь с Иртышом

Ещё до писательского юбилея и моей «Хрустальной розы» в начале сентября нас с Василием позвали принять участие в Днях российской литературы в Ханты-Мансийске: выезд на поезде из Москвы до Нижневартовска, далее – по программе принимающей стороны…

Геннадий Иванов, позвонивший из Союза писателей России, аж заинтриговал:

– Собираем не абы кого. Должно быть интересно. Даже на яхте поплывём – двое суток. Представляешь? По Оби, по Иртышу… Куняев так и сказал: «Зовите Макеева с Татьяной – не пожалеете!» Мы только за! Вася не откажется?

– Кто же от такой поездки откажется?

И вот мы стоим на вечернем перроне, ждём подхода основной группы. Состав уже подан. И настроение такое, словно вот-вот получишь давно ожидаемый подарок.

Собралось нас человек пятнадцать-семнадцать, все знают друг друга, радуются, уже на перроне кучкуются покупейно.

Куняев категорично заявил:

– Я поеду с теми, кто не пьёт. Это Казинцев и Вася с Таней. Волгоградцы, вы не против?

Макеев хмыкнул, но возражать не стал. Хотя нам хотелось в компанию попроще. С теми же Ивановым, Личутиным… Суровое остережение Станислава Юрьевича слегка напрягло, но с другой стороны – попутчики нам достались замечательные: главный редактор «Нашего современника» и его заместитель, большой умница Александр Казинцев. В принудительную трезвость поездки верить не хотелось, тем более с бутылкой коньяка в чемодане.

Уселись, переоделись, поезд тронулся.

– Ребята, у вас выпить есть что-нибудь? – первым делом поинтересовался Куняев. – Чего же молчите? Ставьте на стол. Надеюсь, и бутерброды найдутся?

– Жареная курица подойдёт?

– Подойдёт. Мне тоже Галя кое-что собрала. И запасец имеется. Но… без излишеств.

Думаю, нечто похожее происходило и в других купе, где ехали наши.

Василий сразу повеселел:

– Ты малосольные огурчики не забудь достать.

И понеслась душа в рай.

А группа собралась очень интересная: небезызвестный прозаик Владимир Личутин, секретари правления Союза писателей России Геннадий Иванов и Владимир Середин, поэты Владимир Топоров и Борис Лукин, поэт, обозреватель «Литературной газеты» Владимир Шемшученко, питерский поэт Николай Рачков, ну и наше купе, естественно. Кто-то ещё ехал с нами – не могу вспомнить.

Было сообщено, что по дороге в Ханты-Мансийск к группе присоединятся поэты-уральцы и сибиряки.

Ехали, расслабляясь по полной. В коридоре вагона уже вовсю витийствовал Личутин, захлёбывался голосом Володя Топоров, их урезонивал Гена Иванов: «Ребята, потише. Мы же не одни пассажиры в вагоне».

В наше купе без разрешения Куняева никто заходить не решался. Он здесь был главным авторитетом. Насидевшись с нами, поднялся.

– Пойду Личутку проведаю, а то обидится.

Следующий день был почти спокойным. Мужчины вели умные разговоры о литературе, русской истории, проблемах «Нашего современника» и других толстых журналов. Говорилось и такое, что я не вправе предавать огласке. Во всяком случае, о многих писателях-современниках были сказаны весьма неожиданные, даже щекотливые вещи. Ну, это как водится!

На крупных станциях в вагон заходили писатели из местных, забирали по две-три пачки куняевского журнала, оставляли пакеты с гостинцами. В Тобольске, например, это была бутылка настоящей текилы и пяток контейнеров с маринованными стерлядками. «Прямо из ресторана!» – сообщили нам.

Куняев ликовал:

– Уважают «Наш современник»! Ишь какое угощение!

Пару дней мы работали в Нижневартовске. С утра до ночи сплошные встречи, конференции, мастер-классы. В центральной библиотеке каждому члену делегации был посвящён отдельный стенд с портретом, стихами, сведениями о жизни и творчестве. Не забыли и нас с Макеевым.

– Откуда у вас наши цветные фотографии и стихи? – удивилась я.

– Из интернета. Надеюсь, вы нам подарите новые книги, и мы с радостью откликнемся на сайте нашей библиотеки.

Естественно, подарили: я – «Траву под снегом и другие истории», Василий – «Казачью серьгу». В ноябре получили очень лестные отклики.

Нижневартовские дни завершились грандиозным литературным вечером в главном зале города. Владимир Личугин в свойственной ему манере поморского сказителя и патриота выступал так, что слёзы сами собой текли из глаз. Потряс народ и Василий Макеев, прочитавший «Не надо плакать о былом». Меня, безголосую, пощадили и разрешили на сцену не выходить. Выступальщиков было более чем… хотя перед началом концерта Василий предлагал прочесть пару моих стихотворений, но к чему такой винегрет? Я хотела, чтобы своим даром поэта и чтеца Макеев просиял на всю Югру. Он и просиял, затмив многих.

В Нижневартовске стоял мягкий солнечный сентябрь, но на улице было уже зябко, приходилось облачаться в куртки. Я много фотографировала на свою «Конику», как будто чувствовала, что снимки очень пригодятся в будущем. Через десять лет фотографию с изображением Макеева, Личутина и Казинцева опубликуют сразу в двух столичных газетах – «Завтра» и «Литературной газете».

Вообще город нам понравился – чистый, просторный, современный. Удивляло только, что стоит он на вечной мерзлоте и в случае глобального потепления рискует утонуть в болоте. Ничего себе перспектива!

В Нижневартовске к нам присоединились ребята из Екатеринбурга и Новокузнецка. Приехал и один из главных организаторов Дней литературы поэт и банкир из Ханты-Мансийска Дмитрий Мизгулин. Роль его в нашем путешествии в самом деле была велика, в чём мы очень скоро убедились.

На следующее утро после заключительного литературного концерта отправились на комфортабельном автобусе в Сургут. Езды несколько часов. Естественно, вдарили песняка. Макеев отсел от меня к Личутину, и они показали класс. Оба голосистые, со слезой в сердце… Ух!

Поразили «зеркальные» дороги Югры. Вот что значит богатейший нефтеносный край! Автобус как по воздуху летел. И природа хороша: сопки, туманные распадки, плавающий ландшафт. Всюду сосны, ели, кедры… Я бывала в этих местах почти тридцать лет назад, когда с агитпоездом «Молодогвардеец» проехала от Тюмени до Нефтеюганска. Перемены разительные. Расширенная нефтедобыча дала свои результаты.

В Сургуте нас устроили на постой в странной какой-то гостинице, больше похожей на общежитие вахтовиков. На первом этаже ресторан – не ресторан, столовая – не столовая. Работал буфет с огромным выбором спиртных напитков, обслуживали официанты. Пригласили на обед, мягко предупредив, что через час нас ждёт встреча в мэрии. Понято! Кормили бесплатно. Лишь Володя Топоров, севший в стороне от других, умудрился тяпнуть пару рюмок коньяка, чем и похвастался на выходе.

Молодой мэр Сургута писателей принял радушно, напоил чаем, побеседовал, подарил всем по пакету со стандартным набором сувениров: альбом о городе, футболка, бейсболка, блокнот, авторучка. На всём надпись «Я люблю тебя, Сургут!» вместо слова «Люблю» – красное сердце. Мы отдарились своими книжками и пачкой «Нашего современника».

Дальше по накатанной – творческая встреча, вопросы-ответы, шикарный банкет, на котором снова отличились Личутин и Макеев. Устав слушать тошнотные дежурные речи и тосты, ребята ни с того ни с сего затянули «Как на чёрный ерик…» Кто бы их и остановил!

Сургутская программа мало чем отличалась от нижневартовской. Свозили на нефтеперерабатывающий завод, показали законсервированную скважину на Самотлоре, ставшую музейным экспонатом – первую, если я не ошибаюсь, с момента освоения нефтеносной Сибири. Свозили и на шашлыки к вахтовикам, где глава вахтового посёлка надела мне на шею несколько снизок сушеных сибирских грибов. Я записала её адрес и позже, уже из Волгограда, выслала посылку наших с Василием книжек. Макеев, хлебая грибные супчики, долго ещё спрашивал: «Из сибирских?»

Всякий раз, когда мы ходили завтракать, обедать и ужинать в гостиничный ресторанчик, Топоров садился отдельно и явно клюкал. Наши за спиртным бегали в соседний магазин, полагая, что там дешевле. Однажды Володя мне говорит:

– А чего вы спиртное не берёте в буфете? Бесплатно же! И шоколад можно взять, и сигареты…

– Откуда ты знаешь?

– Так традиция такая! Гостей принимать бесплатно.

И я подошла к буфетчице:

– Можно бутылку коньяка на наш столик, шоколадку и две пачки «Мальборо»?

– Пожалуйста.

Эх, как же злились Куняев с Личутиным! А Гена Иванов, сидевший с нами, ухохатывался:

– Жаль, что завтра отбываем. Надо бы с первого дня разгадать маневры Топорова.

Но самый настоящий Клондайк нам открылся на яхте банкира Мизгулина. Не знаю, его ли лично была яхта или принадлежала банку Ханты-Мансийска, но являла собой нечто невиданное доселе: комфортные каюты, сауна, просторная кают-компания с открытым доступом к бару, круглосуточно накрытые столы с широким фруктово-кондитерским ассортиментом. Кормили деликатеснейше!

Дима Мизгулин сразу объявил:

– Ребята, мне завтра 45 исполняется – угощаю без ограничений. Но силы берегите. Сюрпризы будут ещё на верхней палубе и вечером.

И мы отчалили.

В кают-компании, конечно, никто не сидел часами. Все были сыты и хвачёны и без того. На верхней палубе, затянутой зелёным ковролином и заставленной столиками с белыми креслами, было куда интереснее. Плыли пурпурно-жёлто-зелёные берега, говорливо журчала обская вода, грело сентябрьское солнышко, и наваливалась на душу блаженная лень: плыть, молчать, любоваться Божьим миром и ни о чём не думать…

И вдруг на палубу вынесли подносы с варёными раками и пивом. Каждый рак по мужскому башмаку. Поплыл специфический запах с укропной отдушкой. Мы с Василием пиво не пьём, но раками угостились на славу.

Часа через два принесли фарфоровые миски с солёными груздями, сотейники со сметаной, блюда с горячими блинами. На отдельном столике выставили водку для желающих. Прежде я не ела грузди с блинами и со сметаной и изумилась неожиданному вкусовому сочетанию. Следовало на блин положить груздок, сдобрить доброй ложкой сметаны и вкушать, похрумкивая и причмокивая. Ну какой после этого может быть обед?! Но обед был, и отказаться от него душа не позволяла. Алкоголь на столе уже не имел никакого смысла – хоть литр выпей.

Таких блаженных дней, как те два дня на яхте, у меня никогда прежде не было и уже не будет. Думаю, и у Васи тоже. Он постоянно подначивал Куняева и Иванова искупаться в Оби. Яхта причалила к маленькой пристаньке, и друзья-поэты совершали весьма мужественный заплыв – вода была холодна до ломоты. На берегу собрались деревенские ребятишки, таращились во все глаза. Я выносила им яблоки и конфеты. Бежала за махровыми полотенцами – осушать продрогших купальщиков. И мы плыли дальше, почти не заходя в каюты.

К 45-летию Мизгулина сочинила поздравительный стишок с нотками озорства, за ужином прочитала, почти без напряга в голосе.

– Да у тебя голос прорезался! – заметил Гена Иванов. – Предлагаю устроить сегодня творческий вечер Татьяны. А то гастролируем неделю, а стихов её не слышали.

И я, преодолев нервный спазм в горле, читала минут сорок-пятьдесят. Слушали хорошо, но оценок не произносили. Не семинар же, в самом деле! Обычная ситуация.

На подходе к Ханты-Мансийску нас предупредили, что скоро будем на месте слияния Оби с Иртышом. Все поднялись на палубу. И я увидела это! Граница схождения двух рек вскипала мелкими бурунчиками, воды даже по цвету казались разными, словно чужими друг другу, но обречёнными стать одним целым. Водная гладь разливалась широко, и никак не удавалось схватить глазами берега, уходящие в повороты налево и направо. А буруны кипели, шипели и смирялись в конце концов. Если бы не видела своими глазами, не смогла бы передать этого удивительного чуда природы.

Мы вошли в русло Иртыша. Когда вдалеке появились очертания Ханты-Мансийска, стало грустно. Заканчивалось потрясающее двухдневное путешествие. На берегу начнётся обычная жизнь, и почему-то не хотелось думать, какой она будет дальше. Даже небо хмурилось в час нашего прощания с яхтой.

На причале девушки в национальных костюмах встретили нас хлебом-солью и кузовком очищенных кедровых орешков. Кто из них хантыйка, кто манси – одному Богу известно. Подошли, угостились.

О, как я потужила, что не взяла протянутый мне кузовок с орешками. Показалось неудобным, хотя для того его и преподносили. Другое дело, если бы угощение принял Станислав Юрьевич.

В столице Югры нас уже ждала группа писателей, приехавших изначально в Ханты-Мансийск. Там мы познакомились с замечательными прозаиками Сергеем Козловым, Николаем Коняевым, поэтами из Якутии и екатеринбуржцем Александром Керданом. Большой интерес вызывал и сам город – олимпийская столица биатлона. Пусть без снега, но мы увидели эту красоту со всеми её спусками, подъёмами, мостиками и поворотами.

Очень удивило, что власти Ханты-Мансийского национального округа (Югра) для своих писателей построили замечательный двухэтажный особняк прямо в хвойных подлесках. Вот где красота и простор! Вот где отеческое отношение к родной литературе! А у нас, в Волгограде, нацелены последнее, кровное отобрать.

В рамках Дней Российской литературы много чего происходило официального, полуофициального и вовсе неофициального: встречи с читателями, местными писателями, экскурсии, приёмы. Везде дарили килограммовые фотоальбомы, изготовленные из мелованной бумаги. Каждое предприятие – свой альбом. А нас двое. Большой чемодан оказался забит одними книгами, но поднять его было невозможно. Слава богу, колёсики имелись. К концу последнего из Дней литературы мы еле передвигали ноги. Выхолостились и эмоционально.

Привезли нас на площадь проходить шаманский обряд очищения. Горят костры, дымятся благовония, шаман бьёт в бубен…

– Прыгайте через костёр! – командуют нам.

А сил-то нет. Но прыгнули кое-как, пригубили из берестяных чаш травянистый какой-то напиток. После этого всем вручили изумительной красоты обереги, сплетённые из шёлка и бисера.

Организаторы стали опрашивать, кто как будет добираться до дома. Москвичам проще: сел в поезд и кати! Нам тоже предложили ехать через Москву, и ребята стали уговаривать не откалываться от коллектива, мол, велика беда сделать пересадку в Москве! Но был и другой путь следования – добраться на маршрутке до станции Салым и подсесть на поезд, идущий от Нижневартовска до Адлера. Поезд шел через Волгоград, и мы остановились на этом варианте. В железнодорожных кассах нам просчитали всё стыковочное время и посоветовали выезжать их Ханты-Мансийска не позже 18.00.

А в 16.00 был объявлен прощальный обед, переходящий в ужин. Мы едва успевали перекусить. Правда, нам и еды собрали со стола в дорогу, и бутылку водки сунули.

Сказать, что расставались с грустью, значит, ничего не сказать. Куняев встал, попросил встать остальных и произнёс очень трогательный тост с большой похвалой нашему товарищескому поведению и талантливому творчеству, пожелал счастливой дороги.

В Салым мы приехали за три часа до прибытия нашего поезда. Макеев загундел:

– Ехать двое суток, а водки мало… С такой-то усталости!

– Ну, что делать! Ночь уже наступает, магазины закрыты… Да и какие здесь могут быть магазины? Медвежий угол! Обойдёмся.

– Пойду разузнаю…

Приходит:

– Есть ночной магазинчик в квартале отсюда, со двора работает. Прошу тебя, пойдём.

И мы, два старых дурака, оставив чемоданы под присмотр сидящей в зале ожидания одинокой семейной пары, пошли. Ночь, фонарей почти нет, незнакомое место, и прохожих, естественно, нет. Вошли в указанный двор, и сразу же к нам привязался какой-то хмырь уголовного вида. Мы идём, и он идет; мы остановились, и он останавливается. Боженька милостивый, спаси и сохрани!

Резко останавливаюсь:

– Мужчина, что вам нужно?

– Денежку на хлеб не дадите?