Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

Ваше обращение ко мне за добрым словом напутствия и смутило, и обрадовало меня. Я не смею считать себя «духовным вождем»: я только русский писатель, и отвечу Вам, как ответил бы друзьям-читателям, сердечно мне близким, – искренно отвечу. Обрадовало же потому, что почувствовалась мне в Вашем письме душевная потребность – вдумчиво относиться к жизни, как бы перекреститься, в нее вступая. Эта серьезность на заре жизни – следствие пережитого, нашего, русского страдания. Страдание углубляет, умудряет. И в этом уже залог будущих нравственных побед. Это уже и теперь – победа.

Были времена – и были у русской молодежи «мучительные» вопросы и запросы, идеалы, искания. Русская душа – жаждущая душа, ищущая дела, подвига, душа стремительная и страстная. Русская молодежь всегда была неспокойна духом, пытлива, идеалистична, порывиста неудержимо в исканиях лучшего – для всех. Выбирала себе «вождей» и, увлеченная, шла за ними, порой безоглядно. Это было тогда, когда была сильная Россия, богатевшая и материально, и духовно, счастливая, что бы там иные ни говорили, вся счастливая, имевшая налицо все данные для блага всего народа, имевшая все возможности, в путях духовного и материально-культурного роста своего, явиться примером для всех народов. И она осуществляла эти возможности. Это предрекали ей великие наши духовидцы. Теперь это прошлое – становится уже очевидным. Но наряду с верными водителями влияли и водители ложные, смотревшие куда-то за Россию, поверх России, задавшиеся целями над-национальными, увлекавшие «великими» горизонтами и прельстившие многих, проглядевших негромкое, но великое дело «дня сего», не манившее блеском молний далеких горизонтов, – дело укрепления и создания нации, своей нации, себя еще не сознавшей и потому совершенно не готовой на «мировое дело». И вот, чудеснейшие, идеальнейшие свойства парящей русской души, кипевшие в русской даже мало-мальски культурной молодежи, совершенно не постигавшей огромного целого – народа, великого неокультуренного ядра, – способствовали невольно великому разгрому, разоренью, разложению, растлению России, временному омертвению ее, утрате ее для многих, ее даже и не узнавших.

И вот, новая русская молодежь… и снова ищет! Как же не радоваться, что Вы, юные, новая поросль русская, после таких испытаний, таких блужданий по чужим мировым дорогам, после стольких утрат, после таких ударов по Вашим юным, по Вашим нежным и неокрепшим душам, какие не выпадали на долю никакого из других народов нашей истории, – Вы живы духом, Вы всматриваетесь пытливо в жизнь, не отвергаете ее, так незаслуженно-неповинно Вас побивавшую; что хотите вступить в нее так благоговейно, хотите понять ответственность и назначение свое в ней, верите в нее, уповаете, что она примет Вас и назначит дело, которое Вы выполните свято. Это скрыто в Вашем письме ко мне, но выговорено это в одном Вашем простом, но чудесном слове – напутствие!

В добрый путь, милые русские девушки… в добрый и светлый путь! Я знаю, знаю, что копите Вы в себе смелую волю к жизни. Я верю, что первою Вашей думой о жизни, Вам открывающейся, самой глубокой и затаенной думой, думой-целью, – является Вам родное, русское, мысль о незнаемой родине, – о незнаемой чувствами внешними, но чуемой-знаемой душою, – о возвратимой России, нашей, истинной, заложенной в нас от предков, святой и чистой, омывшейся от грехов России! И потому-то Вы, на пороге ли высшей школы или жизни самостоятельной, трудной от бесприютья, наученные страданьями, ищете доброго напутствия и совета. Идите, благословясь. Я слышу в Ваших простых словах – голос исканий. Не угас русский святой огонь, русский духовный пыл, стремление к истинному и доброму. Нерусские девушки не спрашивают об этом. Им не нужно «благословения» и «слова»: накатанные у них дорожки, привычные. А Вы… Вы, русские бездорожницы, вышли искать Россию, град Китеж потонувший! Идите смело – и найдете. Я тоже ищу ее, и верю в нее, и верю, что найду ее. Я ищу ее в образах и думах. Быть может, такой и найду ее, бесплотной… но Вы найдете и осязаемую! Вы, юные, найдете. Вы только пустились в путь. Я чувствую Ваши живые души. В Ваших глазах надежда: Россия будет, мы жить будем, по-нашему жить будем, у себя жить будем, в России жить и творить будем! В Вас силы молодые, пытливые, но кругом – столько путей неясных, предрассветных! И Вы правы, Вы чутко-правы, прося напутствия. Вы – религиозны, Вы – кровь отцов: молились они перед походом. И Вы – в походе. И я хочу Вам сказать: идите и помните, что мы сильны! Помните непрестанно, что мы велики, что мы от великого народа, что мы чудесны и нашей историей, уделившей нам миссию охранять культуру, что мы велики великим страданием нашим и великой победой нашей – всем тем чудесным, что русский гений давал, дает и будет давать миру! Только теперь начинаем мы познавать себя. Только теперь начинает чувствовать это мир, начинает приоткрывать чудеснейший Лик России. Лишенные родины, мы всюду несем ее. Бога – во имя ее несем. Наше искусство, проявление божеского в человеке, в славе идет по свету. Наши идеи, наше богопознание и богоискание, наше «святое беспокойство» за мир и человека – волнуют чутких во всех народах. Мы же – философы мировые, мы – бродило. Наша наука, лишенная даже почвы родины, может гордится родными именами. Наши муки служат великой сдержкой человеческому безумию, примером небывалым. Мы пали, но мы восстанем! Мы мучаемся, но мы творим. Мы, невольные постояльцы мира, – учим! В рассеянии, мы готовим смену – Вас, чудесная наша молодежь, сильных в лишениях, знающих все дороги-бездорожья, но чувствующих единое, национально чувствующих, жаждущих создавать новую Россию, – мы уже видим ее в мечтах.

Эти мечты и воля претворить их в живое – в Вас есть. Ждете напутствия? Все, что могу Вам сказать, – в Вас есть! Вы любите Россию, русские девушки. Вы ее носите в себе. Вы, столько перетерпевшие, муками освященные, Вы – чистые, Вы – святые! И святое несете в сердце. Многие из Вас потеряли и растеряли отцов, матерей, братьев… мученицы из Вас многие – многие, и все – сироты, без родины. Но Вы верите, что Россия есть, что она будет Ваша. Ваше сиротство кончится. Такое, что выпало нам на долю, не может пройти бесследно. Такое будет возмерено такой же безмерной мерой, – таинственный закон жизни, – грядущей радостью. И это будет. И Вы это увидите. Пусть эта вера напутствует Вас всегда. Готовьте себя – России. Как готовить? Вы это знаете, должны знать.

Великое выпадает на долю Вам. Россия осквернена до сердца. Вы, русские девушки, станете русскими женщинами. Вам предстоит великое: создавать новую, чистую, русскую семью, обновлять, очищать от скверны родной народ. Вы понесете народу Бога, понесете в жизнь правду, – все то ценнейшее, чем возвеличена русская женщина: выполнение долга, самоотверженность, милосердие, чистоту, духовность, кротость, готовность к подвигу, верность и глубину любви… Теперь, когда Россия осквернена до сердца, когда все обесчещено, растлено, Ваша, великая миссия – нести чистоту, утверждать нравственность, дать здоровое поколение, воспитать его, научить жизни в Боге. От Вас, чистых, охраненных от скверны, чем там заражены миллионы подобных Вам русских девушек, плененных, духовно ослепленных, – от Вас зависит величайшее дело духовного возрождения нового поколения России. С Богом в душе, с Церковью, с верой, с памятью о загубленном, чудесном чистом, Вы будете стойки, Вы будете свято-горды: Вам, русские зарубежные девушки, а с Вами вместе и тем, кто сохранил себя там, – великое Вам назначено. Как и что делать – подскажет Вам ум и сердце. Чтобы лечить – надо знать. Думайте о России, знайте о ней. Познавайте ее, бывшую, незапятнанную. Познавайте и смрадную, на гноище ее. Набирайтесь знаний, готовьте себя здесь к работе там: школьной, учебной, воспитательной, духовной, просветительской, проповеднической, лечебной, всякой, какая кому по склонностям, по силам. Но прежде всего: живую, человеческую душу в себе храните, чтобы творить с любовью. Вашему поколению выпадает великая работа – освящать, очищать Россию. Мужчине – строить, Вам – освящать. Не отдых, а непрестанный труд. Искупление будет продолжаться: слишком грехи велики. Слишком много утрачено ценнейшего, слишком много осквернено. И верьте, Ваши усилия, – если хотим России, – могут произвести величайший духовный взрыв – творящей энергии народа. И Россия, показавшая миру великую бездну падения, покажет чудо великого возрождения, величайших высот духовных. Россия это может! Это чудо будет наградой Вам. Верьте – и это будет. Верьте и делайте. И Вы увидите это чудо. Это будет, это может быть счастьем и целью Вашего поколения. Это чудо будет и оправданием России. И да благословит Вас Бог!

Севр, 20 мая/2 июня 1928 г. И. C. ШМЕЛЕВ

Миром хотят завладеть безбожные и свирепые люди. Движимые завистью и жадностью, попирая все божеские и человеческие законы, они пытаются переродить человеческий род соблазном и страхом, погасить его духовность, растлить его душу, ослепить его сердце, извратить его природный инстинкт и создать не виданную еще мировую организацию пошлости – царство кощунственно наслаждающихся злодеев и трутней.

И вот пришел час, когда каждый христианин должен поставить перед собою основной вопрос: борется он с этими людьми или отдает им мир на поток и разграбление, на растление и позор? И если борется, то за что именно и во имя чего? А если не борется, то чем он оправдывает это непротивление перед Богом и перед своею совестью?

С самого начала отведем все попытки уклониться от этого вопроса, все двоедушные и лукавые (а в сущности трусливые и лживые) старания избежать ответа и потом все-таки сделать вид, будто ответ дан. В действительности все, кто двоится и лицемерит, все фактически дают ответ; но не тот, который они произносят, а тот, который заключен в их криводушии и лицемерии: они уже сломлены и порабощены, как бы они сами ни называли свою порабощенность – «аполитичностью», «лояльностью», «нейтралитетом» или «непротивлением»…

Посягание коммунистов заставляет каждого христианина решить, уступает он им власть над миром или отстаивает мир и обороняет? И понятно, что это выдвигает в его сознании более глубокий и коренной вопрос: приемлет он мир или отвергает его? Имеет ли христианство миссию в «этом», земном мире, или оно не от мира сего и не для мира сего, и судьбы человеческой земли и земного человечества ему безразличны? Ибо христианину, отвергающему мир, действительно не за что бороться и нечего отстаивать; а христианин, приемлющий мир, должен признать, что ныне для него пришел час величайшей и ответственнейшей борьбы.

Мы знаем, что в христианстве имеется древняя «мироотречения» традиция; и признаем, что тот, кто следует этой традиции, имеет основание не вмешиваться в судьбы земли и земного человечества. Он имеет «право» предоставить историческому процессу идти своим ходом и вести людей к погибели, к разрушению и растлению, во власть «змия», «обольщающего народы» (Апок. 20,7); но это «право» он имеет только тогда, если он принимает и «обязанности», вытекающие из мироотречения, т. е. если он действительно угашает в себе самом земной человеческий состав и доживает свой удел, как бы не присутствуя на земле и томясь о скорой смерти, как почти бестелесный дух…

Да, в христианстве имелась древняя традиция, отвергающая весь этот мир, каким он создан и живет, а вместе с ним и самый способ земного человеческого существования. Традиция эта, порожденная эсхатологическими местами Евангелия и Апокалипсиса (не указывающими, впрочем, никаких определенных сроков грядущего конца); окрепшая под влиянием греческой философии (стоики и неоплатоники); и дошедшая до крайних выводов под влиянием формального, внешнего законничества, присущего иудаизму, – никогда не выражала последнего и глубочайшего отношения христианства к Божьему (именно к Божьему) миру. Было бы чрезвычайно поучительно проследить через всю литературу христианской аскетики, как платонически-стоическое (и чуть ли не буддистское) отвращение от мира и осуждение его – уживается в ней (не примиряясь) с христианским (иногда почти пантеистическим) учением о благодатной устроенности мира, о его божественной ведомости и о вездеприсутствии Божием. Два совершенно различных миросозерцания как бы стоят рядом, не вытесняя друг друга, а подсказывая человеку два совершенно различных жизненных пути: мироотвержение и мироприятие.

Первый путь был последовательно продуман и прочувствован до конца. Царствие Божие не только не от мира сего, но и не для мира сего. Мир внешний и вещественный есть лишь временный и томительный плен для христианской души. Мир и Бог противоположны. Законы мира и законы духа непримиримы. Двум господам служить нельзя, а господин мира есть диавол. «Этот» век и «будущий» – два врага. И смысл христианства состоит в бегстве от мира и из мира, т. е. в мучительном гашении своего земного человеческого естества. Надо возненавидеть все мирское и отдалить его от себя, иначе оно само отдалит нас от Бога. Все мирские блага, «все сотворенное» надо почитать чужим и не желать их. Христианин не должен вступать в брак, не смеет приобретать собственность, не должен служить. Мало того: ему подобает молиться «да прейдет мир сей» и да сократятся его дни. Сам же он должен обречь свою плоть увяданию или «умерщвлению» – под страхом «лишиться последнего благословения». Ему подобает стыдиться того, что у него есть тело и телесные потребности. Он должен приучиться видеть врага в своей плоти и гнушаться ею: здоровое тело должно быть ему нежелательно; оно должно стать на земле, как изваяние или «истукан», и сам он должен жить так, как если бы его совсем «не было в мире сем».

Таковы последовательные выводы из мироотреченности.

Что остается делать в мире такому христианину? За что ему бороться? Что отстаивать? И разве нападающие злодеи не являются его прямыми благодетелями, напоминающими ему о его забытом призвании и о его неисполненных обязанностях? И если Христос пришел в мир, и учил, и страдал для того, чтобы увести своих учеников из мира и научить их презрению и ненависти ко всякому мирскому естеству, то как же может христианин бороться с теми, кто отнимает у него все это запретное и зловредное? Родину ли будет он отстаивать? Но родина у христианина одна – в небесах. Собственность и правопорядок? Но христианин отрекается от собственности – и внешне, и, главное, внутренно. Какая может быть у отшельника забота о правопорядке? Какая печаль столпнику от того, что гибнет хозяйство, что исчезает наука, что горят или распродаются музеи? И может ли христианин отвергать или ниспровергать коммунизм, если верно, что «общее владение вещами есть дело сладчайшее?..».

Если это есть христианство; если таковы заветы Сына Божия и заповеди Евангелия, – то мы, христиане, должны отдать коммунистам все земное на поток и разграбление, и вместе с Афинагором и Тертуллианом «презирать мир и помышлять о смерти…». Но не будем тогда лицемерить и кривить душою: отвергнем мир не на словах, а в реальной жизни; отвергнем не только борьбу из-за мирских благ, но и самые эти мирские блага; не будем, как трусливые шакалы, наслаждаться земною падалью, пока не придет сильнейший зверь, и отбегать от нее при его приближении, поджав хвост и взывая к «принципиальной мироотречности…». Отвергающий что-нибудь из религиозных побуждений отвергает не тогда, когда у него отнимают, и не потому, что у него уже отняли, – но отказывается сам, по собственному почину, заранее и навсегда… Как жалки, как лживы эти «христиане», вспоминающие о «христианской мироотречности» только тогда, когда приходит час бороться за родину и духовную культуру…

Но для нас дело совсем не сводится к обличению этой сентиментальной фальши. Мы должны признать и установить, что мироотречное христианство не имеет другого исхода, как идейно и религиозно сложить свое оружие перед наседающей ратью коммунистов и предоставить диаволу свободно распоряжаться «диавольским достоянием». Исходя из идеи мироотречения, с коммунистами бороться нельзя и победить их невозможно. Но и этого мало. Если христианство отвергает «мир» – материю, природу, тело, хозяйство, собственность, государство, науку, искусство и всю земную человеческую культуру, – то оно не может ни вести человека в этот мир, ни учить и вдохновлять человека в этом мире: оно может только уводить его из этого мира; благословить его на земную жизнь и вдохновить его к этой жизни оно не в состоянии. Это значило бы, что земная жизнь дана человеку не для того, чтобы он в ней жил и творил, славя Бога своею жизнью и своим творчеством, а для того, чтобы он не принимал ее и учился медленному самоумерщвлению. Это значило бы также, что идея «христианской культуры» содержит в себе внутреннее противоречие и что истинный христианин не имеет на земле ни призвания, ни цели.

И когда окидываешь взглядом историю культурного человечества за последние века и видишь этот огромный, роковой процесс отхода масс от церкви и христианства, то иногда невольно спрашиваешь себя, не объясняется ли этот процесс, между прочим, и тем, что христианство доселе не побороло в себе этого мироотречного уклона, который учит радостно уходить от мира и из мира, но не учит радостно входить в мир и радостно творить в нем?..

Однако надо признать, что вся живая и глубокая традиция христианства не остановилась на этом уклоне и не приняла его как основной и определяющий. Она отвела аскезу значение драгоценного средства, но лишила его значения единственного и последнего пути. Она приняла мир, благословила человека в мире и стала учить его не только умиранию, но и жизни, и творческому труду.

Как же не принять мира, когда «Богом создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое» (Кол. 1,16), когда «не нуждающийся ни в каких благах Бог для человека устроил небо, землю и стихии, доставляя ему через них всякое наслаждение благами» (Антоний Великий); когда в мире «нет ни одного места, которого не касалось бы Промышление» Божие, «где бы не было Бога», и желающий «зреть Его» должен только смотреть «на благоустройство всего и Промышление о всем» (он же); когда мир и создан-то для того, «дабы все небесное и земное соединить под главою Христом» (Еф. 1,10), а ныне «Бог во Христе примирил с собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения» (2 Кор. 5, 19)?.. Вся «эта сотворенная природа» есть не что иное, как великая «книга», в которой человек, «когда хочет», может читать «словеса Божии» (Евагрий), постигая и убеждаясь, что и твари предстоит однажды освободиться «от рабства тлению» (Рим. 8,21)…

Христос принял мир и воплотился не для того, чтобы научить нас отвергать мир, кощунственно понося и презирая создание Божие; но для того, чтобы дать нам возможность и указать нам путь верного, христианского мероприятия; чтобы научить нас верно принимать и творчески нести бремя вещественности (плоти) и бремя душевного разъединения (индивидуальности); чтобы научить нас жить на земле в лучах Царствия Божия. Мы не выше Христа, а Христос принял земную жизнь и вернул ее в благодатном сиянии. И тот, что принимает мир, тот включает в свой жизненный путь творческое делание в этом мире, т. е. совершенствование в духе – и себя самого, и ближних, и вещей.

Человеку «от природы», следовательно, от Бога дан некий способ земного бытия: трехмерная телесность; душа с ее различными функциями и силами; индивидуальная форма жизни и инстинкта; сила любви и размножения; голод и болезни; сопричисленность к вещам и животным, на положении их разумного и благого господина; раздельность и множественность людей; климат, раса и язык и т. д. Из этого, данного нам способа земной жизни вытекает множество неизбежных для нас жизненных положений, заданий и обязанностей, которые мы и должны принять, осветить и освятить Божиим лучом и изжить практически, в трудах, опасностях и страданиях, приближаясь к Божественному и одолевая противобожественное. Своим воплощением и воскресением Христос не отверг этот способ бытия, а принял его и победил его. И нам надлежит идти Его путем и творить Его дело, как волю Отца, – но не по «букве», а «от сердца», и не «по закону», а в «свободе» и в «обновлении духа» (Рим. 6–7).

Это значит, что нам надлежит приять – и полевые лилии, и птиц небесных; и плотничество, и осла; и золото, с ладаном и смирною; и хлеб, и рыбу, и вино, и радость брака; и подать – церковную и государственную, и власть Пилата, данную ему свыше; и вервие для торгующих в храме; и трепет вещего и грозного слова; и пение ангельское, несущее смертным весть о Боге. Нам надлежит принять все это, как дар и урок; как христианское средство, ведущее к христианской цели; как жизненное творчество. И принять все это мы должны «как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1 Пет. 2, 16).

В первые века нередко думали, что надо принять Христа и отвергнуть мир. «Цивилизованное» человечество в наши дни – принимает мир и отвергает Христа. А в средние века Запад выдвинул еще иной соблазн: сохранить имя Христа и приспособить искаженный иудаизмом дух Его учения к лукаво-изворотливому и властолюбивому приятию не преображаемого мира.

Верный же исход в том, чтобы приять мир вследствие приятия Христа; чтобы исходя из духа Христова – благословить, осмыслить и творчески подчинить мир; не осудить его внешний строй и не обессилить его душевную мощь, но одолеть и тот и другой любовию, волею и мыслью, трудом, творчеством и вдохновением.

Это и есть идея православного христианства.

Основное искание Православия – освятить каждый миг земного труда и страдания – от крещения и молитвы роженицы до отходной молитвы, отпевания и сорокоуста; и в молитве перед началом учения; и в «даждь дождь земле алчущей, Спасе»; и в освящении пшеницы, вина и елея; и во всех таинствах; и в чине священного коронования, и в присяге государю; и в чине освящения знамен и благословения воинских оружий… Православие было искони мироприемлюще: и в отшельнике, примиряющем князей, и в епископе, наставляющем своего государя; и в хозяйствующем монастыре, и в монастырском осадном сидении; и в православных патриархах, и в православных старцах, и в православных юродивых, и в исповедничестве православного духовенства, замучиваемого в России в наши дни; и в этой дивной молитве сеятеля: «Боже, устрой, и умножь, и возрасти на долю всякого человека трудящегося и гладного, мимоидущего и посягающего…»; и в нашем искусстве – от Дионисия до Нестерова, и от сладкогласия киевских распевов до «Жизни за Царя» Глинки, и до благоуханнейшей всенощной Рахманинова. И когда митрополит Филарет вступает в поэтическую переписку с Пушкиным; и когда поколение за поколением читает на старейшем русском университете, как призыв и обетование: «Свет Христов просвещает всех»; и когда православный старец посылает своего послушника Борисова на Новую Землю писать «чудеса природы Божией» и его «светские» полярные ландшафты потрясают сердца европейцев своею значительностью и величием; и когда мы отдаем себе отчет в том, что дали русскому просвещению и русской интеллигенции Троицкая Лавра и Оптина Пустынь, – то православное мироприятие предстает перед нами во всей своей верности и глубине.

Русское Православие не мыслит мира внехристианским или «светским», напротив – христианское просвещение и просветление мира является его прямым заданием. Ему «есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле»[185]185
  См. статью Православного «Православие и государственность» в № 2 «Русского Колокола».


[Закрыть], и притом потому, что оно имеет в этом мире великую и священную миссию.

Царствие Божие не от мира сего. Но о нем возвещено миру и человечеству, и поэтому его идея высказана для мира сего, как призвание и обетование. Неверно думать, что Царствие Божие существует для мира сего; но «мир сей» существует как величайшее поле для посева и взращивания Царствия Божия. Евангелие Христово (т. е. благая весть) состоит не в том, что земля и небо противоположны и не соединимы, ибо земля обречена греху и люди суть дети греха; но в том, что Небо уже сошло на землю в лице Богочеловека, что «приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4,17), что возможность и реальность негреховного мироприятия и миропросвещения даны и удостоверены. Евангелие несет миру не проклятие, а обетование; и человеку не умирание, а спасение и радость. Оно учит не бегству из мира, а христианизации его. Поэтому мироотвержение есть или условно-временная, очистительная установка монаха, который ищет религиозного уединения и сосредоточения; и тогда он отвергает не Божий мир, а свои страсти и страстные содержания своего опыта; или же мироотвержение есть слепота и гордыня, посягание на хулу и ересь, непринятие Евангелия и путь от духовного скопчества к телесному.

И вот, хозяйство, государство, наука и искусство суть как бы те духовные руки, которыми человечество берет мир; и задача христианства не в том, чтобы слепо и грубо отсечь эти руки, а в том, чтобы пронизать их труд изнутри живым духом, явленным во Христе. Христианство имеет в мире свое великое волевое задание, которого не постигают люди безвольные и сентиментальные; не постигая его, они сеют соблазн, и идут, и ведут по ложным, по трусливым, по лукавым путям. Ныне же, когда вредный фантом безбожной науки[186]186
  См. статью «Идея обновленного разума» в № 5 «Русского Колокола».


[Закрыть], когда страшная сила религиозно-бессмысленного государства, когда внутренняя обреченность безыдейного хозяйничанья, когда растлевающая пошлость бездуховного искусства наполняют Божию землю расплясавшимися харями, – христианство не может ни отвернуться от этого сатанинского действа, провозглашая «нейтралитет», ни укрыться за словесное «мироотвержение» и «непротивление».

Оно должно найти в себе веру и волю для христианского мироприятия и для борьбы за свое поле и за свой посев. Должно найти, и найдет. И тогда начнется исцеление.

И. А. Ильин