Текст книги "Тридцать три ненастья"

Черное перо

Любит, не любит, плюнет, поцелует…

Я бы, может, и погадала на ромашке, да не верила в эту глупость. Если не любит сегодня, вряд ли полюбит завтра. Для иного мужчины женщина, как легковая машина. Красивой и новой он гордится, изношенной пользуется по привычке, досадливо пиная её по стёртому скату.

Я не хотела, чтобы меня пинали, и сопротивлялась изо всех сил. Однако реальная жизнь понуждает к большему терпению… Выгружая из малыгинской квартиры центнеры хлама, мы оба сорвали себе поясницы. Меня скосило первую, ещё до переезда. Такой боли в спине я ещё не испытывала. Василий с Рубеном Карапетяном на руках носили меня в туалет. Но отлежалась, слава богу!

Макеев слёг сразу после переезда. «Скорая помощь» отвезла его в больницу.

Однажды Виталий Борисович Смирнов привёл знакомиться с нами своего старшего брата Анатолия. Пришлось принимать гостей в одиночку.

Анатолий Борисович походил по квартире, потрогал стены, выглянул в окно:

– Надо же! Дом Павлова… На двух этажах немцы, на двух – русские… Как бились солдатушки за каждый метр! Вам тут кошмары не снятся по ночам?

– Снятся, но по другой причине, – подвела братьев Смирновых к дверному проёму и показала маленькую лунку от гвоздя. Даже свежая покраска не затянула след. – Ложусь спать, а сама думаю, думаю об этом. От каждого шороха вздрагиваю. И Василия, как назло, в больницу положили…

– Привыкнете, – сказал Виталий. – В этом доме много смёртушки живёт.

К выходу мужа из больницы купила для зала два кресла и журнальный столик. Кресла помог собрать Витя Паршин. Василий пришёл – а они стоят, красавцы. Они и сейчас стоят в нашем кабинете.

С новыми шторами и ковром на полу к Новому году квартира преобразилась. Мне стало в ней уютно. А на январь мы снова купили путёвки в Малеевку. Но случилось неожиданное: за несколько дней до отъезда Макеев отказался ехать, наотрез. Причины не объяснил: «Езжай одна. Я не поеду». Никакие уговоры не помогли. Я и плакала, и умоляла, просила хотя бы объяснить, что случилось. Бесполезно. Так одна путёвка и пропала. Я уехала молча. И приехала молча. По его виноватым глазам всё поняла.

В спальне в комплекте с настенными часами у нас висело два подсвечника с витыми свечами. Свечи сожжены, потёки стеарина на обоях, пятна на ковре. Стала перестилать постель – под матрацем огромное чёрное перо и цыганская игла, вогнутая в диванную обивку.

– Что это?

– Не знаю.

– А кто знает?

– Ну не я же положил это перо и воткнул иголку!

– А кто???

– Не знаю.

Увы, это знала я. Знала всю дальнейшую нашу жизнь. Знаю и сейчас. Как такое можно простить? Да запросто! Вы же прощаете своих. Не прощайте только мерзавок, сующих под ваши матрасы вороньи перья. Их никакая церковь не отмоет.

…В нашем подъезде на четвёртом этаже жила тогда удивительная женщина – Валентина Виссарионовна Родина. Она работала в краеведческом музее, имела разведённую дочь Нину и внука Серёжу. Они с ней не жили, но приходили довольно часто. Как мы задружили! Едва ли не каждый вечер я поднималась к ней, и начиналось затяжное чаепитие. Мы и покуривали, и по рюмочке иногда пропускали. Как-то так повелось, что я шла к ней с маленьким подарочком, получая в ответ подарочек от неё. Обеим было интересно, чем сегодня порадует подруга. Валентина Виссарионовна любила меня, восполняя нехватку материнской любви в детстве, как, впрочем, и вообще родственной любви. Когда у человека болит сердце, он пьёт валокордин, когда болит душа – нужен добрый, понимающий человек рядом. Таким человеком для меня была бесценная Валентина Виссарионовна. Всё-всё я рассказывала ей, даже то, чем не делилась с подругами-ровесницами. И она не таилась передо мной. Ей тоже было о чём поплакать. Помню её рассказ, как они с матерью переживали Сталинградскую битву. Под невероятной бомбёжкой скрывались в каком-то овражке, а фашисты летели и летели, бросали бомбы и бросали. Когда всё стихло, Валентина попыталась освободиться от материнских рук, прижимавших её к груди, и не могла. Всё-таки вырвалась, обернулась на мать, а у той полголовы снесло осколком.

– Как такое можно пережить?

– Смерть была на каждом шагу. Меняется что-то в человеке… Страх совсем не уходит, но притупляется. Не знаю, как русские смогли простить немцев.

Судьба с Валентиной Виссарионовной поступила жестоко: Нина умерла от рака, Серёжи не стало по непонятной причине. Если бы мы не переехали на другую квартиру, ей было бы полегче. Но нас не оказалось рядом. Говорят, она замкнулась, почти перестала общаться с людьми. Я пыталась сохранить нашу дружбу, звонила ей какое-то время, зазывала на наши семейные праздники, но ниточка взаимности порвалась. Она не откликалась.

Довольно часто к нам приезжала моя сестра Оля из Подольска. Вася с ней хорошо ладил. Очень любил её котлеты. «Как пух! – говорил. – Ты таких стряпать не умеешь». Ольга, строгая и правильная, легко гасила наши конфликты, дипломатично принимая его сторону. Я не обижалась. В общесемейных делах всегда мудрее поддержать «не своего». Жаль, что не все это понимают.

29 марта 1988 года Василию исполнялось 40 лет. Я готовилась истово. С помощью Володи Овчинцева достала ему в подарок дефицитнейшее собрание сочинений Фолкнера, которым он просто грезил. С большого литературного праздника, проходившего накануне в Доме офицеров, принесла домой сорок одну розу. Накупила всего, даже банку чёрной икры граммов на двести, продумала меню. Гостей пришло человек двадцать пять. С утра приехали новоаннинцы: Макаркины – Василий с Натальей и Данилины – Анатолий с Валентиной, расстелили на полу клеёнку, принялись рвать копчёных лещей, запивая пивом. Мне никто и не подумал помочь. Они словно экзамен принимали у молодой снохи. А у меня – то мясной рулет в духовке, то жульен, то куры. Дикий ужас! Сесть к столу мне так и не пришлось: отнеси, принеси, тарелки освежи, хлеб подрежь…

Подвыпившая Наталья прямо при всём столе стала требовать, чтобы я переоделась в более нарядное платье.

– А чем это плохое? Скромное, но приличное. Я же от плиты и мойки не отхожу.

– Брось всё на хер! Переоденься и садись к людям.

Я поплакала в туалете, и опять туда-сюда. А люди уже пляшут, песняка орут, Макеева зацеловывают. На кухне Борис Екимов сказал мне:

– Таких столов я давно не видел. Молодец. Даже не ожидал.

И вот гости начали расходиться. Я зашла за очередной партией грязных тарелок.

– Люди добрые, пусть нам Татьяна стихи почитает, а то мы и голоса её не слышали, – заявила Наталья.

Эх, такая меня обида захлестнула.

– А стриптиз вам не станцевать? Я могу! – вскочила на диван и задрала подол – выше некуда. Дура, конечно! Порох вспыхнул в голове, и я не сдержалась.

Что тут началось! Сёстры Василия и срамили меня, и песочили, и матери грозились всё рассказать.

– Пусть наш братка лучше под забором сдохнет, чем жить с такой шалавой!

Меня заколотило. А со стола-то надо убирать, посуду мыть, постели родственникам стелить.

Хмурый муж бросил всердцах:

– Всё испортила! Могла бы и прочесть пару стишков. А то гордая она!

Один Макаркин пожалел меня:

– С кем ты связалась? Они же хор Пятницкого переорут.

Утром я преодолела себя и попросила у девок прощения:

– Только матери ничего не рассказывайте. Я просто очень устала.

Собирая их в дорогу, отдала всё, что было приличного отдать: конфеты, фрукты, полпалки колбасы, кусок сыра… Уехали! Слава богу!

С тех пор ни в одном из их домов, какая бы свадьба ни гулялась, я не притронулась ни к ножу, ни к тарелке. Кроме как у матери, конечно.

Валентина Виссарионовна позже мне сказала:

– Здорово ты их отбрила! И правильно сделала. Знаю я таких казачек: чуть не по ним – визгом изведут.

В мае мы собрались ехать в Переделкино, в Дом творчества. В те годы там было ещё прилично. При недорогих путёвках и хорошем питании можно отдохнуть и поработать. В те же дни в Москве у брата гостил Виталий Смирнов. А у моей Ольги 17 мая – день рождения. Она уговорила нас собраться всем вместе у Шмелёвых на Ждановской. Галя не возражала, даже обещала стол подполнить домашней снедью. Съехались все, а дома лишь Света, дочка Галины и Павла школьного возраста – наша с Олей двоюродная племянница.

Час ждём, второй, а Шмелёвых всё нет. И стола, естественно, нет. Все нервничаем. И тут Смирнову приходит в голову гениальная мысль:

– Ну чего мы сидим! Какой это день рождения? Давайте возьмём такси и махнём к вам в Переделкино. По дороге всего подкупим. Я вас ещё и к Евтушенко в гости свожу. Он сам дал мне адрес, приглашал заезжать без церемоний.

Настроение у всех аж скакануло! Ольга оставила хозяевам полторта, мы забрали её сумку с едой-питьём и уехали в Переделкино. День рождения отметили замечательно. Честное слово, у Галины мы бы так его не отметили.

– А к Евтушенко-то пойдём? – поинтересовалась Ольга.

Пошли. Нашли нужную калитку. Во дворе залаяла собака. Наконец на крыльце появилась женщина, подошла к нам.

– Передайте Евгению Александровичу, что к нему в гости приехал из Волгограда профессоре Смирнов. (Профессоре – как бы шутливое обращение Е. А. Е. к В. Б. С.)

– А хозяин с женой в театре. Будут поздно.

– Ну и слава богу! – отреагировал Макеев.

Ночевали на двух кроватях: я с Ольгой, Василий с Виталием. Тесновато, но весело. Наутро ребят проводили.

У Макеева была запланирована творческая командировка в Астрахань. Я это знала заранее. Решили, что я добуду до конца срока, а он уедет чуть раньше. Через несколько дней и я вернулась в Волгоград. Дома меня ждала горькая телеграмма: в Тамбове умерла тётя Нюра, мать Валентины. Я прочла её аккурат в день похорон. Ничем, кроме ответной телеграммы, поддержать сестру я не могла. Тётке моей и шестидесяти не было. Господи, как рано они ушли: дядя Вася, дядя Миша, мой отец, тётя Нюра – четверо из девятерых детей бабушки Оли и деда Ивана. Счастья ни у кого не было. Не досталось оно и детям их – Инночке в Ростове, Ольге с Серёжей, мне, Валентине. Хотя, что оно – счастье? Руки-ноги есть, крыша над головой у всех, образование получили, работаем, не последний кусок хлеба доедаем. Любви не хватает? Её не хватает всем.

В наше отсутствие в квартире жил Саша Цуканов – молодой писатель, друг Василия. Он спешно дорабатывал кусок прозы для запланированной книжки, нуждался в тишине и покое. Его семья из жены, матери и двоих маленьких сыновей ютилась в странном полутораэтажном домике, слепленном из нескольких крохотных комнат-клетушек с бесконечными лесенками и переходами. Он попросился на короткий постой, и мы оставили ему ключи. Квартира была в полном порядке. Молодец! Он и на даче у нас писательствовал с понедельника по пятницу – жалко, что ли! Лишь бы книга написалась хорошей! Мы тогда душевно дружили.

Со многими дружили. В молодости это легко. Редкий день к нам не заглядывал кто-нибудь из приятелей, почитателей, учеников Макеева. Приходили за советом, приносили новые стихи, просили написать предисловие к публикации, рекомендацию в Союз писателей. Спорили, ссорились между собой, однажды дошло до рукопашной. Подрались Миша Смотров и Саша Полануер. Оба замечательные ребята, а конфликтнули едва ли не из-за рифмы: чем диссонанс слабее ассонанса?

Сегодня чуть ли не большая часть писательской организации состоит из рекомендованных Василием Степановичем. В их числе даже старший Кулькин! А уж макеевские предисловия к книжкам не получили только ленивые. Этой привилегии лишена была только я: жена, не положено! Шутка юмора! В меня он вложил больше, чем в кого-либо. Это были знания, понятия, жизненная позиция, подталкивания к рабочему столу, едкая критика и много ещё чего. Правда, по издательствам с моими рукописями не ходил, тортики Агашиной и Окуневу не носил, приватные чаи не распивал. Учил выплывать самостоятельно. Спасибо, Вася!

Волжскую квартиру мы навещали редко. Очень хотелось обменять её на жильё в Волгограде. Шансы были хорошие: новый дом, третий этаж, огромная лоджия, удобная планировка – престижная квартира. Но Волгоград – это Волгоград! Подходящий вариант нашёлся на Донецкой. И к центру близко, и дом с виду приличный, и этаж третий – небольшая однушка с балкончиком. Но… малосемейка с длинным-длинным коридором – не то общага, не то гостиница. И всё же я решилась на обмен, оставив в качестве доплаты новому хозяину всю свою мебель, светильники, люстры.

Несколько месяцев квартирой на Донецкой пользовалась подруга Пети Таращенко – Наташа Ерошенко. Она устроила в ней маленькую швейную мастерскую. Денег с неё я не брала, но платья нарядные шила по минимальному тарифу. Василий лишь однажды туда и заглянул.

Чуть поругаемся – он сразу:

– Вали к себе на Донецкую!

И я ночевала там однажды, постелив одеяла на письменном столе. Мука мученическая! Страшнее всего было ощущать этот бесконечный коридор за дверью с топотом чужих людей, громкими разговорами новых соседей. Я ждала, что Макеев за мной приедет, но он не приехал.

Вот и гадай после этого: плюнет или поцелует?

Абрикосовый вояж

Деньги нужны всем. Деньги нужны всегда. А уж как они были нужны Макееву с Цукановым в то лето, мало кто знает.

– Василий, как ты думаешь, в Мурманске абрикосы есть? – спросил Цуканов.

– Да откуда они там? Это же север! Их и в Тамбове-то нет – пятьсот вёрст от Волгограда. А ты – про Мурманск!

– Идея у меня одна есть…

Идея обсуждалась несколько дней и обрела наконец реальные очертания. Ребята решили созвониться с писательской организацией Мурманска, договориться по поводу выступлений на рыболовецких судах Баренцева моря, а попутно сделать коммерцию на волгоградских абрикосах. Купили билеты на самолёт. Дело оставалось за малым – собирать абрикосы.

Абрикосовое дерево росло прямо перед домом Цуканова. Плодов видимо-невидимо, но явно мелковаты и на вкус не очень. Ещё чего! Это для Волгограда мелковаты, а для Мурманска – самый раз. И начался сбор! Спешили. Ведь вылетать уже ночью! А тут как на грех пошел дождик. Ведро за ведром рассыпали мокрые плоды по всем столам и даже на полу. Надежда Александровна, мама Цуканова, сушила их феном и вентилятором.

А в чём везти? От Малыгиной в квартире остался огромный старинный чемодан, какие лишь в музеях можно увидеть: жаккардовая обивка, бронзовые ажурные уголки, чуть ли не шёлковая внутренность. Среднего человека вполне можно было уложить в том чемодане!

– Нет, ребята, не дам! Это слишком ценная вещь, раритетная. Вы и внутри его испачкаете, и обивку поцарапаете.

– Да брось ты, Татьяна! Ничего с чемоданом не сделается! Мы в обратную дорогу набьём его рыбными деликатесами, ценными консервами, икрой. Знаешь, как заживём! – наступал Цуканов.

И я сдалась. Привезли из Дома Павлова чемодан, заполнили подсушенными абрикосами. Такси заказали к цукановскому дому, с тем чтобы он заехал за Василием.

В оговорённый час Александр появился.

– Ну я и намудохался с этим чемоданом! В багажник он не входит, в салоне не умещается – пришлось за дополнительную плату громоздить эту гробину на крыше автомобиля. Ладно, ничего… Всё окупится.

А лето было жаркое. Я еле уговорила мужа взять с собой хотя бы ветровку. Ведь на север улетает! Обняла, поцеловала:

– Счастливой вам коммерции! Берегите себя.

И потянулись долгие дни ожидания. Маетно душе, неуютно. А что делать? Деньги нужны. С продовольствием плохо. Макеев, конечно, не добытчик. Зато Цуканов промыслённый, хваткий парень – он своего не упустит. Наверняка привезут и балыков копчёных, и консервов отменных!

Сильно скучать было некогда: работа, дача, домашние хлопоты. Распотрошила перину и подушки, промыла перо, просушила. Молодец! Сшила новые занавески на кухню. Красиво! Обобрала дачную абрикосину, выщелкнула косточки, поставила вялиться на солнце. Запас на зиму! Сварила вишнёвое варенье, закатала пять банок огурцов. Полив, прополка, полив, прополка… Слива подходит, смородина дозревает, малина осыпается… Одна беда – боюсь ночевать в домике, прошусь на ночёвку то к Смирновым, то к Данильченкам.

– Когда Василия ждёшь? – спросил Анатолий.

– Да где-то через недельку…

– Рыбой угостишь?

– Спрашиваешь! Такой стол забабахаем!

Прекрасно было после чужой ночёвки вернуться ранним утром в свой дачный домик, заварить кофе, усесться на веранде. Написала стихотворение.

 
Дачка моя – дебаркадер зелёный,
Тихо плывёшь ты открытой верандой
Сквозь васильки, колокольцы, пионы,
Розы, подсолнухи и амаранты…
 
 
Голову свесив с перильца резного,
Не понимаю, кто выдумал это
Многоголосие света сквозного,
Переплетённое с облаком цвета!
 
 
Полдень как будто натянут на пяльцы,
Гладью батистовой солнечно вышит,
Ветра-озёрника тонкие пальцы
Музыку шелеста бережно пишут.
 
 
В буйности, в щедрости, в дикости травной,
Дачка моя, ты даруешь мне волю,
Чтоб оставалась и впредь безуправной
Песня, которой гордиться изволю!
 

И вот раздался звонок в дверь. Открываю.

– Васюшка!…А где чемодан с рыбой? – опешила я.

– Какой чемодан! Скажи спасибо, что муж живой вернулся. Я там чуть не загинул от холода. Люди чуть ли не в ушанках ходят, а я в белой кепочке.

– А деньги-то какие-нибудь привёз?

– Нет. Морской заработок пришлют позже, а с абрикосами мы пролетели.

– Ну, хоть чего-нибудь привёз?

– Привёз. – И достаёт из сумки баночку печени трески.

– Это всё?

– Ещё стихи привёз, пять штук.

– Тогда рассказывай всё по порядку.

– В Волгоградском аэропорту нас не хотели сажать – перегруз. Кое-как уговорили, доплатили за лишние килограммы, полетели… В Мурманске холодрыга. Наняли частника и поехали на рынок. А там… Абрикосов этих навалом. И краснодарских, и азербайджанских, и каких хочешь. Крупные, с розовинкой… А наши что? Жердёлы по сути. Приценились. Купили место. Открыли чемодан. Цены скинули, конечно. А люди мимо да мимо. Уж мы и клялись, что товар самый экологичный, без опрыскивания. Ещё цену скинули. А сами голодные, уставшие, злые, чуть не орём друг на друга. В какой-то фруктовой палатке уговорили азера взять наши абрикосы оптом вместе с чемоданом – за сущие гроши. Даже расходы не оправдали.

– Ужас! Как ты мог чемодан бросить? Он же стоил сам по себе больше, чем все эти абрикосы.

– А куда я с ним? На корабль?

– Мог бы в Союзе писателей оставить…

Помолчали.

– Я есть хочу. Щец бы похлебать горячих. Накормишь?

– Печенью трески не обойдёшься? – съязвила я. – Ну, рассказывай дальше.

– А чего дальше? В Союзе писателей взяли путёвки, поехали в порт, загрузились.

– Море интересное? Да ты ешь, ешь. Хлебушка подрезать?

– Холодное, свинцовое. Небо низкое, серое. Чайки летают, кричат с хрипом. Неуютно как-то… А второе у тебя есть? О, котлеты? А это хорошо.

– С Цукановым-то ладил? Он психоватый парень, характерный…

– В море переругивались иногда. Ведь все выступления на мне держались. А он что может? Ага да ага! Зато и путёвки мои дороже как у члена СП.

– Когда же деньги-то пришлют? Я так надеялась на заработок, на абрикосовую выручку… Чемодан очень жалко. Стихи-то новые почитаешь?

– Слушай:

 
Сплошной тягучий день как бы телком изжёван,
Недолгая заря забылась в полумгле.
И в северных морях, отринутых Рубцовым,
Мы, очертясь, плывём на валком корабле.
 
 
Он топает вперёд без устали и гнева,
А мы, его рабы, забрызганы тоской,
Покуда не набьём чудовищное чрево
Ему по самый зев пришибленной треской.
 
 
Забудется ль за жизнь каюта ледяная
И неба потолок так низко-избяной,
Как билась на корме акула сельдяная
И падала волна обвальною стеной?
 
 
А солнце где невесть под невидимкой-шапкой,
Туман, как в кабаке, насилу развезло.
И чайка на воде сиреневою лапкой
Помахивает нам, бесстыжая, назло.
 

Стихи мне понравились, особенно «В извечной алчущей тоске…», но оно длинновато для цитаты. Весь цикл «В Баренцевом море» легко найти в макеевских книгах.

– На очередной плодово-ягодный промысел не собираетесь больше с Цукановым? Русский север – он большой!

– Избави бог! Какой из меня коммерсант?

Абитура попёрла

Запасной ключ от квартиры Василий без моего ведома дал двоюродному племяннику Игорю Данилину. Тот заканчивал сельхозинститут. Парень добрый, конечно, но весьма бесцеремонный. Придешь домой с работы, а на кухне Игорёк с другом пивко попивают.

– Игорь, ты бы хоть предупредил!

– А мне крёстный разрешил. Он же хозяин.

– Тогда я здесь кто?

– Ты жена крёстного.

– Ну и?..

– Значит, должна его слушаться.

Лето. Пора вступительных экзаменов. И попёрли казачьи абитуриенты: родные, двоюродные, троюродные племянники. Все приезжают с родителями, всех принимай. Порой негде было лечь спать, не хватало одеял и подушек.

Спрашиваю у Валентины Данилиной, матери Игорька и Олечки, поступающей в ВолГУ:

– А это кто приехал с сыном?

– Дядя Вася. Ты его не знаешь. Он родной брат мамы Лёли, дядя Василия. Да они ненадолго, на недельку. Сдадут документы, устроят Алёшку в общежитие… Потом дядя Вася уедет. А уж нас, Танюшка, потерпи. Боюсь, Олечка не подготовится как следует, если её в общежитии поселить. Она же золотоё дитё, домашняя. Выпускные в школе лучше всех сдала. Со Смирновым-то поговорите ещё раз, может, пособит.

И пришлось нам дяде Васе с сыном уступить свою постель. Сами легли на полу, на тонком одеялке, куртки под головой.

Питались – кому что достанется. Валентина варит Олечке супчик. Дядя Вася с сыном достают из сумки резаное сало с ломтями хлеба, жуют. Мы с Макеевым заходим на кухню в последнюю очередь, наспех перекусываем своим. Все попытки делать общий стол рассыпались из-за несовпадения привычек и желаний, вкусов и ситуаций. Одни приходят, другие уходят, одни хотят есть, другие – ещё не хотят. Казалось, что мы им мешаем. Не мы были важны, а крыша над головой, ночлег, постояние.

– Вася, когда это всё кончится?

– Терпи. Они моя родня.

Прошло лето. Кто-то поступил, кто-то провалился. Олечка Данилина поступила при помощи Виталия Борисовича Смирнова. Получив общежитие, у нас почти не появлялась. Но следующую сессию не сдала. Олечку отчислили за несдачу какой-то математической дисциплины, может быть, даже не одной.

Валентина Матвеевна исходила криком:

– Подлецы! Её специально завалили. Кого-то надо было воткнуть на Олечкино место. Помогите перевести её в пединститут!

Точно не помню – в пединститут или на другой факультет. Но девчонку спасли, она продолжила учёбу. Хорошая, кстати, девочка, умненькая. Если таких отчислять, то кого тогда и учить?

А тут подоспела и Лена Макаркина – ещё одна племянница Василия. В пединституте нашёлся друг, Саша Буланов, подсказавший первую фразу вступительного сочинения. По этой фразе Лена и сдала главный свой экзамен. Поступила! Расплатились пуховым козьим платком.

А родня всё едет и едет. Тяга к знаниям в макеевском роду начала приобретать катастрофические масштабы.

У Лены Макаркиной не заладилось жить в студенческом общежитии, и она, как к себе домой, переехала со всеми пожитками к нам. Сопротивляться было бесполезно. Не выгонит же родной дядька! Меня никто и не спрашивал.

А Олечка Данилина к концу учебы вышла замуж, родила девочку Машу. В институт на заочное отделение захотел поступать её муж Сергей. И тот к нам, несмотря на то, что на Тракторном проживали его кровные родственники. Но кому же хочется мотаться на Тракторный, если можно обосноваться в самом центре?

Они и вдвоём у нас жили, и всей семьёй, включая маму Валю и малышку. Захочет девочка писать – дудят прямо на ковёр.

– Ой! Ну что здесь такого? У неё же стерильные пописки! Не какает же она на ваш ковёр.

Спасением было бегство на дачу. Уехав в пятницу, возвращались в понедельник утром. Домой не хотелось заходить. Когда Олечка окончательно отучилась, Сергей приезжал сдавать сессии уже один. Год, второй… На третий я не выдержала:

– Ребята, пощадите! Мы больше десяти лет живём как на вокзале.

Обидевшись, Данилины-Калинкины обвели нас меловой чертой: не родня! Думаете, это всё? Отнюдь! На следующее лето Наталья Макаркина привезла поступать в ВолГУ своего сына Володю. Я позвонила ректору университета Олегу Васильевичу Иншакову и умолила сразу же выделить место в общежитии родному племяннику Макеева. Олег Васильевич по дружбе помог. Макаркиным моя инициатива не пришлась по душе. Ещё бы! Жить у крёстного Васи предпочтительнее, тем более что другим было можно, а почему ему нельзя?

Да можно, конечно, можно, только и о нас надо было подумать!

В Высшую школу МВД приезжала поступать и моя племянница Наташа из Тамбова. Теперь нахмурился Василий.

– Она надолго к нам?

– Не знаю. Как получится. Я стольких твоих племянников перетерпела, потерпи и ты мою.

– Пусть поступает, но учти, жить у нас она не будет.

Наташа не поступила, вернулась в Тамбов. Ей помочь было не в наших силах.

Именно тогда в одну из ночей Василий не пришёл домой ночевать. Заявился под утро – совершенно трезвый. Лучше бы пьяный! Тогда мы ещё жили на Советской.

– Ты где был?

Последовал невразумительный ответ из серии «Придумай сама!» Стало безнадёжно и страшно. Как быть? Что делать? Расцарапать ему рожу? Подраться? При посторонних-то людях?! Вышла во дворик Дома Павлова и просидела в беседке до рассвета. Значит, и ему плохо, и он не знает, куда нам дальше плыть. Говорят, кризис семи лет. Возможно. Так и не найдя ответа на свою душевную муку, пошла чистить картошку к завтраку.

Родственники – больная тема. С ними легче дружить на расстоянии. Мы и дружили в последующие годы, но тень между нами уже встала. Они почему-то не хотели понять, что их любимые дети, самые золотые и зацелованные в попу, для кого-то могут не быть самыми золотыми. Хотя никто из них не вёл себя чрезмерно дерзко, неуважительно по отношению ко мне. Просто возникала житейская надоба, и они решали её самым удобным для себя способом.

И ещё об одном. Это важно! Никто из наших «постояльцев» не создавал нам продовольственной проблемы. Все приезжали со своей картошкой и домашней тушёнкой, со шматом сала и закруткой, со всем, что имелось. Только дело было в другом – мы жили несвободно.

Лишь один человечек смог приспособиться к нашему укладу совершенно по-родному. Это Лена Макаркина. Больше двух лет она жила у нас уже в нынешней квартире. Простая, ясная, очень терпеливая – она и по хозяйству помогала, и пельмешки лепила изумительные, и нас умудрялась мирить строгим голосом:

– Крёстный, крёстная, прекращайте рвать друг другу нервы. Что изменится от вашего крика?

Она понимала больше, чем можно было ждать от совсем ещё молоденькой девушки. Умела промолчать, умела перешагнуть через обиду. Выйдя замуж за Юру Тихонова, родив двоих детей, работая завучем в упорниковской школе, Лена не остервенела от жизненных неурядиц, от ломовых домашних забот. Такая же прямая, решительная и милосердная.

Кстати, очень удачно складывается жизнь и у Олечки Данилиной – Калинкиной по мужу. Они построили огромный дом, воспитали дочь и сына. Дети – ну, просто красавцы!

Вослед давно отболевшим проблемам хочется сказать: «Дети, не держите на нас обиды. Мы ведь и сами только учились жить. Трудно учились».

Бог милосерд! У всех наших студентов в жизни случилось больше правильного, чем неправильного. У каждого по сыну и дочке, хорошие дома, надёжная работа. Родила сына и дочку и моя племянница Наташа. Работает юристом, построила в Тамбове замечательную квартиру.

Теперь уже выросли и внучатые племянники. Все хотят учиться – хоть бы и платно! Попытки обременить нас по второму кругу я решительно пресекла:

– Нет, нет, нет! Дайте нам дожить в тишине и покое!