Текст книги "Тридцать три ненастья"

Все к лучшему

Услышь себя!

Просыпаться стало тяжело. Первая мысль: что делать? Чувствую себя кучкой ржавого металлолома на обочине дороги – сама себе неинтересна.

Василий с восьми утра убегает в «Отчий край». В Союзе писателей вместо меня сидит Кривошеенко. Он не любит, когда кто-то заходит в кабинет, напрягается, смотрит хмуро. Я туда почти не хожу. Не хожу и к Овчинцеву, давно и крепко обосновавшемуся в кресле вице-мэра. Он бы принял меня и чаем бы напоил, но я не хочу. Мне плохо одной, но не хуже, чем там, где жалость может унизить.

Надо завтракать, а готовить не хочется. Завариваю чай, отламываю кусок батона. Походила и снова ложусь на диван. Не стихи же мне писать в самом деле! Вытирать пыль не хочется, латать мужу футболки не хочется. Мысль о парикмахерской вообще кажется идиотской. Зачем мне в 52 года наводить красоту? Пусть отрастает седина – буду, как крёстная, дульку вертеть на затылке. В конце концов, свою старость надо уважать.

Муж приходит с работы раздражённый. Преодолев себя, разогреваю ему что-то, сажусь напротив, молчу. Он тоже молчит. Я давно уже перестала быть для него женщиной и даже не пытаюсь делать шаги навстречу. Зачем, если самые больные слова уже сказаны? Мне не впервой ощущать себя запущенной, заброшенной. Женскому достоинству не за что во мне зацепиться. Какая я женщина? У меня даже духи все кончились и губная помада истёрлась.

И так день за днём.

Однажды позвонили с телевидения и просто умолили дать им короткое интервью по книге «Трава под снегом». Облачившись в серые одёжки, побрела в Союз писателей. Интервью брали стоя, прямо в коридоре.

Увидев себя на экране, испугалась: громоздкая, растолстевшая тётка с полуседыми волосами, отёкшим лицом, потухшими глазами… Это я?! Не может быть! Такого не должно быть никогда! И больше не будет! Я очнулась.

Не надо никому ничего доказывать. Доказывать всё нужно только себе. Разобиделась она – видите ли!

Главное – найти работу! Где? К Максюте идти – слишком круто. В комитет по печати? Кому я там нужна! Остался Александр Иванович Величкин. Он хорошо ко мне относился, любил мои стихи, встречал с радостью. Однажды подарил фарфорового ангела со словами: «Пусть он тебя хранит. Ты этого стоишь!» И я поехала в комитет культуры, хотя бы посоветоваться.

Со следующего дня я была принята на государственную службу в качестве главного специалиста по театрам и творческим союзам. Представляя меня коллективу, Величкин сказал:

– Татьяну Брыксину все знают. Она ценный человек для нашего коллектива. Прошу вас относиться к ней с уважением, помогать, не подлавливать, когда пришла, когда ушла. Сидеть Татьяна Ивановна будет в одном кабинете с Дмитрием Васильевичем Асеевым.

Асеев прежде всего налил мне рюмку коньяка и отломил кусок шоколада:

– Татьяна Ивановна, здесь не Союз писателей, все обращаются друг к другу на «вы» и не живут общаком. Не обижайтесь, если не позовут на чай, не пригласят вместе обедать. Буфет на первом этаже. Всегда можно пойти кофе попить, перекусить. Но дам один совет: соберётесь выехать по делам – предупреждайте девочек в приёмной. Это оценят. И последнее: Величкин никому здесь не друг – только начальник. В кабинет к нему запросто не зайдёшь. Он этого не любит. Когда нужно – сам пригласит.

Это были ценные наставления для меня. В их полезности я убедилась много раз.

Итак, театры и творческие союзы! Практически вся работа на выезде, а театры ещё и по вечерам: прогоны, премьеры, спектакли, а то и репетиции. Жизнь изменилась абсолютно. Без прически и маникюра в культурное ведомство не заявишься, кое-как одетой – тоже.

Перерождалась я трудно. Прежде всего отказалась от всякого хлеба и сладостей, приучила себя обходиться тремя пельмешками на завтрак, на обед – только сырые овощи, на ужин – стакан кефира. Утренняя гимнастика – обязательно! Сначала по 15 минут, а потом и по полчаса. Важно подкачать пресс, укрепить ноги, вытянуть спину.

Василий подозрительно косился:

– Чего это с тобой? Не влюбилась ли часом?

– Да! Решила полюбить себя. А ты ревнуешь?

– Ещё чего! Лишь бы щи на обед успевала варить.

Похудела я быстро, но долго не продержалась. Стало не хватать сил на все дела сразу. Ведь ещё и дача требовала заботы, а без своего транспорта – это, скажу я вам, ещё та нагрузочка. Жили мы, почти не ссорясь. У Макеева в этот год выходили сразу две книги: «Нет уз святее…» (публицистика) и «Золотая моя, золотаюшка» (стихи, подарочная миниатюра).

Председателем комитета по печати был в это время Анатолий Дмитриевич Ермаков. Макеевскую миниатюру он обещал издать с золотым обрезом, золотой закладкой и лёгкой золотистой тонировкой страниц, но пустил дело на самотёк. Издатели запороли всё, особенно тонировку, пустив вместо золотистой пыльцы обычную охру. Текст стало невозможно прочесть. Ничего себе – «Золотая моя, золотаюшка»!

В составлении обеих книг, читках вёрстки и корректуры главная нагрузка легла на меня. Василий, хоть и не говорил спасибо, но смотрел ласковее, чем обычно. А мне и не трудно было! Я любила сам процесс превращения вороха бумаг в тугую, лощеную книжку.

«Нет уз святее…» удивила многих. Никто не ждал от записного поэта такой блестящей публицистики. Один очерк, «В темноте – да не споткнуться?», был о проблемах культуры, значит, и о Величкине. Василий приехал подарить Александру Ивановичу книжку, и они, не позвав меня, долго толковали о чём-то за закрытыми дверями.

Я спросила потом:

– А что Величкин сказал о моей работе в комитете?

– Ничего. Мы даже не вспоминали о тебе. Выпили по паре рюмок коньяка, поболтали и разошлись.

– А что же ты не спросил?

– Зачем? Я же не в школу пришёл интересоваться, как учится моя дочь.

В этом был весь Макеев.

И всё же я чувствовала поддержку Величкина. Это проявлялось в отношении людей ко мне. Относились хорошо. Все. Но на сближение не шли. В кабинете я сидела чаще всего одна. В одиночестве спускалась выпить кофе. Покурить. За столиками буфета часто появлялись знакомые люди: художники, театралы, музыканты, журналисты, иногда и писатели. Со своими сразу становилось комфортно, просто, как в писательском баре.

Думаю, если бы я проработала там дольше, лучше вникла в суть происходящего, то ничего иного уже не захотела бы. И перспективы виделись, и свободы хватало, и на совещаниях моё слово что-то значило.

Александр Иванович, судя по всему, не был так оптимистичен.

– Татьяна Ивановна, трудно тебе? Здесь же надо быть чиновником до мозга костей, политес соблюдать, осторожничать… Ну ладно, терпи, привыкай. И запомни: никто никаких замечаний делать тебе не имеет права.

Сложнее всего было работать с директорами театров. Все требовали денег на ремонт, на реквизит, обновление зрительских кресел, починку крыш. О репертуарных планах и речи никто не заводил. Спросят лишь, понравился спектакль или нет – и всё! Я делала многозначительный вид, мало что понимая в тонкостях театрального искусства. Статуса мне хватало, чтобы действовать в интересах театров, но о финансовую дамбу разбивалось большинство моих усилий.

Валерий Иванович Киселёв, заместитель Величкина, говорил:

– Ты, Татьяна Ивановна, успокойся, не рви душу. Обещай рассмотреть все претензии и просьбы, ссылаясь на начальство. А уж мы как-нибудь утрамбуем самых настойчивых.

Странное дело, но при всей неясности своих административных обязанностей я не казалась себе белой вороной, полюбила комитетчиков за деликатность и теплоту. Позже, когда судьба перенесла меня в комитет по печати, Александр Иванович Величкин посетовал:

– Зря ты ушла от нас. Сидела бы и сидела, до начальника отдела доросла бы. Никто и не помышлял тебя трогать. Но я оценил твоё честное признание, что это место не совсем для тебя.

Поработав на культуре с ноября 2000 года по март 2001-го, я не просто сменила место работы, но сделала по пути рисковый кульбит через вторые губернаторские выборы Николая Максюты. Меня пригласили главным текстовиком в его предвыборный штаб и даже дали рабочее место в одном из кабинетов областной администрации.

Подписав все договорные бумаги, уже утверждённая на эту работу, я вышла на улицу. В воздухе кружились мохнатые крупные снежинки, голубые ели перед входом в администрацию казались уже своими. Шла домой и думала: «Как странно всё в моей судьбе, словно кто-то написал сценарий и сказал: «Играй! Но играй талантливо и честно». Интересно, что скажет Василий».

А Василию было не до моих рассуждений. Он бегал с мокрой тряпкой, собирая натёкшую в ванной воду:

– И когда это кончится? Проржавели все трубы, течет ванна, осыпается кафель. Раздевайся скорей – я один не справлюсь!

Проблемы, особенно бытовые, всегда сближали нас. Чем труднее становилась жизнь, тем больше Василий во мне нуждался. Но это вовсе не значит, что он полноценно включался в работу, искал слесарей, таскал в дом кирпичи. Мол, не казачье это дело – хату в порядок приводить. Тебе надо – ты и делай. Лишь бы зеркало в ванной висело!

– Ну что, Вася, будем делать ремонт? Придётся всё демонтировать, вытаскивать ванну, покупать кафель…

– А нельзя просто вызвать слесаря и обойтись мелкой починкой?

– Я хочу приличную ванную. У соседки Светы есть знакомый мужик из дома напротив, он и кафель положит, и сантехнику поменяет…

– Хочешь – делай! Ты же вроде путёвки в Египет заказала на апрель? И Ольгу с собой позвала!

– Так ведь не завтра же начинать ремонт. Что же ты не спросишь, как я сходила в администрацию? Меня взяли в штаб. Платить будут долларами.

– Долларами? Это уже кое-что! Надо обмыть.

– Эх ты, Вася!

Красиво жить не запретишь

Предвыборный штаб Максюты возглавлял Сергей Агапцов, директор завода тракторных деталей и нормалей. Мне поручили подготовку блока экономических листовок, отражающих порайонно рост показателей в сельском хозяйстве, и жестко определили срок: два дня! Сделать выборку из многостраничных статистических отчётов за последние четыре года в такие сжатые сроки было очень трудно, ведь нужны не только цифры, но и анализ, и перевод их в эмоционально доступную форму. Экономисты помогали как могли, но за конечный результат отвечала я. Слава богу, за плечами был заводской опыт сравнительного анализа экономических показателей, оставшийся в памяти ещё со времен работы начальником смены на соликамском заводе «Урал». Но сроки нереальные! И мне пришлось двое суток, не выходя из здания администрации, корпеть над беспросветною цифирью. Спала по чуть-чуть в штабе на узком офисном диванчике, прикрывшись дублёнкой.

Василий беспокоился:

– Может, тебе подушку принести и чайник с термосом?

– Чаю здесь хватает, подушкой и статотчеты послужат.

Подвиг мой в штабе оценили. Тысячи готовых листовок двинулись по областным весям. И тут я совершила прокол, из-за которого чуть не вылетела из штаба. Дело в том, что одним из соперников Максюты был бизнесмен Анатолий Попов. У него не было административного ресурса и, естественно, такого мобильного штаба. Поповские ребята иногда обращались к нам за консультацией, и это не считалось предательством интересов своего кандидата. Так вот, один из наших штабистов спрашивает меня:

– Тань, ты не поможешь поповским что-нибудь срифмовать про него? Они заплатят.

Я согласилась, думая, что речь идёт о десятке агитационных частушек, типа той, что сочинила про Максюту:

 
На предвыборной меже
Я лежала в неглиже:
– Туточка я, туточка,
Милый мой Максюточка!
 

Но соперники попросили конкретно:

– Нам нужно что-то вроде стихотворной сказки «Про Федота-стрельца, удалого молодца…» Помните, у Леонида Филатова? Можно со стёбом, лишь бы весело было.

И я, пустая голова, принялась сочинять сказ «Про Тольку-стрельца, удалого молодца». Получилась ещё та веселуха! Через несколько дней Волгоградская область проснулась и обнаружила в своих почтовых ящиках сказ «Про Тольку…» – повсеместно!

Вычислили меня в тот же день.

Первой отреагировала Галина Ильинична Хорошева, заместитель Максюты. Пригласила к себе в кабинет и спросила в лоб:

– Ты написала?

– Я. Но там же нет ни одного плохого слова в адрес Николая Кирилловича. А как вы догадались?

– Ты себя недооцениваешь. Благодаря Шабунину тебя угадывают с четырёх строк. Зачем ты это сделала?

– Попросили, обещали заплатить…

– Таня, ты либо чересчур простодушная, либо хитрая… Спасибо, что не врёшь хотя бы, не выкручиваешься.

– Не хитрая я, Галина Ильинична. Попросили – не могла отказаться. Ну, и, конечно, приработок какой-никакой….

– Красиво жить хочешь?

– Ну да, красиво жить не запретишь… Великая красота в моей жизни! Хлещусь, как рыба об лёд…

– Не прибедняйся. Как ещё Николай Кириллович отреагирует!

Потом пришла Алевтина Викторовна Апарина. Не сказав ни слова, поднялась к Максюте.

Виктор Квочкин, помощник губернатора, позже рассказывал:

– Алевтина круто на тебя наезжала, требовала разобраться и убрать всех предателей из штаба. Кириллыч долго читал, потом рассмеялся, мол, никакого криминала не вижу, но с Брыксиной побеседую.

Я перед Максютой повинилась, конечно. Он хорошо знал меня и не обиделся; тем более ничего негативного в сказке не обнаружилось.

А дома шла подготовка к ремонту санузлов. Виталий из соседнего дома согласился сделать всю работу от начала до конца. И машина заработала. Очень мне помогла моя подруга Аля Викленко – прислала зятя Эдика на машине, и мы поехали с ним на керамический завод покупать кафель и плитку на пол. На входе в заводуправление носом к носу столкнулась с Максютой.

– Ты чего здесь?

– Кафель покупаю для ванной, начала ремонт делать.

– Это хорошо. Ну, давай!

Встреча была тёплой, не по-чужому. Николай Кириллович всегда умел обозначить приязнь к человеку, не говоря лишних слов – просто и ласково посмотрел.

Попутно купила два мешка цемента. Кирпичи Эдик обещал довезти. А беде тут и быть! Кафель разгрузили без проблем. Понесли мешки с цементом. Тяжело до ужаса! На лестнице правая нога у меня вихнулась в щиколотке. Еле доковыляла до двери. Василий встал с дивана – куда же денешься? Пришлось и ему руку приложить к «неказачьему» делу.

Ногу разнесло, и компрессы почти не помогали. А штаб требует:

– Срочно надо это сделать, это сделать – завтра контрольное совещание у Агапцова.

Хромыляла до самого дня выборов. В ночь подсчета голосов из штаба никто не ушёл. Так и слонялись по администрации почти до утра, заходили к пресс-секретарю Максюты Лене Остапенко тяпнуть рюмочку коньяка, попить кофе. Подобная картина происходила в кабинетах всех заместителей Николая Кирилловича. А сам он так охрип от бесконечных разговоров, перезвонок, волнения, что еле говорил. Волновались все. Из избиркома каждый час приходили новые сведения. Их можно было посмотреть и на световом табло, установленном на первом этаже. Кто-то из сотрудников областной администрации пытался с улицы проникнуть в здание, дабы оказаться на виду в этот судьбоносный для области час. Но охранники никого не впускали.

Наконец объявили предварительные, но почти уже точные результаты голосования: Максюта победил!

Лена Каменская шепнула мне на ухо:

– Не уходи. Сейчас поедем в ресторанчик ТДиН отмечать победу. Зовут не всех.

Но я не могла: сильно болела нога, устала до ужаса, чувствовала себя опустошённой. Даже к губернатору не стала подниматься, чтобы поздравить его, потолкаться в стане победителей. Там и без меня радости было много. Шла домой по предутреннему зимнему городу, ничего не загадывая, ни о чем не сожалея. Мы победили – значит, Кириллыч не оставит меня не улице, пристроит куда-нибудь. Ещё недели две предстояло ходить в главный дом – писать отчёты, подводить окончательные итоги, готовить бумаги для архива.

Помимо главного итога, появилась у меня и ещё одна радость – Лена Каменская. Мы очень подружились. На протяжении всей кампании она была предельно добра и внимательна, всегда стремилась приплюсовать к моему заработку лишнюю соточку долларов.

Как хорошо, что мы живём на Краснознаменской! Чистейший центр, сталинская застройка, скверики, парк… А главное – всё рядом! С вывихнутой ногой это важный фактор.

Дома почти на ощупь пробралась между ящиками с кафелем и мешками с цементом к дальнему выключателю. Тот, что у двери, не работал. Разделась, пошла спать. Василий сопел по-детски, целиком закатавшись в одеяло.

– Пришла? Наконец-то! Ой-ой-ой, какая ты холодная!

– Максюта победил. Теперь всё будет хорошо.

– А я и не сомневался, что он победит. Ладно, спи. Кириллыч меня тоже любит…

Счастливый Вася! Всё-то он заранее знает. Уверен, что все его любят. Убеждён, что деньги берутся из прикроватной тумбочки.

Несколькими днями позже зашла к Максюте.

– Где бы ты хотела работать? – спросил Николай Кириллович.

– В комитете по печати.

– А кем?

– Любую должность можно выбрать?

– Выбирай.

– Председателем комитета, – уверенно ляпнула я, не успев толком подумать, подобрать нужные слова, скоординировать интонацию.

Максюта глянул настороженно, не ожидая, видимо, таких запросов, но что-то пометил в одном из квадратиков разграфлённого перед ним листа ватмана.

– А опыта хватит? Насколько я знаю, административной работой ты почти не занималась, стаж госслужбы всего полгода…

– Но ведь Ермаков уходит, место вакантно. Я бы, Николай Кириллович, у вас осталась спичрайтером, но уж больно много желающих. Да и под Квочкина подкапываться не совсем честно. Он ко мне хорошо относится.

– Ладно, я подумаю.

Лена Каменская, когда я передала ей свой разговор с губернатором, всплеснула руками:

– Председатель комитета – это уже номенклатура! А тебя в колоде нет. Попросилась бы заместителем председателя, начальником отдела, на худой конец – директором «Издателя». А ты?! И потом, это же наивно ставить на один уровень председателя комитета и какого-то там спичрайтера! Девчонка девчонкой! Кириллыч начнёт теперь согласовывать твою кандидатуру с комитетом, а кто там тебе рад? Возьмут, конечно, но хорошей должности не жди.

Сказала, как в воду глядела! Мне предложили место руководителя творческой группы под началом заместителя председателя комитета Галины Михейкиной. Даже не госслужба! Хотя и не офисный планктон.

Ну, честное слово, вскоре я поняла смехотворность моих запросов и глупость положения, в котором оказалась. Жаль, что Максюта не решился отрезвить меня сразу, не дал шанса найти разумный ответ на свой вопрос «Где бы ты хотела работать?»

С 11 марта 2001 года переводом из комитета культуры я перешла в комитет по печати, потеряв и статус, и более высокую зарплату.

Василий тоже расстроился, но неуклюже, как всегда, попытался утешить:

– Зато там Сашка Ромашков работает. А в апреле мы в Египет летим, пирамиды увидим.

Эх, Васюшка, пирамиды хорошо, но где бы твоей жене ума набраться? Или это про меня сказано: «С суконным рылом не лезь в калашный ряд»?

Только что-то и в калашном ряду не сплошь пряничные лица! Убедиться в этом мне довелось очень скоро.

А можно пирамиду рукой потрогать?

Ольга приехала из Москвы на поезде, и мы улетели в Хур-гаду, промаявшись несколько часов в ожидании чартерного рейса. Билеты и путёвки были выкуплены заранее, тревожиться не о чем. В дьюти-фри закупили сигарет и хорошей выпивки на случай, если в Египте возникнут с этим проблемы.

Три часа лёта – и вот он, Африканский континент! Апрель на Красном море – ну, чисто июль на Волге: жара, духота, жажда, самум с раскалённой Сахары похлеще, чем степной суховей из Казахстана.

Поселились мы в отеле весьма средних достоинств: прекрасный фасад, сверкающий огнями и позолотой вестибюль с мягкими кожаными диванами, уважительный персонал на ресепшене, но номера и на три звёздочки не тянут. Удивили спальные места, представляющие собой толстый поролоновый матрац, лежащий на каменной изложнице, покрашенной белой масляной краской. Ловкая придумка при очевидном дефиците дерева, однако вредная для хронических радикулитчиков. Меня прострелило уже через неделю.

Но в принципе отдых начался неплохо. Красное море манило тёплой волной, хоть и настораживали разговоры об акулах-людоедах, изредка подплывающих к берегу, и опасности наступить на морского ежа.

От отеля до пляжа – только через парк пройти. Парк весь в цветах, благоухает ароматами, всюду фантазийные уголки в виде необычных беседок, фонтанчиков, скульптурных изображений. Тут и там сувенирные магазинчики, в которых, если хорошо подумать, и купить-то нечего. Понравились коралловые бусы, а не купишь – больше тысячи долларов. Приглянулась кожаная сумочка, а при тщательном осмотре – кустарщина. Но люди всё равно что-то покупают – тарелочки, вазончики, пирамидки, тряпичных верблюдиков, набитых обычным песком и прочее. Мы решили с покупкой сувениров не спешить, но в коралловых бусах на шее Ольга меня сфотографировала на память.

Снова отмечаю: Василий, оказавшись далеко от привычного мира, становится мягким и покладистым. Ну, чисто ребёнок, озорующий в родном дворе, но не отрывающийся от материнского подола в чужом людном месте! Таким его хочется любить и прибаловать. Там, где нет острого душевного напряжения, и возникает ощущение покоя и отдыха.

С любопытством наблюдаю, как он со «шведского» стола выбирает еду на завтрак и ужин. Стоит, долго присматривается к одному блюду, к другому, а берёт самое очевидное, по-домашнему простое: яичко, кусочек сыра, помидорку, булочку. Берёт осторожно, словно боится, что ударят по рукам. И опять – этот трогательный вид детскости, деревенской детскости: как бы люди не подумали, что ты жадный и завидущий!

– Вася, – говорю ему, – наедайся лучше. Обедать придётся за свои денежки. Принести тебе кусочек жареной рыбы?

– Принеси. И ещё одно яичко… Может, и горячего молока с кукурузными хлопьями взять?

– Был бы ты и дома таким деликатным и скромным!

Я, наученная жизненным опытом, выбираю себе что поплотнее – отварную говядину, бульон с гренками, рисовую кашу на молоке.

Обедать ходим в приморский ресторанчик с рыбным ассортиментом блюд. Местные официанты по-русски почти не понимают. Однажды заказали одно общее блюдо с рыбным ассорти, а нам принесли три наполненные доверху тарелки. Мы пришли в ужас! Съесть это было невозможно, хоть и вкуснятина. Пришлось знаками объяснять, чтобы недоеденное упаковали нам в контейнер. Цены, кстати, весьма терпимые.

Больше, чем загорать и плавать, нам хотелось съездить в Каир, увидеть легендарные пирамиды, постоять у Нила.

Купили туры, заказали машину, а меня в ночь разбил радикулит. Деваться некуда. Наглоталась анальгину, стянула поясницу Васиным ремнём и скрученным в жгут парео. Поехали. От Хургады до Каира часов шесть-семь езды. Наш гид, араб по национальности, хорошо говорил по-русски, но всю дорогу гундел, какие русские плохие туристы: женщины слишком вольно себя ведут, мужчины пьют водку, громко разговаривают, при покупке сувениров не прислушиваются к его советам. Он везёт их на папирусную фабрику, а они норовят на каирский базар его затащить. А какая ему выгода с базара? С каждого проданного папируса ему процент капает, а с базарного товара – ничего. Хорошо, что хоть мы не в шортах и водку не пьём.

Макеев приуныл. На трёхдневную поездку у нас припасён литр «Гжелки», а как её хлебнёшь после таких нотаций?

На подъезде к египетской столице я почувствовала послабление в спине – слава богу! Но разболелась голова. Снова пришлось пить анальгин. На первых каирских фотографиях у меня совершенно измождённый, замученный вид: спина ссутулена, волосы врастрёпку, бледное лицо.

Каир потряс! Огромный восточный мегаполис, заполненный людьми, повозками, хаотично движущимся транспортом. Никаких правил дорожного движения! Троллейбусы не закрывают дверей, еле ползут – можно заскочить и выскочить на ходу. Рядом с транспортом бегут разносчики воды и сахарной ваты, всё суют в окна, ведут расчет, кричат, жестикулируют. Везде намусорено. Фасады зданий выглядят прилично, но с боков и тыльной стороны аж тошноту вызывают своей убогой запущенностью и горами всякого хлама под окнами. На плоских крышах многих домов налеплены самостроем хлипкие жилища бедняков, на верёвках сушится непростиранное бельё.

Спрашиваем нашего сопровождающего:

– Саид, почему городские власти разрешают людям жить на крышах?

– А где им ещё жить? У нас по всему «городу мёртвых» люди живут прямо над гробницами. Даже телевизоры у них там есть.

– А что такое «город мёртвых»?

– По периметру Каира, если вы обратили внимание, сплошной полосой идут невысокие замурованные постройки – склепы, где в прошлом хоронили горожан. Прямо над ними и живут бедняки. Это и называется «городом мёртвых».

– А где сейчас хоронят?

– Есть мусульманское кладбище, но очень далеко. Некоторые добиваются разрешения вскрывать родовые гробницы и хоронить там.

– Людям не страшно так жить?

– Мёртвые не кусаются.

У входа в Каирский национальный музей нас встречала девушка экскурсовод, настоящая египтянка по национальности. Она училась в России, вышла замуж за парня из Волгограда, что казалось удивительным, прекрасно говорила по-русски. Саид сдал нас ей на два дня и удалился. Египтянка заняла его место в микроавтобусе, когда закончилась экскурсия по музею. Великолепный, кстати, музей, с богатейшей коллекцией экспонатов времён египетских фараонов, добытых при вскрытии пирамид. Я смотрела на золотого Тутанхамона и не верила своим глазам. Ущипните меня! Неужели это то самое, что весь мир созерцает лишь на страницах альбомов о Древнем Египте?

Поехали в Гизу смотреть пирамиду Хеопса, легендарного сфинкса с отколотым носом и весь гизский комплекс пирамид. От жгучего интереса заходилось сердце. Вот они! Вот! Панорама открывалась захватывающая. И как бы всё это увидеть без экскурсионной суматохи, верблюдов напрокат, сувенирной торговли! Только небо, пустыня и пирамиды!

Коммерческий дух, витающий над Гизой, снижал остроту восприятия. Уже и пирамида Хеопса не казалась такой внушительной, как представлялось ранее.

Оставалась последняя надежда ощутить нечто запредельное – коснуться рукой, услышать гул времени. Но охранники никого не подпускали, стоя у верёвочного ограждения.

Я достала долларовую бумажку и подошла к одному, жестами попыталась объяснить, чего хочу: «Можно пирамиду рукой потрогать?»

Сунув бумажку в карман, охранник кивнул головой, и я полезла через ограждение. Погладила камень ладонью. Он был холодный. Ну вот, главное уже случилось.

Потом нас повезли на обед, после обеда на папирусную фабрику, затем в магазин, торгующий концентрированным парфюмерным маслом, тут же разливаемым по изумительным флаконам замысловатой формы. Купили и папирусы, и масло разных видов и ароматов, мало что понимая в этом.

Вечером предстояла теплоходная прогулка по Нилу, и мы могли немного отдохнуть в гостиничке, устроенной на десятом этаже обычного жилого дома. Бродить самостоятельно по городу не хотелось, каирскими впечатлениями мы уже напитались.

На лифте я не езжу, боюсь замкнутого пространства – клаустрофобия называется. А Ольга с Василием – запросто. Им было жалко меня, но уговорить на рисковый подвиг не удалось. Я поднималась медленно, с любопытством оглядывая открытые коридоры жилых этажей – три квартиры слева, три квартиры справа. Чужие непривычные запахи, вещи непонятного назначения, сторожкая тишина…

Наконец – десятый этаж, двухкомнатный номер с угловым балконом, душ, туалет, пахнущие мылом полотенца.

Василий и Ольга заснули в своих комнатах, а я лишь чуток полежала, вышла со стулом на балкон и закурила первую за день сигарету. Хотелось подумать о чем-то, что-то осмыслить из увиденного и пережитого. Оказывается, я не большая любительница экскурсионного туризма. Мне не хватает тишины и одиночества, чтобы экзотика чужого мира не виделась просто яркой и необычной картинкой. Чувства словно бы соскальзывали с души, не достигая желаемой цели. Даже в чтении мне интереснее не придуманный автором сюжет, а реально пережитая ситуация. Исповедальная проза, живые воспоминания чаще всего предпочтительнее сомнительной художественности, коли Гоголей и Толстых современная беллетристика не предлагает.

Так и это сидение на каирском балкончике! В доме напротив, через совсем узкую улицу, виделась реальная жизнь арабской семьи. На лоджии, устланной коврами, на низких банкетках сидели трое мужчин, пили кофе, курили кальян. Вышла женщина в тёмном хиджабе, что-то поставила на столик и вернулась в комнату. Мужчины видели меня, курящую на балкончике европейку, но никак не реагировали. Интересно, посмела бы семейная арабка вот так закурить на общее обозрение? И вообще закурить?

О, как мне хотелось наблюдать и наблюдать за ними, домысливать их жизнь, разгадывать их проблемы. Но «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись!»

На крыше дома пониже, что стоял справа, ютилась ещё одна семья. Женщина без хиджаба, но в платке до бровей, лила мужу на руки воду из кувшина. Картонно-фанерная постройка казалась совсем непригодной для жилья, но куда-то вовнутрь постройки тянулся электрический провод, оттуда доносилась специфическая восточная музыка, монотонная, тягучая, заунывно плачущая, сладкая, как щербет.

Каир, ты кто? Кто эти люди, считающие тебя родным домом? И кто тебе мы? Только ли любопытствующие странники из чужого мира?

Уже вечерело, когда за нами пришел микроавтобус.

По шатким сходням прошли на теплоход, спустились в просторное помещение, где по центру стояли сдвинутые столы со снедью и десертными напитками. По периметру – столики для тех, кто входил сюда на гостевых правах. В углу – барчик с алкоголем. Еда – бесплатно, алкоголь – извините! Очень, кстати, дорогой.

Зал заполнялся быстро. Зазвучала немецкая, японская, английская, польская речь. Зазвенели тарелки, засуетилась обслуга. Буржуины из Европы потянулись к бару, выстроилась очередь.

Наполнили и мы свои тарелки, а в сумке у Василия таилась «Гжелка», перелитая в пластиковую бутылку из-под воды. Приносить с собой алкоголь было запрещено.

Как же мы смеялись над этими дураками, что покупали виски по 120 долларов за бутылку и русскую водку по 140 долларов. Мы просто ухахатывались, ловко надурив весь египетский турбизнес.

А ещё русских называют дураками!

Теплоход шёл по Нилу. Подвыпивший интернационал отрывался по полной. Берега сверкали невероятной иллюминацией, блескучей рекламой, огнями. Кто бы мог подумать, что это тот самый грязный, мусорный, суматошный дневной Каир!

Самым вызывающим образом вели себя поляки. Они громко кричали, каждый тост сопровождали победительными жестами, выходили на танцпол, обнявшись по кругу, гордо задирали головы к потолку. «Плебеи!» – думала я.

Японцы тоже танцевали хороводом, но без всякой демонстративности. Им было хорошо самим с собой, и никто больше не нужен. «Какие независимые!» – думала я.