Текст книги "Трудовое право. Часть 2"

Главная тенденция, связанная с отраслевым распределением протестов, заключается в том, что они перемещаются из промышленного сектора в другие отрасли. В первые годы мониторинга бо́льшая часть акций возникала в промышленном секторе. Однако начиная с 2010 г. отраслевая структура меняется. Индустрия теряет свой статус главного поставщика протестов, появляются другие отрасли, где количество акций становится значимым. Можно сказать, что тенденции изменения отраслевой структуры стали повторять динамику территориального распределения. И там, и там первоначально выделялись яркие лидеры – регионы или отрасли, и там, и там лидеры начали терять свои позиции, а структура становилась все более равномерной. Эта тенденция продолжилась и в 2017 г. Данные об отраслевом распределении протестов приведены на рисунке 6.

Рисунок 6. Распределение трудовых протестов по отраслям 2011–2017 гг. (% от общего количества акций)

В 2017 г. доля протестов, приходящихся на промышленные предприятия, составила всего 27%. В 2009 г. она была равна 56%, в 2015 г. – 33%, а в прошлом году – 25%. Среди индустриальных отраслей наибольшая доля в 2017 г. приходится на топливную промышленность (30% от всех промышленных отраслей). Машиностроение и металлообработка в этом году всего лишь на втором месте (20%). Такая смена лидерства произошла не только благодаря бывшим работникам обанкротившейся компании «Кинг Коул», которые регулярно, порой несколько раз в месяц, проводят акции, пытаясь вернуть свою астрономическую задолженность – более 300 млн руб. Дело в том, что участились случаи протестов работников нефтяной и газовой промышленности, работающих в удаленных местах вахтовым методом. Такая организация труда реализуется через «серые схемы» найма, которые привели к тому, что в топливных отраслях распространяются такие же отношения, как и в традиционных оплотах неформальной экономики – строительстве и коммунальном хозяйстве. На третьем месте уже привычно находится пищевая отрасль (14% от числа промышленных отраслей), которая тоже стала поставщиком протестов.

Увеличение доли промышленности на два процентных пункта пока не позволяет говорить об изменении тенденции и о возврате к росту протестности в индустриальном секторе. Скорее речь идет о стабилизации на этом уровне и вопрос только в том, сколько она продлится?

Одинаково увеличилась доля протестов в строительстве (14%) и на транспорте (22%) – на 4 процентных пункта, причем на транспорте более половины всех акций традиционно приходится на общественный транспорт (55%). Уменьшилась (или стабилизировалась) доля протестов в ЖКХ (8%), по сравнению с прошлым годом (10%). Вполне очевидно уменьшилась доля бюджетных отраслей. В прошлом году это был каждый пятый протест (22%), а в 2017 г. на их долю приходится только 17% (5% здравоохранение, 9% народное образование, 2% культура, 1% наука).

Таким образом, существенных сдвигов в отраслевой структуре протестов не произошло. Речь идет или о небольших изменениях долей некоторых отраслей, или об их стабилизации. Но речь не идет о возврате к структуре, сложившейся до 2014 г., когда промышленность была главным источником протестов. Если о чем и можно говорить, так это об усилении протестной роли отраслей, где доминируют неформальные трудовые отношения. На транспорте, в строительстве и в ЖКХ, как и год назад, постоянно возникают многочисленные и разнообразные акции работников, причем к ним можно смело добавить предприятия нефтегазового комплекса, активно использующие неформальные схемы трудоустройства и оплаты труда.

Интересные процессы происходят в бюджетном секторе. Уменьшение числа акций вряд ли связано с нормализацией ситуации. То, что протесты возникают в среде медиков и педагогов, свидетельствует о распространенности грубых нарушений не только понятий справедливости, но и элементарных норм закона (например, протесты курганских сельских учителей против снятия надбавок на топливо). Скорее всего, можно говорить об усилении давления со стороны властей и начальства на бюджетников и их готовности терпеть все что угодно, но только не протестовать. Кстати, нельзя сбрасывать со счетов и то, что часть педагогов и медиков не просто смиряются, а становятся на сторону работодателей, считая сложившее положение вещей нормальным, а протесты недопустимыми.

По-прежнему малым остается количество межотраслевых акций – 3% от общего числа протестов. Как и прежде, это крайне редкие митинги солидарности, общие митинги бюджетников, которые организуют профсоюзы. Но такая координация, требующая иного уровня взаимодействия профсоюзов, работников, активистов, возникает нечасто.

Дополнительные сведения об отраслевой структуре протестов дает информация о том, как в экономике распределены стоп-акции, т. е. протесты, в ходе которых происходит полная или частичная остановка работ. В этом случае можно понять, какие отрасли являются наиболее конфликтными. На рисунке 7 показано, как распределились по отраслям стоп-акции и протесты без остановки работ.

Рисунок 7. Распределение по отраслям стоп-акций и акций без остановки работ в 2017 г. (% от количества акций)

Чаще всего протесты сопровождаются остановкой работ на транспорте, в строительстве и ЖКХ, как и в прошлом году. В этих отраслях заметно ощутимое преобладание стоп-акций над протестами без остановки работ. Причина такого положения дел вполне очевидна – в этих отраслях почти нет профсоюзов, и акции там проходят преимущественно как стихийные. А в промышленности, где профсоюзы встречаются гораздо чаще, доля стоп-акций меньше. То же самое касается бюджетных отраслей, где, например, медикам вообще запрещено бастовать. При этом, несмотря на запрет, в здравоохранении стоп-акции встречаются, а в образовании, где очевидного запрета нет, стоп-акций нет вообще.

Еще более наглядно ситуацию с напряженностью протестов иллюстрирует показатель отраслевой напряженности протестов, вычисляемый как разность между долей данной отрасли от общего числа стоп-акций и долей этой же отрасли от числа акций без остановки работ. Положительное значение свидетельствует о преобладании в отрасли стоп-акций над акциями без остановки работ, т. е. о более высокой степени радикальности (напряженности) акций, а отрицательное о преобладании протестов, в ходе которых работа не останавливается, т. е. о меньшей напряженности. Данные показателя отраслевой напряженности протестов представлены на рис. 8.

Рисунок 8. Показатель отраслевой напряженности протестов в 2016 и 2017 гг. (%)

Самое существенное уменьшение напряженности зафиксировано в промышленности – показатель -10%. В строительстве и ЖКХ произошло небольшое снижение напряженности, хотя там по-прежнему стоп-акции преобладают. Очевиден рост в строительстве – там зафиксировано увеличение с 2 до 8%. Интересная ситуация сложилась в образовании. Там стоп-акций просто не проводится, хотя доля протестов без остановки работы выросла. Но при сравнении со здравоохранением можно сказать, что здесь уровень напряженности существенно ниже.

В целом при анализе отраслевой структуры можно подтвердить вывод о том, что главным источником протестной активности становятся отрасли, в которых развиты «теневые» трудовые отношения, – пассажирский транспорт, строительство, ЖКХ. Причем эти отрасли «поставляют» радикальные протесты, порой в самых экстремальных формах. Промышленность, хоть и является наиболее значимым источником протестных акций, продуцирует их в нерадикальной форме, так же, как и здравоохранение и образование. Смещение в трудовой напряженности в зону неформальной экономики стало очевидным. То, что ранее выдвигалось как предположение или рассматривалось как наметившаяся тенденция, стало очевидностью: неформальная экономика – это главный источник трудовых протестов, а следовательно, и самая конфликтная зона экономики.

Данные о причинах протестов приведены на рисунке 9.

Рисунок 9. Причины протестов в 2011–2017 гг. (% от общего количества акций)

^*Примечание: так как в рамках одной акции могло быть названо несколько причин, то общая сумма превышает 100%.

Доля невыплат зарплаты как причина протестов вернулась на уровень 2008 г. (57%) и составила в 2017 г. 58%. Это ровно вдвое выше показателя 2013 г., когда доля этой причины была минимальной (29%). Пожалуй, это ключевой показатель мониторинга, обусловливающий большую часть остальных параметров и даже общее число протестов. Это самое значительное структурное изменение за десять лет наблюдений: уменьшение доли таких протестов, а затем такое же двойное увеличение. При этом нужно помнить, что это реактивная причина, т. е. это реакция на свершившееся событие – невыплату зарплаты. Это не проактивное поведение работников, которые, предвидя какие-то проблемы, стараются их предотвратить, а, наоборот, пытаются исправить уже случившееся. Реактивное поведение, безусловно, связано с негативным развитием событий, это не попытка «изменить мир к лучшему», а способ борьбы с «внешними невзгодами», причем, судя по результатам, не всегда успешный. Только в 11% случаев протесты из-за невыплат заканчиваются полным успехом, к частичной выплате задолженности приводит каждая третья акция, а в 45% случаев работники не могут ничего себе вернуть. Так что по большей части это реактивные и малоуспешные акции, не столько решающие проблемы, сколько формирующие социальную напряженность и/или формирующие чувство безысходности.

Говоря о других причинах, связанных с оплатой труда, следует отметить увеличение на 3 процентных пункта выступлений из-за низкой заработной платы (19%), хотя такое изменение вряд ли стоит считать ростом, так как более ранние цифры – 2015 г (21%) и 2014 г. (25%) – позволяют говорить о том, что значимость этой причины снизилась.

В предыдущие годы, особенно когда снижалась доля невыплат, второй по значимости причиной протестов была «политика руководства», под которой понимались действа управленцев по реорганизации предприятий, изменению структуры и т. п., приводящие к ухудшению положения работников. В 2013 г., когда доля невыплат зарплаты как причины протестов снизилась до минимума, доля этой причины, наоборот, достигла максимума – 42%. В отличие от невыплат характер выступлений здесь носил проактивный, а не реактивный характер. Люди пытались предупредить наступление негативных последствий, а не дожидаться их, чтобы потом бороться с негативными последствиями. Но ситуация начала меняться, и доля акций, направленных против негативных решений работодателей, стала менее важной – в 2017 г. доля снизилась до 24%.

В отношении других причин протестов можно сказать только одно – их доля в 2017 г. стала меньше. Акций из-за увольнений, плохих условий, неблагоприятного режима, даже из-за давления на профсоюз и нежелания с ним вести диалог стало меньше. В одних случаях это снижение едва заметно, в других оно очевидно. Правда, появилось немало новых поводов, которые не укладываются в традиционный набор, поэтому заметен рост «других» причин, толкающих людей на протест. Например, транспортники протестуют против тарифов, которые им устанавливает не работодатель, а городские власти; работники выражают несогласие с демонтажом и продажей оборудования, таящими угрозу реорганизации и непредсказуемыми изменениями; против увольнения непосредственных руководителей; грубости начальства. Новые, нетипичные причины протестов возникают постоянно, и их спектр разрастается, что может рассматриваться как еще один аргумент, свидетельствующий о расширении протестных практик.

В предыдущие годы говорилось о наличии одной причины, которая настолько важна, что все остальные просто меркнут перед ней, и в связи с этим чаще всего упоминались именно невыплаты зарплаты. В 2017 г. этот вывод подтвердился полностью! Невыплаты или задержки зарплаты – это самый главный повод, заставляющий работников выходить на митинги, останавливать работу, предпринимать отчаянные действия, чтобы обратить внимание на свое бедственное положение.

Данные мониторинга позволяют более тщательно рассмотреть такую причину протестных акций, как невыплата заработной платы. В тех случаях, когда выступление работников было вызвано такой причиной, фиксировался срок невыплат и их размер. Данные об этих параметрах приведены в таблице 3.

Таблица 3

Данные о размере задолженности и сроках задержки зарплаты (для протестов, где задержка указывалась в качестве одной из причин44
  Примечание: здесь учитывались только первичные акции, повторные акции исключались для того, чтобы избежать двойного счета суммы и срока задолженности.


[Закрыть])

Главное, на что здесь нужно обратить внимание, – это на резкое уменьшение степени достоверности данных о размере и сроке задолженности. Например, ранее размер задолженности удавалось определить в 40% случаев, когда работники протестовали из-за задержек. В 2017 г. это удалось сделать только в каждом четвертом случае. Информации о сроке задолженности тоже стало меньше. Если раньше речь шла о 70–80%, то в 2017 г. удалось найти упоминания срока только в 44% случаев. Это произошло потому, что журналистам, чьи сообщения дают исходную информацию, стало сложнее разобраться в том, как много работодатели задолжали работникам и за какое время. Например, трудно назвать срок задолженности в случае, если невыплаты носили неполный характер – в один месяц не выплатили премии, в другой – часть зарплаты и т. п. В результате задолженность накапливается, причем за срок более года, но формально ее время определить невозможно. Также стало труднее получить сведения о размере задолженности. Работники не всегда владеют такой информацией – они говорят, сколько недоплатили лично им или тем, кто их окружает. Но общий размер неизвестен, а работодатель не склонен делиться такой информацией. В результате авторы сообщений о протестах используют оценочные фразы, такие как «несколько месяцев не платят зарплату» или «размер задолженности составляет несколько месячных заработков».

Тем не менее такая информация есть, и с известной долей осторожности ее можно рассматривать. Средний размер задолженности, по имеющимся данным, составил в 2017 г. 62,5 млн руб. Это более чем вдвое больше, чем в прошлом году, и здесь требуется уточнение. Это не «ложная средняя», вызванная случайными «выплесками нескольких крайних значений, – в 10% случаев задолженность превышает 270 млн руб. ! Это долги перед вахтовиками, уволенными работниками, работниками банкротящихся предприятий. Похоже, что речь идет о системном и весьма значительном нарастании долгов по зарплате.

Почти на 20% возрос срок задолженности по зарплате и составил 4,4 месяца. Здесь тоже не обошлось без роста максимальных значений – в 10% случаев, когда была информация о сроке задержки, она превышала 8 месяцев (максимум 24 месяца).

Средние значения по величине и сроку задолженности рассматриваются как пороги терпения – до какого размера люди готовы соглашаться и какое время они готовы мириться с этим. В 2017 г. эти значения существенно выросли – люди готовы терпеть дольше и мириться с потерей все больших сумм. Это тревожный признак. Даже с учетом того, что достоверность данных снизилась, увеличение порогов терпимости очевидно.

Наконец, последним важным аспектом при изучении причин протестов является то, сколько поводов потребовалось работникам, чтобы начать протестные действия. Данные о количестве причин в рамках одной протестной акции приведены в таблице 4.

Таблица 4

Данные о количестве причин трудовых протестов 2008-2016 гг.

Данные о количестве причин, которые заставляют работников начать протестовать, характеризуют процесс накопления напряженности в трудовых отношениях и поводов для его выплеска. Акция, в основе которой лежит только одна причина, свидетельствует о наличии серьезного дефекта, заставляющего работников сконцентрироваться на единственной проблеме, затмевающей все остальные. Наличие нескольких причин уже говорит о существовании комплекса разнородных проблем, которые накопились и выплескиваются одновременно. В 2017 г., как и в прошлом году, более половины всех акций (56%) были вызваны единственной проблемой. Доля таких акций нарастала в последние несколько лет. В 68% случаев монопричинный протест связан с невыплатой заработной платы. Это еще раз подтверждает вывод о самодостаточности данного повода, перекрывающего значимость остальных причин и ведущий к наиболее радикальным акциям. Чем чаще будет возникать эта причина, тем больше будет реактивных, жестких протестов, в рамках которых работники не готовы обсуждать другие аспекты трудовых отношений.

Вывод о сверхважности невыплат зарплат подтверждается еще и тем, что уменьшилось среднее количество требований, приходящихся на одну акцию – 1,48. В прошлом году этот показатель был выше, хотя тоже снижался по сравнению с предыдущими годами.

Формы трудовых протестов

Российское законодательство предлагает ограниченное количество форм для реализации права работников на протест. Это:

• остановка работы по заявлению из-за более чем двухнедельной задержки заработной платы;

• отказ от работы в случае, если условия труда угрожают жизни и здоровью;

• во время забастовки, организованной в рамках коллективного трудового спора.

Выше уже говорилось, что работники многих отраслей (например, транспортники, медики и др.) лишены прав на забастовку и не имеют права прибегать ни к каким другим средствам, способным вызвать остановку работ, например к голодовкам. Но на практике набор форм, которые используются при протестах работников, намного шире. Информация о применяемых формах протестов представлена на рисунке 10.

Значительных изменений в формах протеста, в отличие от территориальной или отраслевой структуры, не происходит.

Главное отличие от предыдущих лет это значительный (на 10 п. п.) рост обращений к властям – каждый третий протест (33%) сопровождается апелляциями работников к властям какого-либо уровня (в 2016 г. – 23%). На протяжении ряда лет подчеркивалось, что, несмотря на изменение структуры причин протестов, распространение их по территории и смещение из промышленных отраслей в зону «серой» экономики, структура форм протестов оставалась неизменной. Она и в 2017 г. осталась почти такой же, за исключением того, что собрания, митинги и забастовки стали сопровождаться обращениями к властям – от президента до глав местных сельсоветов. Произошло не столько изменение структуры, сколько ее расширение за счет более интенсивного использования одной из форм протеста.

Рисунок 10. Формы трудовых протестов в 2012-2017 гг. (% от числа акций).

Примечание: так как в рамках одной акции могут применяться сразу несколько протестных форм, то сумма за один год превышает 100%.

В остальном все осталось на своих местах – на первом месте, как и всегда, стоит выдвижение требований на собраниях работников – 53%, столько же, сколько и в прошлом году. В ситуации, когда происходило выдвижение требований, только в 24% случаев дело ограничивалось только этим, а в остальных случаях (76%) это была начальная фаза протеста, после которой следовали другие действия и использовались иные формы.

Митинги на предприятии (возле него) и в других публичных местах использовались в 35% случаев (в прошлом году в 37%). Здесь не произошло значительных изменений – это по-прежнему одна из самых доступных и популярных форм выражения своего несогласия и возмущения со стороны работников.

Также нет значительных изменений в использовании полных или частичных остановок работы – 28% (в прошлом году – 31%). Чаще случаются неполные остановки (18%), когда на забастовку выходит одно или несколько подразделений, а не все предприятие (10%). Впрочем, такая ситуация наблюдалась на протяжении всего срока.

Важной параметр анализа – это выявление доли тех форм протеста, которые предусмотрены законом. В 2017 г. из трех возможных форм протеста (КТС без забастовки, КТС с забастовкой и остановкой работы в соответствии со ст. 142 ТК РФ) осталась только одна – остановка работ по статье из-за более чем двухнедельной невыплаты вознаграждения – 6%. Все, что связано с КТС как формой протеста, практически не встречается и исчезает из поля социально-трудовых отношений. По сути дела, это еще один аргумент, подтверждающий, что законодательство о забастовках не работает и им никто не пользуется.

Не становится меньше и сверхрадикальных акций, таких как голодовка, перекрытие магистралей, блокировка предприятия, – на их долю в целом приходится 9% от общего числа протестов (в т. ч. 6% – это голодовки).

Важную информацию дают данные о количестве форм протеста, которые используются в рамках одной акции. На протяжении всего срока мониторинга видно, что работникам приходится пробовать разные способы, прежде чем они найдут средство эффективного воздействия на работодателя. Показатель комплексности акций показывает, насколько сложным может быть протест, какие стадии он проходит в своем развитии. Данные о комплексности акций представлены на рис. 11.

Рисунок 11. Количество форм протеста, которые используются в рамках одной протестной акции 2008–2017 гг. (% от числа акций)

По сравнению с прошлым годом ситуация практически не изменилась. Половина всех акций (49%) – это простые протесты, в рамках которых используется только одна форма. Немного меньше (40%) случаев, в которых используется две формы, чаще всего – собрание с выдвижением требований, а потом митинг, хотя иногда переходят и к забастовкам. Но акций, в которых используется три и более форм, – немного (11%).

Данные показывают, что если работники используют только одну форму протеста, то они добиваются полного или частичного успеха в 20% случаях, а если две и больше, то в 28%. Это не позволяет говорить, что комплексные протесты – это гарантия успеха, но их бо́льшая эффективность вполне очевидна.

Соотношение простых и комплексных акций – важный индикатор, характеризующий сложность и многообразие протестов. Для этого в рамках мониторинга используется коэффициент комплексности протестов, вычисляемый как среднее количество форм протеста, используемых в рамках одной протестной акции. Данные о коэффициенте приведены в таблице 5.

Таблица 5

Коэффициент комплексности протестов (среднее количество различных форм протестов, используемых в рамках одной протестной акции)

Начиная с 2013 г. комплексность протестов нарастает. В 2017 г. этот рост, хоть и небольшой, продолжился. Работникам по-прежнему приходится искать подходы, они, как и раньше, вынуждены искать способы того, как донести до работодателей свои проблемы, как начать диалог для разрешения конфликта.

Итоги рассмотрения используемых работниками форм протеста таковы: этот параметр был практически неизменным на протяжении многих лет, но в 2017 г. его структура начала меняться. Участились обращения к властям, которых стало можно вовлекать в трудовые конфликты. Видимо, здесь срабатывает «эффект бумеранга» – если власти не хотят менять неработающий закон о забастовках, то им придется самим участвовать в конфликтах, разбираться, кто прав, а кто виноват, искать пути решения и т. п. В том числе нести все репутационные издержки, связанные с такой позицией.