Текст книги "Тридцать три ненастья"

Попытка третья и последняя

Первым всегда облетал орех. Крупные жёлтые листья планировали сначала изредка, а потом всё гуще. Приедешь к следующим выходным, а дерево уже голое. Листва лежит толстым золотым войлоком на земле, тая в себе и весь смехотворный урожай орехов. Штук пятьдесят – не больше! Раньше мы разгребали листву граблями пытаясь собрать хоть что-то. Но орехи были такими мелкими и толстокорыми, что терялся азарт вылавливать их из шуршащей желтизны.

– Вася, давай спилим орешину. Какой смысл от неё, кроме красоты?

– А разве этого мало? Ладно, пойду, посоветуюсь с Данильченко.

Вернулись оба. Постояли, посмотрели на пустые ветки, на яблони вокруг. Одна захирела от тесноты, другая гибнет от старости, третья пока держится молодцом.

– Не трогайте вы свой орех, – сказал Толя, – от него хотя бы тень летом. А яблони гибнут от солёных грунтовых вод. Их уже не спасти. Обновлять надо сад. У вас и «мельба» уже старая, и «северный синап» стоит не на месте. Тань, завари кофейку. У меня разговор есть.

В середине октября было совсем ещё тепло. Сели на веранде.

– Вы когда закрываете дачу?

– Как обычно, к концу ноября. Я ещё чеснок не сажала.

– С чесноком поторопись. Он должен успеть укорениться до холодов. Хотя зимы пошли тёплые. Мы раньше розы опилками присыпали, а теперь только листвой, но поплотнее. Никуда не собираетесь ехать?

– Нет. Германия сорвалась… Да мы и не особо рвались. Опять же, деньги нужны. Не падать же сестре на плечи! Она похлеще немки стала. Советует мне нарезать носовые платки из старых простыней.

– Я бы в Грецию съездил… – вступил в разговор Василий. – Но от перестройки нашей любого подвоха жди. Не дефолт, так инфляция!

– Вот и я об этом. Деньги всё равно нужны. Дефолта больше не будет – это понятно. Надо как-то восстанавливаться. Люди не знают, как относиться к деньгам, стараются потратить, что есть. Все напуганы. Кстати, Василий, а почему ты не подключаешься к Татьяниной коммерции с книгами?

– Она не предлагает. Хотя последний раз чего-то заработала. Холодильник взяли прямо с базы. Овчинцев помог.

– А мы со Стороженко готовы даже командировочные заплатить…

Я замахала руками:

– Толя! Умоляю тебя, не надо! Я ещё не отошла от последнего вояжа. Как вспомню, так рыдать хочется.

– А всё почему? Поддержки не было! Вдвоём всегда сподручнее. Если бы машина не сломалась, то и проблем особых не было бы. Вась, ты поехал бы на прежних условиях плюс командировочные? Но уже без грузчика – самому загружать-разгружать.

– Поехал бы! Почему нет?

– А если с картошкой вернуться, то можно и на ней подзаработать.

Надо было знать Данильченко! Хитрый белорус зашёл с другой стороны, так сказать, с макеевского боку:

– На этот раз всё проще будет. Сдадите книжки по своей цене, получите аванс – отсчитывайте заработанное и… Вася не чешись! Остатки они нам переведут через Сбербанк. Все договорённости уже есть.

– А почему бы вам самим не поехать? Или на водителя не положиться?

– Вот именно – положиться! Где ты видел таких водителей? Нужны грамотные люди, знающие товар, умеющие считать и вести переговоры на месте. Татьяна в этом смысле – золото! А картошка? Её тоже надо брать с умом, знать, где, у кого, какого качества. На рынке не закупишься – там такие же цены, как у нас. Главное – чтобы картошка была хорошая, лёжкая. Чего я вас уговариваю? Вам самим-то не хочется заработать?

– Хочется. Но уж очень трудно мотаться по ночным дорогам, по деревням, по дворам, самим грузить картошку. А в книжных магазинах? Встречают вроде бы с радостью, а торгуются за каждую копейку. И потом… Толя! Ну не те это деньги, чтобы выворачиваться наизнанку! Пусть Василий решает. Если он поедет со мной, рискну ещё раз.

– А он уже решил. Вася, поедешь?

– Поеду.

Но речь на сей раз не о книгах, не о картошке, хотя и того, и другого было в избытке. Речь о моей осенней родине, о малой малости её красивой доброты. Увиденной с дороги, встреченной в крестьянской избе, хором спетой листопадом, ветром и дождём.

До Тамбова ехали с тем же водителем, в той же машине. Только в креслице среди книг ютился Василий, я – в кабине. На половине дороги прошу водителя остановиться, глянуть, как там мой муж: вдруг в туалет захотел или ещё что-то? В прошлой поездке работала лишь задняя дверца, на этот раз отремонтирована и боковая. Открываем боковушку, а бедный Макеев по шею завален книгами, смотрит несчастными глазами.

– Мать вашу! Я думал, что загину тут! Освободите меня, дайте выйти на улицу, пока штаны не обмочил. Дальше поеду лёжа. Слава богу, что есть одеяло.

– Я вам и подушку дам, – сжалился водитель.

Данильченко объяснил перед дорогой, что книги в магазин сдавать не надо. Их ждёт такая-то женщина, по такому-то адресу. Ранним утром мы уже звонили в дверь на пятом этаже дома, где нас ждали.

– Заходите, заходите. Я уже и завтрак приготовила. Не хотите умыться с дороги? – приветливо встретила нас русоволосая толстушка лет сорока.

Пока мы перекусывали, из комнаты доносился телефонный разговор, звучало имя – Анатолий Борисович. С Данильченко разговаривает – догадалась я. Это успокаивало.

– Где будем разгружаться? – поинтересовался водитель Володя.

– Сейчас поедем.

В частном секторе подрулили к добротному дому с тесовыми воротами.

– Здесь живут мои родители. У них огромный сухой сарай, – тараторила женщина. – Задом, задом подавайте к воротам. Всё! Стоп!

Ворота распахнулись, и по дощатому настилу мы принялись перебрасывать из рук в руки книжные пачки. А женщина всё тараторила:

– Мне сказали, что вы поэты. Тоже книжки выпускаете. А Цветаеву вы любите? Вот она бы пошла нарасхват!

Начал накрапывать дождь. Беда для книг! Наконец перекидали. Вошли в дом. Женщина завела меня в дальнюю комнату, усадила за стол, достала деньги.

– Извините, я Анатолию Борисовичу обещала половину заплатить, но пока не могу. Только тридцать процентов! Остальные переведу позже.

«Какая мне разница!? – подумала я. – Наш заработок вполне начисляется из этих тридцати процентов».

– А вы предупредили Данильченко?

– Пока нет. Разве это принципиально для него?

– Не знаю. А где командировки отметить?

– Ой! Да в любом книжном магазине! Я лично не отмечаю. У меня и печати своей нет пока. Я же недавно в этом бизнесе.

– Не боитесь прогореть? Книг-то много и цены немалые…

– Боюсь, – честно ответила начинающая предпринимательница.

На улицу я не вышла, а вылетела:

– Всё, Вася! Мы почти вольные птицы. Едем к Валентине.

А дождь разошёлся не на шутку. И как быть с картошкой – неясно. Набрав сумку продуктов и бутылку водки, приехали к сестре. Она уже ничему не удивлялась. Валерий, её очередной муж, взяв милицейское удостоверение, сходил в ближайший книжный магазин и отметил наши командировки. Сели обедать.

– Вам нужна картошка? Мешков двадцать? – уточнил Валера. – Надо ехать в Моршанский район. Но куда по такой погоде? Машина забуксует. Да и картошку сухую не возьмёшь под дождём. Она вся сейчас в буртах, прикрыта брезентом и плёнкой. Кто согласится бурты открывать ради двадцати мешков? Придется ждать прояснения. Я сам вас свожу. А пока расслабляйтесь.

Водитель Володя сказал, пообедав с нами:

– Я в кабине устроюсь. Одеяло с подушкой есть, почитать тоже.

– Ну, устраивайся. Ужинать позовём.

Василия интересовало другое:

– Деньги-то получила? Сколько наших?

– Глупый ты, Макеев, человек! Не машину же золота мы отгрузили. На дублёнку тебе хватит и мне на сапоги.

– И всё?!

Дождик прекратился к следующему вечеру, но куда же ехать в ночь? Выехали поутру. Макеев по-прежнему в креслице, а Валера втиснулся третьим в кабину – дорогу диктовать.

Последние дни октября. Небо пасмурное. Но рассветное солнце пробивалось временами сквозь рваные облака. По дороге скользили, змеясь, то причудливые солнечные пятна, то сизые лопухи облачной тени. Обо-чинные посадки, чаще всего берёзовые, сыпали и сыпали жёлтой листвой. Вдруг дорога взбегает на холм, делает лёгкий поворот, и выплывает изумительной нежности рощица – трепещущая, белоствольная, в облачке золотой, ещё не облетевшей листвы. Вся она пронизана лучистым разливом света, и тут же наплывает на неё стремительный табунок нахмуренных облаков. Ныряет дорога в лощину, и открывается пунцовеющий осинник, вразнобой сбегающий по склону. Густой дубняк, весь буро-зелёный, тянется по дну лощины. Солнца ему почти не достаётся, и выглядит он неласково. Ещё подъём, ещё поворот, и снова берёзовая рощица, и снова солнечный сноп над ней. Ровной полосой пошли рябины с их прощальным ягодным горением. Дорога опять сбегает в низин-ку, мимо дубняка… О, земля моя родная! Сколько в тебе дивной плавности, трепета, доброй грусти! То озерцо заблестит вдалеке, то речка про-змеится меж холмами, то надвинется вдруг сосновый лес и остановится на краю яруги: дальше бы шёл, да некуда.

– Господи, как красиво! – вырвалось прямо из сердца.

– Самый-самый разгар! Скоро всё почернеет, потускнеет… – откликнулся Валера.

– Речки останутся, озёра останутся, холмы эти, лощины… От Тамбова до Кирсанова пейзажи попроще. А на Моршанщине я впервые. Аж душа заходится. И сколько грибников! Чего же они берут сейчас?

– Рядовку, маслята, кое-где и боровик попадается. Но уже мало. Самое грибное время – сентябрь-октябрь. Какой ещё год выпадет! В этом году грибов много. Валентина уже накрутила опят. Даст небось!

Наконец подъехали к небольшой деревеньке – дворов пятнадцать.

– Нет у нас, голубки, картошки на продажу. Ни у кого здесь нет. Так, по ведру, по два… вам же много надо? – ответила замшелая старушка, выйдя на порушенное крылечко сильно покосившегося дома. – Кваску не хотите? У меня есть.

– Чего бы не испить? За деньги, бабушка, или угощаешь?

– Кто же за квас деньги берёт? Мы, чай, крещёные! Ступайте в избу.

В тёмных сенцах запахло яблоками и чем-то ещё неуловимо знакомым, как пахло в моём детстве. Овчиной! – вспомнила я. Значит, висит где-то рядом старый тулуп – бабкино спасение в зимнюю стужу. Вошли в избу и обомлели: во всех простенках и на глухой стене сияли позолотой старинные храмовые иконы в рост. Наваждение какое-то!

Бабушка налила в кружки квас из махотки.

– Холодный! В погребе храните?

– Не… в сенцах держу. Самой-то мне много ли надо? Выпью когда кружечку… Сын из Тамбова приезжает. Так и кукую в одиночестве. Може, тёплой картошки хотите? Целый чугунок стоит на загнетке. Сварила поутру, а исть не хочется.

– Бабушка, а откуда у вас эти иконы?

– Церкву ломали, я ещё маленькая была, тятя принёс, спрятал на чердаке от греха. Долго они там лежали, сохранились хорошо. А изба-то рушится… Вот и решил мой сынок стены ими укрепить, святых к людям возвернуть. Образа-то, вишь, какие большие, по метру!

– Не боитесь воров?

– Боись не боись, от судьбы не уйдёшь. А за картошкой вы дальше езжайте, в Липовку. Там село большое – купите!

– Бабаня, спасибо за квас. Такого сейчас нигде не попьёшь.

Картошку мы купили именно в Липовке, но дороже, чем хотелось бы. Пока грузились, Валера побежал повидаться с местными ментами-корешами. Вернулся довольный.

– Тань, мы с Васей поедем на картошке, а ты расслабляйся в кабине, без тесноты. Да ты не волнуйся, он будет в кресле сидеть, а я себе пенёчек приглядел.

Приехали в Тамбов. Василий на ногах не стоял, спрашивал:

– Танюшка, я где?

Валентина накинулась на мужа:

– Бесстыжие твои глаза! Что же ты так его напоил? Они хотели ехать сегодня в ночь. Куда я их отпущу?

Забунтовал водитель:

– Надо ехать! Проспится в дороге.

Еле уговорили его переночевать в Тамбове.

– Володя, давай постелим тебе дома. Зачем мучиться в кабине?

– Мукой меньше, мукой больше… – ответил Володя.

Всю ночь Макеев метался и кричал:

– Танюшка, куда мы летим? Где я?

Мне хотелось Валерку разорвать на куски. Помог, называется! Как выяснилось, пили они совсем без закуски – мерзким прихлёбом.

Домой Василий ехал в кабине. Валентина сдобрилась и налила ему стопку перед дорогой. Мне пришлось садиться в креслице, пристроив в ногах трехлитровую банку маринованных опят.

Страшной китайской клятвой я поклялась, что это было в последний раз.

В чем покаяться, отче?

Подарок судьбы

Лотерейное счастье мне выпадало дважды, и оба раза по рублю. Стоишь перед таблицей розыгрыша, трепещешь, находишь свой номер – а «Волга» и не подъезжала. Вывод: не играйте, люди, в азартные игры с государством! «Волг» на всех желающих у него всё равно не хватит. Не забыли, как Чубайс обещал по телевизору сладкий рай приватизации: две машины за ваучер? Я тогда сказала Василию:

– Зачем нам четыре «Волги»? Одну оставим, а три продадим.

– Кому ты их продашь, если у каждого будет по две штуки?

– Тогда деньгами возьмём! Или обменяем ваучеры на сертификаты «Нанко-инвест». Будем жить на проценты.

Нажились!

И всё же однажды «награда нашла героя». Позвонила моя добрая знакомая Инна Мефодиевна Кулиш – в то время, если не ошибаюсь, председатель комитета православных женщин:

– Не хочешь присоединиться к группе волгоградских паломников по святым местам Средиземноморья? Круизное плавание, пять стран, всего 495 долларов с человека, если плыть в четырёхместной каюте. В двухместной подороже.

– А какие страны?

– Кипр, Израиль, остров Патмос, Греция, Турция. Теплоход с бассейном – морской лайнер, кормят отлично…

– Что-то не верится! Похоже на заманиху. 495 долларов за пять стран? Вы сами-то плывёте?

– Плавала в прошлом году. Очень понравилось. Надо в ножки поклониться Владыке Герману, он большие деньги жертвует от епархии, чтобы паломникам помочь.

– Так там же соберутся одни попы да монашки?!

– И священники будут, и монашки – как же без них? Но в основном – простые православные люди, можно сказать, светские. В волгоградскую группу уже записались шесть человек; священник – только отец Александр, Александр Иванович Половинкин. Ты его знаешь.

– А всего сколько?

– У нас двенадцать мест. Остальные – со всей страны: Москва, Белоруссия, Украина, Молдавия – человек двести.

– А с мужем можно?

– Можно и с мужем, и с друзьями. Лишь бы были православными. Так тебя записывать?

– До завтра терпит?

– Хорошо, до завтра. Только учти: осталось шесть мест. Я пока придержу их.

Первому позвонила Овчинцеву – так, мол, и так. Не хотите с Людмилой по святым местам проплыть?

Володя ответил осторожно:

– Половинкин, говоришь, плывёт? Надо у него разузнать поточнее и с Людмилой посоветоваться. А когда?

– Во второй половине июля. Ещё два месяца впереди.

Макеева уговаривать не пришлось.

– Плывём! А денег-то хватит?

И пришло мне в голову позвать с собой сестру Ольгу. Она засиделась поди в своём Подольске. Но согласится ли Инна Мефодиевна включить в группу иногороднего человека?

Не меньше недели шли плотные переговоры по всем направлениям. В итоге были куплены путёвки нам с Василием, Володе с Людмилой Овчинцевым, моей Ольге и её подруге Тамаре. Жизнь превратилась в сплошное радостное ожидание. Есть бинокль, куплен фотоаппарат, осталось упаковать чемоданы. И вот настал день отъезда.

Из Волгограда выехали на служебной машине Овчинцева: впереди Людмила, на заднем сиденье – Володя, Василий и я. До Одессы более двадцати часов езды. Очень трудная дорога! Хуже всех было Макееву, сидевшему на тычке. И мне, с больными коленками, торпедирующей спину водителя.

…Ольга с Тамарой ждали нас на причале. Два часа до отплытия, а нас всё нет и нет. Девчонки жутко переживали. Красавец «Тарас Шевченко», покачивая белыми бортами, уже встречал взволнованных паломников.

Честное слово, в тот момент я готова была хоть в трюме плыть, лишь бы плыть, вытянув ноги на вожделенной шконочке. Нас и Овчинцевых заселили в каюту на четверых без иллюминаторов. И плевать! Чистенько, уютно, приличный санузел, работает кондиционер. Бросив чемоданы и сумки, сразу же побежали на палубу – осматриваться, приноравливаться, ждать «Прощания славянки». И марш зазвучал, надрывая сердце торжественной грустью, тем высоким, на что откликается всякая русская душа. На юте трепетало два флага: русский триколор и жовто-блакитный Украины. Судно принадлежало украинскому морфлоту.

В одном из помещений центральной части теплохода располагалась церковь. Всё как положено: иконы, амвон, горящие свечи, священники в рясах, молящаяся паства.

Отец Александр Половинкин не шутя объявил:

– Можно обвенчаться и покреститься. Лишь бы никого отпевать не пришлось.

Вышли в открытое море, и бассейн начал заполняться чистейшей черноморской водой. Открылись кафе и бары, сауна, библиотека, магазинчик.

Частью светской публики тут же овладело пляжно-купально-шлёпочное настроение. Задвигались шезлонги, защёлкали тентовые зонты. Серьёзные паломники потянулись в церковь.

Василий с биноклем не отходил от борта, пытаясь высмотреть дельфинов. А я глядела на бурунное кипение за кормой и не могла глаз отвести: какая прорва воды! Какое мощное движение! Не приведи Господи оказаться там. Страх перед водной пучиной всегда мучил меня, но на этот раз было больше любопытства, абстрактного созерцания стихии, от которой я была защищена упругой твердью под ногами и плавучей церковью за спиной. Так чувствует себя ребёнок, осознающий опасность, но прикрытый материнскими руками. Нет в мире надёжнее защиты, чем вера в её неколебимость.

Ресторан, где нас кормили, назывался «Трапезная». Первый ужин – одно из приятствий: бокал красного вина, блюда на выбор, вышколенность официантов. Перед началом трапезы – благодарственный молебен, обязательный для всех. Перекрестился – и вкушай. Очень впечатляюще! Откушал – ещё несколько благодарственных слов и крестное знамение. Почивайте с миром!

На ночной палубе совсем немноголюдно. Оля с Тамарой вынесли бутылку коньяка и наструганную копченую колбасу. Выпили чисто символически.

– Девочки, ну как настроение? – весело спросил Володя Овчинцев.

– Нет слов! Сказка какая-то… Ущипните меня, чтобы я поверила, что это не сон, – ответила Ольгина подруга.

К полудню следующего дня прошли Босфор со Стамбулом на правом берегу. Когда-то он звался Константинополем, Царьградом, был столицей православной Византии. Турки завоевали его в середине ХV века и переименовали под себя. За пять столетий мир привык к такому положению вещей, но народ православный ничего не забыл, в душе не смирился, что храм Святой Софии превращён в мечеть и украшен четырьмя минаретами.

Паломники высыпали на палубу, многие махали руками турецким рыбакам, снующим на маленьких фелюгах. Мы прошли в носовую часть теплохода. Обзор там был панорамнее, но и ветер дул, как в аэродинамичной трубе, срывал косынки с голов, трепал подолы платьев. Макеевский бинокль переходил из рук в руки – всем хотелось поближе рассмотреть строения, густо лепившиеся к самому берегу, автомобили, бегущие туда-сюда, людей, расслабленно сидящих под тентовыми навесами. Почему-то казалось, что они непременно пьют свой турецкий кофе. Для меня, как и для многих, это было первое ощущение заграницы.

Поток бьющего в лицо ветра ослаб – мы вошли в Мраморное море. Говорят, его оттеночная пятнистость – от разнообразия расцветки водорослей. В самом деле, похоже на мрамор. Море маленькое, перешли его быстро. И снова берега сдвинулись – пролив Дарданеллы. Прямо-таки живая география! Те же фелюги с рыбаками, плотная застройка по берегам, левобережный портовый городок Кушкале… И – Эгейское море!

Огибая Турцию, лавируя между греческими островами, самые известные из которых – Лесбос, Хиос, Самос, Патмос, Родос, «Тарас Шевченко» взял курс на Кипр. Так вот откуда пошли греховные лесбиянки и Родосский колосс!

Как всё, оказывается, близко от нас, от России: переплыл Чёрное море – Турция, прошел два пролива – Греция, передохнул на Кипре – и Сирия в двух шагах с ее Дамаском и дамасской сталью, чуть опустился – Ливан многострадальный, Израиль, сектор Газа. Вот она – зона наших геополитических интересов! Тут смотри в оба и рот не разевай.

В каюте нам плылось весело и дружно, хотя заходили мы в неё лишь переночевать да денежку взять, если вдруг захотелось кофе. Володя Овчинцев любит рассказывать со смехом:

– Танька пошла принимать душ, а полотенце не взяла. Кричит: «Дайте мне полотенце!» А Василий уже устроился на верхней полке. Я огляделся – не вижу полотенца. «Где оно? Где?» Танька выходит, вся голая: «Да вот же, вот! На подушке лежит!»

Ну, допустим, не голая, а лишь голову высунула, но голая – смешнее. Эту версию все и поддержали, дабы народ повеселить.

С Овчинцевым, скажу я вам, везде хорошо. Такой он человек – лёгкий, добрый, щедрый. Матерится – песню поёт! Макеев даже обижается: «Почему Вовке можно, а мне нельзя?» А ты не матерись грубо! Ещё от Мишки Зайцева я не выносила мата. Вот уж где полная мерзота! А какие Володя анекдоты знает! Всегда свежак. Как будто сам сочиняет.

Мне кажется, Людмила немного ревновала его ко мне. Не в амурном плане, а в житейском. Уж больно доверительно мы дружили и дружим.

Нам, жёнам, иногда кажется, что мужья наши теплее относятся к чужим женщинам, особенно к своим подругам. Как ни крути, а подружиться между собой мы с Людмилой не смогли. Но и не ссорились – избави бог!

На следующее утро наш теплоход подходил к Ларнаке.