Текст книги "Тридцать три ненастья"

На горе Киккос

Кипрская земля под ногами стала для меня первой осязаемой заграничной твердью. Сойдя на берег, я потопала: крепка ли? – словно серебряную монетку попробовала на зуб.

Уже на причале организаторы представили нам матушку Магдалену:

– Идёте под её послушание. Не забывайте о своей паломнической миссии. Матушка знает, что и как, где что можно, чего нельзя. С Богом!

Двухуровневые автобусы, по которым нас рассадили, удивили своей необычностью. Место водителя оказалось на уровне ног пассажиров первого уровня. Комфортность салонов ну очень ненашенская. А какие красавцы эти киприоты!

Минуя Ларнаку, сразу двинулись к главной цели – на вершину горы Киккос, где располагался церковно-монастырский комплекс «Iepa monh». Ландшафт необычный: поля краснозёма кирпичного цвета, высокие худосочные ели с наклонёнными верхушками, густой кустарник, колючий на вид…

Женщина-гид объясняла:

– С полей только что убрали урожай, готовят к новому посеву. Обратите внимание на ели. Они всегда склоняют верхушки, когда приезжают православные паломники. Даже киприоты удивляются этому. Скоро начнём подниматься в гору. По дороге везде можно остановиться, купить инжиру, попить, пообщаться с местным народом. Люди очень приветливые, русских любят.

– А что это за колючая проволока справа? Всё тянется и тянется…

– Это демаркационная линия, за ней турецкий Кипр, аннексированный силой. Мы надеемся, что когда-нибудь он вернётся к нам. По вечерам с той стороны начинается предупреждающая пальба – пугают, но близко к линии раздела не подходят.

Одно из моих стихотворений паломнического цикла «Цветные словари» так и называется – «Демаркация».

 
Долгий свет, аксамитовый зной,
Монастырь, словно пряник резной,
Хвойный запах с оттенками шипра —
Божий день православного Кипра.
 
 
У часовенки, русской на вид,
Богомольная бабка стоит,
Будь косынка на ней, а не шляпка,
Ну совсем новгородская бабка!
 
 
И такая вокруг тишина,
Что молитва из храма слышна!
И такое в душе осиянье,
Что срывается с губ покаянье!
 
 
За холмом то ли птица кричит,
То ли молот по жести стучит…
Бабка крестится меленько-мелко:
Неужели опять перестрелка?!
 
 
Не касатка сломала крыла,
Не судьбу обрубила стрела.
Тишину рассекла по наитью
Демаркация колкою нитью.
Помолясь Иисусу Христу,
Мы косимся на сторону ту…
Магомету накланявшись, турки
В нашу сторону мечут окурки…
 
 
Помолясь Иисусу Христу,
Мы косимся на сторону ту…
Магомету накланявшись, турки
В нашу сторону мечут окурки…
 

Автобусы двинулись по серпантину: угор весь в густой зелени, склон – в сплошных террасках, ступень за ступенью уходящих вниз.

– А почему такие мелкие виноградные кусты? – спросил кто-то.

Гид ответила:

– Здесь выращивается бесполивный виноград, самый сладкий в мире, а дожди у нас большая редкость. Из этого винограда делают монастырское вино – «Камандария» называется. На Киккосе есть специальный магазинчик, где можно его купить, а можно и просто продегустировать. Паломники и туристы охотно покупают.

Подъехали к горному селению, вышли размяться. На площади полукругом сидели местные жители, торговали вяленым инжиром, лепёшками, испеченными тут же на необычных мангалах и, естественно, цивильной ерундой – жевательной резинкой, шоколадными батончиками, сигаретами.

Я указала на связку инжира, спросила скорее знаками, чем словами:

– Сколько стоит?

– Далляр. – И тут же встречный вопрос: – Россия?

– Да, Россия, Москва… Доллара нет.

– О! Москва… Никозия… Христос!

Связка инжира была подарена мне за милую душу. Василий обрадовался:

– Купим «Камандарию», закусим инжиром.

В монастырь нас не пригласили, а церковь, где шла служба на греческом языке, показалась очень игрушечной, пряничной, чересчур красивой.

Зашли в винный магазинчик, продегустировали «Камандарию» – прекрасное, очень густое, круче нашего кагора вино, расфасованное от литра до 100 граммов. Купили – кто что хотел, постояли в благостной тишине, подумали – каждый о своём и стали рассаживаться по автобусам.

Жизнь курортного острова мы так и не увидели. Шикарные виллы, белопесочные пляжи, дорогие магазины остались где-то в стороне от нашей скупой паломнической стези. Вернувшись в порт Ларнака, паломники думали о самом насущном: сходить в туалет, умыться, попить воды… Пошла и я – куда царь пешком ходил. Руки-то намылила, а как смыть пену – не знаю: ни крана, ни кнопки. Ольга, смеясь, объяснила:

– Просто поднеси руки под кран, и сработает сенсорное устройство! Чего бы ты делала без меня, скорбинушка беспомощная?

Сработало! Каким образом – неведомо! Мне стало грустно, неловко за свою замшелость: почему на крохотном Кипре всё это есть, а в моей космической державе руки помыть можно только, открутив заржавелый кран над непотребно отвратной раковиной? Вспомнился почему-то санузел в нашем писательском доме…

Мимо нас прошествовала свадебная церемония. Молодые шли к причалу – опустить в Средиземное море свой венок любви и счастья – оба невзрачные, низкорослые, но торжественные и, надеюсь, счастливые, ибо кто же начинает семейную жизнь без надежды на счастье? Я, лишенная в день бракосочетания всяческой свадебной красоты и возвышенности, от чистого сердца пожелала им доброй жизни и терпения. Да уж… На заграничном фоне мне и блеснуть, оказывается, нечем!

Смеркалось. «Тарас Шевченко» отчалил от Кипра и взял курс на Израиль, порт Хайфу.

В маслинной воде Иордана

«Вы не хуже меня, но и не лучше, когда своей правдой оспариваете мою правоту» – гласит китайская мудрость. В заграницы можно и не плыть, если предубеждение говорит: «Они – это они, а мы – это мы!» Направляясь в Иерусалим, я думала об этом.

Согласитесь: нет их, значит, нет и нас. Как можно прославлять Иисуса Христа, не принимая дух и плоть его иудейки-матери? Она родила Божьего сына, но кровь-то дала свою! И арамейскую речь. Сейчас и языка-то такого нет!

Об этом или близко к этому я размышляла, всматривалась в приближающийся берег Святой земли. Порт Хайфа встретил нас жгучим солнцем и обещанием новых чудес. До Тель-Авива ехали по равнинной части страны: справа – море, слева – банановые плантации, пальмовые рощицы, квадратики полей. Всё очень зелено и ухожено. Посещение израильской столицы в программу не входило. Она осталась где-то слева.

Автобусы шли на Иерусалим. И наконец въездной знак в город оповестил паломников о приближении главной цели путешествия. Многометровое плоское изваяние Элвиса Пресли с гитарой очень удивило. В Израиле, как известно, не принято украшать города памятниками и скульптурами, изображающими людей. Вроде бы как иудаизм не позволяет. И вдруг такое странное исключение!

Автобусы остановились на обширной площадке. Приветливый гид из бывших советских объяснил, где что можно совершить, добавив, что туалеты платные. Василию понадобилось оное заведение, и я дала две монеты по 20 шекелей, подаренные когда-то Иосифом Гуммером. Одной он расплатился. В автобус вернулся ошарашенный:

– Какое обслуживание! Чуть ли не на руках вынесли меня оттуда.

– А сколько вы заплатили? – поинтересовался гид.

– Двадцать шекелей.

– Так за такие деньги вас могли и туалетной бумагой вручную обслужить! У нас за двадцать шекелей полноценный обед подают.

Овчинцев всю дорогу подтрунивал над Макеевым:

– Васька, у тебя шекели остались? Следующий раз меня возьми с собой.

Экскурсия по святым местам Иерусалима началась с посещения русской православной миссии. Матушка Магдалена объявила:

– Там можно купить золотые кресты и цепочки, изготовленные монахами нашей миссии. Совсем недорого! Вы сделаете ценное приобретение, и русская церковь в Иерусалиме получит помощь.

В автобусе, аккурат за мной, сидела Людмила Овчинцева. Оборачиваюсь к ней:

– Ты будешь чего-нибудь покупать?

– Конечно! Если золото дешёвое… И тебе советую.

– Куплю! И себе и Васе. У нас ни крестиков нет, ни цепочек.

А сама думаю: «Я и крёстной куплю, и тёте Симе. Вот обрадуются, что со Святой земли!»

К золотому прилавку ринулась со всех ног, оказалась в числе первых.

– Мне вот этот крестик, вот этот, этот… Вот эту цепочку, эту…

Выбравшись на простор, подошла к своим.

Ольга спрашивает:

– Покажи, что купила. А то Вася тут чуть в обморок не падает, умолял меня: «Оттащи от прилавка свою сестру-дуру, она нас без денег оставит в начале поездки!» Да разве тебя оттащишь? Дорвалась!

– Ой! Хорошо купила – четыре крестика и четыре цепочки.

– Тань, ты обалдела совсем? Золото жёлтое, работа грубая… Уж лучше подороже, да хорошего качества. А это что?

Овчинцев попытался меня защитить:

– Не нападайте. Что уж теперь! Человек первый раз в жизни золото покупает…

Я к Людмиле:

– А ты? Купила что-нибудь? Покажи.

– Нет. Оля права – плохое золото.

Макеева это добило окончательно. Вытащив меня на улицу чуть не за шкирку, потребовал отдать ему все оставшиеся деньги. Я подчинилась, рыдая.

В автобусе экзекуция продолжалась:

– Ты сколько лет копила эти деньги, книгами надрывалась, на каждом куске экономила… Дура ты и есть! Посиди теперь без копеечки! У Ольги будешь выпрашивать на воду, а я тебе не дам.

Вдруг чувствую сзади толчок в бок. Володя, просунув руку между кресел, что-то мне суёт. Развернула – сто долларов! Милый ты мой Овчинцев! Даже спасибо вслух не скажешь – только глазами. Никогда не забуду!

День соткался из бесконечных усилий понять увиденное, соотнести с событиями двухтысячелетней давности, выявить хоть малые приметы реального времени Христа: оливы Гефсиманского сада, мамврийский дуб на территории Палестины, под которым Авраам встретился с Господом, кусок исторической мозаики в Назарете, озеро Тивериады, по которому прошел Иисус, не замочив ног… Всё это мы увидели, ко всему прикоснулись, окунули ладони в святые воды Писания. Открылось ли нам то главное, ради чего мы приплыли сюда? Трудно сказать. Каждый пусть ответит за себя. Я ответа не нашла поныне и не знаю, есть ли он для земного грешного человека.

Ближе к закату нас привезли в ту часть Иерусалима, где находится Via Dolorosa (Крестный путь) – улица, по которой вели Иисуса Христа на казнь. Ввели в Нижние врата, предупредили:

– Можете идти босиком – идите, но ни пить, ни есть нельзя до окончания всенощной службы. Зажгите свечи.

И процессия двинулась. Впереди молодые священники несли тяжелый двухметровый крест. Следом пошли босые монашки. За ними – все остальные. Узкая улочка нашего паломнического шествия находилась в самой глубине арабского квартала. Бегали мальчишки, из окна в окно переговаривались женщины, лавчонки торговали христианскими атрибутами, изредка встречались густолиственные сикоморы, иногда в окно выплёскивалось нечто помойно-склизкое, прямо под ноги смиренно бредущих со свечами в руках христиан. Даже в обуви идти было скользко, мерзостно, свечи то и дело гасли.

Кто-то зароптал:

– Разве можно так относиться к паломникам?

В ответ прозвучало:

– А разве легко было Христу идти на распятие с крестом на спине?

Дошли до Судних врат, сделали короткую остановку и побрели дальше. Цель наша была – Церковь Гроба Господня. И мы дошли до неё наконец. На площади перед входом передохнули, последний раз хлебнули воды из пластиковых бутылочек.

Василий поразил меня, отказавшись от воды:

– Для кого-то это игра, а я хочу всерьёз.

Церковь мало походила на каноническую русскую церковь. В самом её центре располагался низкий постамент с огромным, лежащим на нём крестом. Сверху его освещал ряд горящих лампад. На двух этажах многоярусной церкви располагались и Голгофа, и пещерка захоронения Христа, и молельный зал с амвоном, и, конечно, алтарь, увешанный иконами.

Для кратковременного отдыха паствы у самого входа стояли две лавочки. Одна досталась нам, и мы всю ночь присаживались на неё по очереди, давая отдых уставшим ногам. А многие садились и даже ложились на каменные ступени. Кто-то спал, убаюканный греческим звучанием псалмов. Эта ночь принадлежала грекам. Русская, армянская и греческая церкви службу у Гроба Господня вели по очереди. Не зная языка, вслушиваться в молебны не было смысла.

Наконец объявили причастие. Выстроилась длинная очередь за просвирой и ложечкой кагора. Елей из лампад слили в чашу и принялись густо окроплять крест. Остатки масла раздали всем желающим, у кого нашлась хоть какая-то ёмкость под него. Выплеснув на каменный пол остатки воды, подошла и я со своей бутылочкой.

Обратно уже не шли по Via Dolorosa. Боковой дорожкой, обходя газоны, направились к автобусам. Люди очень устали, торопились занять свои теплые мягкие кресла. Кто-то попёр прямиком через газоны. Гид возмутился:

– Не топчите зелень! Разве вы не видите, что под каждый кустик подведена поливная трубочка. В нашей стране большой дефицит пресной воды. А сейчас едем на Иордан. Там вы можете перекусить, выпить чаю-кофе, сходить в туалет.

Василий засмеялся:

– Володь, ты со мной? У меня осталось ещё двадцать шекелей.

Ещё одно стихотворение из цикла «Цветные словари»:

Via Dolorosa

 
До света, до церкви, до Гроба Господня
Лежит не дорога – брусчатая мгла!
За тысячи лет бестолковая бродня
Песком фарисейства её занесла,
Христовы страданья стопами затёрла,
Камнями покрыла на десять вершков,
Арабской волынки лужёное горло
Рыдает ознобом её сквозняков…
 
 
Туда, где торгуют крестами и маслом,
Подобьем всего и подобьем Христа,
Я шла, как во сне, и свеча моя гасла,
И совесть казалась не легче креста.
Арабская речь ни единым созвучьем
Не трогала память, к себе не влекла,
Лишь тень сикомора – густая, как туча,
Притихшее сердце моё обожгла.
 
 
И кто меня звал в это горькое место,
Где скрежет и свист, и лоточников рой,
Где светится только Христова невеста,
Идущая к Богу, как входят домой?
Но сердце смирилось внезапной догадкой,
Что крестные муки тому не страшны,
Кто истину истин постиг не украдкой,
Но в тяжком пути до церковной стены!
 

На берегу Иордана зашли в кафе, перекусили что-то, купили сувениры – в основном иконки, крестики из самшита, наборы из четок, елея, иерусалимской земли, ладана. Матушка Магдалена собрала вокруг себя паломников:

– Кто хочет окунуться в Иордан, купите крестильные рубахи и свечи. Заходите по три-четыре человека, трижды окунайтесь с головой, зажжённую свечу держите в поднятой руке. Справа кабины для переодевания.

– Неужели прямо здесь Иоанн крестил Христа?

– Никто точно не знает, но условно считается, что здесь, – ответила монахиня.

Ровно так мы и поступили. А Макеев попытался даже заплыть, но подол рубахи путал ему ноги, мешал. Потом сделал вторую попытку. Сняв рубаху и загасив свечу, пронырнул чуть ли не до противоположного берега.

Я ещё раз пристально посмотрела на Иордан: маслянисто-зелёная вода, без малейшей рябинки на поверхности, противоположный берег густо зарос деревьями и кустарником, тишина такая, что даже птиц не слышно. Вспомнила, как в детстве расспрашивала бабушку Дуню: «Что такое иордань?» Она, не зная точно, уклончиво отвечала: «Видать, лохань такая большая, где детей крестят. И тебя тоже крестили». – «В иордани?», – «Да, да, в лохани крестили».

Вот бы она, богомолка моя золотая, побывала здесь, посмотрела на эти чудеса! Увы! Уже никогда не посмотрит. Разве что с неба?

Как события ни описывай, а лучше, чем стихами, эмоцию не выразишь!

 
В маслинной воде Иордана,
В зелёной его тишине
Мерцающий лик Иоанна
Неужто почудился мне?
 
 
Уже и поверить смогу ли,
Что я в эту воду вошла
В крестильной рубахе, в июле —
Не помню, какого числа…
 
 
И боязно даже помыслить,
Какие моря и века
Несёт на своём коромысле
Священная эта река!
 
 
От озера Тивериады
До Мёртвого моря – она
Не скверной житейского ада,
Но светом причастья полна.
 
 
Ивановой дщерью земною
Ступила и я в Иордан,
Три раза сомкнул надо мною
Ладони свои Иоанн.
 
 
Погасли крестильные свечи,
Качнулся июль на волне…
Лицо Иоанна Предтечи
Неужто почудилось мне?
 

На теплоходе, за ужином, нам объявили:

– Идём на остров Патмос. Будем завтра утром. Отдыхайте с Богом!

Монастырское государство

Для православных паломников из России Патмос открыли впервые за последние двадцать лет, заменив им в туре Египет. Вряд ли в этом была какая-то политика. Просто сам по себе островок, кстати очень маленький, являет собой нечто исключительное.

Он даже не во всех энциклопедиях упоминается. Мне помогла Библейская энциклопедия, изданная Свято-Троице-Сергиевой лаврой в серии «Троицкая библиотека» ещё в 1891 году и переизданная через сто лет по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В ней говорится буквально следующее: «Патмос – название небольшого скалистого острова, лежащего к юго-западу от Самоса, от которого он находился в недалёком расстоянии. По свидетельству Плиния, он имел 30 миль в окружности. По предположению англичанина Бохарта, название острова семитического происхождения и означает теревинфовое дерево. Патмос упоминается в книге Откровений: «Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и во терпении Иисуса Христа, был сослан на остров Патмос за слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа!» Это важное обстоятельство придало Патмосу исключительный интерес, и он в продолжение многих веков не только был колонией для монашествующих, но и много раз посещался путешественниками. Остров состоит из скалистого горного хребта, возвышающегося над морем; несколько клочков земли могут быть обрабатываемы и там разводить виноградники, грецкие орехи, маис и прочее. Здесь существует хорошая гавань, близ которой находится небольшой город с огромным монастырем св. Иоанна и с скромной церковью на том месте, где Иоанн, по преданию, имел чудное видение и откровение. По очень древнему преданию, св. апостол Иоанн был изгнан сюда Домицианом в 95 году от рождества Христова».

Не считаю излишней эту пространную цитату, поскольку она отвечает сразу на многие вопросы: апостол Иоанн (Иоанн Богослов) был сослан сюда уже в очень зрелом возрасте, сохранилась пещера, где он жил и писал Апокалипсис – пророческую книгу утешения верующих среди гонений со стороны иудеев, язычников и лжеучителей. Якобы явился ему Господь Иисус Христос и повелел описать в различных символических образах кару отступникам христианства и будущую судьбу христианской церкви. Книга завершается словами: «свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисус! Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь».

И, наконец, по поводу «колонии для монашествующих». Вот откуда те самые триста с лишним, почти четыреста монастырей Патмоса, ютящихся почти на голых скалах, но превративших крохотные кусочки земли в хлеб насущный.

Мы видели это, проехав от приморского города до самой вершины, до пещерки святого Иоанна. Я не могу передать своего потрясения, своего преклонения перед людьми, выбравшими такую судьбу, возвысившими не только дух свой, но заставившими цвести камень. Благолепие – самое точное слово!

У входа в пещеру толпились группы иностранцев. Звучала японская, польская, немецкая, английская речь. Экскурсоводы чуть ли не перекрикивали друг друга – аж фонило под каменными сводами.

Макеев отвел нас в сторону, к белому каменному парапету, опоясывавшему смотровую площадку, и простым, доступным языком поведал то, о чём я написала выше, что в принципе должен знать каждый грамотный человек.

Панорама сверху открывалась потрясающая: монастыри и монастырьки, церкви и церквушки, садики, цветники, крохотные огородики – от вершины до самой бухты. Вдалеке на рейде стоял в одиночестве наш огромный теплоход.

Зашли в сувенирную лавку, где особо привлекала местная керамика, но цены, скажу я вам, не для русского паломника. У меня и денег-то не было, коли их ещё в Иерусалиме арестовал разгневанный моим мотовством муж.

Спустились к морю, где нам объявили, что до вечера мы свободны: можно побродить по городу, искупаться, позагорать, отведать прекрасного мороженого в прибрежном кафе. Большинство паломников сели на катер и уплыли на теплоход. А мы остались плавать и загорать, купив на всех шестерых креманки с мороженым. Кафе располагалось прямо у нас за спиной – не далее десяти шагов.

Две украинки «из наших» разделись топлес, не стесняясь чужих мужчин. Наверное, они были «цивилизованнее» нас, коли свободно и лениво принялись выхаживать по берегу, демонстрируя «незалежные» прелести.

Овчинцев, знаток и любитель женской красоты, цокнул языком:

– Какие девочки!

А Макеев плюнул в песок:

– Шмары бесстыжие! А ещё паломницами называются.

И песок, и море были восхитительны. Василий нырял без остановки, фыркал, плавал то на спине, то на боку, то кролем, то брассом.

Овчинцев хохотал:

– Танька, гляди в оба! Это он хохлушек фалует.

Со следующей ходкой катера сплавали и мы на теплоход, пообедали, захватили кошельки – надо же в магазинчики заглянуть!

Володя с Людмилой остались нежиться на песке – белом и крупном, как чечевица. По магазинам отправились только женщины, но ничего, кроме прекрасных полотенец с надписью «Patmos», не купили. Собственно, и покупать нечего было – стандартно-туристский ассортимент: пляжные халаты, шлёпанцы, футболки, кепки и т. д. Да и кто бы торговал на пляже дублёнками и шубами? Полотенца я потом раздарила подругам: и девчонки довольны, и мне радостно! В память о «монастырском государстве» у меня осталось большее – переполненное восторгом сердце и десяток цветных фотографий.

Вечером в каюте Володя всё расспрашивал и расспрашивал Василия о дальнейшей судьбе апостолов Христа, мол, все ли остались Ему так же верны, как Иоанн Богослов?

– За всех не скажу, а Иуда удавился. Это факт известный, – отвечал Макеев.

Я вышла на палубу. Придвинув стул к самому борту, принялась смотреть в бурунную воду, кипящую до жути. Ой, не хочу я там оказаться!