Текст книги "Тридцать три ненастья"

Этюды к портрету «Человек в осеннем вагоне»

В книге, которую я пытаюсь написать, замышлено три портретных блока. Последний из них, «Я не одна, пока я с вами», о тех дорогих и близких мне людях, чьё присутствие на этих страницах не может быть чрезмерным. Среди них Валера Белянский. Мало ли, что он регулярно появляется то в одной главе, то в другой – по ходу нашей с Василием жизни – отдельный акцент на нём я должна поставить и хочу это сделать.

Первая мысль о Валере: хороший человек! Но ведь именно с этого и начиналась моя статья «Человек в осеннем вагоне», написанная к 50-ле-тию Белянского. Не перепечатывать же её сюда по прошествии стольких лет! Тем более что опубликована она и в «Волгоградской правде», и в книге «Ипостаси», изданной в 2013 году.

Портрет вроде бы есть, но ведь могут быть и этюды к нему, выражаясь языком профессиональных живописцев. Но сначала несколько цитат из упомянутой статьи: «…Белянского, по моему, любят все: писатели, художники, футболисты, артисты, дачные соседи, журналисты, свои и чужие дети, женщины вообще и женщины с фантазиями, на него не лают собаки и не падают кирпичи с крыши. К сожалению, в читательском мире Валера утвердился пока не в полную меру своих несомненных заслуг перед поэзией и нашим, измученным временем и литературным безвременьем читателем…

…Я верю, что время опамятования наступит в нашем отечестве, люди научатся находить для себя простое и достойное объяснение происходящего, утешение и надежду. Валерий Белянский будет, несомненно, среди тех, кто нам нужен сегодня и останется нужным впредь…

…Почему я так категорически утверждаю это? Не только по праву дружбы! Кто из нас в своих земных скитаниях не маялся на сквозняках российских перронов, не давился под скрюченный бутерброд пластиковым стаканчиком буфетной водки, не трясся в спасительной тесноте плацкартного вагона, не находил приют в гипсолитовой коробке районной гостинички, испытывая отрадную благодарность к миру и судьбе за минуту тишины и передышки? Он пишет об этом без надрыва, без претензий на лучший мир и быт, понимая умным сердцем, что счастье не в обладании пресловутыми земными благами, а в ладу с самим собой…

…Белянский пишет об этом так:

 
Я думал, мир упорен и упрям,
А он податлив, бестолков, аморфен,
Как пыль между закрытых в зиму рам…
 

Цитата намеренно оборвана, чтобы каждый желающий смог домыслить по своему разумению заявленную поэтом мысль о мире, смог найти свои толкования его взаправду непростой сути.

Валерий Белянский, даже зарисовывая некие картины бытия, ищет не подтверждения устоявшимся позициям, но развития темы, одухотворяет вроде бы бездушное, малозначимое для остальных пространство:

 
Я молчание осени слушал
Меж холодных древесных стволов,
Я заглядывал в окна, как в души,
Бессловесные души домов…
 

…На первый взгляд внутренний мир поэта кажется горьким и бесприютным, но по сопричастному ощущению мир этот не угнетает, а успокаивает, не разрушает, а даёт надежду. Почему? Да если бы я знала! В дорогах Белянского есть та неоспоримая суть русского чувства, в которой находишь себя, лучшее в себе. Может, поэтому?..

…А душа… Она не кукла моргучая – живёт очень даже сложно и напряженно порой, не отгораживаясь от проблем мира и вещей. Отсюда в стихах Белянского так много тревожных ситуаций, бесприютных вокзалов, поисков самого себя.

 
Здесь на стыках враздрай
                            одичалые треплет вагоны.
Обветшалые здания, полуоткрытые двери.
Здесь растерянно машут нам вслед
                                        занавески с балконов,
Здесь я жил, здесь я умер когда-то
                                                 и этому верен…
 

…Седеющее и лысеющее поколение наших поэтов всегда смотрело на него с надеждой, с очень даже непростой надеждой, подтравленной горчинкой тревоги: кто подставит плечо, кто подхватит тяжкую, но святую ношу ответственности за будущее волгоградской литературы? Белянский мог бы!

Услышь и мою тревогу, дорогой друг. Она – о том же!..

…Валерий Белянский написал книгу прозы. Называться она будет «Дом грузчика». С нетерпением жду её выхода!»

Знающие Валеру не понаслышке подтвердят, я думаю, мои слова о нём. Но кто-то, возможно, встретится в этим именем впервые. Именно для них мне хочется дополнить «вагонный» портрет Белянского ещё несколькими характерными штрихами.

Во-первых, он человек честного поступка. Не станет юлить, осторожничать, искать выгоду для себя, перекладывать ответственность на другого. Друг для него – значит друг. И если даже не друг, то всё равно человек, достойный как минимум справедливости. Женщина для него – значит женщина. Даже если она глупа и стервозна, бороться с ней он не станет, а уж грязным словом называть и пововсе.

Я много раз видела, как он бился за спасение Серёжи Васильева. Ночь не ночь – едет, везёт бедолагу в наркологию, нянькается, как с дитём. А у самого семья, проблемы со здоровьем, просто усталость.

Он и с женщинами умеет дружить по-человечески, оставаясь галантным и предупредительным. Дамы, ау! Если вас сжигает нетерпение доверить кому-то сердечную тайну, идите к Белянскому, он не предаст. Лишь в одном он принципиален до конца – это литература. Вышла у меня книжка стихов «Двенадцать месяцев любви», я попросила:

– Валер, почитай пожёстче, а то я начинаю ориентиры терять. Мне кажется хорошо – Макеев начинает критиковать; кажется так себе – хвалит. Может, у нас глаза друг на дружку замылились?

И он прочел, сурово почеркал многие страницы. Его оценки оказались ближе к макеевским, чем к моим авторским предположениям. Среди стихов, отмеченных плюсами, оказалось «Лунные мерещи, лес облетающий…» И это не удивительно: усталый поезд, пыльный полустанок, осенние листья на родительской могиле… Его мотив! Его мироощущение!

В послесловии к сборнику «Семь погод» Макеев написал о Белянском: «Мы не задаёмся целью нарисовать в целом сплошь иконописные портреты авторов этой книги. И бесконечно светлой, честной, независимой от досужих правил стихосложения здесь представлена поэзия добродушного богатыря Валерия Белянского. Он, может, невольно продолжил в своём стихе здоровые традиции Михаила Луконина и Николая Отрады. Впрочем, на новом уровне, без надрыва и с большей музыкальной поэтичностью. И хоть книжки свои он называл «архитектурными» именами, никаких технарских вертикалей и горизонталей не обнаруживается. Ну какие, к черту, ампиры и бельведеры, когда просто звучат хорошие стихи:

 
Я ночевал в великолепном доме.
Там тлели угли в царственной истоме
И женщина сидела у огня.
Она вязала или просто пела,
А я сидел без цели и без дела,
И ночь в окне глядела сквозь меня…
 

Ночь, глядящая сквозь поэта, уже сама по себе становится невольно поэзией. И Валерий Белянский без лишней рисовки и любования всегда чутко чувствует это».

С Макеевым трудно не согласиться, и стихи он процитировал замечательные, но при чём здесь Луконин с Отрадой – не пойму. Совсем Белянский с ними не схож!

Меня тоже удивляют названия книг Белянского: «Город», «Архитектура», «Лексикон», «На срезе века»… Может, это от технарского образования, от преимущественно городской жизни, от работы наладчиком оборудования? А может, из желания быть лаконичным, строго организованным? Этого в нём в самом деле хватает. Но и противоположного не меньше. Он романтик, путешественник, любит порыбалить, песни попеть за столом. Где мы только не были вместе! От Москвы до самых отдалённых весей… ездили весело, с чуднинкой. С Валерой всегда чувствуешь себя спокойно, защищённо. Выкидывать номера – это не про него. Для этого у нас есть Василий Степанович, способный убесить кого хочешь, но всеми любимый и заранее прощённый. Помните Дни русского языка в Москве? Это то самое!

Особая страница нашей дружбы – дачное соседство. Когда Валера поселился с торца, с огородничеством и садоводством можно было распрощаться. Я больше стряпушничала, чем грядки полола. Засев с сумерек, бражничали до полуночи. Василий уходил в дом и блаженно засыпал под наши песни. Окно из дома на веранду было затянуто сеткой, слышно каждое слово, и Макеев время от времени подкидывал нам беззлобные реплики типа «Не перевирайте мелодию, певуны хреновы!»

Со временем с дачей пришлось расстаться – не стало хватать сил, и Валера вскоре поостыл к дачным досугам. С племянником Василия, получившим в подарок наш «дебаркадер зелёный», дружба у Белянского не сложилась. Да и не могла сложиться, потому что лишь «доброе с добрым в ладу», как писал Макеев. Если племянник за долгие годы не привёз нам ни одного яблочка с нашей дачи, то что уж говорить о дружбе с бескорыстным добряком Белянским? Какие из них друзья?

При всём видимом романтизме нашего друга Валеры хочу отметить в нём одно удивительное качество: он всегда и упорно следует своим главным интересам. Любит футбол – идёт на стадион, любит театр – не пропускает ни одной интересной премьеры, пригласили на выставку в музей – пойдёт непременно.

Он десятилетиями собирает спортивные газеты, театральные программки, афиши, билеты, буклеты… Для его душевного наполнения всё это имеет определённый смысл, значение. Много лет работал спортивным обозревателем и объездил с «Ротором» чуть ли не всю страну. Куда бы ни поехал с сыном Никитой, обязательно ведёт его в театры и музеи. Они вообще друзья, что становится нетипичным для многих современных семей. Для нас, литературных собратьев, он прежде всего поэт, писатель, а уж потом всё остальное. Для журналистов – журналист, пишущий профессиональные стихи, издающий книги и получающий за них литературные премии, вплоть до Государственной регионального уровня. Для театралов – исключительно театральный работник, коли с 2012 года служит в Волгоградском молодёжном театре, ну и поэт, конечно, куда же от этого денешься? А мы с Макеевым, учтя все его статусы и звания, числим Белянского в наивысшей категории – верный друг и хороший человек!

Не стану касаться трудного, полусиротского детства Валеры, но рискну утверждать, что вся его жизнь одухотворена прекрасными женщинами: прабабушкой Марией Ефимовной, бабушкой Марией Алексеевной, мамой Валентиной Борисовной, женой Еленой, дочкой Олесей, пожалуй, и внучкой Алисой. Она ещё совсем малышка, но любит дедушку Валеру, чувствуя, что его нельзя не любить. Особо хочу поклониться памяти Марии Ефимовны, во многом заменившей правнуку и бабушку, и мать. А Валеру попрошу: «Если посчитаешь возможным, то прибавь к этому женскому списку и меня, свою подругу Таню Брыксину».

Я-то знаю, о чём говорю. Где бы я была без желанных моих бабушек и тёток? Возможно, и ты где бы был без святой любви родных женщин?

 
…Они от нас бегут, а раньше нас искали,
Приметы прежних дней, крупицы бытия.
Ни радужных надежд, ни ласковой печали
Мне не преподнесёт глухая жизнь моя.
 
 
Так будь же вечен дом, где это с нами было,
Так будь неколебим и радостен, хотя
Ветшают дни твои, и памяти стропила,
Сорвавшись, сквозь года стремительно летят.
 

Аля

Мы долго не могли перейти на лёгкую форму общения, что-то мешало этому. Знакомы давно, отношения тёплые, о многом говорено-переговорено, а всё – Татьяна Ивановна да Аля Ивановна! У меня со многими так: начав выкать и звать по отчеству, я уже не могу по-другому, а порой и не хочу. Дружба сама выбирает, как, что и с кем, а мне казалось, дальше приятельства наши отношения не пойдут. Так зачем естественный ход событий превращать в натужную церемонию. Ну, будем Таня и Аля, а дальше что? Попить вместе чаю в писательском буфете? Детский сад какой-то! И вдруг узнаю, что Аля Ивановна тонко и деликатно помогает то одному, то другому писателю или сотруднику писательской организации, кому-то берёт обед, а то и рюмочку оплачивает Саше Ананко. Союз писателей как мог помогал своим малоимущим, и мы с Овчинцевым не раз делали то же, но это – свои для своих, а тут почти чужой человек…

Аля Ивановна Викленко с напарницей арендовали с 1994 года маленькую угловую комнату в Союзе писателей под магазин ценных бумаг «Регистр». Напарница вскоре ушла. Аля Ивановна осталась до 2006 года.

Со временем она стала своим человеком в писательском доме. Всем нравилась эта интеллигентная симпатичная женщина. Кое-кто и приударить за ней был не прочь, но какие из писателей кавалеры?! Им впору самим принимать ухаживания при такой-то рефлексии и отсутствии наличности в кошельке. Взять хоть моего Макеева: денег на цветы нет, но стихи почитать может.

Одним словом, подходящих для самостоятельной женщины ухажёров у нас сроду не водилось, а балабольство нынче не в цене.

Аля Ивановна, рано овдовев, все свои эмоции и силы переключила на дочь Катю, Катиного мужа Эдика и их сына Андрея. Позже ещё и Танюшка родилась. Благо, было чем помочь. Одной материнской любовью здесь не обошлось. Молодая семья не мыкалась по съёмным углам, не копила на абы какую машинёшку, не сидела на картошке и огурцах.

Умная мать знала, по какой дороге вести своих детей. О таких людях говорят: математический склад ума. Это про неё!

Когда мы перестали выкать и свели к нулю былые субординации, Аля много рассказывала мне о своём детстве, с особенной теплотой – об отце, о его рыбалках, о жизни без нужды и горя. Они с братом Анатолием прикармливали пол-улицы уральских ребятишек не потому, что те голодали, а из простой человеческой щедрости. Весело же сидеть за столом большим кагалом и уплетать за обе щёки наготовленную матерью сазанью жарёху с яичницей! Родители приходят с работы, а жаровня пуста. И никаких упрёков!

Алино детство многое объясняет в ней: щедрость, доброту, разумность, трудолюбие, ясный взгляд на мир… Отсюда и ум, и способность к анализу, и умение принимать правильные решения.

После школы поехала в Москву поступать в Институт химического машиностроения и с ходу поступила. А это был 1966 год, одновременный выпуск 10-х и 11-х классов. Аля окончила 11-й, я – 10-й. И вот что удивительно: я тоже порывалась поступать в институт химического машиностроения, но в Тамбове. Однако мой отец решил не рисковать, и меня, медалистку, впихнули в Котовский индустриальный техникум на химико-технологическое отделение: поступление без экзаменов и учёба покороче. Время, что ли, было такое, «химическое»? Уж во мне-то были явные задатки гуманитария, да кто бы это учитывал в нашей горемычной семье? Але повезло куда больше.

Меня судьба-химичка понесла на соликамский пороховой завод «Урал», оттуда на Волжский завод синтетического каучука, затем на трубный, затем на Химволокно, а Аля Викленко уже возглавляла группу механо-технического отдела института «Волгоградгипросинтез». Мои многопрофильные мозги, густо пересыпанные рифмами и образами, не давали сосредоточиться на себе самой, на построении личной жизни, а Аля вышла замуж, родила дочь, налаживала быт. Даже в горы один раз сходила с мужем-альпинистом.

И вдруг всё перевернулось с ног на голову, как в барабане-смесителе: жизнь со смертью, доброе с недобрым, надежды с отчаянием. Совпало это с началом перестройки. Выживать приходилось, рассчитывая лишь на себя. Аля, оставшись с малым дитём и пожилой матерью на руках, нашла выход – освоила работу с акциями. Как её разумения хватило на это сложное дело, не знаю. Впрочем, и мы как-то выживали, но весьма внатрусочку.

Заработки свои она не афишировала, не впадала в мотовство, но практично вкладывалась в дом, в семью, в будущее детей. Теперь у них всё хорошо: дипломы о высшем образовании, прекрасные квартиры, две машины, капитальный гараж, дача похлеще иных особняков. Ребята и сами не лохи, но основа всему – именно она, Аля.

Ей иногда становится обидно, если молодёжь заруливает круто и идёт не туда. Но характера и авторитета хватает, чтобы осадить хоть зятя, хоть дочь. Эмоции возникают, но раздрай никогда. Ведь уже и внук вырос – его надо доводить до ума, и Танечка нуждается в опеке и защите, поскольку не совсем здорова.

Я люблю эту семью, они мне все родные. И Василий принимает всех Викленко-Кирпичниковых за близких друзей, но по-мужски солидарен, конечно, с Эдиком, когда тот пикируется с тёщей острыми репликами. В спор не лезет, естественно, но бровями шевелит красноречиво. Хотя Алю любит «во первых строках».

Шаг за шагом из подруг-приятельниц мы становились подругами-сёстрами. Так случается редко. Есть Аля, есть две Иры… Пожалуй, и всё! Знаю точно, если со мной что-то случится, они Васю не бросят на произвол судьбы: и щей наварят, и словом утешат, а может, и на дачу с собой позовут. Больнее темы для меня нет.

Аля всё видит, всё понимает и сама давно уже относится к Василию с материнским милосердием. Если я жалуюсь на него: мой негодяй, мол, то-то и то-то натворил, так-то и так-то меня обидел – Аля мягко отвечает:

– Танечка, но ведь он же беззлобный… Язык у Василия Степановича дурной – это правда, а душа добрая.

Много уже лет самые хорошие подарки на день рождения Макеев получает именно от Али: классные сумки, свитера, машинку для стрижки волос, полные наборы парфюмерных и косметических прибамбасов от «Нивеи» и т. д., Катя с Эдиком пересылают ему то виски, то текилу, то хороший коньяк.

Денежные расчёты между нами давно уже стали условными. Аля считает: лучше переплатить, чем недоплатить. И вообще очень заботится о нас. Круглый год на нашем столе овощи и фрукты, соленья и варенья с её дачи, в морозилке не переводятся домашние пельмени.

– Аля, ну сколько нам можно висеть на твоей шее? Ты даже денег за пельмени не берёшь.

– А мне не трудно. Мы сели с Андрюшкой и за вечер налепили триста штук. Вашу порцию я делаю отдельно: и лука побольше, и перчику…

– Милая моя! Ну чем мы это заслужили?

– Здрасьте! Рядом с вами и я другой человек. Дома – как все: мама, бабушка, тёща… А в Союз приду – никому ничего не должна. В июле мои отправятся на моря, а мы заедем на дачу и… по полной программе! Всё, что захотите! Я для Васи уже и детективы завезла. Эдик телевизор наладил в вашей комнате, бар обещал пополнить.

Алина дача – особое удовольствие. Прекрасный двухэтажный дом со всеми мыслимыми удобствами: душ с горячей водой, канализация, камин, отопление, кондиционирование, электроплита, итальянская мебель, крутые холодильники, ковры и – чистота на уровне «ни соринки, ни пылинки». Лежать при этом можно где угодно, пить и есть – что на глаза попадётся.

– Аля, можно Васе кефиру налить?

– Так для него и куплено! Наши кефир почти не пьют, больше сладкими газировками травятся – хоть по лбу их стучи.

Нам всегда выделяется отдельная комната с двумя широкими диванами, и спится там замечательно. А утром встанешь, выйдешь на солнечное крылечко – благодать: сочные зелёные газоны, повсюду цветы, созрели вишни и смородина, птицы поют… Василий на качалке уже нырнул в детектив, наслаждается утренней прохладой.

У меня своя радость. Иду в просторную беседку, увитую цветущими колокольчиками, включаю чайник. На огромном круглом столе все тридцать три удовольствия под чай с «какавою». Кофе с молоком – то, что мне нужно.

Вскоре выходит Аля.

– Ребята, какие шанежки жарить – кабачковые или творожные?

– Кабачковые, – прошу я.

– Я хотел творожные… – огорчается Василий. – Ладно, творожные завтра.

Гастрономические чудеса от шашлыков до бешбармака сменяют друг друга весь день и переходят на следующий.

Макеев ворчит:

– Я лопну… Пора домой выбираться.

Аля – Васина ровесница, на год старше меня, но подвижная, лёгкая на подъём – без работы ни минуточки не сидит. Всё чего-то пропалывает, окучивает, поливает. Пёстрая её бейсболка то там мелькнёт, то там. Мы бы и рады помочь – не разрешает.

– Куда вы со своими радикулитами и давлением? А Татьяне вообще нельзя долго на солнце. Отдыхайте, я скоро…

Пару раз на дачу к Але ездил с нами Валера Белянский. Тому более всего нравились вечерние сидения, когда начинали стрекотать сверчки и беседка наполнялась ароматной прохладой. Мы и наговаривались досыта, и песни пели, но почему-то никогда не читали стихов. Другой мир – другие эмоции! Да и странно себе представить осоловевших от перекорма поэтов, читающих друг другу «высокие чаяния души». Деликатная Аля, не в пример многим, гостей ни к чему не принуждает, хотя стихи любит очень. И вообще дружит с книгой. Рядом с её кроватью всегда лежит либо раскрытый томик стихов, либо что-то исповедально-мемуарное. Однажды в её руках увидела фантастический роман Евгения Лукина «Чушь собачья»

– Ты и Лукина читаешь?

– С удовольствием. Мне Василий Степанович посоветовал. Ты, я знаю, больше его стихи любишь…

Такая вот у меня подруга Аля Ивановна Викленко. Мы ещё встретимся с ней, когда речь пойдёт о наших ежегодных вояжах в Абхазию. Наспех об этом не расскажешь.