Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

Кем и как создана эта страна-великан, Российская империя, не имеющая себе равных не только по сплошь занимаемому месту на карте, но и по разнообразию, – то сказочному богатству, то суровой убогости, – природных условий? Ответ на этот вопрос дает почти двенадцативековая колонизационная работа, органически связавшая русскою культурою Мурманск с Памиром и Тихим океаном, Белое море – с Черным.

Работа эта еще далеко не закончена. И вдумчивая оценка ее дает, следовательно, не только ключ к пониманию прошлого, но и позволяет наметить те вехи, по которым будут проложены пути грядущей России.

Из всех европейских народов восточным славянам, впоследствии ставшим «русскими», досталась на заре истории самая незавидная доля. Земли приморские, земли удобные и природой защищенные, не говоря уже о жемчужинах благодатного юга, оказались крепко занятыми тогда, когда появились они на предгорьях Карпат. И соседи, ранее осевшие на этих землях, приняли их враждебно: сразу же стали теснить на восток и на север, тогда как славяне с самого начала стремились на запад и юг, к морю и солнцу, туда же, куда стремились и все их более счастливые соперники.

Нет возможности определить, какова была поначалу живая сила русского народа. Но если даже основываться на гораздо более поздних данных, достаточно уже надежных, то окажется, что в 1648 году, когда русская колонизационная волна, пробежав около 10 000 верст, докатилась до самой крайней точки своего проникновения на восток – мыса Дежнева, – численность населения России приближалась к 12 миллионам. В то же время Франция уже насчитывала около 19 миллионов.

Русскому продвижению на Дальний Восток может быть противопоставлено по стихийной мощности только североамериканское движение на «дальний Запад». Но и это последнее (растянувшееся примерно на 5000 верст) происходило в XIX веке и стало быстро развиваться только тогда, когда по рекам поплыли пароходы, а по железным колеям побежали паровозы. А главное: оно питалось непрестанным притоком извне свежей силы со всей Европы. За столетие, по данным американской статистики, в Северную Америку переселилось таким образом свыше 38 миллионов отборных искателей счастья и приключений. Русская же колонизация, колонизация внутренняя, протекавшая с наибольшим напряжением задолго до применения силы пара, – происходила в стране, которая всегда остро «болела безлюдьем».

Русская колонизация вылилась в движение, сознательно направленное к определенным целям, только к XVIII веку, когда по почину Петра Великого правительственная власть принялась деятельно руководить заселением огромных пространств, уже занятых вплоть до Ледовитого и Тихого океанов, и способствовать ему. До тех пор бессознательная, стихийная тяга русского народа на север, на юг и восток являлась, по существу своему, продолжением того первичного расселения по «великому водному пути из варяг в греки», про которое Соловьев сказал: «тихо и незаметно проходило оно для истории, потому что здесь было не завоевание одного народа другим, а мирное занятие земли, никому не принадлежавшей».

Вызванная к жизни и направляемая в течение многих столетий стремлением населения уйти от опасностей, укрыться за естественными гранями; шедшая до XVIII века неизменно по пути наименьшего сопротивления, русская колонизация проявлялась, таким образом, не в распространении господства над чужеродными племенами, а в овладении пространством большею частью пустынным. Ее стихия – не в борьбе с людьми, а в преодолении безлюдья. Осмысленная исканием безопасности, она являлась процессом органическим, естественным и необходимым. Она была делом всенародным, свидетельствующим об историческом чутье и государственных задатках у того, тогда сравнительно малочисленного, основного русского ядра, которое сумело выделить достаточно энергии и предприимчивости, чтобы создать в крайне неблагоприятных условиях государство – «одну шестую часть суши», с его «неисчислимыми природными богатствами» и с населением, достигающим даже после всех произведенных над Россией за последние лихие годы перекроек – 150 млн. душ (вместо 12 млн. после Смутного времени).

Первым колонизатором, с самого основания русского государства, когда земля «великая и обильная» только начала заселяться, – был удельный князь. Он строил города-укрепленья, укрывая и привлекая к ним засельников всякими льготами. Он заботился о хозяйственном благополучии жителей, дорожа их присутствием в своем уделе. Особенно отличались в этом отношении князья Владимиро-Суздальские, к которым поэтому и валило население, спугнутое уже в XII веке со степи одолевавшими кочевниками – печенегами и половцами. В их разумной и удачливой колонизационной политике лежит одна из причин усиления и значительного культурного расцвета этой области перед самым нашествием татар. Тою же хозяйственной заботливостью о населении объясняется выдвижение и рост Московского княжества уже при татарах.

Боярским и торговым людям, – новгородцам, – принадлежит первенство в заселении Поморья и в продвижении к Ледовитому океану, в погоне за товарами для новгородского обмена. «Терпя нужду на своей неродимой земле, тянулись они с XII века за богатством на далекий север, с великими усилиями проложив туда несколько путей» (Платонов). За ними шли уже другие поселенцы: монах и крестьянин.

Монашеская колонизация, развившаяся в XIV веке, в пору бедствования от татар, характерна тем, что здесь двигательной силой служило стремление уйти от заселенных мест в «пустыню», в поисках мира духовного. Пустынные обители, искательницы безмолвия и тишины, пошли от Троице-Сергиевского монастыря разветвлениями-колониями по рекам Костроме, Шексне, Вычегде к Белому озеру, а затем перекинулись далее на Соловки, по Белому морю в бассейн реки Онеги. «Это движение, – говорит Ключевский, – имело очень важное значение в древнерусской колонизации. Монахи расчищали лес, разводили огороды, пахали, как и крестьяне. Вокруг монастыря образовывались мирские крестьянские селения. Таким образом, движение пустынных монастырей есть движение будущих сельских приходов, которые в большинстве были первыми в своей округе».

Но настоящим закрепителем занятых пространств, где бы они ни лежали, на дальнем севере или востоке, являлся крестьянин-хлебопашец. Там, где он оседал, – независимо от долготы и широты, – решительно и прочно основывалось русское колонизационное движение: «Всюду, где было брошено хлебное зерно свободного пришельца-землевладельца, – там русское господство развивалось и укреплялось навсегда» (П. Головачев. «Сибирь»).

Таким образом, с самых древних времен русскими колонизаторами были: власть, служилые и торговые люди, монах и крестьянин. Двигательными силами в их продвижении являлись: искание безопасности и счастья на новой земле, – поиски товаров и уединения. И во всех случаях средством для закрепления владения и господства над захваченными землями упорный, хотя и «незаметный для истории», мирный, оседлый труд. Вот почему главным и решающим элементом в русской колонизации являлись не руководители, не высшие классы, а народные низы. Не мечом, а зерном закреплялись за Российской империей ее «неисчислимые богатства» на протяжении десятков тысяч верст.

С XVIII века в связи с постепенным закрепощением крестьянства и появлением раскола в колонизационном движении принимает все большее участие новая сила – всевозможная «вольница», бежавшая на разные «украины» в погоне за свободной жизнью – «воровские» и «гулящие» люди, «землепроходцы» и «бродники». Ими пополнялось казачество, сыгравшее видную роль при овладении Сибирью.

Мирное продвижение в Сибирь наблюдается уже в XVI веке, когда русские люди в погоне за ценнейшими мехами доходили до местности, называвшейся Мангазеею и лежавшей между низовьями Енисея и Обской губой. Падение Казани в 1552 году, – последней татарской твердыни, преграждавшей широкий путь на восток, – усилило и облегчило это продвижение. А предприимчивость даровитых русских купцов XVI века – Строгановых, и подвиги первых казачьих атаманов Ермака и Кольца, увлеченных Сибирью, указали их преемникам новые пути проникновения на Дальний Восток, открывшийся с разгромом Орды.

Быстрота, с которою каким-то вихрем пронеслись преемники Ермака, казачьи добровольцы-охотники от Урала до Тихого океана, прямо изумительная. В 1581 году погиб Ермак. А в 1602–1604 годах тобольские казаки уже плывут по притокам Оби, Кати и Томи; в 1632 году доходят до Лены, по которой продвигаются сверху донизу. В 1648 году казак Поярков, а в 1647 году Хабаров достигают Амура; в 1639 году Иван Москвитин с томскими казаками появляется на Тихом океане, а казак Семен Дежнев в 1648 году огибает будущий Берингов пролив.

Весь длинный путь от Камы до Тихого океана был, следовательно, проделан в какие-нибудь полвека (1581–1639), притом с трудностями прямо неописуемыми.

Но не эта беспримерная во всей истории человечества казачья удаль решила судьбы Сибири. Продвигаясь быстро и смело с горсточками храбрецов-охотников по течению рек, порою прямо наугад, казаки только выполняли, временами с неравным боем, задачу разведчиков. За ними следом посылались Москвою воеводы и дружины. Затем тою же властью посылались государственные «хлебопашенные» крестьяне, первая партия которых, в 30 семейств, была направлена из Сольвычегодска в 1590 году. Но и правительственная власть была еще в то время слишком слаба (особенно после Смутного времени), чтобы вести дело колонизации последовательно и планомерно. Не она руководит движением, а движение ею.

Истинными засельниками Сибири долгое время являлась та безымянная вольница: беглые крестьяне, преступники, сектанты, что скоплялись в XVI и XVIII веках на северо-востоке и на Южном Урале; землепроходцы, которые, уходя от крепостной земли, уносили с собой мысль о «проведывании новых землиц». Без этого людского потока, сильного не столько числом, сколько энергией, русская правительственная власть до Петровского времени оказалась бы не в силах справиться с сибирскими необъятными пространствами, освоить и осилить этот суровый край.

Гений Петра немедленно сказывается и в области колонизации. С его легкой руки начинается научное обследование Сибири. В 1720 году снаряжается экспедиция Мессершмидта, а затем Беринга. Последнему, между прочим, поручается завести хлебопашество в Охотске. Затем в 1733–1738 годах отправляется Камчатская экспедиция, стоившая жизни Берингу и Деллилю; в 1740 году – Палласовская; в 1774 году – Лепехинская. Все эти опасные научные предприятия, требовавшие самоотверженного, настойчивого труда, стоившие здоровья, а иногда и жизни исследователям, составляют одну из самых светлых страниц сибирской истории. Огромное значение их в том, что, начиная с Петра, разрозненные, случайные усилия отдельных русских людей получают со стороны власти поддержку, которая выражается прежде всего в научной постановке руководства всем движением.

Петру Великому принадлежит почин и в оказании планомерной военной поддержки русскому колонизационному движению, достигшему к концу XVIII века пределов возможного распространения по линии наименьшего сопротивления. Уже в 1652 году собранный Хабаровым отряд охотников натолкнулся при Амуре на высланные китайским богдыханом маньчжурские войска. В 1689 году по Нерчинскому договору России пришлось уступить Китаю почти весь захваченный Амурский участок. На Алтайском направлении русские засельщики к тому же времени также встретились с упорным и опасным противодействием киргизов-кочевников, пришедших в этом крае на смену татарам.

Петр, восстановивший своими Азовскими походами, а затем походами на Хиву и Персию русское продвижение на юг и юго-восток, понял, что без помощи регулярной военной силы дальнейшая колонизация не только должна будет приостановиться, но что и достигнутое уже – окажется под прямой угрозой, как в Киргизском крае. Поэтому наряду с упомянутыми походами Петр начинает проводить в Степной области «линии» крепостей. С тех пор русская колонизация перестает быть мирным расселением и становится завоевательным; она начинает походить на колонизацию европейских держав, выражающуюся в установлении господства над покоренным населением.

Но к этому времени на севере и востоке, на десятки тысяч верст были достигнуты уже естественные грани – моря и горы. Была закреплена на большом протяжении наша теперешняя граница с Китаем. И эта многовековая работа по установлению государственной границы на природных рубежах была выполнена самим народом, не подгоняемым властью, а наоборот, толкавшим власть вперед. Сам народ на протяжении столетий самотеком растекался по необъятным россий ским равнинам. Служилые люди и «воры», казачья вольница и духовенство, преступники и аскеты – вот кто, двигаясь вперед то к безопасности, то к простору и воле, то к уединению, являлся теми «империалистами», что сделали возможным расширение Российского государства до пределов, в которых оно стало в 1721 году империей.

Образчиками имперской «завоевательной» колонизации в Европейской России явились Новороссия и Бессарабия. В 1783 году был присоединен Крым. А менее чем через сто лет, в плодороднейших пустырях, где под высоким покровительством Блистательной Порты, поддержанной всею Европою, промышляли недобрым делом кочевники; где красовались вскоре знаменитые «потемкинские деревни» (оказавшиеся быстро превзойденными действительностью), была создана богатейшая житница, с оборудованными портами, железными дорогами, с земством и университетом. То же произошло позднее с Бессарабией, которую из дикой пустыни за несколько десятилетий русская колонизация (уже энергично руководимая властью) превратила в цветущий хлебородный сад.

Завоеваниями империи в Азии (помимо Приамурья и Приморья) явились наши среднеазиатские владения, упершие Россию в Памир. Они переместили нашу государственную границу в этом отрезке из незащищенных степей на трудно преодолимые природные заграждения. Стремление опереться на них являлось главным побуждением в продвижении. Но нельзя не отметить, что это продвижение определилось и особенно усилилось, выразившись в ряде героических походов, с тех пор и в меру того, как Европа, в своем стремлении «поддержать равновесие», нанесла России ряд серьезных дипломатических и военных поражений (Крымская кампания, Берлинский конгресс) на ее естественном и исконном пути к европейскому Югу.

«Провиденциальной миссией России явилась колонизация среди полуварварских народов Азиатского континента. И в этом отношении русский народ достиг выдающихся успехов. Русский человек идеальный колонист. Как колонистземледелец он никем не превзойден» – так отзывается иностранец, друг России (г. Саролеа). А вот в каких выражениях говорит о нашей среднеазиатской (военной) колонизации лорд Керзон, недоброжелательное отношение которого к России достаточно известно: «Добродушие и терпимость покорителей пересилили предубеждение покоренных. Никогда Англии не удавалось превращать так удачно своих бывших врагов в сотрудников». И никогда, – надо добавить, – русская власть не возводила в систему различие по цвету кожи, лишая инокожных покоренных самых основных прав общежития перед лицом белых покорителей. Если у русской власти в данной области встречались и ошибки, порою очень прискорбные, – то они вытекали из случайных злоупотреблений, а не из системы классификации людей по цвету кожи, совершенно чуждой русскому человеку.

Русская колонизация, до средины XVIII века являвшаяся процессом мирного и органического проникновения, заполнения захваченных ею пустынных пространств русским содержанием, русскою культурою, – осталась такою же до конца; даже тогда, когда ей пришлось принять некоторые черты, вытекающие из государственного господствования. Вслед за завоеваниями мирно вливалась русская стихия, постепенно проникая и сливаясь со стихией туземною. Разумные представители власти этому немало способствовали, неразумные – мешали. Но изменить векового уклада русской колонизации, сложившегося в условиях мирного проникновения, – они не могли.

Трудно в немногих словах подвести даже беглые итоги тех культурных достижений, к каким привело распространение русского колонизационного движения на «одну шестую часть суши», из которой, – не надо этого забывать, – очень значительная доля приходится на совершенно непригодные для культуры пространства.

Самым характерным является как раз то, что при приобщении этих пространств к культуре русский колонизатор не останавливался ни перед какими препятствиями. Казачьей удали и самоотверженным трудам русских ученых нисколько не уступали и русские инженеры – строители путей сообщения, которым выпала главная заслуга в деле преодоления пространств и безлюдья.

Постройка в 1880 году генералом Анненковым в знойной пустыне, в безводных песках Закаспийской железной дороги, «одного из тех сооружений нашего времени, что наиболее способствовали цивилизации» (по отзыву иностранца), – постройка, явившаяся с технической точки зрения совершенно исключительной. Прокладка Великого Сибирского пути и Восточно-Китайской железной дороги (под влиянием которой население Маньчжурии с 1,5 млн. увеличилось до 12) – общим протяжением около 10 000 верст. Наконец, осуществленная уже во время войны постройка Мурманской железной дороги, самой северной в мире, за Полярным кругом, в царстве вечной ночи и мерзлоты, в совершенно невероятных по трудности технических условиях. Таковы главнейшие из сооружений – образцы русских достижений.

«Когда на берегу Ледовитого океана засвистит наконец первый паровоз, – Россия вправе будет заявить, что ею исполнена еще раз титаническая работа», – писал английский «Таймс» в 1915 году. Русский паровоз уже в 1916 году засвистел на берегах Ледовитого океана. Русская техника в лице строителя Мурманской железной дороги инженера В. В. Горячковского поставила свой мировой рекорд в деле приобщения к культуре самых диких, самых недоступных местностей. История этой постройки, проложившей около 250 верст железной колеи по сплошным и непроходимым болотам, выполненной к тому же в необычайно короткий срок, после того как лучшие иностранные специалисты оказались вынужденными отказаться от нее, – является показателем того, что дала уже в прошлом и что сможет принести еще в будущем русская колонизация. Ни вечный мрак полярной ночи, ни непроходимые топи и лютые холода, ни безводные пески не могли остановить распространения русской колонизации и культуры, которая в противоположность рядовому колонисту – шла обычно по линии наибольшего сопротивления.

Русскому народу всячески преграждали путь в его распространении к благодатному югу – путь, который его всегда манил. По нужде, по воле враждебных сил русский народ должен был без конца двигаться от очагов культуры в непроходимые дебри. Но в эти дебри он неизменно переносил с собою очаги культуры.

Не счесть усилий и жертв, потраченных поколениями русских людей на эту неблагодарную, часто невидную работу. Не счесть и той пользы, тех всходов на хорошо уже подготовленной почве, какие должны принести России в будущем эти труды и эти жертвы, – при условии, конечно, что новые поколения поймут и оценят, сберегут и используют преимущества, созданные безвозвратно ушедшими…

Упорною, героическою работаю миллионов тружеников созданы грани великой России, открывающие беспредельные возможности для хозяйственной предприимчивости и мирного производительного труда. От будущих работников зависит использовать к обоюдной выгоде всех разместившихся за этими гранями племен и народностей огромные богатства Русского Севера и Юга, Востока и Запада, органически связанных воедино русской колонизацией.

Б. А. Никольский

I

Недавно я посетил Петра Иваныча. Старик ученый, подобно всем нам изгнанный из России, волею судьбы заброшенный в глухие горы и живущий переводами, великолепными переводами, которые он посылает в какой-то университет в Америку… Старик всегда поражал меня своим простым здравым смыслом. Теперь, удалившись невольно от мира, он стал глядеть на все как-то особенно просто и определенно. Порою кажется, что он черпает мысли из глубины окружающей его дивной природы.

Старик, долго не видавший знакомого лица, обрадовался мне. Он угостил меня скромным ужином, и вечером в его уютной комнате, под тихое завывание ветра, полилась наша мирная беседа. Разговор невольно коснулся нашего беженства, далекой Родины и ее печальной судьбы. Я жаловался Петру Иванычу на удивительную безысходность нашего положения. Все мы хотим спасать Россию, но как? и когда? Да ведь часто некогда не только действовать, но и думать. Так трудно дается даже необходимый кусок хлеба.

– Так-то оно так, – задумчиво сказал Петр Иваныч, – все мы действительно хотим и все говорим, что по первому зову бросим всё и куда-то пойдем спасать Россию. А вдумались ли вы, – пойдет ли действительно большинство по этому первому-то зову? Бросит ли с трудом нажитые крохи, жену, детей, близких, чтобы идти на возможную смерть и верные страдания?

– Да, – сказал я с убеждением, – я думаю, что большинство пойдет.

– Пойдет, – ответил Петр Иваныч, – если будет знать наверное, что предприятие увенчается успехом. Но можно ли требовать этого от судьбы? не слишком ли многого мы от нее дожидаемся?

Нет, – продолжал он, – вы посмотрите на это с другой стороны. Вы – беженец. Представьте, что вам завтра предложат идти не в победоносный поход с барабанным боем и развернутыми знаменами, а незаметно и скромно провезти из Лондона в Вену маленькую бумажонку, за которой, вы знаете, будут сильно охотиться те, кому эта бумага мешает. Возьметесь ли вы за это дело, где вас, возможно, ждет пуля, кинжал или иная незаметная и бесславная смерть? Способны ли вы будете умолчать и не хвастаться в случае удачи? Готовы ли вы к тому, чтобы неожиданно бросить все, что вам дорого, и рисковать своей жизнью? Готовы ли вы исполнить непонятное для вас поручение, не расспрашивая о нем? Есть ли у вас такой начальник, в мудрость и опыт которого вы верите и приказания которого вы исполните без праздного любопытства? А что сделает беженская масса, если у большинства нет такого лично признанного начальника, нет рулевого, дающего курс кораблю?

Или другое: скажем, завтра в России – переворот. Устанавливается какая-то новая власть, при которой можно работать. И вот вам предлагают место школьного учителя в пригородном селе. Святая задача – исправить вконец испорченную молодежь. Кругом зеленые, – не примирившиеся с новою властью чекисты, скрывающиеся в лесах и грабящие население. Войск мало. Крестьяне относятся с недоверием. Дети – форменные хулиганы. О том, чтобы взять туда семью, не может быть и речи. Опасность и страх на каждом шагу. Готовы ли вы в любую минуту, скажем – через час, бросить всех и все и ехать туда, куда призывает долг?

Это я вам привел только два примера, но подобных примеров могут быть тысячи.

Готовы ли ваши мысли? Настроены ли вы так, чтобы действительно серьезно пожертвовать всем для Родины, и не на словах и мечтах, а в грубой действительности? Вот задача: очищение своих мыслей молитвой и усилием воли как единственно действительный способ; направление сердца «горе» согласно великому призыву церкви; постоянная жертвенная готовность в ущерб всем привязанностям, имуществу и самой жизни; добровольное подчинение единой воле раз избранного начальника; и умение молчать. Это задачи, который всякий беженец может и должен поставить себе и свято исполнить.

И уверяю вас, – добавил старик, – что пока известный процент русских не очистит и не приготовит подобным образом свои мысли, будь то мужчина, женщина, старик или юноша, – до тех пор, повторяю, и заветный час призыва к служению не настанет. Это неизменный нравственный закон природы.

Есть сказание, – продолжал он, – что где-то в старину была страна, попавшая в великое бедствие; и было предсказано, что лишь тогда она освободится, когда найдется человек, который добровольно даст себя замуровать живым в стену строящейся крепости. Один юноша нашелся, – и страна была спасена[169]169
  Грузинская легенда о Сурамской крепости была гениально экранизирована режиссером Сергеем Параджановым («Легенда о Сурамской крепости», 1984).


[Закрыть]. Но то был маленький народ, а наша Родина велика и обильна. Многое количество людей должно подобным же образом возвыситься, – и только тогда настанет срок.

Укрепить себя, исправить свои мысли: вот ваша работа; вот ваша задача. Всякий может ее делать в любой обстановке.

Старик замолчал. Луна озаряла снежные вершины суровых гор. И мне казалось, что и сердца людей должны стать такими же высокими, такими же белыми, такими же крепкими и суровыми, как эти исполины. После зимнего подвига, под весенним солнцем, растопится их ледяная крепость, и устремятся их чистые льды прозрачными ручьями в долину. Но то будет весной. Во время же зимней стужи закуемся в ледяную броню. Ведь наша заветная «весна» еще не наступила.

Много думал я после вчерашнего моего разговора с Петром Иванычем; заснул поздно, но спал отлично. Дивное утро в чудной местности, прозрачный горный воздух и яркое солнце освежили и ободрили меня. Петр Иваныч уже ждал меня за утренним кофе, в уютной комнате у большого окна с видом на глубокую долину. Мне столько хотелось от него узнать, что я тут же стал продолжать интересующий меня разговор.

– То, о чем вы вчера говорили, – сказал я, – мне кажется очень правильным. Но подумайте, как трудно даже над собой работать, когда кругом столько разделений. Много ли нас, беженцев? А смотрите, сколько партий, сколько группировок, и заметьте – всё непримиримых. Молиться ходим и то в разные церкви, друг друга не признающие. Ведь столько препятствий, что за ними не видишь даже, куда и как идти.

Старик ничего не ответил. Он только молча пил кофе и ясным взглядом смотрел на расстилавшуюся перед нами долину. Наконец он поставил чашку и повел такую речь:

– Я расскажу вам бывший со мною случай, – начал он, – быть может, он лучше многих рассуждений объяснит вам мою мысль.

Мне помнится, в бытность мою на Кавказе живал я в Кисловодске. Не в самом городе, а внизу в станице. Я очень любил гулять по долине Подкумка; но туда надо было дойти. Сначала, когда хаты станицы кончаются, тянутся левады – сады, огороженные заборами; и мне всегда казалось досадно, особенно в жаркий день, что заборы эти мешают мне ходить по прохладным левадам. Затем надо было с большим трудом обходить по грязи огромную лужу, и это тоже было очень скучно. Но вот сады кончаются, и тянется долина – пустая, покрытая «степью», то есть непаханная, с мелкими камнями; и лишь серебряный рукав Подкумка да окружающие горы разнообразят эту картину. Но я ее любил; в ней было столько какой-то первозданной задумчивости. Там на дороге есть гора, называется она Красивый Курган. Она действительно красива: не очень высокая и островерховая, как курган. Я подолгу любовался ею и тихо радовался, на нее глядя.

И вот, раз дошел я до «Крутого спуска»; так называется извилистая дорога, круто поднимающаяся на Боргустан – высокий гребень, которым оканчивается плоскогорье. Медленно и с трудом я взобрался наверх… и остановился восхищенный. День был ясный. Передо мной расстилались цепи гор, а там, далеко, тянулся снежный хребет Кавказа, столь близкий своей яркой белизной. От Эльбруса и до Казбека все переливалось ледяным сиянием. Я забыл усталость и забыл все. Только глаза не могли оторваться от чудной картины, созданной Богом.

Насладившись вдоволь, я сел на землю и стал думать о том, как я сюда взошел. И все вспомнил: заборы и препятствия, красивый курган и крутой, тяжелый подъем. С любопытством взглянул я вниз в долину, желая посмотреть, где все это осталось. И что же?.. Вдали мелкими точками белели хаты станицы; о препятствиях и заборах не было и помину: с такой высоты их вовсе не было видно. Красивый Курган с горы тоже не был заметен – как мелкая выпуклость, он слился с долиной. Подъем еще ясно различался у самого обрыва, а внизу он терялся в прозрачном тумане. Уйди я немного дальше – я забыл бы и про обрыв. Мелочи ушли, и видно было только главное направление долины. Понимаете ли? – спросил он.

Вот и в нашей жизни все так же. Препятствия кажутся неодолимыми. Мелкие радости слишком долго останавливают наш взгляд. Тяжелые затруднения, как трудный подъем, смущают нашу решимость. Но поднимитесь хоть немного на гору, и вы увидите, что подниматься уже не так трудно, что препятствия как-то странно уменьшились и что красивые мелочи, в общем, все же мелочи, а надо смотреть наверх, к Богу. У Него и сам подымешься, и только Он укажет, как спасти гибнущую Родину.

Но вы скажете: как же подняться в жизни? Есть много способов. Поднять нужно себя. Прежде чем поднимать других – нужно самому подняться. Надо стараться периодически сбрасывать с себя гири – низкие страсти, притягивающие к земле. Нужно облегчать свою душу молитвой. Нужно возвышать себя исполнением долга и делами любви и милосердия, не мечтами об этом, но – подчеркиваю, делами; и все это в обычной жизни. Такое уж теперь тяжелое время, что тот, кто не хочет завязнуть в болоте современного ужаса, – должен возвышаться. Вот как поднимаются на Божью гору. Надо помнить, что мелким вещам и препятствиям нужно уделять лишь мелкую мысль. Высокая и сильная мысль – только к Высокому и Сильному – к Богу.

– А как же разделение в Церквах? – спросил я.

– Церковь, – сказал Петр Иваныч, – есть верный путь на вершину, с опытными проводниками. Дорога наверх утомительна и идет по обрывам. Вы, может быть, думаете, что знаете дорогу, но берегитесь, чтобы не упасть. Идите с Церковью; даже с опытными проводниками некоторые обрываются, но без них идти не советую. Вы только не сомневайтесь, что ваша Церковь есть путь вернейший и кратчайший. Вы можете личным примером и другим показать, что ваш путь скорее приведет к заветной цели. Пример – единственно сильное убеждение. Но не ругайте и не проклинайте тех, которые к той же цели идут другими дорогами. Напротив, помогайте им; они вам друзья; они идут туда же. Пожалейте, что их путь длиннее вашего, но не опрокидывайте их в бездну только потому, что они, в силу привычки, пожелали идти по своей дороге. Если они искренны, верьте, что и они дойдут, – и тогда все будут вместе. Чуждайтесь и опасайтесь только тех, которые сознательно идут по дорогам, ведущим вниз. Эти вам, безусловно, не по пути. Божья любовь и внутренняя совесть укажут вам разницу. Но главное – подымайте себя, – тогда верней ее увидите.

Говорят, что знаменитый митрополит Московский Платон, быв однажды спрошен о разделениях в Церквах, заметил, что он надеется, что земные перегородки не дорастают до неба.