Текст книги "Тридцать три ненастья"

Не доставая кошелька из сумки, нащупываю в нём бумажную купюру, а сама жмусь к Василию.

– Мужчина, возьмите.

Схватив бумажку, мужик резво побежал в сторону.

– Сколько ты ему дала?

– Не знаю. Темнота же…

Тысяча это была, пятисотка или сотня – не знаю до сих пор.

Ночной магазинчик мы нашли, купили бутылку водки и ещё какой-то ерунды типа чипсов, миндаля или фисташек. Продавщица за жесткой сварной решёткой поинтересовалась:

– Не местные? Первый раз вас вижу.

– Проездом. А вы почему сидите за решёткой?

– Да меня давно бы уже на котлеты пустили, если бы не эта решётка. У нас уголовник на уголовнике.

На вокзальчике обнаружилось, что наши чемоданы стоят в гордом одиночестве. И ни души.

– Вася, какие же мы дураки! Ты понимаешь, чем мы рисковали?

– Но водку-то купили! Господь поэтов любит.

В своём купе оказались одни. До самого Волгограда к нам никто не подсел. Какая это была дорога! Чуть остановка – Макеев бежит купить отварной картошечки с малосольными огурцами. Следующая остановка – покупает коробок брусники.

– Вася, я хочу цивилизации. Давай попросим кофе у проводницы?

– Зачем мне кофе, если есть брусника? А ты пей хоть кофе, хоть чай…

Проехали Тобольск, Тюмень, Челябинск, Екатеринбург, Оренбург, Саратов, и запахло домом. Господи! Спасибо, что мы живём на этом свете.

Я с тобой, мой сынок

Водолазы Вася с Вовой

Бездетность – больная для нас с Василием тема. Когда спрашивают о детях, на душе начинают кошки скрести, словно мы виноваты в чём-то и должны отвечать за ненормальность такого положения. Помилосердствуйте, люди добрые! Не из эгоизма же так случилось. Нам и в голову не приходило «пожить для себя», но Господь решил как решил. Ему виднее, кому дать, у кого отнять. Обрекая двоих на одинокую старость, Он провидит иное течение судьбы тех, кому выпал сиротский жребий. Не мы первые, не мы последние.

Как трава пробивается сквозь асфальт, так и материнство пробивается в женском сердце сквозь сухую корку обреченности на пустоту собственного чрева. Это было бы непереносимо, но Бог дал мне Васю и сказал: «Жалей его, и ты спасёшься». – «А он?» – спросила я Господа. «Какой спрос с неразумных?» – был ответ.

Порой на меня накатывает тоска по детским голосам в доме, и я, рисуя воображением пятилетнего Васю, начинаю писать стихи для детей.

Собственно, Макеев и подтолкнул меня к этому, издав в 1986 году детскую книжку «Стихи про Настю». Прототипом была его родная племянница.

 
Наша Настя —
                  просто счастье,
Я за то её люблю:
Если спать захочет Настя,
То кричит она: «Лю-лю!»
И с едою нет напасти,
И, на зависть многих мам,
Если есть захочет Настя,
Говорит она: «Ням-ням!»
Для неё гусыня – «тега»,
А за страшный гром и шум
Деревенская телега
Называется «бум-бум».
Если Настя вся в ненастье,
А в душе она права,
Значит, Настино несчастье
В очень горестном «А-а!»
У неё на всякий случай
Все слова без заковык.
Это в мире самый лучший,
Самый правильный язык!
 

Очень живое стихотворение! Прямо с натуры. А если учесть, что для иллюстраций была использована фотография настоящей Насти, то получилась абсолютная прелесть и гордость семьи на годы вперёд.

Когда и мне захотелось попробовать себя в этом жанре, передо мной был наглядный пример и образец верного подхода к написанию детского стихотворения: увидеть воочию своего маленького героя, почувствовать его, написать просто, но очень качественно. Лучше, если в стихах будет чуднинка, смешинка, озорство. Хорошие стихи для детей должны запоминаться с лёту.

Вы не поверите, но я малыша часто списываю со своего Сынка Макеева. Тем более в доме много его детских фотографий. Особенно это помогало при написании забавной азбуки, суть которой в максимальном использовании нужной буквы.

Вот, к примеру, буква «В» и стихотворение «Водолазы Вася с Вовой»:

 
Во дворе под веткой вяза,
Где стоит воды ушат,
Два весёлых водолаза
В путешествие спешат.
Водолазам Васе с Вовой
Очень хочется нырнуть —
В масках оба, в ластах оба,
А воды всего по грудь.
 

Роль Вовы в данном случае исполняет закадычный друг Василия Володя Овчинцев. Мне оставалось лишь представить их в мальчишеском возрасте, что совсем не трудно.

А вот буква «И» и стихотворение «История». Вася в нём не упоминается, но наверняка прижух где-то на предпоследней парте.

 
Иван Иваныч Иванов
Гонял по классу пацанов:
– Не хочешь знать историю —
Покинь аудиторию!
 
 
Илья испуганно икнул
И выбежал из класса,
Игнат Иосика толкнул
И ущипнул Тараса.
 
 
А Игорёк, смирней жука,
Сидел под партой до звонка,
Искал абзац в «Истории»
О римской территории.
 
 
Иван Иваныч, весь в тоске,
Нашёл таблетку в пиджаке:
– Лазутчики! Измена!
Скорей бы перемена!
 

Василий мои детские стихи читает вначале с недоверием, потом начинает смеяться и заявляет удивлённо:

– Надо же! Получается!

Однажды, утром 8 марта, Макеев пожаловался:

– Кроватный матрац совсем износился, пружиной бок оцарапал. Надо другой покупать.

– А где поздравление с Женским днём? И вообще… ты зачем на кровати, как на лошади скачешь?

– Поздравляю. Но матрац всё равно надо менять.

Вышла на кухню и задумалась: опять всё придётся решать самой, а муж только претензии высказывать горазд… И стало вдруг сочиняться стихотворение:

 
Убивается, плачет Васятка,
У него заболела кроватка,
У кроватки отпали копытца,
Как теперь по ковру прокатиться?
Почему, почему заболела?
Может, смирно стоять не хотела?
Может, сбились кроваткины ножки,
По ковровой катаясь дорожке?
Я-то знаю: Васятка кроватку
Обучал, как живую лошадку,
Ездить, прыгать, скакать и резвиться —
Вот и поотлетели копытца.
Как же быть?
Мы кроватку полечим
И лошадкой Васька обеспечим!
 

Василий вмиг развеселился и осознал наконец, что сегодня 8 Марта, надо идти за цветами.

Стихотворение про кроватку надоумило меня написать целую книжку и назвать её «Васятка». На что не решишься в пылу материнской нежности! И я принялась за работу. Прикола ради Васяткину маму решила изобразить поэтессой. Почему бы и нет? «Мамы всякие нужны, мамы всякие важны!»

 
Вася очень любит маму,
Мама Васина – поэт!
У неё есть…
Этот самый…
Ну… писательский билет!
Очень красный, очень строгий,
С фотографией родной…
– Не бери! Нельзя! Не трогай! —
Голос мамы за спиной.
Сын обиделся немного,
Положил билет назад:
– И чего его не трогать?
Он же ведь не мармелад!
 

Книжка, слава богу, написалась. И вышла. Рукопись Макееву не показывала. Пусть, мол, будет сюрпризом. И сюрприз удался на славу.

Так вот и решается в нашем доме проблема бездетности. Уж лучше так, чем никак.

Я люблю тебя, русское слово!

Не очень понимаю, почему именно этот год был объявлен Годом русского языка. А что же прошлый? И позапрошлый? В родной языковой стихии мы рождаемся, живём и умираем. Никто же не переходит на чужой язык, если для этого нет серьёзных причин. Можно и китайский выучить для общения с китайцами, но свой язык – это как кровь нации, суть мышления, основа основ. Банально, конечно.

Говорят, русский один из самых трудных языков в мире, а мне так – песня: и колыбельная, и застольная, ратная и победная, и в конце концов заупокойная.

Бедные эмигранты! Разве не насилие над душой – вынужденное говорение на чужом языке? Кто-то, наверное, может, а я нет. Однако Год русского языка объявлен, значит, постараемся соответствовать.

Оргкомитет праздничной декады языка прислал на областной комитет культуры три приглашения, те адресовали их нашему Союзу.

Макеев – не большой любитель поездок в Москву, но мы с Валерой Белянским его уговорили под тем предлогом, что неудобно отказываться, коли совсем недавно получил звание «Заслуженный работник культуры Российской Федерации».

– Вася, Величкин не поймёт… У тебя через год юбилей, надо будет много чего порешать. Как без комитета культуры?

Уговорили.

В Москву приехали в день открытия и сразу же отправились на ВДНХ, нашли 10-й павильон, где всё это и затевалось. Личные вещи и сумки с книгами с собой. В штабе наших фамилий, заранее сообщённых, почему-то не оказалось. А это означало, что места в гостинице на нас не забронированы, талоны на питание не предусмотрены, пакеты с сувенирами тоже.

– Вот вам и комитет культуры! – взъерепенился Василий. – Они даже не сообщили, что мы едем. Я как чувствовал!

Но командировочные удостоверения и приглашения-то у нас на руках! Полтора десятка волгоградских книг с собой! Что делать? Книги приняли – и то ладно. С голоду мы и сами не помрём, но без гостиницы никак. Штабисты засуетились, стали звонить куда-то и спросили наконец:

– При издательстве Московской епархии жить будете? Там есть маленькая гостиничка – по сути трёхкомнатная квартира без обслуживания. Здание в стадии завершения ремонта, но спальные места подготовлены, есть кухня, посуда… И проживание дешевле, чем в гостиничном комплексе «Восток», куда всех заселили. Если согласны, наш человек вас отвезёт через час-полтора. А пока можете ознакомиться с книжной ярмаркой на втором этаже. Работает буфет. Можете чаю попить…

– Согласны. Куда же деваться!

В фойе стали вчитываться в программу Дней русского языка. Сплошной официоз: семинары, дискуссии, доклады, пресс-конференции, просмотр фильма «Ледовое побоище», литературный вечер с указанием участников, среди которых мы не значились, заключительный праздничный ужин, на который мы не приглашены…

– И зачем мы сюда приехали? – не унимался Макеев. – Я не привык быть третьим сортом.

Валера согласился:

– Здесь явно не наше место. Надо было филологов присылать, языковедов. А с другой стороны: кто нас принуждает во всём этом участвовать? Главное – заселиться, а там посмотрим. Ну, приедем ещё разок побродить по ВДНХ!

Издательством епархии оказался двухэтажный особнячок практически в центре Москвы, недалеко от театра Елены Камбуровой. Территория обнесена железной оградой, много зелени, проходные воротца. Слева – административное одноэтажное здание, где нас оформили по паспортам и выдали ключи.

На второй гостиничный этаж мы пробирались сквозь кучи строительного мусора и мешков со всякой полиграфической всячиной: брошюры, открытки, плакаты – всё религиозного содержания.

– Да уж… Лики святых на помойке… – огорчился Василий.

А гостиничка очень даже ничего! В трёх жилых комнатах стояли заправленные кровати, шкафы, столики, кресла. На кухне весь пол уставлен бутылками с минеральной водой, в серванте чай, кофе, сахар, печеньки-карамельки. Чистый санузел.

– Ребята, да это же рай! Тишина, никаких чужих глаз, прекрасные условия. Надо окна открыть и комнаты проветрить.

В распахнутые окна со свежим воздухом хлынул гуд и гул дневной столицы.

Первым делом я позвонила сестре Елене, рассказала, где и как устроились. Та ужасно обиделась:

– Я вас с Васей ждала, еды наготовила…

– Но ведь мы же не одни, с нами Валера… Где бы мы там все разместились? И тебе зачем лишние хлопоты? Не обижайся ради бога!

Да не тут-то было! Сестра разошлась не на шутку, а потом и трубку бросила. Я расстроилась: неужели не понятны очевидные вещи?

Устроившись, сходили в ближайшее кафе, поужинали. Цены прямо-таки кусучие.

И опять разбухтелся наш бесценный Василий Степанович:

– Надо бы краковской колбасы купить, хлеба и водки – чем не ужин?

На ВДНХ мы съездили ещё один раз, потолкались, послушали из-за двери пламенного оратора, призывавшего хранить и беречь русский язык, любить русское слово. И вышли на улицу.

Павильоны, расположенные вдалеке от центральной площади ВДНХ, удручали своей заброшенностью, выбитыми стёклами, крошащимися ступенями. Вот павильон коневодства! От былой славы остался лишь потускневший щит с изображением горячего ахалтекинца. Павильон свиноводства – такая же картина, только с хрюшками, давно переведёнными на шашлыки. При мысли о шашлыках под ложечкой засосало.

– Валер, а шашлыков мы здесь нигде не поедим?

– Запросто! Только до озера надо дойти. Там кафушка на кафушке. Раньше так было. А сейчас – не знаю.

Нашли что искали, и даже лучше: платформа на воде, дикие утки плавают, гостеприимная девушка на входе: «У нас кафе пивное, но вам – что пожелаете!»

Мы пожелали шашлыков, гору зелени и бутылку «Гжелки».

– Пару бутылочек «Нарзана» не принести?

– О, конечно!

Посидели с большим удовольствием, сфотографировались на фоне пруда.

Увидев счёт, мы с Белянским крякнули, а Макеев чуть в обморок не упал.

– Идиоты! Выделите мне мою долю денег, я буду отдельно питаться.

Он с нами не разговаривал до вечера, молчал и наутро.

Валера предложил:

– Может, нам покататься на речном трамвайчике по Москва-реке? Василий Степанович, вы как?

Молчит. Мы стали одеваться. Натянул джинсы и Василий.

В парке перед речным вокзалом определил дистанцию следования – десять шагов сзади. Мы остановимся, чтобы дождаться его, останавливается и он. И лишь на палубе трамвайчика, увидев, как Валера достал из сумки фляжку коньяка и бутерброды, подплыл как ни в чём не бывало:

– И я с вами!

Вот глупый дуралей! И чего играл в молчанку целые сутки?

Один день в Москве не походил на другой. За день до отъезда пошли кататься на скоростной монорельсовой электричке. Находиться внутри этой адовой машины, работающей на одних лишь электронных импульсах, было тягостно. Приступы клаустрофобии едва не доводили до паники, и успокоилась я только на воле.

Белянский шепнул на ухо:

– Танечка, умираю как хочу пива. Отпусти меня, пожалуйста. Я вас догоню.

– Давай, только без Василия. Ему пиво категорически нельзя.

Не успела я оглядеться на выходе из метро, как нет ни того, ни другого. Стою и не знаю, что же делать. Минут десять металась туда-сюда. И вдруг идут. Белянский развёл руками:

– Танечка, я не виноват. Я только взял кружку пива, только к ней приложился, а за спиной Василий Степанович: «И мне…»

Я понимаю, нормального читателя может затошнить от нескончаемой череды описываемых алкогольных ситуаций, но куда от них денешься, если русский человек не умеет жить по-другому. Радость не в радость без этой сорокаградусной пагубы. Можно бы и мороженое съесть, и чаю попить, ан нет… В этой связи я завидую Овчинцеву. Он весел и разговорчив без всякого допинга. Какой бы праздник ни гулялся – лишь губы помочит. Потому, быть может, и в жизни преуспел, что с молодости приучил себя к трезвому ощущению мира.

Прокатившись на монорельсе, поехали в Подольск к Ольге. Погостили у неё и вернулись в Москву. Так вот и прошли Дни русского языка – где в молчании, где в разговоре. Не обошлось и без обоюдоострой бранной лексики. Как же без неё, когда эмоции захлёстывают, а «великий и могучий» всегда готов прийти на помощь?

Из приятных моментов тех дней помнится встреча с нашим другом и земляком, писателем, профессором Тимирязевской академии Сергеем Поповым и его женой Татьяной. Они приехали к нам в гостиничку, и мы не могли наговориться до полуночи.

А с Еленой я так и не встретилась. Лишь муж её, Саша, подъехал с гостинцем на вокзал. Поболтали минут пятнадцать. В пакете, среди прочего, торчала бутылка коньяка. Но Вася был бы не Вася, если бы и здесь не спроворил. Пока мы с Валерой запасались едой на дорогу, ловкач умудрился так приложиться к бутылке, что осталась треть. Сидит, смотрит детскими глазами – хоть по лбу его стучи. Белянский махнул рукой и снова отправился в магазин. Всё же сутки ехать до Волгограда, а как без этого?

Я догнала Валеру:

– Купи две фляжки и ему не показывай.

В купе заняли с Валеркой верхние полки, сунув коньячные фляжки под подушки, и начали помаленьку похихикивать. Изгой Макеев ехал внизу, не поняв, как мы его наказали.

– Вы чего там смеётесь?

– Весело нам, вот и смеёмся.

А сами, достав фляжки, чокались легонько и отхлёбывали по глотку.

– Вася, как тебе Дни русского языка?

– Говно. Очередная показуха. Дали бы мне волю, я таким русским языком их обложил бы…

В этой Лебедяни

Не прошло и двух месяцев, как из Москвы звонит Гена Иванов:

– Тань, не хотите с Васей принять участие в Днях российской литературы в Липецке?

Я рассмеялась:

– Геночка, у нас весь год состоит из каких-нибудь Дней… Поедем и на эти. А скажи честно, трудно народ собрать?

– Да что ты! Нам и самим радостно с вами встретиться, и людям не стыдно показать. Выезжать будем автобусами от Союза писателей, с Комсомольского проспекта. Книжек своих захватите. Передай Васе, что в группе будет Егор Исаев. Чем не повод им помириться?

Дорога от Москвы до Задонска, на спортивной базе которого нас разместили, показалась утомительной. Народ квасил не скрываясь, шумел и даже покуривал на задних сидениях. У меня разболелась голова, Вася тоже был какой-то квёлый, уставший. Однако, отоспавшись, к утру все встрепенулись, повеселели, даже в бассейне поплавали.

Два дня работали в Задонске, Ельце и самом Липецке. Осмотрели храмы, посетили музей кружевного плетения в Ельце и дом-музей Бунина, накупили сувенирного кружева и прочей всячины на подарки. Егор Исаев с Макеевым встретились и пообщались, как бы забыв давний конфликт в ЦДЛ. Егор Александрович тем не менее больше льнул ко мне, хвалил стихи, всем видом показывая, насколько он прост и демократичен. Да он и был таким по сути – уже не бонза советской литературы, получивший последнюю в своей истории Ленинскую премию за поэмы «Суд памяти» и «Даль памяти». Я их читала когда-то, эти исаевские лесенки, но за сердце ничто не зацепилось. Сам же он, постаревший, утративший генеральскую бравость в лице и чубатую крылатость надо лбом, произвёл на меня впечатление смирившегося с возрастной реальностью былого ловеласа. Однако на одном из вечерних банкетов лихо выплясывал с Мариной Ганичевой, дочерью писательского начальника Валерия Николаевича Ганичева. Я прыгала рядом, пытаясь поймать фотообъективом их разудалый танец. На плёнке получился сплошной сюрреализм, но догадаться можно, кто машет рукой, кто вскидывает ногу.

Поэт Константин Скворцов, сидевший рядом с нами за столом, впал в изумление:

– Они даже не танцуют, а словно пыль из себя вытряхивают!

– Ага! – вставил Макеев. – Им бы ещё по венику в руки, получилась бы хорошая пара домовых.

Посмеялись, но совершенно беззлобно.

И настал день жестокого испытания для меня, один из самых страшных в жизни. Даже вспоминая об этом, я еле сдерживаю слёзы.

К завтраку вышли весёлые, светло наряженные, я даже в туфлях на каблуке и моднючих бриджах со стразами по кружевному узору. У ворот уже ждали «Газели», чтобы везти писателей по районам Липецкой области.

Гена Иванов спросил:

– Ребята, поедете со мной в Лебедянь? Там, говорят, потрясающий храм.

– С удовольствием. А кто ещё едет?

– Редактор «Литературной учебы», профессорша из Питера, ещё пара человек.

За лебедянской группой на служебной «Волге» приехала руководитель районного отдела культуры Зинаида Павловна Соболева. До конца жизни буду с благодарностью помнить эту золотую женщину.

Был летний солнечный день. Прекрасная дорога. Центральная чернозёмная Россия. Подумалось: мой родной Тамбов в трёх часах езды отсюда. Зинаида Павловна решила показать всё более-менее примечательное, что встречалось нам на пути. Подъехали к старинному святому источнику, попили вкуснейшей ледяной водички, набрали её в заранее припасённые бутылочки. Рядом купальня, где в определённые дни под молитву совершали омовение православные люди в надежде на исцеление от душевных и телесных хворей. Осмотрели церковку, поехали дальше. Свернув налево, остановились на обширной поляне в сплошном цветущем разнотравье. Сквозь дикие мальвы, ромашки, медуницу проблескивала тёмная вода, стремглав носились стрекозы, захлёбывались пением птицы…

– А здесь начинается Дон. В Лебедяни он и шире, и глубже. К самому истоку вообще не подъехать. Так что, если хотите, можете окунуть ладони в младенческие воды великой реки.

Василий умылся, пофыркал. Его, донского казака, все радостно одобрили, поздравили с причастием.

Поехали дальше. Мы с Васей сидели против хода, спинами к спине водителя. Я развернулась вполуоборот, чтобы смотреть на дорогу, Вася – у окна, в которое било солнце, а занавесочки не было. В салоне душновато, припахивает выхлопными газами. Проехали дорожный указатель «Лебедянь».

И вдруг тревожный оклик Иванова:

– Таня!

Поворачиваюсь, а Василий, привалившись головой к стеклу, дрожит всем телом, бьётся головой об окошко, глаза закатились… Первая реакция: закрыть-открыть глаза, и жуткое наваждение исчезнет, он снова станет таким, каким был минуту назад. Но наваждение не исчезает! Губы становятся чёрными, лицо серым, на лбу и голове выступили крупные капли пота. И тут же с уголка рта потекла струйка крови, потом кровавые пузыри на губах…

Я понимала: он умирает. Не помню, что кричала, что говорила… Наверное, «Васюшка, что с тобой?»

Можете не сомневаться, моя душа умирала вместе с ним. Выхватив из сумки бутылочку с целебной водой, стала лить ему на голову и за шиворот, подхватила рукой под плечи. И он, мой родимый, почувствовав из последних сил, что я рядом и тоже погибаю, ухватился за серебряную подвеску на моей шее, не приходя в сознание. Это был его сигнал: не уходи! не отдавай меня!

Помрачённое сознание откликалось: нет, мой сынок! нет, мой родной! не отдам! только и ты уж подержись ради бога!

Машина остановилась. Распахнули двери. Водитель нажал на клаксон. Ужас!

Прибежала Зинаида Павловна, коротко спросила:

– Сюда «скорую» вызывать или в больницу?

– В больницу!

Через каких-нибудь семь-десять минут Василия вносили в отделение реанимационной терапии. По мобильной связи врачи были уже предупреждены, вызвали главного невролога.

Со мной, видимо, было что-то очень нехорошее, если врач распорядился и мне сделать укол, дать какие-то таблетки.

– Ого! – воскликнул врач, смерив Васе давление. – 270 на 140!

– Выше… – прошептала медсестра. – 290…

– Мужчина, как вас зовут? – продолжая реанимационные манипуляции, спросил врач.

Чёрные распухшие губы прошептали:

– Вася…

– А фамилия?

– Ма-ке-ев… – с трудом выговорил Василий.

– Слава богу! Сознание не нарушено. А вы кто ему? Жена? Возраст, домашний адрес, заболевания можете сообщить?

– Да, могу…

– Помогите снять с него окровавленную одежду. Сейчас принесут больничную пижаму.

– Что с ним? Он выживет?

– Думаю, выживет. У него сильнейший гипертонический удар. Спасло его то, что он язык прикусил, кровь схлынула. Не то бы… Недельку придётся полежать.

– Мы из Волгограда. Мне даже остановится негде. Все вещи в Задонске.

– Решайте. Но три дня – минимум!

Всё это время Зинаида Павловна была рядом.

– Не волнуйтесь, мы все проблемы решим. Вы оставайтесь пока в больнице, а нам надо ехать – полный ДК народу ждёт. После мероприятия мы к вам приедем, подумаем, что делать дальше.

Помаленьку Вася приходил в себя, но говорить ему было трудно. На каталке довезли его до палаты, уложили, сделали ещё укол.

– А вы погуляйте час-другой. Он сейчас заснёт.

Рыдать я начала на больничном крылечке. Уже вечерело. Я стала мёрзнуть. Санитарка вынесла мне больничный халат, сверху накинула свою кофту.

– Я слышала, вы поэты?

– Да, в некотором смысле…

– А меня зовут Надя. Я тоже стихи сочиняю. Как муж меня бросил, так и потянуло к стихам. Хотите, почитаю?

– Наденька, давайте в другой раз. Я сейчас ни разговаривать не могу, ни стихи слушать.

Надя ушла.

Горе моё и страх лишь тот поймёт, кто пережил подобное. Я потеряла отца и мать, двух бабушек и двух дедов, тётю Зину – многих потеряла. Остался только Вася. И значил он для меня больше, чем просто муж, чем любимый мужчина вообще. Он для меня – всё, даже единственный ребёнок. И обижал много, и груб бывал, и несправедлив, но он заменял собою мир. Для него я писала стихи и прозу, хлопотала в доме, пахала на даче, покупала себе новое платье… Зачем мне всё без него? Зачем я сама себе без него? В ту минуту думалось именно так.

Позже я написала стихи «Удар»:

 
…Она вплотную подошла,
Затмила синь,
Дыханье сбила,
И он, серее полотна,
Упал растерзанно, бескрыло.
Сводило судорогой рот,
Со лба росою пот катился…
Казалось, меркнул небосвод,
Сгорал и дымкой становился.
В неодолимой духоте
Судьбу заполоняло горе,
Оно клубилось в пустоте,
В неосязаемом просторе.
Я вытирала пот и кровь
С его лица, с рубахи белой,
Меж нами горькая любовь
Металась птахой очумелой.
Архангел в маске спас его,
Провёл по анфиладе комнат…
А он не понял ничего,
Очнулся – ничего не помнит!
 

Всё лето потом я писала и писала стихи о Лебедяни, о санитарке Наде, о Зинаиде Павловне Соболевой – никак не могла выписать из себя боль, избавиться от поселившегося в душе страха.

Когда к больничному крыльцу подрулила «Газель», Вася ещё спал.

Гена Иванов обнял меня за плечи:

– Садись в машину, мы едем ужинать. Потом вернёмся к Васе, он уже проснётся.

– А вдруг он проснётся раньше, станет звать меня?

– Предупреди сестру, что приедешь часа через два.

Есть, конечно, не хотелось, но хотелось выпить водки, горячего кофе, покурить, и я поехала.

Врач предупредил, что ночь покажет дальнейшее развитие событий. Это очень тревожило, а ехать в Задонск за вещами надо.

Вася, поспав и поев больничной кашки, немного порозовел лицом и не стал возражать против моего отъезда за вещами.

А Зинаида Павловна уже успела привезти ему минералку, мыло, полотенце.

– Татьяна Ивановна, всё будет хорошо. Завтра пришлю за вами машину, поживёте несколько дней у меня. Давайте окровавленную одежду, я постираю.

Ночь в Задонске еле переждала. Народ, вернувшийся из районов, догуливал в гостинице, ко мне никто даже не зашёл. Да и ни к чему это было. Беду иногда легче переживать в одиночку. Скорей бы в Лебедянь!

Вася попытался улыбнуться всё ещё распухшими, синюшными губами.

– Приехала? Теперь я точно не помру.

Лебедянская тема не могла не зацепиться и за его душу. Он тоже написал свою «Лебедянь»:

 
Я давно не лил елей
От житейской зряни.
Мне с лебёдушкой моей
Славно в Лебедяни.
В Лебедяни храмов звон —
Знай, занозит уши.
В Лебедяни древний Дон
Перекатом глушит.
Мы в зелёный мрак и страх
Души облекаем,
В лебедянских лопухах
С лебедью блукаем.
Люди тутошние нам
Дружно тянут длани…
Я едва не помер там —
В чудной Лебедяни!
 

В доме Зинаиды Павловны я чувствовала себя не вынужденным, но дорогим гостем. Она каждую минуту старалась быть рядом, отвлекая меня от горьких мыслей. Вместе со мной ездила к Василию, устраивала прогулки по берегу Дона и всё рассказывала, рассказывала про свою славную Лебедянь, про своих сыновей, про домашние проблемы.

А потом и вовсе огорошила:

– Татьяна Ивановна, по условиям проведения Дней литературы командировочные платят только москвичам. Они как-то смогли договориться с областным комитетом культуры. Но я позвонила, объяснила ситуацию и убедила, чтобы и вам с Василием Степановичем заплатили. Они и билеты на поезд от Липецка до Волгограда вам купят. Ну а до Липецка доедете на моей служебке. Деньги получите, билеты заберёте – и на вокзал.

– Зинаида Павловна, родная, чем я смогу вам ответить?

– Пришлите свои книги. Будем читать и гордиться. Теперь и вы наши писатели.

Последние перед отъездом день и ночь мы провели с Василием в доме Соболевых. Он был ещё слаб, больше лежал в прохладной затенённой комнате. Лекарствами на дорогу его снабдили в больнице.

Книг в Лебедянь мы выслали большую посылку, сколько вес позволял: и любезной Зинаиде Павловне, и врачу, спасшему Макеева, и в отдел культуры – для общего пользования.

Перезванивались и переписывались несколько лет, поздравляли друг друга со всеми праздниками. Выходили новые книги – обязательно слали их в Лебедянь. Однажды даже поехать туда захотели, искали подходящий для отдыха санаторий. Но жизнь, как всегда, внесла свои суровые коррективы.

Вот написала эти строчки и решила, что обязательно позвоню Зинаиде Павловне в ближайшие дни. Лишь бы они там были живы и здоровы! Ведь прошло уже восемь лет.

Каждый прожитый в человеческой жизни день важен по-своему. Но я же не отчёт пишу, что было вчера, что случилось сегодня. Наши большие и маленькие события для кого-то ничтожно смешны, очень незначительны, а у меня не получается объехать их стороной.

Вышла книга «Солнцеворот» – событие, следом вышла книга публицистики «Нам не дано предугадать…» – тоже событие. А разве не событие, что в Ираке, в журнале «Гильгамеш» вышла обо мне статья профессора Садека Р. Мохамеда «Синдбад в Волгограде»?

В «Отчем крае» напечатали поэму Макеева «Прощание с женщиной», а в журнале «Стиль жизни» ему посвятили несколько глянцевых страниц с фотографиями и стихами.

И совсем уж большое событие – присвоение ему звания «Заслуженный работник культуры Российской Федерации».

Василий Степанович медленно, но верно приближался к своему 60-летию. Судьба отвечала ему добром на доброе. Так сложилось, и есть за что судьбу благодарить. Почти уверена, что если со мной случится беда, он сядет на стуле напротив и будет с ужасом наблюдать, как я умираю, не догадавшись вызвать 03, позвать соседку Свету, позвонить Володе Овчинцеву… Такой он! Реальная жизнь для него – тёмный лес.