Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

Прошло десять лет с тех пор, как коммунисты начали свой хозяйственный опыт в России. И теперь мы можем подвести трезвые и беспощадные итоги их затее. Впервые в истории человечества был осуществлен такой опыт – с таким зарядом решимости, в таком размере, с таким использованием всех средств, с участием знающих и опытных специалистов.

Что дал этот опыт? Чему должны были научиться в нем все русские люди? Какие уроки несет он всему человечеству?

«Старый мир» в России разрушен. Но не восторжествовали ли в этом разрушении, не реабилитированы ли его экономические основы: частная собственность и свобода хозяйствования? Удалось ли и может ли удасться создание «нового мира» на противоположных основах? Постиг ли русский народ, пользуясь этим дорогим, но верным способом «наглядного обучения», что есть такие основы хозяйства и права, которые безнаказанно нарушать нельзя? Явится ли это просветленное опытом народное сознание источником будущего хозяйственного возрождения России?

Говоря о том, что пытались создать и чего не создали большевики за эти годы в России, необходимо всегда тщательно различать в каждом отдельном случае, что создано ими и что создано или восстановлено помимо них и даже вопреки им.

Хозяйственная жизнь великого народа не могла остановиться совершенно – как бы ни насиловала ее коммунистическая власть. Нужно было как-нибудь жить, нужно было удовлетворять насущные потребности. Относительно быстрое восстановление сельскохозяйственного производства (в натуральных формах) является в этом отношении особенно показательным. Ясно, что если со времени «нэпа» крестьяне значительно увеличили свои посевы и оправились хозяйственно (по сравнению с голодными годами «военного коммунизма»), то произошло это не только помимо власти, но и вопреки ей, ибо она не снабжала крестьян, в достаточном количестве, ни земледельческими орудиями, ни другими средствами производства, ни просто товарами; а если и снабжала, то по чудовищным ценам и плохого, часто негодного качества.

До «нэпа», т. е. до 1921 года, большевики думали осуществить в России коммунистический строй в полном объеме. Программа их была такова: «продразверстка», т. е. принудительное и безвозмездное отчуждение у крестьян всех продовольственных «излишков»; распределение всех продуктов в городах по карточкам; управление фабриками и заводами при посредстве коллегиальных рабочих органов; безвозмездность государственных и коммунальных услуг (даровой проезд по железным дорогам, даровое пользование почтой, электричеством и т. п.); и все это увенчанное отменой всех налогов и денег! И эту программу большевики осуществляли четыре года на русском опытном поле с настойчивостью и последовательностью маньяков.

Когда этот опыт последовательного осуществления коммунистического (социалистического тож) учения привел к вымиранию миллионов людей от голода в деревне и в городе, к небывалому в истории параличу всей промышленности (в некоторых отраслях ее производство упало до 3–5 % дореволюционного уровня) и всей хозяйственной жизни страны, – тогда большевики не только пошли на «уступки» (нэп!), но и поспешили заявить, что все, что они до сих пор делали, было лишь «военным коммунизмом», что они «вынуждены» были к этим мерам, к этой политике тем, что на всех фронтах шла гражданская война.

В действительности это был вовсе не «военный», а самый настоящий, последовательный коммунизм, от которого большевики вынуждены были отречься, ибо не только всей стране грозила гибель, но в общей катастрофе и они были бы сметены изнутри. Пришлось уступать. «Требование свободы торговли вооружило форты Кронштадта», – писала недавно «Экономическая жизнь».

Во всяком случае, важно раз навсегда твердо установить и запомнить, что в 1921–1922 гг. потерпел крушение не какой-нибудь «военный», а самый настоящий, последовательный коммунизм.

После этого поражения большевики отступили на свои «командные высоты». Они волей-неволей отказались от мысли насадить коммунизм к 120-миллионной крестьянской массе, но они удержали за собой те экономические позиции, опираясь на которые они рассчитывали построить грандиозную систему экономической эксплуатации этой крестьянской массы. Они оставили за собой те экономические позиции, без которых они не могли бы удержать своей политической власти. Ибо большевицкая власть держится в России десять лет не только террором, но также и тем, что она в исторически невиданных размерах сумела использовать средства экономического принуждения как орудие политического господства.

Опираясь на эти тыловые позиции, советская власть стала осуществлять «куцый» социализм, поставив себе главными конкретными задачами: 1) подчинение всей хозяйственной жизни страны единому плану; 2) создание нового капитала в порядке «социалистического» накопления; и 3) осуществление на основе этого нового капитала – «индустриализации» страны в американском масштабе.

Все это должно закрепить за коммунистами «русский плацдарм» для подготовки мировой революции.

Итак, первая задача состояла в том, чтобы, опираясь на экономические командные высоты (национализованную крупную и среднюю промышленность, монополию внешней торговли, государственный торговый аппарат и монополию кредита и транспорта) – управлять всей хозяйственной жизнью страны согласно единому, вырабатываемому в центре плану и тем подчинить «анархическую» хозяйственную стихию 150-миллионного народа единой воле политической и хозяйственной диктатуры.

Для осуществления этой цели московские советские учреждения, с затратой невероятного количества сил, времени и бумаги, вырабатывают ежегодно народнохозяйственный план, называемый «Контрольные цифры народного хозяйства» на такой-то год; кроме того, недавно закончен разработкой (и уже признан самими большевиками совершенно неудовлетворительным!) пятилетний план, так называемая «пятилетка»; наряду с этим идет разработка такого же плана – уже на… пятнадцать лет…

Впервые детальные «контрольные цифры» были разработаны на 1925/1926 год и опубликование их было торжественно отпраздновано как одно из самых крупных «достижений» последних лет в области социалистического строительства.

«Контрольные цифры» должны были явиться не только «прогнозом», но и «директивой». В развитие их составлялись уже операционные планы по отдельным отраслям хозяйства.

Первые «контрольные цифры» стремились «объять необъятное». Так, они устанавливали общий уровень товарных цен на каждый месяц наступающего года. Устанавливался на год вперед не только точный размер будущего экспорта, но и размеры денежной эмиссии, кредитных операций и т. п.

Но первый же год этого торжества планового хозяйства был и годом первого планового провала. Советские планы потерпели жестокое крушение не только потому, что это было покушением с негодными средствами, что планы были составлены плохо, но и потому, что хозяйственная жизнь сама по себе такой рационализации не поддается. Там, где дело касалось производственных планов казенной промышленности, приближение планов к действительности было наибольшим. Здесь вопрос шел лишь об установлении производственной способности фабрик и заводов при данных условиях; о сбыте при наличности товарного голода беспокоиться пока не приходилось. Но зато наибольшие расхождения планов с действительностью получались там, где дело шло о планировании таких «стихийных» элементов хозяйства, которые по существу своему вообще планированию не поддаются. В России такова была, конечно, прежде всего, вся область крестьянского (теперь фактически совпадающего с сельским) хозяйства. Какие тяжелые разочарования пришлось испытать большевикам в этой области, это они не раз высказывали сами в минуту отчаяния.

Столь же сильные «просчеты» оказались в области внешней торговли, в выпуске денег и в сфере кредита. Это заставило составителей «контрольных цифр» в следующем 1926/1927 году проявить значительно большую умеренность и скромность. Теперь они уже не предсказывают и не предписывают движения цен по месяцам и вообще снабжают свою экономическую астрологию целым рядом оговорок.

Но и в более узкой области своего собственного, казенного, советского хозяйства большевики не могут добиться осуществления и проведения своих планов. Почти каждый день приходится читать о том, что советские планы запаздывают и нередки случаи, когда они утверждаются по окончании отчетного года, при этом они бесконечно переделываются и перекраиваются, и это вносит огромную путаницу и анархию в производство.

Таким образом, в этом основном своем программном требовании – планового хозяйства, подчинения стихии хозяйственной жизни планам экономической диктатуры, большевики потерпели самое серьезное поражение. «Жизнь идет мимо нас», – сказал в своей предсмертной речи Дзержинский.

Как неоднократно признавались в этом сами большевики, все советское хозяйство, вся их экономическая система была построена на «проживании», «проедании», «растрате» – таковы их подлинные выражения – полученных в наследство от буржуазного строя, от дореволюционной России капиталов – будь то капитал денежный, или вещный (машины, железнодорожный подвижной состав, дома и т. п.), или «живой» капитал, заключающийся в накопленных десятилетиями знаниях и опыте инженеров, рабочих и т. д.

Еще «контрольные цифры» на 1925/1926 год ставили задачу: «прекратить растрату основного капитала во всех тех отраслях хозяйства, где этот процесс еще имеет место».

Что эта цель и сейчас – в 1927 году – не достигнута, об этом свидетельствует хотя бы передовая «Экономической жизни» от 17 августа 1927 года: «Можно считать установленным, что в течение последних лет транспорт хронически проедал свой основной капитал».

Но когда после всех произведенных разрушений большевикам пришлось в интересах самосохранения и удержания власти подумать о восстановлении разрушенного, перед ними встал роковой вопрос о необходимости громадных капиталов, исчисляемых миллиардами золотых рублей.

Откуда же взять капитал в стране, где не только «растрачен» и «проеден» старый капитал, но где старательно уничтожены самые побуждения и отсутствуют правовые предпосылки – для накопления нового капитала?

Действительно, единственная область, где происходит реальное накопление капитала в советской России, это – сфера крестьянского хозяйства. Но здесь это накопление происходит почти исключительно в формах натуральных (увеличение количества скота, новые постройки и т. п.), а поскольку происходит некоторое накопление и в денежной форме, крестьяне всего менее склонны доверять свои сбережения советской власти. Об этом свидетельствует статистика советских сберегательных касс.

Другой теоретически возможный источник капитала – это сама казенная промышленность. Это то «социалистическое накопление» – о котором так много говорят большевики. Но здесь, как известно, за немногими исключениями, происходит не накопление новых, а растрата старых капиталов.

При таких условиях большевикам ничего не оставалось, как искать суррогатов накопления капитала.

Сначала – в 1925/1926 году – они рассчитывали получить большие суммы, необходимые в этом году для восстановления разрушенной промышленности, одним смелым ударом, одной удачной спекуляцией: скупить задешево крестьянский хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, использовать свое монопольное положение на рынке, и продать этот хлеб с прибылью за границей.

Но тут-то на первых порах оказалось, что «регульнуть» мужика не так просто. Крестьяне хлеб продавали неохотно: и чтобы побудить их усилить продажу, советским закупочным органам пришлось сильно поднять цены. В результате, вместо спекулятивного «заработка» в несколько сот миллионов рублей, пришлось приплачивать по убыточному хлебному экспорту.

Тогда обратились к другому источнику – выпуску денег. По тем же «контрольным цифрам» на 1925/1926 год выпуск новых денежных знаков должен был достигнуть за год 830 млн. рублей и дать, таким образом, новые значительные средства на восстановление разрушенной промышленности. Но уже в первые месяцы, когда новая эмиссия едва достигла 200 млн. рублей, обнаружились явные признаки новой инфляции (т. е. чрезмерности выпуска), со всеми ее опасными для советского хозяйства последствиями. Большевикам пришлось быстро затормозить дальнейший выпуск. Таким образом, и этот суррогат реального накопления капитала не оправдал возлагаемых на него надежд.

Тогда обратились к третьему, наиболее реальному и действительному суррогату свободного накопления капитала. Все виды налогов – в первую очередь единый сельскохозяйственный налог и все косвенные налоги были резко повышены; и отныне почти вся тяжесть финансирования нового промышленного строительства была перенесена на государственный бюджет.

По признанию Рыкова и других большевицких главарей, и этот источник использован почти до предела возможного; между тем изношенность старого оборудования фабрик и заводов достигла таких размеров, что и средств, добываемых в порядке усиленного обложения населения, в первую очередь крестьянства, – не хватает.

Таким образом, попытка замены свободного творчества и свободного сбережения, творческого образования капиталов, которое во всех странах дает средства для восстановления и расширения промышленности, замены их социалистическими и спекулятивными суррогатами – потерпела полную неудачу. Этот вопрос и не может быть разрешен до тех пор, пока не будут восстановлены в России хозяйственные и правовые предпосылки накопления капиталов и вообще сбережения: производительное частное, а не паразитическое казенно-социалистическое хозяйство, и основанный на частной собственности прочный гражданский правопорядок.

Но далее можно было бы привести сотни свидетельств самих советских хозяйственников, что советская власть и при расходовании собранных денег оказывается расточителем и скверным хозяином.

Все эти свидетельства и сейчас покрываются той характеристикой советского хозяйствования, которая более года тому назад была дана Рыковым в бюджетной речи, произнесенной в союзном ЦИКе:

«Капиталист, начинавший лишь свою капиталистическую карьеру, сначала пешком ходил несколько лет, отказывая себе иногда в самом необходимом, а потом уже покупал себе автомобиль, а у нас часто начинают с автомобиля» («Экономическая жизнь» 15 апреля 1926 г.).

За последние два месяца опубликованы результаты целого ряда обследований «капитального строительства», произведенных, главным образом, Рабоче-Крестьянской Инспекцией.

Выводы их – с небольшими отклонениями и вариациями – сводятся к тому, что строительство ведется нерационально и дорого и что поэтому затраченные суммы не дают того экономического эффекта, который они должны были бы дать в нормальных условиях. И здесь Высший Совет Народного Хозяйства, представляя Совету Труда и Обороны очередной доклад по этому вопросу, счел нужным избрать для него в виде эпиграфа слова того же Рыкова, сказанные им почти год тому назад: «Мы строили не то, что надо, не там, где надо, и не так, как надо» («Торгово-промышленная газета», 27 июля 1927 г.).

Большевики одинаково не умеют ни создавать новое, ни использовать имеющееся. Безошибочный критерий в данном случае – высокая себестоимость изделий советской промышленности. При этом все категорические приказания и директивы, исходящие из центра, о снижении себестоимости оказываются бессильными и недействительными.

Не скрывают большевики и причин этой высокой себестоимости: «Высокий индекс вздорожания сам по себе обусловливается скверной работой предприятий», – читаем мы в передовой «Экономической жизни» от 14 августа с. г. А более глубокая причина этой «скверной работы» советской промышленности заключается, во-первых, в ее монопольном положении, при котором исключается важнейший стимул к удешевлению и улучшению производства; и, во-вторых, в замене живительной частной инициативы и личной ответственности предпринимателя инертностью, безличием и безответственностью громадной бюрократической машины.

Таким образом, ни одна из поставленных большевиками задач, в порядке осуществления «куцего» социализма, не была осуществлена. Хозяйственная «стихия» отказывается подчиняться советским планам. В казенной промышленности осуществлению их мешает бесхозяйственность собственного аппарата. Проблема замены свободного образования капиталов социалистическими суррогатами оказалась еще менее разрешимой. «Индустриализация» сводится, по утверждению самих большевиков, к бесхозяйственному распылению средств, не дающему надлежащего экономического эффекта.

И только в одном отношении – но совсем не «социалистическом»! – большевики имели успех: им, в общем, удалось создать аппарат «перекачки» средств из крестьянского хозяйства в свое, советское хозяйство в размерах, обеспечивающих непосредственные потребности самой власти. Достигнуто это было, главным образом, восстановлением старой финансовой системы.

Можно было бы привести множество эпизодов из советской печати, подтверждающих, что живой опыт коммунистического хозяйничанья или, вернее, советской бесхозяйственности изжит и продуман в России до конца. Иллюзии, если они и были внушены коммунистической пропагандой русским рабочим и крестьянам в первые годы советского господства, выветрились. Истинная сущность советской экономики как системы небывалой экономической эксплуатации, ведущейся в интересах коммунистической партии и ее заправил, выявилась во всей своей наготе.

Но этот опыт, за который заплачено страшной ценой разрушения всего народного хозяйства России, не только отрицательный. Доказательством «от обратного» он выявил и положительную ценность тех основ, на которых будет строиться Новая Россия – и имя которым частная собственность и свобода хозяйствования.

В горниле коммунизма народное сознание созрело в ожидании того часа, когда вместе с уничтожением политической власти коммунизма «советское хозяйство» завершит предначертанный ему круг.

В. Ф. Гефдинг[105]105
  Гефдинг Владимир Федорович (литературный псевдоним Василий Федоров, 1887–1959) – ученик П. Б. Струве, экономист, сотрудник всех изданий Струве. Жил в Берлине, в 1945 г. был арестован. В 1948 г. бежал из тюрьмы в Потсдаме и перебрался в США.


[Закрыть]

Мужайся, стой, крепись и одолей!

Ф. И. Тютчев

Наша патриотическая скорбь о революционном крушении России не должна оставаться простым, томительным и бесплодным чувством: она должна быть претворена – сначала в историческое разумение путей и судеб нашей родины, потом в систему волевых решений и действий. Россия ждет от нас не уныния, а духовной зоркости; не утомленной растерянности, а волевой идеи; не обывательских слез, а гражданственных поступков. И главное: непоколебимой веры в духовные силы и в грядущее величие русского народа.

Революционное крушение настигло Россию не просто потому, что кто-то из современников «не справился» и «наделал ошибок»; и не только потому, что русская интеллигенция шла сама и вела народ по неверным путям; – но прежде всего потому, что бремя, исторически возложенное на русский народ, было чрезвычайно велико. Оно было гораздо более тяжким, чем бремя западноевропейских народов; а сроки, необходимые для того, чтобы управиться с этим бременем, были исторически урезаны и сокращены. На протяжении своей истории русский народ жил в более тяжелых условиях, чем западные народы; его задачи были более велики, сложны и трудны; он сформировался и выступил позднее других народов; его развитие было прервано и задержано близостью к Азии; он с самого начала «опаздывал» и должен был все время «догонять»; и потому его хозяйство, его гражданская цивилизация и его умственная и волевая культура были менее укоренены, менее интенсивны, менее организованы. Народ, духовно одаренный, самобытный и глубокий, не успел еще проработать земную кору своего существования, овладеть своей материальной и душевной природой и развернуть свои силы. В этом и состоит основная задача нашего будущего.

Нижеследующие соображения, подкрепленные статистическими данными (в круглых цифрах), должны быть продуманы до конца каждым русским патриотом.

1. Во время великого переселения народов (100 г. до Р. Х. – 1000 г. после Р. Х.) славянские племена пришли в Европу позднее других (в частности, германских) племен, и на долю им достались восточноевропейские земли, гораздо менее благоприятствующие расцвету хозяйственной и государственной культуры.

a) Климат Западной Европы – уравновешенный, морской и теплый (влияние Гольфстрима); страна открыта для западных и юго-западных, теплых и влажных ветров; среднее годовое количество осадков от 60 до 150 см; зима короче и теплее, лето длиннее и менее жгуче; обилие гор и непересыхающих рек; в общем – природа поощряет культуру, не затрудняя человека.

Климат России – неуравновешенный, континентальный и суровый; влияние Гольфстрима слабо; западные ветры теряют свою влажность; появляются сухие ветры – северные, северо-восточные, восточные; среднее годовое количество осадков от 30 до 60 см, а к востоку ниже 30, чем далее на восток и северо-восток, тем сильнее колебания температуры; зима длиннее и холоднее, лето короче и суше; горы маячат только по краям; равнина не защищена ни от северных ветров, ни от дыхания средне-азиатских пустынь; в общем – природа затрудняет человека и недостаточно благоприятствует развитию культуры.

b) Россия, как страна, есть огромный массив суши. Природа лишила ее всех даров открытого моря. Правда, на 70 000 км ее государственных границ приходилось 46 000 км морской границы. Однако более половины этой морской линии выходит в Северный океан; Балтийское море и Тихий океан не дают ей незамерзающих портов; а прямых выходов не открывает ей ни Черное, ни Балтийское море. В торговом отношении страна задыхается без моря. Соотношение же береговой линии и размеров территории таково: в Греции – 1:3, в Европе – 1:37, в России – 1:101. Выход к морю есть величайшее и труднейшее национальное задание России. Из всех европейских государств в сравнительно менее благоприятном положении находились разве только Австро-Венгрия и Швейцария.

c) Роковое значение для России имеет незащищенность ее границ. Ее равнина открыта для нападений с северо-запада, с запада, с юго-запада, с юга и с юго-востока. Все великое переселение народов шло через ее просторы; и именно на нее обрушилась последняя, татарская волна из Азии. Возникая и слагаясь, Россия не могла опереться ни на какие естественные рубежи; она имела только два исхода: или завоевывать всю равнину и оружием защищать и замирять свои окраины, или гибнуть под ударами восточных кочевников и западных завое вателей. Вот почему наша история есть история непрерывного военного напряжения, история самообороны и осады; от Дмитрия Донского до смерти Петра Великого Россия провое вала 5/6 своей жизни; издревле русский пахарь погибал без меча, а русский воин кормился косою и сохою. Так возник в России и сословно-крепостной строй – из необходимости все учесть и все использовать для обороны страны. История русского народа есть история его самоотверженного служения; и забота наших предков была всегда не о том, как лучше устроиться или как легче прожить, а о том, как вообще прожить, продержаться хоть как-нибудь, справиться с очередною опасностью.

Итак, история возложила на нас борьбу с суровым климатом и природой, и борьбу за открытое море; она затруднила нам борьбу с соседями за наше место под солнцем и борьбу с пространством за естественные рубежи. Этим предопределяется, но далеко не исчерпывается то историческое бремя России, которое от времени до времени (в среднем раз в сто лет) вызывает колебание и смуту в русской душе.

2. Необходимо признать, что хозяйственная, государственная и культурная организация народной жизни тем труднее, чем больше территория страны и чем многочисленнее ее население (конечно, при прочих равных условиях): большое государство должно прежде всего подчинить себе пространство, эту разбрасывающую, разъединяющую и выводящую из подчинения силу; и затем вовлечь в свою жизнь, – взимая и давая, служа и заставляя служить, обороняя и воспитывая, – несметное множество человеческих душ. Чем обширнее территория и население страны, – тем более укорененным должно быть правосознание, тем более сильной должна быть патриотическая спайка народа, тем более авторитетною и крепкою должна быть волевая сила центральной власти. Малое государство несравненно легче строить, чем большое.

До войны 1914 года Россия занимала свыше 22 млн. кв. км в одном куске без колоний. Метрополии других, важнейших европейских государств составляли: Германия – 540 тыс. кв. км; Франция – 536 тыс. кв. км; Австро-Венгрия – 300 тыс. кв. км; Италия – 286 тыс. кв. км; Великобритания (с Шотландией и Ирландией) – 230 тыс. кв. км; Швейцария – 41 тыс. и Бельгия – 29 тыс. кв. км.

До войны 1914 года население России составляло около 173 млн. людей. Население Германии приближалось к 65 млн.; Франции – к 40 млн.; Австро-Венгрии – к 50 млн.; Италии – к 35 млн.; Великобритании (с Ирландией) – к 43 млн.; Швейцарии – к 3 ½ млн.; Бельгии – к 7 ½ млн.

По массиву своей территории Россия превосходила все государства всего света, и бремя ее было наибольшим. По массиву населения она уступала только Британской Индии (320 млн. людей на 4,8 млн. кв. км) и Китаю (около 420 млн. людей на 8 ½ млн. кв. км).

3. Необходимо признать, что недостаточная плотность населения в высокой степени затрудняет дело хозяйственной и государственной организации жизни. Она ведет к тому, что разъединяющая сила пространства ослабляет центростремительную силу национального тяготения; государственная спайка не приобретает настоящей прочности; интенсивное хозяйство не слагается; торговый оборот является вялым; культура проникает медленно и быстро выветривается (срв. Германию в начале XIX века).

Данные о плотности населения приведены в первой книжке «Русского Колокола». Достаточно сказать, что Европейская Россия с ее 25 жителями на 1 кв. км занимала в Европе 20-е место; меньшей плотностью обладали в Европе только Швеция (12 чел. на 1 кв. км), Норвегия (7), Андорра (11) и малообитаемые острова. Наибольшую плотность в Европе имели Бельгия (253), Голландия (176), Великобритания (145) и Германия (120).

4. Далее, надо иметь в виду, что государственное и культурное строительство бывает тем труднее, чем разнообразнее и пестрее национальный состав государства; и, наоборот, – тем легче, чем более расовой единственности и племенного единения в народе.

Нация определяется: расой и племенем (кровь); родным языком; религиозным укладом души; историческим самосознанием, вынесенным из прошлого; и вырастающей из всего этого духовной культурой.

В смысле племени Европа знает страны с совершенно однородным населением германского племени – Швеция, Норвегия, Дания, Голландия. Сравнительно однородны также романские государства – Франция, Италия, Испания, Португалия. В Англии 89 % составляют англосаксы и 11 % кельты. В довоенной Германии имелось 92 % германцев, 6 % поляков и 2 % датчан, французов и евреев. В Австро-Венгрии насчитывалось 46 % славян, 25 % германцев, 18 % венгров, 7 % румын и 2 % итальянцев. Ни одна страна не имела той расовой и племенной пестроты, какую имела Россия (см. первую книжку «Русского Колокола»). В настоящее время Академия наук насчитывает до 165 народностей, живущих в России.

Так же обстоит дело и с родным языком. В довоенной Европе наибольшей пестротой языка отличались Австро-Венгрия; Швейцария, в которой 70 % считали родным немецкий язык, 22 % – французский и 7 % – итальянский; и Бельгия, где 41 % населения говорит на фламандском языке, 37 % – на французском и 12 % – на обоих языках.

В деле религии государства Западной Европы почти свободны от нехристианского элемента: так, Болгария насчитывала турок и евреев 1,5 %; Германия насчитывала евреев и «вне-исповедных» 0,8 %; Франция – 0,15 %. В России же насчитывалось почти 16 % нехристиан: 4,2 % евреев; 11,1 % магометан; 0,3 % буддистов и ламаистов; и 0,2 % иных.

Ясно, что во всех этих отношениях историческое бремя России было наибольшим.

5. Установим, наконец, что в каждом государстве национальная, хозяйственная, правовая и умственная культура должна была и могла проникнуть тем глубже в народную толщу, чем более времени прошло с последнего переселения народов. И обратно: чем короче срок, протекший после вторжения пришельцев, тем труднее и неблагоприятнее положение всей национальной культуры.

Уже к концу VIII века в Западную Европу вторглась вся основная масса переселявшихся народов (готов, гуннов, бургундов, аллеманов, франков, вандалов, лангобардов, баваров, аваров и славян); это были не кочевники, а оседлые народы, искавшие себе места и оседлости и добивавшиеся у римлян именно прочного поселения. Два, три века продолжалась еще борьба с ними; племена рассаживались, утрясались, принимали христианство, ассимилировались и замирялись (эпоха Карла Великого, конец VIII и начало IX века). В IX и X веках Европа боролась еще с норманнскими вторжениями. В конце X века Испания пережила нашествие мавров. В XI веке норманны завоевали Англию. И тем не менее в общем процесс нового национального формирования, необходимого для культурного строительства, ведет в Европе свое начало от IX века. При этом великое переселение народов не сломило, а породило и оплодотворило этот процесс: новые нации и новые культуры родились из него и благодаря ему. Совсем иначе обстояло в России.

За IX, X, XI и XII века восточное славянство успело расселиться, утрястись, противостать кочевникам, принять христианство, заложить основы государственного быта и правопорядка и приступить к созиданию той дивной и самобытной культуры (религиозный быт, школа, дружина, песня, былина, живопись, архитектура, летопись, право), следы которой уцелели доныне и доныне волнуют душу своею духовною – христианскою и общечеловеческою значительностью. Вторжение татар началось в XIII веке, с 1237 года; это были не оседлые племена, а кочевники; они грабили, разрушали и жгли; они пришли на готовую завязь культуры и на три четверти смыли ее; они облагали данью и уходили, с тем чтобы прийти опять и закрепить огнем и кровью свое иго. Татарское иго длилось формально 250 лет. Куликовская битва (1380) не покончила с ним; за нею последовал еще век погромов: 1381 (Тохтамыш), 1395 (Тамерлан), 1408 (Едигей), 1430 (Махмет), 1445 (Махмет), 1451 (Мазовша) и т. д. Иоанн III сверг иго, но не избавил Русь от татар. Последний раз Москва была сожжена при Иоанне Грозном в 1571 году крымским ханом Девлет-Гиреем и обложена Казы-Гиреем в 1591 году.

Здоровый рост и развитие России были прерваны и искажены татарским игом и задержаны им не менее чем на 300 лет. Героический отпор, которым мы встретили татар, не избавил от ига Россию, но спас от вторжения Западную Европу: ее спокойный рост был огражден и обеспечен несчастием и страданиями русского народа. С тех пор вся история России состояла в том, что она отстаивала свою самобытность от вторжения обогнавших нас западных народов и догоняла их в деле цивилизации и культуры. Все великие русские люди понимали, что если мы не «догоним» Запад, то мы будем им завоеваны и порабощены. И события последних лет были столь тягостны для России именно потому, что в данные нам исторические сроки догнать западную цивилизацию нам еще не удалось.