Текст книги "Тридцать три ненастья"

Портреты с натуры

Большой Иван

Ему хватало ума и мужества, честности и опыта. Не хватало, быть может, осторожности, лёгкого политиканства и верных до конца помощников. Не угодников – лишь бы барин не сердился! – а именно правдивых друзей, способных голову положить за други своя. На худой конец – прагматичных политтехнологов, акульих парней, ни шагу не делающих без уверенности в успехе.

Речь об Иване Петровиче Шабунине и двух его последних неудачах на выборах – за губернаторство и мэрство, что болью отозвалось и в нашей писательской организации. Помню утро, когда объявили результаты выборов губернатора. С небольшим перевесом победил Николай Максюта. Это было неожиданно. Мы сидели у Овчинцева, изучали сводную карту голосования по области. Изумило, что Новоаннинский район, родной для Шабунина, не дал ему большинства голосов. Не думаю, что он чем-то проштрафился перед земляками – скорее всего, сработала казачья дурнинка, мол, а чем ты лучше нас. Или обида какая – не вознёс казаков выше всего мира.

Не нравилось мне, и как вели его предвыборную кампанию – слишком броско, слишком затратно. Засыпали область рекламными календариками «За Шабунина!» А сути никакой. «Всегда с народом!» – не самый удачный слоган в острой политической борьбе. Но шабунинская команда заранее была уверена в победе и щедро заливала его сиропом. Вместо того чтобы обозначить самые насущные проблемы и давать на них чёткие ответы, штабисты клеили плакаты «У Ивана без обмана!» Мы предлагали создать мобильную агитбригаду с включением в неё серьёзных аналитиков-полемистов и ехать в самые разбродные районы области и города. Народ хотел слышать правду о своей жизни и знать реальные перспективы. Ведь Шабуниным было сделано очень много и в аграрном секторе, и в городском хозяйстве. И планы у него имелись не на бумаге, а в голове. Одним из главных козырей Ивана Петровича считаю строительство моста через Волгу. На него шли огромные средства не только из федерального, но и областного бюджета. Чем не мотивация? Я даже частушку тогда сочинила:

 
Ваня выстроит мосточек
Во двухтысячном году,
Я за Ваней по перилам
На ту сторону пойду.
 

Одним словом, проигрыш Шабунина многие из нас восприняли как личное поражение. И он был растерян – как-то даже по-детски… Что дальше? Выборы мэра? Думаю, зря Иван Петрович на них пошёл. Алгоритм общей политической ситуации поменялся, и уже не в его пользу. Зачем было подталкивать его к очередной неудаче, вести игру на понижение? Власть – штука заразная, но ведь сердце-то одно! Не избрали губернатором – удар, не избрали мэром – нокаут!

Прекрасный, светлый человек, прошедший путь от выпускника сельскохозяйственного института до главы Волгоградской области, заслуженный работник сельского хозяйства Российской Федерации, почётный гражданин Волгограда, награждённый двумя орденами Трудового Красного Знамени, Иван Петрович Шабунин заслуживал иной участи. Во всяком случае, не таких болезненных ударов судьбы.

Губернатором он пробыл с 1991 по 1996 год. Ушел с поста всего в 61 год. Сколько добрых дел мог бы переделать, выбери мы его ещё на один срок!

Общеизвестно, что Иван Петрович любил читать и разгадывать кроссворды. В его совсем небольшой квартире на улице Чуйкова был оборудован специальный досуговый уголок, на письменном столе всегда лежала какая-нибудь открытая книга, часто волгоградского писателя. Он и стихи любил, многое знал наизусть, мог ввернуть неожиданную цитатку к случаю, пошутить с подковырочкой. А как умел утихомирить разбушевавшихся на сходе казаков! Те чуть ли не до суверенной государственности договорились и собственной вооруженной армии. Шабунин, лукаво сощурив глазки, прямо-таки захохотал:

– Могу всех вооружить плётками – жён сечь за непослушание.

Именно Иван Петрович ввёл моду поздравлять окрестный мир со всякими важными и менее важными датами специально сочинёнными стихами. Знал, что пишу их для него я. Иногда выдавал реакцию:

– Что-то ты, Таня, намудрила в стихах про Загорулько! Разбирался, разбирался, сбился, попросил помощника прочитать. Пиши проще.

В те годы мы много писем писали на имя губернатора с бесконечными нашими просьбами. Володя Овчинцев просил слезы подбавить, и я старалась докопаться до самого сердца.

Шабунин смеялся:

– Брыксина писала слезницу? Я сразу вижу, что она.

Писатель запросто мог зайти к нему в кабинет, выговориться от души. Пётр Иванович Селезнёв так и говорил:

– Пойду к Большому Ивану, посоветуюсь…

И Шабунин без церемоний заглядывал к нам. Вот уж кто умел слушать людей и слышать их! Всё, что было в его власти и в рамках закона, он сделал для нашей писательской организации. Главное – внёс в ежегодный бюджетный план строку расходов на книгоиздание.

Председателем областной думы в это время был Леонид Васильевич Семергей, председателем комитета по печати – Юрий Александрович Некрасов, ну и наш Володя Овчинцев – председатель правления областной писательской организации, служащий в штате областной администрации. Вот эти четыре человека и совершили подвиг спасения писательства в регионе. Стал выходить толстый литературно-художественный иллюстрированный журнал «Отчий край». Главным редактором пригласили профессора ВолГУ Виталия Борисовича Смирнова. И с ремонтом Шабунин нам помог, и во многих других делах не остался в стороне.

Мне часто доводилось видеть, как Иван Петрович входит по утрам в областную администрацию: серая курточка со шнурком по поясу, простая кепка, папка под мышкой. Походка у него была типично крестьянская – валкая, но твёрдая. Словно по полю шёл.

– Ты чего здесь так рано?

– Вас жду. Бумага у меня срочная… позже вас в кабинете не застанешь.

– Это точно. К светлоярцам сегодня еду, мирить главу с председателем совета. Ну, пошли…

Расскажу, как Иван Петрович на меня обиделся.

Дело было 14 сентября 1996 года, в день 75-летия нашей писательской организации. Празднование назначено в большом зале нового Дома политпросвещения, что за 7-й Гвардейской. С утра – беготня, перезвонки, уточнение программы, выяснение, кто придёт из властей города и области. Пригласительные билеты разосланы, а ясности никакой. Но Шабунин обещался.

И вдруг звонок из областной администрации:

– Татьяна Ивановна? Срочно подойдите в приёмную губернатора.

Бегу. Из шабунинского кабинета – громкий разговор на повышенных тонах. Оказывается из Москвы приехала комиссия разбираться в конфликте между областью и городом по вопросу квотирования бюджета. Во всяком случае, так это поняла я. Шабунин с Чеховым не могут найти общего языка. Шабунин предложил выйти на прямой диалог с Чеховым и пригласил в качестве поддержки и живой аргументации меня – представителя творческой интеллигенции, и Александра Попова – олимпийского чемпиона по плаванию.

Мы с Сашей стоим, едва вникая в суть происходящего, рядом – шабунинские заместители, председатели комитетов, пресс-служба. Все напряжены до предела. Дверь открывается, и выходит Иван Петрович. Следом – комиссия.

Нас с Поповым подталкивают в спины:

– Идите, идите! Ему нужна ваша поддержка при разговоре с Чеховым.

Так мы и шли до мэрии: Шабунин, комиссия, мы с Поповым, все остальные.

В кабинет Чехова вошли трое – Иван Петрович и мы с Сашей. Чехов, стоявший посредине кабинета, нервно спросил:

– Иван Петрович, я ждал вас одного. А это что за сопровождение? Я их не приглашал.

Попов, во весь свой двухметровый рост, остался стоять на месте, а я попятилась к двери. Не испугалась, но не смогла оставаться там, где меня не хотели видеть. С пакостным чувством унижения выскользнула в приёмную и столкнулась с десятком вопрошающих глаз: ну что, мол?

– Чехов указал нам на дверь. Попов остался, а я не смогла.

Высокая миссия была бесславно провалена, но никто меня не упрекнул. Кроме самого Ивана Петровича.

Он пришел на наш юбилей, улыбался, говорил тёплые слова. А в фойе отвёл меня в сторону:

– Что же ты? Иван Петрович – отец родной! А в трудную минуту струсила. Я очень надеялся, что ты скажешь, кто помогает волгоградской культуре, каких это денег стоит. Они, видите ли, внебюджетный фонд мне в вину поставили! А я что, не имею права как губернатор?

– Иван Петрович, простите! Никто же ничего не объяснил. Я просто растерялась.

– Не теряйся в следующий раз.

А в следующий раз я уступила Шабунину свой рабочий стол. Начиналась та самая провальная предвыборная кампания. По закону он не мог проводить её, сидя в губернаторском кресле. Решили, что штаб расположится в помещении писательской организации. Пришла секретарша Ивана Петровича, принесла полотенце и чайную чашку, привела в надлежащий вид кабинет, где ему предстояло располагаться до дня выборов. Следом пришел и Шабунин, сел за стол.

Заглянув в дверь, я пошутила:

– Иван Петрович, хорошо смотритесь.

Посмеялись… Вот, собственно, почему я была осведомлена о ходе той кампании. Наблюдала её в непосредственной близости.

Ещё на посту губернатора, году в 1992—1993-м, Шабунин был избран депутатом Совета Федерации, работал первым заместителем исполнительного секретаря Содружества Независимых Государств. В 1997 году стал президентом фонда «Губерния».

В это время я чаще, чем с ним, встречалась с его женой Иветтой Михайловной – профессором ВолГУ, президентом Волгоградской экологической академии. Это были скорее дружеские, чем деловые встречи. Она и на дачу нас с Василием приглашала, но гостевание сорвалось по весьма неприятной житейской причине. Сожалею об этом до сих пор.

Я благодарна судьбе, что она приблизила меня к этим замечательным людям, значит, и я чего-то стоила, если была принята ими?

Нет сомнения, все годы Ивана Петровича Шабунина, отданные родной земле, останутся в памяти волгоградцев Шабунинской эпохой – с большой буквы! И мост через Волгу назовут его именем. Многие и сегодня называют его Шабунинским мостом.

Но гложет сердце нешуточная досада на всех нас: мы дважды сплоховали перед ним, не оправдали надежд на ожидаемую поддержку.

Когда его хоронили, я подошла к Иветте Михайловне, прижалась щекой к её голове и молча вышла на улицу. Там бесконечная очередь вилась живой рекой скорби и пахло срезанными розами. Было это в конце сентября 2006 года.

Пятая страница

В кабинете председателя комитета по печати Юрия Александровича Некрасова пахнет кофе и табачным дымом. Хозяин сутуло сидит за большим полированным столом и угрюмо смотрит на меня:

– Что на этот раз? Опять кому-нибудь недоплатили?

– Нет, пришла согласовать издательские позиции на следующий год.

– А чего их согласовывать? Привози рукописи – посмотрим!

– Юрий Александрович, это неправильно, чтобы вы решали, кого издавать, кого не издавать. Доверьтесь вкусу писательской организации, нам виднее.

– А мы здесь дураки? У нас редакторы профессиональные – разберутся. Кофе будешь?

– Буду. А какой – варительный или растворимый?

– Спроси ещё: турецкий или армянский! Конечно, растворимый! Кто бы мне здесь кофеи наваривал?

– С вами, Юрий Александрович, хоть из цикория выпью. А если и покурить разрешите – совсем благодать!

– Кури. Так сколько у вас позиций на следующий год?

– Пока двенадцать – обчитанных. Позже ещё заявим. А сами-то вы, Юрий Александрович, читаете волгоградских писателей?

– До пятой страницы – всех, а дальше, не обижайся, только тех, кто писать умеет. Екимова читаю, Селезнёва, Макеева твоего пролистываю до последней страницы. Но со стихами у меня не очень идёт. Мудрёно пишете.

– Юрий Александрович, и всё же хочу попросить вас за Серёжу Васильева. На носу 8 марта, а он сидит без копейки. Хоть аванс дайте ему.

– О! Я так и знал! – а сам нажимает селекторную кнопку. – Маша, зайди ко мне.

Маша, Мария Тихоновна Еронова, главный бухгалтер комитета, вскоре появляется.

– И за что это, Юрий Александрович, вашей любимой Брыксиной такое послабление? И кофе ей, и покурить – пожалуйста! Гляжу, и по коньячку тяпнули?

– Маш, садись и ты покури, кто тебе не даёт?

– Я?! – с тонким визгом начинает хохотать Еронова. – Да я сроду сигарету в руках не держала.

Смешно до ужаса! Грузную, тяжелоликую Марию Тихоновну представить курящей невозможно. Человек она замечательный, весёлый, дружелюбный и ко мне относилась не хуже самого Некрасова.

– Ты там выпиши Васильеву небольшой гонорарий. – говорит Некрасов распорядительным тоном. – И всё, девчата! Покурили? Мне дальше работать надо.

Встреч, подобных этой, у нас с Некрасовым было много. И всякий раз меня удивляло в нём сочетание демократичности и предельной строгости. Его нельзя было назвать ситуативным человеком, ищущим компромиссы. Говорил, что думал, поступал, как считал нужным. Старый партиец с педагогическим образованием – Юрий Александрович разбирался в людях, уже пятнадцать лет возглавлял областной комитет по печати, сохраняя мудрый баланс между идеологическими задачами и хозяйственной реальностью. Его не надо было униженно убеждать в необходимости поддерживать писателей. Он и сам это понимал.

Часто говорил:

– В сельском хозяйстве я понимаю больше, чем в литературе, но закон «пятой страницы» стараюсь не нарушать. Единственный, с кем не могу разговаривать, это Иван Маркелов. Ну и дуролом! Орёт, судом угрожает… А здесь правомочен только мой суд. Нечего меня пугать! Пуганый!

В комитете дисциплину он держал железную, корпоративы не поощрял. И вообще не любил пьющих людей. Этой проблемы ему хватало и с младшим сыном.

Когда в августе 1999 года Юрию Александровичу исполнилось 70 лет, от всех официальных залов он отказался, собрал людей в родном комитете. Пригласили и меня. Народу со всей области понаехало много: редакторы районных газет, директора типографий, главы Светлоярского и Еланского районов, где в прошлые годы Некрасов осуществлял партийное руководство, представители областной и городской власти, свои – комитетчики. Сразу сели за столы, без предварительной торжественной части. Поздравительные стихи – обязательно. Как же без них? Обыграла литературные фамилии Некрасова, мэра Чехова и даже Шабунина, обрезав «Ша» – повеселила народ.

Именно в тот день многие из нас узнали, что Юрий Александрович награждён орденами Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, Почёта. Он их не носил, не надел и в этот день. Информация прозвучала в чьём-то поздравительном слове.

Мария Тихоновна сделала возмущенный вид:

– Юрий Александрович, что же вы ордена не надели?

– Я же не на собственные похороны пришёл, а пока что на юбилей, – последовал ответ.

– Так он ещё и заслуженный работник культуры Российской Федерации! – вставил председатель комитета культуры Величкин.

Ну вот! А я тут хохмы рифмую: «Учил Некрасов лоботрясов», «Бунин-Шабунин»!

На следующий год, согласно закону, Юрий Александрович оставил свой пост и перешел в областной совет ветеранов, став его председателем. И, как вы понимаете, совсем не случайно первым пристанищем совета ветеранов стал Дом литераторов. Овчинцев выделил им две смежные комнаты с небольшой приёмной. Одну как председатель занял Юрий Александрович. Я в Союзе писателей уже не работала, но заходила довольно часто.

Некрасов по-прежнему спрашивал:

– Кофе будешь?

– Буду. С вами хоть цикуту…

В его кабинете чаще, чем ветераны, толклись наши писатели: курили, в шахматы играли, рассуждали за жизнь и политику.

И я заходила лишь для того, чтобы на него посмотреть, побыть рядом.

– Ты чего молчишь? – спрашивал он. – Может, покурить хочешь?

– Нет, не хочу. Я скучаю по писательскому дому, а здесь не к кому стало зайти.

– Величкин не обижает?

– Да что вы! Но тянет домой…

Ни он, ни я, никто другой не знал тогда, как странно, как неожиданно поменяется всё в моей жизни буквально в три-четыре года. Пройдя два комитета и несколько административных должностей, я вернусь в Союз писателей и сама буду зазывать Некрасова попить со мной кофе в кабинете ответственного секретаря.

Юрий Александрович нарочно меня поддразнивал:

– Жидкий какой-то у тебя кофе! У меня круче. Да и коньяку не предлагаешь… Лучше ты ко мне завтра заходи.

– Нальёте?

– Спрашиваешь!

Через какое-то время совет ветеранов съехал от нас на набережную им. 62-й Армии. И даже Ирочку Фадееву сманили посулами большей зарплаты и социальным пакетом.

Постаревший Некрасов, став в 2005 году почетным гражданином Волгоградской области, через пару лет совсем отошёл от дел, передав ветеранов генералу Маклакову. Старший сын перевёз престарелых родителей к себе в Подмосковье.

Печальная весть о его кончине дошла до нас в первые дни июня 2008 года.

Не стало ещё одного из «последних могикан» нашего региона, нашей душевной привязанности. Юрий Александрович, мы помним вас!

Сдаётся мне, что нынешние хозяева волгоградской жизни не дочитывают нас и до пятой страницы. Зато как лихо определяют, кто есть кто!

Наш профессоре

Профессора, как мне казалось в детстве, это такие чудаковатые старички с белой бородкой клинышком и наивными глазами. Я видела таких в советских фильмах и подумать не могла, что они бывают совсем разными, иногда – похожими даже на обыкновенных людей. Сегодня и в тридцать с небольшим можно стать профессором. Описал, чем мушка-дрозофила отличается от обыкновенной кухонной мухи – и пожалуйста!

Наш друг Виталий Борисович Смирнов был и остаётся профессором позднесоветской формации – ни бородки, ни пенсне, ни логопедических проблем. На нём безупречно свежая рубашка, костюм – кофе с молоком, начищенные башмаки, разумеется, в тон носков и галстука. Таксисты и поэты так не одеваются!

Самое приметное в образе Смирнова – глаза. Чаще всего смеющиеся, иногда печальные, но неизменно умные и добрые. Звание профессора он получил не за описание поведенченских характеристик мушек-дрозофил, но за весьма серьёзные исследования в области филологии.

Родившийся в 1937 году в Сталинграде, в 1959 году Виталий окончил филологический факультет Саратовского университета, успел поработать в областных и районных газетах, продолжая при этом исследование творчества Успенского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Достоевского. Рядом с Некрасовым, естественно – журнальной поэзии «Отечественных записок» и всей литературной истории журнала в период с 1868 по 1884 год, русской демократической журналистики того же периода.

В родной город Смирнов вернулся по приглашению Волгоградского государственного университета! Молодой вуз набирал научные и преподавательские кадры со всей страны, и Виталий Борисович откликнулся, к тому же привёз с собой жену, Альфию Исламовну, доцента-филолога, и её дочку Элю. Им дали хорошую квартиру на Ростовской.

Семья Смирновых, как показала жизнь, стала добрым обретением для Волгограда, а у нас появились новые друзья. Случилось это как-то сразу, без предварительных приятельских приглядок. Нам стало интересно быть вместе. Такая искренность, такая открытость!..

Опыт нашей с Макеевым бытовой жизни не был таким уж безусловным, а у Смирновых всегда накрахмаленная скатерть на столе, вкусная еда, далеко не плебейские напитки… Василий и Виталий любили порассуждать о ценностях литературы ХIХ века, а мы с Алей тихо говорили о жизни, о женской судьбе, о тщетных попытках современной женской поэзии приблизиться к уровню Цветаевой и Ахматовой.

– Аля, ты думаешь, женщины писать стали хуже?

– Не в этом дело. Перестали быть храбрыми, хотят угодить всем сразу: издателям, редакторам журналов, поэтам-наставникам, массовому читателю… А успех там, где смыкаются талант и искренность.

– Почему в Волгограде поэты-мужчины звучат громче, чем поэты-женщины? Кроме Агашиной.

– По той же причине. Ведь поэзия лишь в малой степени – мастерство, а по главной сути – наитие. Не зря же Юрий Кузнецов смеётся над поэтессами-кружевницами! Я верю только боли в стихах. Тебе верю. Агашиной верю. Иногда верю и другим, но трудно понять, что у них от души, а что от придумки. Может, пока не всех знаю? На кафедре назвали четыре имени. Знакомлюсь.

Лучше всего нам общалось на даче, по кругу: у Данильченко, у Смирновых, у нас… Людей вокруг всегда было много, но друзьями входили лишь те, к кому мы сами стремились. Были рады Овчинцевым, Борису Екимову, Пете Таращенко. Из близкого окружения Смирновых познакомились с Сашей и Людой Морозовыми, Борисом и Эллой Железчиковыми. Стали они и нашими друзьями. Позже – Олег Васильевич и Лена Иншаковы. Круг расширялся, вовлекал уже и наших друзей, и даже родственников. По-простому сошлись с братьями Виталия Борисовича Анатолием и Валерием, и сразу на «ты», с московскими родственниками Добровыми – на «ты», с моей сестрой Ольгой – тоже без церемоний.

В молодости всё было проще: ни субординаций, ни ранжиров.

…Живём на «Баррикадах». Поздним вечером раздаётся звонок:

– Ребята, мои девчонки уехали в Троицк, я остался один. Так что-то бесприютно… Приезжайте. У меня всё есть.

И черти нас понесли в поздний час – поддержать друга…

Когда в 1994 году Смирнова назначили главным редактором «Отчего края», обрадовались все – журнал оказался в надёжных руках. Сам изрядный знаток литературы с академическим вкусом – он собрал крепкую, профессиональную редакцию, куда вошёл и Макеев. Первый номер издали в твёрдой обложке, словно фиксируя историческую значимость момента. О, как мы себя зауважали – себя, свою литературу и свой город, поднявшийся до издания толстого журнала! Мы-то знали, нам есть чем наполнить эти долгожданные страницы. Журналу уже двадцать с лишним лет, а дефицита литературного материала не возникает. Другой разговор, что на смену Смирнову со временем пришли не те люди, которых хотела бы видеть писательская организация. Мы к этому ещё вернёмся.

Редкий номер выходил без наших с Василием публикаций. Нас вообще охотно печатали и в Волгограде, и в России. Где только не прошла моя «Трава под снегом» или хотя бы куски из неё! Преимущественно, конечно, в региональных изданиях. Виталий Борисович мягко намекал, что хотел бы право первой публикации иметь за «Отчим краем».

Из многих и многих он выделялся в те годы несуетным поведением, интеллигентными манерами и щедростью. Обидеть женщину? Никогда и ни за что! Заорать во всё горло? Не смешите! Схалявничать? Да вы с ума сошли!

В писательском баре Смирнов платил за всех, кто оказывался рядом с ним за столом. Народ не наглел, конечно, но и не отказывался. Виталий, я в этом уверена, не шиковал напоказ, но держал позицию сильного человека. Он и был таковым.

С ним рядом я видела самый разный народ: то группу калмыцких писателей, то молоденьких студенток, то доценток, то бомжеватого забулдыгу, а то и знаменитого Евгения Евтушенко, закатившегося в гости… Именно Евтушенко прилепил Виталию шутливое прозвище – «профессоре». Уж не знаю, на какой манер – испанский или итальянский.

Чисто по имени, Виталий, редко кто позволял себе к нему обращаться. Разве что самые близкие друзья и дачные соседи. Обычно – уважительное Виталий Борисович. И только я, вслед за женой Алей, повадилась говорить ему: Виталька. Сначала в шутку, потом так и повелось. Глаза его теплели при этом. Не на кафедре же филологии профессора Смирнова называли детским именем, а на собственной кухне. Я и Овчинцеву говорю Вовочка. А вот с Анатолием Ивановичем Егиным договорились как-то перейти на ты, ан нет – не получается. Всё зависит от степени взаимной душевности.

Все герои этого повествования – люди моей судьбы. Я для них, быть может, значу гораздо меньше, чем они для меня. Ну и что? «Портреты с натуры» – это лишь мой взгляд на этих людей. Не нравится – рисуйте свои портреты. Почитаем с интересом.

Если не ошибаюсь, череда городов проживания Виталия Борисовича такова: Сталинград – Калуга – Саратов – Уфа – Волгоград – Москва. Во всяком случае, при нашем знакомстве родители Смирнова жили в Калуге. Умерла мама, и Виталий с Алей забрали отца, Бориса Алексеевича, к себе. Тогда они ещё жили на Ростовской. Строгий импозантный дедушка всем нам понравился. Я даже потанцевала с ним однажды в новогоднюю ночь.

В итоге калужскую квартиру и трёхкомнатную на Ростовской Смирновы обменяли на пятикомнатную напротив «Победы». Практически одновременно и мы утрясли наши жилищные проблемы, став почти соседями – пять минут хода от дома к дому. В их новой квартире меня изумил холл – больше любой из жилых комнат. В нём друзья разместили большую часть своей огромной библиотеки, поставили диван, столик, торшер… Не захочешь, а позавидуешь! Хотя и наша квартира не лишена просторности, но кухня поменьше, чем у Смирновых. О прихожей я уже не говорю.

Сколько же было сижено и говорено на этих кухнях! У Смирновых был кот Макс – эдакий мохнатый зверюга полной половой зрелости. Виталий из соображений гуманизма не разрешил его кастрировать, и тот вольничал как хотел, помечая свою территорию. Мы с Максом не любили друг друга, и он однажды помочился в мои туфли, мстя за пинок под столом. Запах в квартире, я вам скажу, стоял!

Василий меня предупредил:

– Избави бог заводить в доме животину!

Я и не помышляла до поры до времени, пока Серёжа Васильев не подарил нам щенка ризеншнауцера.

Смирнов даже позавидовал:

– Вот это я понимаю! Он же вырастет до подоконника в холке!

А время было не слишком сытое. Я тайком скармливала Грэму что получше. Василий поймал меня и разозлился:

– Кормишь меня хуже пса! И пусть он в спальню не заходит!

Крохотный пушистик первые дни так всего боялся – прижмётся к моей ноге и дрожит. Пришлось мне выселяться из спальни и, укутав в мягкую тряпицу, класть щенка рядом с собой.

Однажды возвращаюсь с работы, а соседка говорит:

– Кто у вас там плачет в квартире?

Я ажник кинулась к своим дверям, обнаружила Грэмку под ванной и сама расплакалась: что же мне делать с тобой, малыш? На помощь пришли Кузнецовы. Их дети мечтали о собаке, и Серёжа приехал с сумкой, в которой лежала какая-то косточка.

– Тётя Таня, не плачьте. Мы его будем любить.

Грэм Сергеевич, как я в шутку его называла, прожил у них достойную, я бы сказала, счастливую собачью жизнь.

А Виталий расстроился:

– Лучше бы мне отдали…

– Ага! Твой Макс с ходу его загрызёт!

В семье Смирновых стали возникать проблемы. Это касается и Бориса Алексеевича, и Алиной дочки Эли. Рассказывать об этом в деталях не буду, не имею права. Трудные наступили для них времена. Дедушке ампутировали ногу, он стал совсем беспомощным, замкнулся в себе, не захотел перемещаться по квартире даже в инвалидной коляске. Девчонки намыкались с ним. Не стало Бориса Алексеевича. Эля уехала в Москву и собралась там замуж. Аля сильно по ней тосковала, постоянно туда рвалась. Виталий всё чаще оставался один.

Я возмущалась:

– Как так можно? Неужели ей не жалко тебя?

Он печально отвечал, попыхивая сигареткой:

– Танечка, у меня не получилось сделать её счастливой. Что я оставлю ей после себя? Никаких особых сбережений у нас нет…

– А квартира?

– Ну да, квартира… А что ещё?

– Ты посмотри на моего Макеева. Он и в ус бы не дул.

– Не в этом дело! Алька приближается к пенсионному возрасту, ей надо бы в Москве зацепиться, устроиться там на работу… Как она после меня будет жить одна в Волгограде?

– Что за похоронное настроение? Она же знала, что ты существенно старше, когда выходила за тебя замуж? Профессорской женой захотела быть? Лучше подумай о себе.

В итоге Смирновы разменяли своё завидное жилище, и Аля уехала в Москву. Виталий выкроил себе двухкомнатную квартиру на Аллее Героев. Это не было разводом. Чем это было – затрудняюсь сказать.

Виталий твердил:

– Это моё решение. Алька уже преподаёт в московском институте, у неё своя квартира, дочь рядом, внук родился… А я уж как-нибудь!

Интересно, что к этим разговорам он сам меня подводил, явно ища сочувствия и соучастия. И мне становилось больно за него. Аля словно бы отвалилась от души; я целиком приняла сторону Смирнова.

В апреле 2007 года Виталию Борисовичу исполнилось семьдесят лет. Возник вопрос об уходе его с поста главного редактора. Вот тут-то всё и началось – ужасное, неожиданное, едва не порушившее многолетнюю дружбу, нашу с Виталием дружбу. Дружба его с Макеевым треснула невозвратно, как грецкий орех. Нашей с Васей вины в этом не было.

Короче говоря, место главного редактора «Отчего края» предложили мне. Позвонил Овчинцев и прямо спросил:

– Пойдёшь? С комитетом по печати договорённость есть.

Я сразу же отказалась наотрез и предложила вынести этот вопрос на писательское собрание, имеющее право выдвинуть свою кандидатуру. У Смирнова тоже была кандидатура – его заместитель Чернявская, милая такая воркунья, средних, как многие считали, способностей.

Не знаю, кто первый солгал, но Виталию Борисовичу сообщили: «Брыксина бьётся за кресло главного редактора». Но кто же воркунью переворкует? И милейший Смирнов кинулся в комитет – к Камышанову, к Ромашкову – отнимать у Брыксиной то, чего она даже не просила. Посыпались шишки на бедного Макеева. Он грубо осёк Чернявскую.

Та – в слёзы, стала припоминать все макеевские огрехи, требовать, чтобы его убрали из редакции. А Василию три месяца до пенсии!

Виталий позвонил мне, спросил напряженным голосом:

– Ты гарантируешь, что Вася уйдёт в апреле? Любовь Михайловна потерпела бы до конца марта.

– Гарантирую. Дайте человеку доработать, отметить достойно юбилей, оформить пенсию. Что же вы так позорно изгоняете лучшего в редакции литсотрудника?

Чернявская терпеть не захотела, и уже в декабре Макеева принудили написать заявление об уходе. И почва ушла у него из-под ног.

На писательском собрании Смирновым были сказаны очень нехорошие слова в адрес едва ли не ближайших своих друзей. Браво, Чернявская! Её таки назначили главным редактором. «Отчий край» перестал быть нашим любимым журналом. Грустная история.

Виталий Борисович успокоился, что-то переосмыслил и попытался помириться с нами. Я сделала шаг навстречу, а Макеев – нет. Вася вовсе незлопамятный человек, он явно боролся со своей обидой, иногда откликался на дружеские жесты Смирнова, но очень скупо, через силу. И трижды прав! Кто нынешние сотрудники журнала в сравнении с Макеевым? Чирикальщики!

А потом случилось вот что: Альфия Исламовна забрала Виталия Борисовича вместе с квартирой на Аллее Героев в Москву. Но не к себе, а в строящийся в Подмосковье дом. Денег не хватало, и продажа волгоградской квартиры помогла делу. Живёт он по-прежнему один, выращивает смородину. Аля иногда его навещает. Пару раз он звонил нам, и я была очень рада перемолвиться словом с тем, кто был когда-то так близок и дорог.

– Виталька! Привет! Ну как ты живёшь, опальный наш «профессоре»? Когда приедешь?

– Приеду, обязательно приеду. В Волгограде много дорогого осталось. Если жив, конечно, буду… Васе поклон.