Электронная библиотека » Татьяна Брыксина » » онлайн чтение - страница 46


  • Текст добавлен: 31 марта 2020, 21:00


Автор книги: Татьяна Брыксина


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Новогодняя ночь

Минут за пятнадцать до звона новогодних курантов обошла с зажжённой свечой все комнаты и закоулки наряженной к празднику квартиры. Крестилась, изгоняя нечистую силу хвороб, тоски и злословных домашних распрей. Чего бы ценного, а этого добра мы накопили с лихвой! Распахнула окно и выбросила в заснеженную ночь огромный пакет со старыми вещами, собранными чисто ритуально: халат без пуговиц, майки-футболки с дырками под мышкой, комнатные тапки, зубные щётки, затёртые кухонные полотенца и другую мелочь, подходящую под замысел избавления от прошлогоднего негатива.

Василий наблюдал, не насмехаясь – чинно сидел с понимающим выражением лица и бутылкой шампанского наизготове. Не особенно верящие во всю эту эзотерику, мы тем не менее хотели избавления от невзгод уходящего года. У Васи в мае умерла мать, я с досадой лишилась любимой работы, рассорилась с золовкой. И болели много, и материально ослабли вместе со всей страной. Так что прощай, 2015 год, забери все наши иски и стражды, обиды и разочарования, дурные привычки, чужую злобу и даже пустую бутылку из-под бренди, выпитого за твой благополучный уход. Мы будем жить по-новому! Если получится.

Кстати, прочла в «Комсомолке» простенький анекдот на эту тему: «На самом деле 2015 год был неплохим. Скоро увидите сами».

Редко кто провожает старый год с сожалением, а Новый встречает без надежды. Вот и мы ежегодно выбрасываем в окно ритуальное хламьё, жжём свечи, кладём под ёлку новые пожелания, целуемся на двенадцатом ударе курантов, а утром оттаскиваем выброшенный в окно пакет на помойку, доедаем вчерашнего гуся и продолжаем жить, как жили.

За тридцать пять лет семейной жизни мы многое переняли друг от друга, научились говорить одними словами и, конечно, понимать друг друга без слов. Разговариваем мало. Лишь в День Победы твердим и твердим, как заклинания, свои истории о наших героях-отцах, смахиваем слёзы со щёк, пьём святую водку. Ближе, чем в этот день, мы редко когда бываем друг к другу. Но новогодняя ночь особенная. Не выносящий пафоса и пустых говорений, Василий скупо перечисляет хорошее:

– Съездили в Абхазию. Ещё бы разок съездить!.. Ты наконец-то ушла с работы, отмучилась. Может, сядешь писать новую книгу. Я буду послушным, буду тарелки мыть. Пусть эти говнюки попробуют рулить без вас с Овчинцевым.

– А я разучилась плакать из-за ерунды, наверное, помудрела. Аркадий Аверченко писал когда-то: «Плакать – непродуктивно. Ни выгоды, ни удовольствия». Лишь когда вспоминаю в трудную минуту бабушек моих, дедушку Митю, отца и крёстную – плачу тихонько. И ещё, если ты меня обижаешь…

– Когда я тебя обижаю? Не выдумывай. Ты сама меня обижаешь.

– А помнишь?..

– Нет-нет! Нашла тему для разговора. Шампанского тебе налить?

После часу ночи Василий уходит спать, а я, утеплившись пуховым платком, лишь чуть косясь на орущий попсовую белиберду телеэкран, продолжаю вспоминать ушедший год и потягивать свою бутылку брюта.

…Когда свекровь начала воочию стареть, приближаться к девяноста, Василий уже без прежнего страха стал осознавать старение матери. «Пожила, слава богу, – говорил он, – всем бы так». Но ночного звонка из Новоаннинского района мы уже ждали с какой-то горькой неизбежностью. Я боялась самой первой реакции мужа, истерики, обвинений в свой адрес, что была не лучшей снохой. И звонок этот раздался 14 мая. Василий только-только отболел обострением артроза коленных суставов, ходил ещё с мукой, был слаб. И мы без лишних эмоций соединились в постигшем нас горе, быстро собрались, купили, что заказывала бочаровская родня. Вася держался, повторяя то и дело, что теперь у него осталась только я. «Да уж, теперь ты только мой Сынок», – думала я, не решаясь произнести вслух слова, неуместные в дни прощания с матерью.

Володя Овчинцев похлопотал, и за нами прислали машину из Новой Анны. К вечеру мы были уже в Бочарах.

Господи, сколько раз за свою жизнь я подходила к родным гробам, испытывая муку неузнавания в покойнике болезного сердцу человека! Дед Иван, дед Дмитрий, бабушка Оля, дядя Вася, дядя Миша, бабушка Дуня, отец, тётя Зина, крёстная и много-много других из более дальней родни, писателей-учителей, а в последние годы уже и друзей!.. Первая минута самая трудная. Я не узнала в гробу бабушку Олю, ужаснулась иссохшему лицу крёстной. А деды мои Иван и Дмитрий, бабушка Дуня и отец лежали какие-то даже просветлённые, гладколицые… Я поняла: их наконец-то отпустили страдания, измождение трудом и заботой. Васина мама, Елена Федотьевна, в свои без месяца 90 лет была светла, как и мой отец, Иван Иванович, в 63.

Похоронили её рядом с мужем, Степаном Алексеевичем Макеевым, в родном хуторе Клеймёновском. А с погодой творилось что-то невероятное, ну совсем необыденное: гроза с ливнем сменялись шквальным ветром, и небо вдруг прояснялось, становилось местами солнечно-синим, потом снова начинался ливень.

Мы вязли в кладбищенской глине, мёрзли, толпились на узких меж-могильных проходах. Когда все венки и цветы были уложены к изножью креста, людей позвали совершить первый помин. Толпища родственников расступилась, к жестяному столику позвали сначала могильщиков, потом клеймёновских соседок, а потом уже и нас. Василий, весь поникший, с мечущимися глазами, залпом опрокинул один за другим два стограммовых стаканчика, попросил и мой недопитый. Хотелось кричать: «Хватит! Тебе нельзя столько!», но сердце, споря с доводами разума, отвечало: «Пусть! Пусть выпьет, авось Господь пожалеет, и мы переживём этот день».

О-ё-ё-ё-й! Денёк оказался – страшно вспомнить. В ночь мы спасались бегством, вызвав такси до Волгограда из Новой Анны. А это три часа езды. Выгнав нас в дождь и слякоть, сестра даже воды не дала в дорогу.

Что же произошло? Обычная бытовая свара золовки и снохи. Наталья сильно устала, смерть матери тяжелее всего ударила по ней, последние дни перед этим тоже были нелёгкими. Но она совершила свой дочерний подвиг: и допокоила, и в последний путь собрала, и главные материальные затраты понесла. Спасибо ей огромное! Уже за домашним столом, после официальных поминок, в кругу самых близких родственников мы много раз сказали ей наше спасибо. А самогона было море разливанное. Перекормленным людям кусок в горло не лез, а стопки всё наливались и наливались. Зная, как резко падает у Василия давление при перепое, боясь за его жизнь, я начала извечный гундёж: «Хватит, Вася. Не пей больше, подумай о своём здоровье». Но когда питие летит «мелкой пташечкой», предельной границы уже не видишь.

Наталья сорвалась: «Пусть пьёт! Он мать схоронил. Это ты не знаешь, что такое хоронить мать!» И понеслось. Вспомнилась в золовкиной тираде первая жена Василия, её взгальные приезды в Клеймёновку, их безалаберная жизнь в Волгограде, пылища по всей квартире, пустой холодильник, который лишь родня и пополняла время от времени. В итоге получалось, что обе мы и дуры, и шалавы, и детей их брату не родили, и к родне относились без должного почтения.

Золовка несла меня по кочкам, а дети её, внуки и племянники с молчаливым интересом наблюдали за происходившим. Василий тоже в обличительную речь сестры не встревал. Младшая из сестёр, Ольга, подлила масла в огонь: «Вот мы, Макеевы, у всей Клеймёновки были в почёте. Нашу мамку все любили, на нас приходили посмотреть, какие мы были красивые и умные!»

Чёрт меня дёрнул за язык: «Вы тут все сидите – Макаркины, Васильевы, Тихоновы, Данилины, а Макеевы – только Вася да я. Что уж так выхваляться? Я вообще чувствую себя пленным донецким ополченцем в застенках «Правого сектора».

Лучше бы не говорила! Меня тут же назвали идиоткой и много хлеще.

– А пошла бы ты!.. – уже наотмашь отреагировала я.

Молодой Макаркин, Вовка, взвился и по-бабьи завизжал:

– Крёстный, уйми свою жену! Как смеет она мою мать в её доме куда-то посылать?

Наталья разгорелась пуще прежнего. Вбежала из соседней комнаты Ольга. Как две гарпии, вклюнулись в меня – аж полетели лоскутки по закоулочкам. Василий продолжал тяжело молчать, но в глазах его читались мука, желание защитить меня и в то же время – страх перед бушующей сестрой. Ладно бы говорились плохие слова, но какой визг стоял! А я и не матюкнулась даже – так, грубо огрызнулась.

Вот вам и урок казачьей толерантности! А ещё спрашивают: чем отличаются казаки от русских? Понятное дело – мы нищие лапотники, а они сплошь в сапогах, с пикой, с шашкой и с нагайкой.

С трясущимися руками я вышла на кухню, достала сигарету. Юра Тихонов, зять Натальи, плеснул в два стакана по глотку водки, спросил сочувствующе: «За что она на тебя так сорвалась?» – «Не знаю, – ответила я, – наверное, от горя и усталости. Накопилось раздражение, а на кого его выплеснуть? На меня легче всего».

И тут долетел из комнаты громкий, пронзительный голос Василия: «Она моя жена! Не смей говорить о ней в таком тоне! Мы сейчас же уедем, вызовите нам такси!»

Такси! Мысль о такси показалась мне спасительной, и я стала умолять Тихоновых вызвать такси. Лена позвонила, машину обещали через полчаса. А на улице уже густые сумерки, идёт дождь.

Не знаю, что за разговор шел дальше, но когда я зашла в комнату собрать свои вещи, Василий категорически передумал ехать. На столе перед ним стояла трёхлитровая банка самогонки и гранёный стакан. Наталья сидела рядом с видом победительницы, явно не желая отпускать брата с этой «дурой и шалавой». Вид у него был совсем никакой, раскисший. Сердце защемило болью – он же не выживет здесь! Безумная сестрица готова вусмерть его упоить, лишь бы досадить мне.

Настя, чудесная, светлая девочка, дочь Васильевых, умница, кстати, заварила мне чай, и я вышла с горячей кружкой на крыльцо. Присесть под дождём было негде, а ноги едва держали. Возвратиться в дом я не могла и не хотела. Решение уехать было для меня бесповоротным, а что делать с мужем, я не знала. Оставлять его здесь казалось безумием. Наконец подошла машина. Кто-то выяснил, что проезд до Волгограда стоит четыре с половиной тысячи – ровно столько, сколько было у меня в кошельке. Васильев Николай рыпнулся помочь мне деньгами, пошел в дом, но его, судя по всему, осадили.

Я пошла за Василием.

– Вася, такси ждёт, поехали домой.

Наталья резко встряла:

– А что, здесь ему не дом? Сиди, братец!

– У него есть свой дом и жена! – в тон ответила я. – А порог этого дома я не переступлю до смерти.

И Василий стал с трудом подниматься, но идти не мог. Ребята буквально на руках внесли его в машину.

Подбежал Макаркин-старший, сунул мне в сумку какую-то бутылку. Лицо у него было огорчённое, сочувствующее. Я расцеловалась со всеми, кто вышел нас проводить – в основном мужчины да Настя Васильева.

Водитель спросил меня:

– Проблем не будет?

– Нет, мы после похорон матери. Он с горя набрался, бузит немного, а по жизни спокойный человек.

– Ну ладно, поехали.

По кочевряжной бочаровской дороге доехали до трассы, машина легко и быстро заскользила по гладкому асфальту.

– Куда вы меня везёте? – вдруг раздалось из-за спины.

– Вася, мы едем домой, успокойся. Через три часа будем в Волгограде.

Но для меня эти три часа превратились в чёрную вечность. Он требовал пить – воды не было. Спрашивал: «Куда вы дели девочку? Она сидела рядом! Вы её убили, сволочи?» Потом недолгое молчание и опять вопрос: «Вы меня в Дагестан везёте? Сволочи! У меня нет денег!» Тишина. Вопрос: «Ты ведьма? Кто тебя нанял убить меня? А это что за мужик? Твой любовник? Вы везёте меня убивать? У меня нет денег!»

Бедный мой, бедный Сынок! Как ему было плохо, как страшно! Дважды Василий пытался выброситься из машины. Водитель едва успевал притормозить. Я не плакала, понимая, что мне нельзя расслабляться. Потом ему стало холодно, а прикрыться, собственно, нечем. Заснуть он тоже не мог – метался, кричал, вцеплялся в волосы то мне, то водителю.

– Куда вы меня везёте? Куда вы дели девочку? У меня нет денег. Пить, дайте пить.

Против Михайловки выскочила на секунду в придорожном ларьке купить бутылку воды, а в машине продолжал метаться и буйствовать мой несчастный муж.

– Вы куда меня везёте? Я хочу домой. Остановитесь у второго подъезда!

Мой разговор с водителем – особая статья.

– Если он ещё раз вцепится мне в волосы, я высажу вас среди степи.

– Ради Христа! Что же мне делать?

– Тогда успокойте его! Он что, часто бывает в таком состоянии? Как вы вообще живёте с таким человеком?

На заднем сиденье затишье. И вдруг горький измученный шепот:

– Ребята, простите меня. Я писать хочу.

Машина притормозила у обочины. Я сняла дверцу с предохранителя и попыталась извлечь моего страдальца наружу. Он не удержался и упал на четвереньки в лужу. Без помощи поднять я его не могла, но нужду кое-как справили. Снова стали вкарабкиваться в салон, слушая проклятья таксиста.

Грязными трясущимися руками я нажала кнопку предохранителя, поехали.

Вскоре у Василия начался очередной приступ несознанки. Он опять потерял ощущение реальности.

– Вы меня в Дагестан везёте? У меня нет денег! Мне плохо. Я хочу домой.

Спасибо, сестрица Наташа! Хорошо ты угостила родного братца. Ты хоть знаешь, как называется то, что с ним сейчас происходит? Ты знаешь, что от гибели он сейчас на толщину пергаментного листа?

Вспомнив золовку, я уже не могла сдерживаться и заплакала, заскулила, как беспомощная побитая собачонка.

Сзади опять прозвучало:

– Простите меня, ребята.

К дому мы подъехали уже во втором часу ночи. Василий не до конца очухался, но молчал. Я достала кошелёк, вытряхнув всё до последней копейки, протянула деньги водителю:

– Спасибо, дала бы в два раза больше, но больше нет. Вы прекрасный человек, храни вас Бог.

Водитель спросил напоследок:

– Что вы будете делать завтра? Как такое можно пережить?

– Переживала и не такое, – ответила я.

Под утро слабый голос с соседней подушки прошептал:

– Мы где?

– Дома, Сынок, дома.

– А как мы здесь очутились?

Поздним утром на мой телефон позвонила Настя Васильева:

– Тётя Таня, как вы? Как доехали? Мы тут все за вас переживаем.

– Спасибо, Настюш. Хорошо доехали.

С того памятного путешествия до этой новогодней ночи прошло семь месяцев и пятнадцать дней, среди которых погасло и 12 июня – день несостоявшегося девяностолетия нашей мамы, Елены Федотьевны Макеевой. Царствие ей небесное!

…Допив шампанское, выключив телевизор и задув свечу, пошла ложиться спать.

– Сколько времени? – спросил Василий.

– Почти три… Наступил Новый год, начался новый день… Спи, Сынок. С наступившим тебя.

Жизнь после жизни

Разрешите присесть?

Затмение сменилось просветлением. Глянув в апрельское окно, я поняла, что окончательно выздоровела. Было обидно, что наехал ниоткуда человек-бульдозер и принялся, вертя механическим задом, определять, кто чего стоит. Мне поставил неуд. А ведь мы были когда-то друзьями! Увы, уже не будем ими никогда. Просто – не будем! Погорячившемуся человеку можно поверить и довериться, бульдозеру – нет. Изрубит в кровавый фарш и не оглянется! Был среди моих приятелей молодой поэт Слава Байбаков. Он говорил: «Я нюхом чую людей, к кому нельзя поворачиваться спиной!» Это тот самый случай. Но Бог ему в помощь! А я в телефонной записной книжке просто вычеркнула фамилию.

Сегодня Союз наш являет собой удивительное сообщество. Половина членов организации вообще никогда там не появляется. Хорошие люди, талантливые писатели, но – кто-то очень болен или уже стар, кто-то живёт в райцентре, а кто-то и отошел от писательства, переключившись на более интересную для себя сферу деятельности, как, например, Сергей Калашников. Галина Горина из Михайловки, получив писательский билет, за много лет ни разу не объявилась в Доме литераторов. Серьёзно больны Борис Вахлаков, Николай Мазанов, Олег Винниченко. Борис Екимов занимает лишь учётную позицию в писательской организации и никакого интереса к ней не проявляет. Аня Котова вышла замуж за англичанина, живёт в Лондоне и, приехав однажды в Волгоград, даже не заглянула в Союз. Похоже, окончательно оторвалась от нас Наташа Барышникова, мыкающаяся по Москве. Но она по крайней мере сохраняет телефонную связь с нами.

С последнего писательского собрания сильно поменялась группа активистов. К новому руководству припали бочком те, кто прежде не слишком охотно себя проявлял. Они строят высокие прожекты, создают новые структуры, покрикивают на технический персонал, словно компенсируя себе годы добровольного и не очень самоотстранения. Это их полное право, кроме, разумеется, покрикивания на тех, чей статус пониже. Я не была близка с ними раньше, не буду и впредь. Хотя в жизни всякое бывает, коли даже родители сиротят детей, и наоборот.

Но есть и группа друганов – сплочённая в меру, но без фанатизма, имеющая скорее творческие амбиции, нежели руководящие. Большинству из них не так уж и важно, кто занимает главное кресло в Союзе, лишь бы дело не шло к развалу, к нарушению прав большинства, к потере позиций, наработанных предшественниками.

Главная ценность для всех категорий писательских «граждан» – это сам Дом литераторов. Будет хорош любой руководитель, если он сохранит его. Всё остальное – частности. И обиды можно перетерпеть, и через распри перешагнуть.

Вначале было опасение, что я потеряюсь без каждодневной административной кружаты, всех этих звонков, писем, издательских планов, радости новым книгам, даже борьбы за наш Дом, когда голова вскипает и обязательно надо кому-то что-то доказывать.

Володя Овчинцев, ушедший несколькими месяцами раньше, сказал однажды:

– Тоже сердце щемило, а ушёл – и такую свободу почувствовал!

Могу повторить один в один. Недавно краем уха услышала телевизионную беседу Александра Стриженова с актёром Борисом Щербаковым. Речь шла о многом, в том числе и о самоощущении стареющего человека. Щербаков процитировал известного драматурга Александра Гельмана, издавшего к 80-летию первую поэтическую книжку «Костыли и крылья»:

 
Ой, я старый! Ой, не молодой!
Еду с базара – торговал душой,
Слава богу, не всю купили,
Не совсем будет стыдно лежать в могиле.
 

Стихи, может, и не дюже хороши, но какова мысль!

Люди моего возраста с базара ещё не едут, конечно, толкутся там, подторговывают чем найдётся, но уже и поглядывают в обратную сторону. Хотела бы и я вслед за Гельманом сказать, что душу мою не всю купили, коли старалась не торговать ею, а раздавала бесплатно. Итог буду подводить, когда двинусь с базара.

Но там, на Краснознаменской, 8, моё административное торжище уже закончено. Думаю, и для Василия оно там закончено. Мы не спешим больше в Дом литераторов с доказательствами своей правоты и требованием справедливости. Я – так точно! Заглядывая иногда в большой кабинет, вежливо спрашиваю: «Разрешите присесть?»

Лишь в писательском баре честной народ держит пока оборону и готов держать её впредь. Именно там собираются старые друзья, считая это безоконное помещение с круговыми зелёными диванами и огромным квадратным столом своим писательским приютом. Буфетчицы Лена с Людой нальют щец, дадут по котлете с гарниром, плеснут чего-нибудь в рюмочки. Не скажу, что это последний островок общения, но там люди легче слышат друг друга и понимают, пусть и спорят до хрипоты, но расстаются без озлобления.

Если начинающий автор просит кого-то посмотреть его рукопись, то оставляет её не в приёмной, а у девочек в баре. Захотят казаки из Серафимовича передать Макееву кусок сала – несут туда же.

Без Дома литераторов писателям нельзя, конечно, а без родного буфета – катастрофа! И слава богу, что городские власти не знают этого. Вознамерившись завладеть нашим домом, чего только они не предпринимали, а взять измором буфетную цитадель не догадались. Взяли бы – и, считай, Дома литераторов нет!

В дни особо вкусного кормления Люда или Лена звонят:

– Татьяна Ивановна, сегодня фаршированные перцы (жареная щука, говядина с черносливом и т. д.), приходите. Специально для Василия Степановича вчерашний грибной суп оставили.

Еда дома есть, но кто же среди зимы откажется от фаршированных перцев? Тем более если четверг и Лёша Кучко зайдёт после бани. А уж Лукин – непременно. Аля Викленко обещалась…

Лена выходит навстречу.

– Татьяна Ивановна! Татьяна Ивановна! Здесь вчера такое было!.. – Прикрыв барную дверь, начинает рассказывать, кто заходил, что случилось, чем дело кончилось.

Вроде бы обычный женский разговор, но я понимаю: кто бы в Доме ни рулил, я здесь останусь тем, кем была, и окраинное место за столом останется моим. Разве что залётный гость плюхнется на него, но при моём появлении его попросят пересесть.

Кстати, у каждого из друганов есть за столом своё место. К этому так привыкли, что проблем с рассадкой не возникает.

Толя Воронов, руководитель волгоградского «Комбо-джаз-бенда», заходит иногда пообедать и восклицает:

– О! Все по своим местам!

– Садись с нами!

– Нет-нет, я с народом, в зале…

Давным-давно определились, что бар – только для писателей. Люди со стороны, кроме самых близких, могут посидеть и в зале. Никто не обижается: те же столики, та же еда, да и дышится там, честно говоря, повольнее. Как минимум – не накурено. Курение не поощряется, это понятно, но и послабления бывают иногда. Люди терпят. Лишь новый босс истерично ярится, завидев меня с сигаретой. Лёшу Кучко и Серёжу Синякина он осекать не решается – уважает!

И всё же я вижу, как грустнеет наш народ год от году. Уходят в лучший из миров уже не поодиночке, а поколениями. Хочется остановить эту вереницу, но как? Любовью? Добротой? Заботой? Да, наверное… все всё понимают, а на деле – хмурое безразличие сильных к слабым, богатых к бедным, властных к подвластным. Это не претензия к кому-то лично – скорее сожаление. И себе упрёк. Тоже бываю остра и несдержанна. Ладно бы к извечным своим недругам, но и к попавшим под горячую руку совсем случайно. Извинюсь, а на душе муторно… Казаки в таких случаях говорят: «Язычку кашки давай!» Во всяком случае, мы с Макеевым говорим друг дружке эти слова довольно часто, но выводы делаем не столь охотно. Увы. Приближаясь к 70, можно, конечно, не умнеть, но мудреть необходимо, чего я желаю себе, Василию и всем, кому моё пожелание – не пустой звук.

На дворе зелёный сочный апрель, цветут абрикосы и вишни, набухает сирень. Большого тепла ещё нет, но солнцу в облачном небе просторнее с каждым днём. Дома сидеть не хочется, но и пойти особо некуда.

– Может, в Союз заглянем?

– Пойдём.

От Краснознаменской, 19, где мы живём, до Краснознаменской, 8, минут пятнадцать ходьбы. Всякий раз на подходе к цирку слышим детскую песенку: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам…» День, другой, третий… Смеясь, предполагаем, что какой-то шутник, приметив нас, специально врубает песню, ведь не звучит же она с утра до вечера. Однажды остановились, и Василий погрозил пальцем в сторону цирка. С тех пор, вы не поверите, как отрезало. И нам стало грустно. Понимаем, что случайность, что просто кончились в школах весенние каникулы, а мы, как маленькие, подходим и надеемся, что песня зазвучит.

– Не горюй, Васюшка! Всё равно нам вместе весело шагать… Или нет?

– Всё бы ничего, да шагальщики мы стали хреновые.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации