Текст книги "Тридцать три ненастья"

На обломках самовластья

Из обкома партии, с должности управляющего делами Володя Овчинцев ушёл в ноябре 1991 года и сразу же создал производственно-коммерческую фирму «Экстремум», став её генеральным директором. Я забегала к нему изредка, но лишь по дружбе. Он был приветлив, тут же угощал чаем, знакомил со своим народом:

– Это Таня Брыксина, моя подруга. Хорошая поэтесса. А муж её, Василий Макеев, вообще лучший!

Похвала приятна, конечно, но Володя такой человек, что для любого найдёт добрые слова. А дальше дело твоё – обольщаться или сомневаться.

И вот он назван кандидатом в спасители. «Тайная вечеря» состоялась в нашей квартире на Краснознаменской. Пришли Валентин Васильевич Леднёв с Петром Ивановичем Селезнёвым, Толя Данильченко с Виталием Смирновым, Петя Таращенко, Володя Овчинцев, естественно. Был ещё кто-то – точно не помню.

Я накрыла стол – весьма скромный, но по тем временам не совсем уж и скудный: отварная картошка с калмыцкой тушенкой, солёности, свежие яблоки, кувшин домашнего вина. Ребята принесли две бутылки водки. Говорили очень серьёзно, очень честно. Всем было не до пустой болтовни. Овчинцев нас услышал. Помолчал и согласился подумать.

– Но одно условие: Татьяна идёт ко мне заместителем! Я же не брошу фирму просто так. Там тоже люди, материальная ответственность, нереализованная продукция.

Заявление о приёме в члены Союза писателей и рекомендация Макеева были написаны за тем же столом.

– А какие там зарплаты? – спросил Владимир уже перед уходом.

– По пять копеек…

– Понятно. Придётся на первых порах напрячь «Экстремум».

Писательское собрание было горячим, но большинство поддержало нас. Изменили структуру организации: вместо бюро – правление, вместо ответсекретаря – председатель правления на общественных началах. Должность ответственного секретаря обрела статус заместителя председателя, но осталась высшей административной единицей в штатном расписании – с правом финансовой подписи и материальной ответственностью. Овчинцева избрали председателем почти единогласно. На том же собрании провели голосование по приёму его в члены Союза писателей. К концу 1992 года он уже получил писательский билет.

На следующий день я села за главный писательский стол Дома литераторов, понимая, что кресло подо мной принадлежит Овчинцеву, а я – лишь инструмент исполнения общеписательской воли. Меня многие не хотели, не верили, что справлюсь с работой. Кто-то завидовал, кто-то ревновал!

– Баба ещё нами не руководила! – возмущался Миша Зайцев. – Во всей России нет такого! Мужики, что ли, перевелись в нашей писательской организации?

Злее всех оказались бывшие ответсекретари и те, кто лелеял мечту занять это место. Один, особо рьяный, не зная, чем мне досадить, придумал, что я не русских кровей.

– Хайма пришла к власти! – злобился он. – Я-то точно знаю. Почитайте её стихи – разве русские поэтессы так пишут? Сплошная пастернаковщина… И стерва редкая!

Макеев посмеивался:

– Не обращай внимания на дурака! Для него пастернаковщина всё, что лучше, чем его «Мой цветочек лазоревый, лепездки разложи!» (вариация И. Данилова).

Первое, с чего начал Овчинцев, это приватная беседа с бухгалтером Ольгой Дмитриевной Крыловой. Я не присутствовала, но реакция его была такова:

– Да! Неважнецкие дела у нас с тобой, Татьяна. Но зарплату повысим, обещаю. А теперь пошли смотреть хозяйство.

И я как будто впервые увидела наш дом глазами свежего человека: паркетные полы прогнили, покраска везде облупилась, шторы висят грязными лохмотьями, туалеты отвратнее общественных, обивка кресел в зале протёрта до поролона, обои чем только не заляпаны, лампочки горят через одну, в подвалах стоит вода по щиколотку, входные двери едва закрываются, окна годами не мыты…

Вернувшись в кабинет, долго молчали.

– Ты-то в чём видишь главную проблему? – спросил он.

– В субарендаторах. Они чувствуют себя здесь первыми хозяевами. Но избавиться от них мы не в силах. Сахаров суёт в нос какие-то договоры, подписанные Маркеловым. Фишман приказал своей секретарше писателей на порог к нему не пускать… Убрать бы их да ремонт сделать! Тройку бы книжек издать – коллективных. Это взбодрило бы народ.

– Правильно мыслишь. Арендаторов я беру на себя, а ты садись писать письма всем от губернатора до мэра. Слезы́ побольше! Напиши официальную просьбу и на мою фирму. Во второй заход будем обращаться к предпринимателям. Среди них много моих знакомых, есть и друзья.

Сахаров быстро сообразил, что выгоднее приладиться к Овчинцеву и освободить хотя бы зал, увеличив плату за арендуемые метры. А Фишман упёрся, начал скандалить, угрожать. Но не на того напал!

Стали приходить ответы на наши письма, а иногда и деньги на счет писательской организации. Зарплата, хоть и по низшей отметке, но обрела приемлемое значение.

Овчинцев объявил о начале ремонта. Заштопали полы, переклеили обои, покрасили всё, что можно было покрасить, отдраили унитазы, промыли окна, повесили новые шторы. Раритетные кресла вывезли на помойку. Худенький Овчинцев сам залезал в межрамные пространства и промывал шваброй самые недоступные участки стекол. Старые дорожки выбросили. Завезли из областной администрации новые дорожки, хоть и бэушные. Принялись за подвал. Откачали воду, просушили, проветрили, прожгли углы паяльной лампой от плесени. Наводить косметику – нет денег. И в зале не на чем сидеть.

– Таня, пиши письмо Борису Изгаршеву, проси оплатить пятьдесят стульев.

В приёмной Изгаршева просидела больше часа, наконец вошла, протягиваю письмо, а он скомкал его и бросил в урну.

– Много вас таких! Если всем нищим я куплю хотя бы по стулу, сам разорюсь.

Возвращаюсь в Союз писателей и падаю с рыданием на стол:

– Сколько можно унижаться?

– До бесконечности, если это надо! Пиши второе письмо Изгаршеву – я сам поеду.

Овчинцеву Изгаршев отказать не смог, выделил деньги на стулья. Мы их купили – простенькие, но крепкие.

Однажды приходим утром в Союз, а всё помещение заполнено паром – тяжёлым, плохо пахнущим. Обои обвисли, покраска взбугрилась. Оказалось, под нашими полами прорвало отопительные трубы. В подвале снова вода.

– Таня, пиши письмо!..

Володенька, я пишу и чуть не плачу, вспоминая ужас, который нам пришлось пережить в те проклятые 90-е. Но ты не сдавался и меня учил не сдаваться. Снова вскрыли полы, заварили трубы, начали новый ремонт.

Здесь самое время поклониться памяти нашего первого губернатора Ивана Петровича Шабунина. Какой был мудрец! И с ремонтом помог, и в гости пришел по первому зову, и денег на издание трёх книжек выделил. Мы издали коллективный сборник стихов «Утренние колокола», книгу Ивана Данилова «Незавещанный сад», маленькую книжку Любы и Жени Лукиных «Шерше ля бабушку». Вскоре, с подачи Шабунина, Семергея и Некрасова, был учреждён журнал «Отчий край» и внесена в областной бюджет строка расходов на книгоиздание. Самое же удивительное – Иван Петрович читал волгоградских писателей и хорошо нас знал.

Шаг за шагом, не получая бюджетных средств на содержание писательского дома, Овчинцев вёл нас по руинам недавнего прошлого, по бурелому настоящего к призрачным контурам будущего. Мы шли рядом, и ему не было одиноко. Двадцать три года штурвал писательского корабля держали крепкие руки. Но… Сила тех, кто решил подорвать этот корабль на аварийном ходу, оказалась круче наших усилий.

И мы ушли сами: сначала Овчинцев, потом я. Не сбежали, как корабельные крысы, но нашли себе замену, попросили поддержки у наших писателей ещё на летнем общем собрании. Хоть и в тревожном настроении, но народ проголосовал за нового руководителя и его помощника.

Дай бог им успеха! И как тут не вспомнить слова из песни Александры Пахмутовой?

 
Пришли честолюбивые дублёры,
Дай бог им лучше нашего сыграть!
 

Выживание

Всё те же девяностые.

Выживал Союз писателей, лишённый статуса государственной творческой организации, выживали старики, не получая пенсий, выживал рабочий класс, месяцами не видя зарплат, выживали и мы с Макеевым. Вдоволь было лишь овощей и фруктов с дачи. Двух маленьких зарплат нам едва хватало на коммуналку да отоваривание талонов на сахар и колбасные изделия. Любой приработок казался божьей благодатью.

Мои друзья Кузнецовы наладили контакт с московской фирмой «Панинтер», привозили на реализацию женскую одежду, спортивные костюмы, бельё. Вовлекли и нас в свой бизнес. С сумкой товара я шустрила по центральному околотку, заглядывала в конторы и учреждения, в детские сады и аптеки, предлагала купить что-то. Открыла тайную лавочку даже в Союзе писателей, хоть и стыдно было промышлять торгашеством. Покупатель находился. Мы все тогда оделись в панинтеровский трикотаж. А спортивные костюмы нам с Василием служат до сих пор.

Некоторые перемены произошли в писательском доме. Сахаров от нас съехал, въехал Олег Глазунов, хозяин сельскохозяйственной фирмы «Ерик». Уж как мы старались приспособить писательские нужды к его купеческому размаху. Он, дружа с Овчинцевым, во многом помогал. Даже издал миниатюрный песенный сборник «Апрельская метель», разместив на форзаце рекламу своего «Ерика». Жизнь в баре забила ключом. Ирочка, пришедшая к нам из ресторана гостиницы «Октябрьская» ещё в 91-м, была в этом деле профи. Миниатюрная, очень милая, неизменно вежливая и гостеприимная, она и еду начала готовить, и стол сервировать с изыском. С глазуновских гулёб перепадало кое-что и нам. Овчинцев ни за какой стол в Союзе не садился без меня. Так и жевнёшь, бывало, какой-нибудь бутербродик с чёрной икрой, нарезочки отведаешь, хлебнёшь густо-малинового ликёру. Тогда этих ликёров появилось в городе множество: грейпфрутовый и смородинный, малиновый и вишнёвый, «Кюросау», «Амаретто»… Позже, когда мы изрядно потравились, выяснилось, что натурального в них не было ничего, кроме сахара.

Володя Овчинцев как первый друг и заботник стал подгонять мне заказы на поздравительные стихи. За плату, разумеется. Сейчас это почти в тренде, а тогда любой нувориш, законно и незаконно разбогатевший мэн, считал ниже своего достоинства ходить по торжествам без стихотворного поздравления, написанного от его имени. Требовалось назвать в тексте именинника, его жену, детей, собаку, хобби, где учился, чем награждён или хотя бы отмечен. Нелёгкое это дело, скажу я вам! Иногда приходилось и переписывать по два раза.

Боже, кому я только не писала этих поздравлений! Даже жене Кобзона и председателю Олимпийского комитета Смирнову. Слава приватной сочинительницы нашла меня и не отпускала лет десять. Знаю, дурная слава в понимании моих товарищей, но денежка капала. Другие тоже пробовали, но у них получалось хуже. Всем хотелось моих поздравлений!

Когда их перевалило за триста, Виктор Селиванович Камышанов, председатель комитета по печати, предложил мне издать эти тексты отдельной книжкой. Я вроде бы клюнула сначала, но вовремя одумалась. И выбросить жалко. Покумекала, покумекала и сдала вместе с другими материалами в архив на Дымченко. Если кому интересно – можно запросить для ознакомления.

Кстати, Макеев с презрением отверг предложение участвовать в моей низменной шабашке:

– Уволь! Этой хернёй я ещё не занимался!

– Какие нежности при нашей бедности! А есть просишь три раза в день.

Всем хочется жить лучше, но не все умеют заработать себе на жизнь. Много ли я нарифмовала для домашнего кошелька? Сущая ерунда, если говорить по большому счёту, но на жизнь хватало.

Вот Толя Данильченко затеялся развернуться по-крупному – создал собственное коммерческое издательство. Союз писателей выделил ему одну комнату, с тем чтобы, в качестве платы за аренду, он издал серию поэтических книг, а затем и прозаических. «Станица» заработала. Один за другим стали выходить сборники стихов Маргариты Агашиной, Василия Макеева, Валентина Леднёва, Освальда Плебейского, Владимира Овчинцева, моя. По прозе вышли Николай Сухов – «Казачка», и сам Данильченко – «Люди живут семьями». На коммерческой основе издавались Понсон Дю-Террайль, полиграфическая продукция, календари, ещё что-то. Созданное отцом издательство, под брендом «Станица-2», позже унаследовал его сын Олег.

Анатолий Борисович уговаривал меня заняться распространением книг своего издательства, давал соответствующие наводки, адреса. Но я откровенно трусила: слишком трудоёмко, большая материальная ответственность, нестабильность книжного рынка. Он доломает меня в конце концов, но об этом в одной из следующих глав.

Новостью дня стал переход Владимира Овчинцева на работу в областную администрацию. Шабунин предложил ему место начальника общего отдела, а по сути – финансово-хозяйственного. Было это в 1994 году.

– Володь, а как же писательская организация? – запаниковала я.

– Как был председателем правления, так и останусь. Ты же на месте сидишь. Ещё лучше будет. У меня появятся административные рычаги. Заглядывать обещаю каждый день.

Звучит немного смешно, но вместе с Овчинцевым в областную администрацию переехал и мой «поздравительный бизнес». Не просто переехал, но и значительно расширился. Сам Иван Петрович Шабунин любил блеснуть стихами, а не дежурными поздравилками.

И платить мне стали в административной кассе с удержанием налога. Вторые экземпляры старательных своих рифмовок я сдавала в бухгалтерию – для отчёта.

То-то, Макеев! А ты смеялся надо мной. Впрочем, правильно делал, если говорить по совести.

Бог любит троицу

Первая попытка

По вечерам, запершись в кухне, я дописывала «Траву под снегом». Василию и его племяннице Елене категорично заявила:

– Пейте чай, запасайтесь питьевой водой и бутербродами, ко мне не заходите. Хотя бы часа три.

Первую прозаическую вещь я вынимала из души второй год, с более чем полугодовым перерывом. Казалось, книга складывается. Новеллку «Зареченские старики» напечатали в многотомной антологии «Вся Россия». Газета «Крестьянское слово» едва не выхватывала из-под руки каждую новую главу. Но я не суетилась, без макеевского одобрения никому ничего не давала. Он читал, делал замечания, я их осмысляла, а уж потом выпускала из рук.

Особой надежды на успех не было, но думалось, судьба моей героини мало кого оставит равнодушным. Ведь я писала о своём детстве! Чем дальше, тем острее чувствовала необходимость довести повесть до логического завершения. Вроде бы и спешила, но держала себя в узде, боялась рассыпаться изнутри, перегореть на эмоциях. Трогать меня в этот момент, сбивать с ритма домашние не смели.

Ан человек лишь предполагает… Не успела я прийти на работу – заглядывает Данильченко:

– Ну, Татьяна, решайся! Повезёшь книги в Тамбов? Это же твоя родина. Договорённость с книготоргом есть. Созвонись, выберите магазин покрупнее – и в дорогу?

– А транспорт? На чём везти?

– Повезёшь за проценты, как экспедитор, транспорт беру на себя. Если хочешь сама поторговать, заказывай машину в трансагентстве. Расходы твои, но и навар сверх моей цены – твой. Я бы на твоём месте рискнул подзаработать. Дам совет: ищи машину транзитную, чтобы дальше шла. Тогда, попутчиком, заплатишь гораздо меньше.

И я рискнула. Договорилась о транзитной машине. Согласовала время загрузки и отправления. Созвонилась с Тамбовом.

Не помню, по какой причине, но загрузиться со склада не получилось. Может, по времени была нестыковка? И книги завезли сначала к нам домой, забили всю прихожую и кабинет.

– Нашествие Понсона Дю-Террайля! – язвил Василий. – Думаешь, справишься?

Загружаться решили накануне отъезда. Маленькая фура, уже забитая наполовину другим каким-то товаром, из-за тесноты двора подъехать к подъезду не смогла. И пришлось нам с Леной таскать книжные пачки на угол дома, где застряла фура. Водитель оказался человеком – принимал книги и укладывал плотными рядами. Василий в это время был на работе. Он появился, когда погрузка закончилась. Водитель зачехлил кузов и предупредил:

– Выезжаем завтра в семь вечера. Встречаемся на Рокоссовского, у станции переливания крови. Опаздывать нельзя.

Наутро, перед уходом на работу, Василий завредничал:

– А чем я тут буду питаться?

– Лена что-нибудь приготовит. В морозилке есть кусочек говядины.

– Нет уж! Приготовь сама. И не задерживайся там!

Фура подошла без опоздания. В кабине я оказалась третьей. Ну, с богом!

Замученность и тревога в душе сменились успокоением. Но горькие мысли нет-нет да и наплывали. Зачем мне это всё? По чьей воле я живу? Не детей же голодных мне надо кормить! А Василий? Разве к жёнам так относятся? Плевать ему на мою усталость. Хоть бы до Рокоссовского проводил, убедился, что я уехала благополучно! А лучший кусочек – ему! Первая обновка – ему! Ни слова благодарности в ответ. Может, он просто такой человек? Не приучен жить по совести. Никогда не жалел меня. А я? Всю жизнь, как говорится, глядела в любимые глаза – хоть бы раз наглядеться в любящие!

На подъезде к Иловле в машине что-то сломалось. Мужики полезли в мотор. А я даже обрадовалась задержке. Значит, в Тамбове будем не слишком рано, не придётся долго ждать открытия книжного магазина. Сошла с обочины, наломала кустистых веток с мелкими, изумительно синими цветочками. Вечерняя степь пахла одновременно и горечью, и свежим простором.

Мотор запустился, и мы снова тронулись в путь.

Тамбов нас встретил дождём – не ливнем, но сеяло хорошо. Уже рассвело. К магазину подъехали часов в семь, нашли сухое место под брезентовым навесом, разгрузились. Машина двинулась дальше, а я, усевшись на книжные пачки, стала ждать. От перенапряга не хотелось ни есть, ни спать – лишь мутная пелена в голове, когда всё понимаешь, а воли думать уже нет. Сестра небось доглядывает последний сон и не знает, что я сижу здесь, зябну. Эх, чашечку бы кофе сейчас!

К девяти стали подходить сотрудницы магазина. Открыли навесной замок, распахнули дверь. Они ждали меня и быстрой вереницей перекидали книги в складское помещение, пересчитали товар и сели оговаривать цены. Правда, дали умыться и напоили чаем.

Выяснилось, что отпускные цены им известны из предварительных разговоров с Данильченко. Мне жёстко назвали процент надбавки – не больше десяти! Я рассчитывала на большее. Получается, надрывалась я за те же стандартные экспедиторские проценты, да ещё и транспорт сама оплатила. Дура ты дура! А ещё обижаешься на Макеева, что он так тебя называет! Рассчитаться со мной живыми деньгами магазин пообещал только в конце рабочего дня.

Позвонила сестре Вале, объяснила, где я и что со мной.

– Ты никуда не уходишь? Я сейчас подъеду.

– Ой! А я на дачу собралась. Надо сорняк подёргать! Может, съездим вместе на час-другой? Я за тобой заеду. – Тогда хоть жевнуть мне чего-нибудь захвати. Я падаю от усталости.

– Ладно. Жди меня у магазина.

Сорняк и в самом деле был знатный. На рыхлом тамбовском чернозёме осот и лебеда поднимались до груди. Но сбрызнутая дождём трава выдиралась довольно легко. А сил всё равно не было – я же не спала вторые сутки. На месте сестры Валентины… Эх, да что об этом говорить! Время катилось к закату.

Выпололи грядки, ополоснули руки и поехали обратно. Земля под ногтями ужасно раздражала. Как я с такими руками заявлюсь в магазин? А там новый облом: нужная сумма не набралась. Девчата побежали в соседние «Ткани», перезаняли недостающее. Считали долго, двигая деревянными костяшками на счётах. Вроде бы сошлось наконец! И сплошь мелкие купюры. Получилось – половина дорожной сумки денег. Провожая меня, директор магазина довольно улыбнулась, мол, всё в ажуре – привозите ещё. А у сестры глаза по пятаку: какие деньжищи!

Заехали в гастроном.

– Ну, выбирай, сестра, что хочешь?

– А чего здесь выбирать? Давай купим вот этой красивой импортной колбаски. По такой цене я бы сроду её не купила.

Дома перекусили и вывалили на палас всю вырученную наличность.

– Какие деньжищи! – повторила Валя. – Как ты с ними поедешь в Волгоград? Не боишься?

– Боюсь. Но не по почте же их высылать. Давай лучше пересчитывать. Вдруг в магазине ошиблись!

– Тань, а твоя-то доля здесь какая?

– Точно пока сказать не могу, но хозяину должна отдать… столько-то (суммы не помню).

Мы складывали – купюра к купюре, начав с более крупных, перетягивали пачки резинками, записывали.

– Тань, ты свою часть на теле спрячь, а чужую давай засыплем картошкой – никто не догадается.

– Моя часть и в кошельке уместится. Такие муки, а заработок – курам на смех.

– Зачем ты вообще за это взялась? Разбогатеть захотелось?

– Первую попытку будем считать неудачной. Коммерсантка из меня никакая.

Следующим вечером села на ночной рейс до Волгограда, а приехав, еле дождалась нужного часа, чтобы отдать Данильченко его выручку. Летела в Союз писателей, так и не вычистив толком грязь из-под ногтей.

– С почином тебя! – обрадовался Толя моему быстрому возвращению. – Не осталась внакладе?

– Сейчас пойду в магазин… Цены покажут.

Купила банку растворимого кофе, кило сливочного масла, сыр, колбасу, несколько пачек «Мальборо». Шиковство невиданное, прямо на грани мотовства!

– Откуда такое богатство? – изумился Василий.

– Из коммерческого отдела нашего гастронома! Откуда же ещё! Забыл, что ли? Я с заработков вернулась. Хотела на отпуск заработать, да вряд ли хватит…

– Значит, в Коктебель мы не полетим?

– До сентября ещё дожить нужно! Путёвки в Литфонде заказала. Мне тоже хочется к морю, но, говорят, там шторма в это время.

– Я и в шторм искупаюсь. Ты же знаешь: я – о-го-го!

Вечером, обновив пачку «Мальборо», я снова села за «Траву под снегом».