Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

В мире разверзлась бездна безбожия, бесчестия и свирепой жадности. Современное человечество отзывается на это возрождением рыцарственного начала.

Могло ли быть иначе? В какую низину запуганности и рабства оно должно было скатиться для того, чтобы не вступить на этот путь? В какую религиозную и нравственную фальшь оно должно было выродить дух христианского учения для того, чтобы отозваться на восстание дьявольского начала – не твердым намерением «заградить уста невежеству безумных людей» (1 Пет. 1, 15), а умиленным непротивлением? И разве мы не захлебнулись бы тогда от презрения к самим себе и к человеческому естеству в нас?

Можно представить себе, что к этому возрождению рыцарственного начала люди будут относиться двояко: с сочувствием и с осуждением. Но надо признать, что принципиальное осуждение его, какими бы словами оно ни прикрывалось, – обличает позицию осуждающего: ибо тот, кто против рыцарственной борьбы с дьяволом, тот за дьявола. Он, может быть, сам не понял еще, что именно он делает и из каких душевных источников родится его осуждение. Но ведь зараза большевизма действует не только соблазняюще и увлекающе, а еще расслабляюще и обессиливающе; и тот, кто извлекает из своей души навстречу этой стихии фальшивые слова фальшивого умиления, тот уже находится в орбите ее влияния и власти…

Это не означает, конечно, что в этом рыцарственном движении невозможны ошибки; что в нем не могут зарождаться опасные оттенки и уклоны; что оно свободно от всяких заблуждений и не подлежит критике. Напротив: мы должны все время бодрствовать, проверять себя и очищаться. Нам безусловно необходима зоркая и честная самокритика; но не обессиливающая, а ободряющая; не разрушительное глодание, а творческая ревизия. Мы должны учиться и чиститься на ходу. Мы должны, не прерывая нашего служения и не прекращая нашей борьбы, осмысливать нашу природу, формулировать наши принципы, закреплять наши грани и неустанно ковать и совершенствовать нашу организацию. Впереди у нас труднейшие и ответственнейшие задачи; а слово наше не может, не должно и не смеет расходиться с делом.

Тот не с нами, кто обижается на слова честной и творческой критики. Перед лицом России и ее трагедии мы повинны друг другу правдою, возражением, а если нужно, то и критикой. Мы уже достаточно ценим друг друга и достаточно верим друг другу для того, чтобы не только утвердить за собою это право, но и для того, чтобы превратить его во взаимную повинность.

Именно таков духовный смысл тех сомнений и опасений, которые я имею здесь высказать по вопросу о русском фашизме.

За последние десять лет рыцарственное движение, которое во всем его мировом объеме следует обозначить как белое движение, завязывается, крепнет и развертывается в самых различных странах и под различными наименованиями. Впервые оно началось у нас в России (в конце 1917 года), где оно по необходимости сразу получило военную организацию и вылилось в форму междоусобной войны. Вслед за тем оно зародилось в Германии, в Венгрии и в 1919 году – в Италии, здесь оно после трехлетней организационной подготовки и нескольких героических столкновений овладело государственным аппаратом и создало так называемый «фашистский» режим. Этот политический успех заставил наших современников говорить и думать о фашистском «методе» (т. е. о верном способе) борьбы с большевицкой заразой, и вызвал организационные подражания в других странах (Франция, Англия, Чехословакия). И, как это нередко бывает в человеческой деятельности, случилось то, что одна из форм белого движения (именно национально-итальянская), имевшая на месте серьезный успех, заслонила собою другие драгоценные и необходимые формы и дала свое имя всему движению в целом.

Я хочу этим сказать, что белое движение в целом – гораздо шире фашизма и по существу своему глубже фашизма. Или, если угодно: белое движение есть родовое понятие, а фашизм есть видовое понятие; и поэтому мы не должны впадать в ту распространенную ошибку, при которой человек упускает из-за частного, единичного видоизменения – общую, родовую и глубокую сущность. Эта ошибка ведет к тому, что люди утрачивают духовный смысл явления, не видят его исторической перспективы, упускают из виду другие, новые, творческие возможности и начинают подражать ослепившему их явлению, воспроизводя его, как своего рода спасательное средство.

Белое движение шире фашизма потому, что оно может возникать и исторически возникало по совершенно другим поводам и протекало в совершенно иных формах, чем фашизм. Оно глубже фашизма потому, что именно в фашизме совсем не проявляется или недостаточно действует глубочайший, религиозный мотив движения.

Всюду, где в общественной и государственной жизни люди объединяются на началах добровольного служения, качественного отбора, бескорыстия, чести, долга, дисциплины и верности и, движимые патриотизмом, начинают на этих началах служить родине – мы имеем основание говорить о наличности белого движения. Такое движение может быть вызвано не только войною или революциею, но и другими опасностями – голодом, мором или наводнением. Оно может возникнуть и без всякой особой «опасности», например, в виде движения за национальную духовную культуру, за национальное воспитание, за отмену рабства или за облагорожение национальной политики. Отсюда уже ясно, что белое движение может и не иметь военного характера (как было у нас), и совсем не связано непременно с захватом власти или с отвержением парламентаризма (как было в Италии); напротив, оно может иметь чисто штатскую и совершенно законную форму и может быть целиком направлено на поддержание и укрепление существующей власти и наличной формы правления. Так, русское белое движение возникло слишком поздно и должно было принять гражданскую войну, начатую большевиками; но итальянское белое движение сложилось своевременно и могло избавить свою страну от гражданской войны. Однако белым итальянцам (фашистам) пришлось все же решиться на восстание, и только благодаря исключительному такту Муссолини и его величества короля это восстание не превратилось в революцию, а стало высочайше узаконенным переворотом; напротив, белые англичане, во время угольной забастовки 1926 года, не начинали восстания, но организованно поддерживали наличное парламентское, консервативное правительство.

Из этого вытекает, что белое движение совсем не ведет непременно ни к перевороту, ни к гражданской войне; оно может, например, сложиться на мирных и законных путях, разлиться по всей стране, овладеть сердцем и волею всего, что есть честного в народе, и положить начало новому национальному воспитанию, новой творческой эпохе в жизни страны.

Нет единой формы белого движения, пригодной для всех времен и у всех народов. Каждой стране нужно свое. Каждая эпоха предписывает другие формы. Нидерландское белое движение, руководимое Вильгельмом Молчаливым, имело иные задачи, чем белое движение Минина и Пожарского. Белые германцы в эпоху Яна и Фихте Старшего не могли становиться на путь современных фашистов. Белые итальянцы наших дней погубили бы Италию, если бы они, заняв северную половину страны, начали гражданскую войну с южной половиной. Как и вся политическая жизнь, белое движение есть творчество, применяющееся к реальным задачам и реальным возможностям страны и эпохи. И то, что спасительно в одном случае, может оказаться вредным в другом. Здесь невозможно и не нужно слепое подражание, и в то же время необходимо зоркое и внимательное изучение тех условий и тех приемов, которые создавали и создали удачу в другие эпохи и у других народов.

Еще одно. Если белое движение совсем не есть непременно фашизм, то, с другой стороны, возможно, что появятся такие новые «фашизмы», в которых не будет ничего белого.

Сорганизоваться и сделать политический переворот совсем еще не значит создать белое движение, хотя бы при этом слово «фашизм» было написано на всех перекрестках. Те перевороты, которыми изобилует история императорского Рима, бывали обычно своекорыстными затеями легионов и полководцев; и белого в них не было ничего. Таковы же военные перевороты в современной Греции; и мало кто согласится признать «белым» – движение Гайды в Чехословакии. Здесь мало сказать, что такие-то переворотчики тянут «направо» и стоят за «порядок»; Сулла в Риме стоял «за порядок» и тянул «направо», но о белизне его можно говорить только по недоразумению. И именно с этой точки зрения было бы очень рискованно поставить наряду с героическим и действительно белым адмиралом Хорти – проблематические или прямо порочные фигуры, там и сям поднимающиеся над уровнем в других странах.

Именно такое понимание вскрывает первую опасность, с которой нам следует постоянно считаться. Эта опасность состоит в том, что у нас может возникнуть не белый «фашизм». По внешней видимости все будет обстоять, как «полагается»: «дисциплинированная» организация, «патриотические» слова, отстаивание порядка, тяга направо, волевой активизм… А на самом деле возникает лишь новый раскол и новая политическая партия, столь же партийная, как и другие, но только с агрессивными замашками, с намерением непременно устроить переворот в свою пользу, с готовностью начать гражданскую войну против других небольшевицких партий и длить ее вплоть до своей партийной победы. По-видимому, это будет «фашизм»; но белого в нем не будет ничего. Может быть, это будет «розовый», «желтый» или «черный» фашизм, т. е. партийное дело ради партийных целей, прикрытых патриотической словесностью. А может быть и так, что таких «фашизмов» возникнет одновременно несколько: каждая партия после падения большевиков будет готовить переворот в свою пользу и вооружаться… пока не начнется общая гражданская война. Тогда (это можно сказать с уверенностью) найдутся враждебные России организации, которые начнут поддерживать эту гражданскую войну периодическими субсидиями, подогревая и затягивая ее, и превращая Россию в современный Китай…

Эта опасная перспектива становится особенно вероятною, если принять во внимание: 1) наш русский равнинный характер, всегда склонный к несогласию, к раздору, разделению и упрямой неуступчивости; 2) революционное время, развязавшее в душах честолюбие, склонность к авантюризму и ко всевозможным политическим «комбинациям» (почти всегда с негодными средствами); 3) огромные размеры нашей страны в обычное время, а ныне – нашу зарубежную разбросанность по всему миру, которая делает организационно невозможным единство «фашистского» союза и требует (для активной борьбы) множества параллельных возглавлений. Пока большевицкая власть правит Россией – может быть, и окажется возможным добиться того, чтобы политические разногласия были как-нибудь отодвинуты на второй план. Но надо заранее предвидеть, что русский «фашизм» из каждой страны рассеяния, в которой он складывается и растет, – вынесет свои характерные уклоны, свою партийную закваску и даже свои «ориентационные» симпатии, которые в дальнейшем выступят на первый план с русскою неуступчивою страстностью, с послереволюционною притязательностью и с настоящею фашистскою агрессивностью.

А между тем если что-нибудь может погубить Россию, то это именно новая гражданская война между противобольшевицкими силами. За революцию Россия потеряла очень много, слишком много для того, чтобы потерять еще что-нибудь безнаказанно. И мы, оставаясь за рубежом, обязаны постоянно об этом помнить и все время проверять свои замыслы и свои пути в предвидении их будущих неизбежных последствий.

За последние годы мне пришлось не раз быть в Италии, видеть фашизм в реальной жизни, беседовать с фашистами и с антифашистами, многое понять, проверить и продумать. И естественно, что я все время ставил перед собою вопрос: почему в Италии удалось то, что у нас не удалось?

Помимо чисто стратегических причин (второстепенность итальянского фронта, его малые размеры, его горный характер, позднее вступление в войну, возможность подвоза амуниции морем и т. д.), на которых я не могу останавливаться, были еще политические и духовные условия, которых нам нельзя упускать из виду.

Среди них отмечаю: отсутствие сколько-нибудь серьезного революционного движения перед войною; чувство «победы», с которым Италия закончила войну; сравнительно очень небольшие размеры страны, облегчающие всякую политическую организацию; своевременное (превентивное) основание белого движения со стороны Муссолини, единство движения и единственность вождя; и многовековую культуру правосознания в народе. Все эти условия несказанно облегчили борьбу итальянского фашизма. Но именно отсутствие всех этих условий несказанно затрудняет дело русского фашизма и затуманивает его перспективы.

Дело в том, что фашизм есть спасительный эксцесс патриотического произвола. И в этом сразу заложено – и его обоснование и его опасности.

Когда государству грозит гибель, особенно от морального и политического разложения массы; и когда наличная государственная власть оказывается безвольною, или бездарною, или с своей стороны дезорганизованною и деморализованною – то спасение состоит именно в том, чтобы патриотическое меньшинство в стране, белое по духу и волевое по характеру, сорганизовалось, взяло власть в свои руки и осуществило бы все то, что необходимо для отрезвления массы и для спасения родины. Горе тому народу, который в критический момент окажется неспособным к выполнению этого священного, почетного и в высшей степени ответственного, патриотического долга!

Но этот спасительный акт остается все же актом произвола. А судьба всякого произвола состоит именно в том, что он одним своим появлением как бы взывает к новым актам ответного произвола: он развязывает в стране склонность к политическим посягательствам; он сам рискует оказаться первым актом гражданской войны. И для того, чтобы это не состоялось, необходимо: 1) чтобы движение было единым и единственным в стране; 2) чтобы в народе имелось могучее и зрелое правосознание, с которым движение должно быть тесно связано; 3) чтобы движение как можно скорее само ввело себя в рамки законности и подавило всякие новые попытки переворота; 4) чтобы оно оправдало свое посягательство реальною государственною продуктивностью – водворением настоящего правопорядка, хозяйственными, социальными и культурными реформами.

В настоящее время нам особенно важно учитывать первые два условия.

Русский фашизм зарождается не внутри страны, а в эмиграции. Отсюда его разбросанность по всему миру, его неизбежная множественность, параллельность и пестрота. Отсюда же основная трудность его развития, ибо фашизм куется и крепнет в непрестанной и напряженной борьбе, ведущейся в самой стране изо дня в день; эмиграция же, представляя из себя несомненную силу, – оторвана самим зарубежным существованием своим от точки для приложения этой силы. Наконец, отсюда же оторванность русского фашизма от русской народной толщи, с которою он не связан, к которой он только еще должен прорваться и из которой он ныне не может черпать живых и почвенных сил для своего пополнения и развертывания. Однако откуда-нибудь он должен же их все-таки брать… По-видимому, он может их брать только из других, уже имеющихся в эмиграции белых и волевых организаций, т. е. прежде всего и главным образом из Русского Обще-Воинского Союза… Но здесь возникает целый ряд новых опасностей и затруднений.

И Обще-Воинский Союз, и фашистские ячейки суть организации белые, волевые и действенные. В чем же их отличие? Почему русскому патриотически-мыслящему, активно-настроенному и дисциплинированному военному – лучше стать членом фашистской ячейки, чем хранить верность своему военному кадру? Что нового дает ему звание фашиста? Право ли на активность? Но принадлежность к Обще-Воинскому Союзу никогда не погашала этого священного права активной борьбы за родину… Напротив. Но что же дает тогда фашизм? По-видимому, два дара: политическую программу и новое возглавление. Но это означает, что фашизм есть политическая партия (или, вернее, целый ряд зачаточных политических партий) и что член Обще-Воинского Союза должен, вступая в фашистскую ячейку, выйти, согласно Приказу № 82, из этого союза, ибо членам его запрещено вхождение в политические партии. Это запрещение установлено именно для того, чтобы оградить главную активную силу русской эмиграции, армию – от политического распада и разброда, чреватого в будущем гражданскою войною; чтобы удержать русский военный кадр в том глубоком лоне патриотического единения, куда политическая партийность не проникает, где нет места политическим претензиям, трениям и неизбежным интригам, где в белой идее родины сливаются все оттенки политических окрасок. Этим оберегается и растится то, что нужнее всего и важнее всего для России: патриотический дух и сверхпартийный военный кадр – залог национального единства, якорь опасения от гражданской войны.

Правильно ли, необходимо ли извлекать русских патриотов из этого духа и из этого кадра, и ставить их на распутье политических программ, политических споров и политических делений? Не вернее ли, не спасительнее ли создавать активные ячейки в пределах самого Обще-Воинского Союза? Увлекает ли умы модное слово «фашизм» и нетерпеливое желание ввести его у нас? Но не пора ли нам перестать предаваться этой торопливой подражательности? Когда мы поймем, что вообще нет спасения в заимствованиях, – все равно, заимствуется демократизм или фашизм? Когда мы поймем, что, в частности, русское белое движение уже идет и должно и впредь идти путями самостоятельного творчества и что наша белая организация – это наш Обще-Воинский Союз, который надо только теснее сплачивать и беречь?

Или, быть может, это есть нетерпение – скорее перейти из внеполитической атмосферы военного служения в политическое партизанство, с его многообразным и разнообразным возглавлением? Но если желание подражать белым итальянцам так сильно, то надо, прежде всего, понять, что в Италии фашизм строился не снизу, не от партизанской ячейки, а сверху, от Муссолини и его ближайших, строго подчинявшихся ему сотрудников; что Италия спаслась именно своими небольшими размерами и бесспорной единственностью вождя, в котором соединились патриотическая идейность, замечательная политическая интуиция, властная воля, умение выбирать людей и чувство меры и такта; что именно это сделало итальянский фашизм не множеством бессильных водоворотов, а единым могучим приливом, который поднялся по единой воле и вновь улегся по ее указу…

Это было величавое историческое зрелище: соединение инициативного произвола с огромной дисциплиной; патриотического восстания с поддержанным в стране правопорядком; это была армия, победившая одною своею мобилизациею и распущенная по домам без генерального сражения. Напрасно было бы думать, что это «легко повторить» или что это «все могут»… Нет, за этим скрывается тысячелетнее правосознание, воспитанное римским правом и римскою Церковью, – огромная дисциплина, обратно пропорциональная размерам страны… Имеется ли это в России, в русском характере, в русской народной массе? Может ли найтись в России, да еще после такой революции, правосознание, которое не допустит до возникновения множества разных «фашизмов»; которое наполнит акт патриотического произвола – политическою рыцарственностью, имущественной корректностью и дисциплиной, прямо пропорциональной размерам нашей страны; которое сумеет найти необходимые и верные границы для своего произвола и не превратится в погромную партизанщину?

Или еще короче: сумеет ли русский политический фашизм, ячейкам которого уже ныне тесно и душно в свободной форме Обще-Воинского Союза, сумеет ли он остаться белым?

Тяготясь военной дисциплиной (Приказ № 82!), сумеет ли он создать равносильную ей полувоенную или штатскую дисциплину? Не рискует ли он незаметно променять патриотизм на партийность, растерять свою белизну в чисто политической борьбе и выродить свое служение в искание личного успеха? А если возникнет не белый фашизм, то к чему приведет он в России – к воссоединению и возрождению или к новой форме гражданской войны?

Белый дух есть не дух части, а дух целого; он ищет не власти, как всякая политическая партия, а служения родине, как всякая верная армия…

Таковы те сомнения, которые я считаю необходимым поставить перед умственным взором русского зарубежного патриота и фашиста, и те опасения, которые я хочу довести до сведения его белого сердца.

Не в необходимости борьбы я сомневаюсь; а в необходимости переходить к формам политической организации. Наша борьба необходима и священна. Но она должна оставаться белой борьбой. Останется ли она белою, вступив на партийные пути, – в этом же мое опасение.

Я опасаюсь не активизма, направленного против врага; напротив. Но я опасаюсь эмигрантской «политики», которая так часто с трудом собирает средства лишь для того, чтобы поддерживать нежизненные и раскалывающие организационные формы…

Дух русских фашистов – патриотический, волевой и активный; не для осуждения этого духа я взялся за перо. Но для того, чтобы сказать моим белым братьям, фашистам: берегитесь беспочвенной зарубежной «политики»! Она таит в себе опасность разложения и утраты белого духа…

И. А. Ильин