Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

Сейчас большинство эмигрантов поставлено на мелкую, будничную работу, и дурман красочной видимости старой блестящей жизни отнят. За это время многие из нас на своем опыте узнали следующее: когда делаешь самые скучные вещи – моешь посуду, бьешь камни на дороге, бегаешь по городу комиссионером, когда делаешь все это, относясь к своим обязанностям, как к Божьему поручению, как к службе на постах, куда нас развели Божьи разводящие, то в работу вносишь тщание, сугубую честность, внимательность; и тогда надоедливый труд освящается и одухотворяется в наших глазах: не просто работаешь, а Божье повеление делаешь. Подумаешь об этом, и серая горькая жизнь сразу сверкнет радугой. Слаб наш дух, пропадает радуга, опять горечь и усталость, но ненадолго: знаешь – по дороге стоят маяки. Удивительна сила Божьей идеи: она привязывает крылья к гирям жизни, дает смысл и значение тому, что без нее кажется тяжелым, ненужным и беспросветным, пустыню покрывает цветами.

Велик и глубок сейчас опыт жизни у нас: только в Библии найдешь еще высший опыт.

Такое одухотворение нудных по видимости дел приносит не только пользу душе, но помогает и в земной деятельности: давно уже подмечено, что группы населения с интенсивной религиозной жизнью быстро поднимаются материально. Это влечет за собой опасность излищнего обмирщения, но эмигрантский жизненный строй до известной степени нас спасает.

Мы живем если не в состоянии войны, то и не в обычных условиях нормальной европейской жизни, где область повседневного долга как-то обособляется от области долга перед родиной и перед Богом.

Наш обиход постоянно напоминает о единстве долга; и то же самое, наверное, даже еще в большей степени, происходит и в России.

Если внимательно вникнуть в смысл судьбы русского мужика под властью коммунистов и судьбы русского интеллигента в изгнании, то нельзя не удивиться целесообразности наложенного на каждого из них наказания. Мужик как будто в России, а меньше в ней, чем мы за рубежом: русский дух в России под запретом и право дышать им приходится ежеминутно отвоевывать. Исполнение долга к родине продвинуто вниз на одну ступень, поставлено наряду с повседневным домашним долгом.

Нам назначено другое. Лезли мы раньше на какую-то новую, косую, умственную Вавилонскую башню: а теперь, когда она повалилась, лежим на земле и в мелочах жизни Бога находим.

Властной рукой Справедливости русские верхи и низы из разных темных углов мудрствования, куда они разошлись, возвращены к началу пути долга и поставлены рядом духовно; хотя пространственно они пока и в разделении.

В этом установлении одинакового понимания долга, как у мужика, так и у интеллигента, лежит залог освобождения и спасения России.

Нужно желать и стараться, чтобы и после освобождения пути понимания никогда больше не расходились.

Странник

За последние пятьдесят лет в России не было вопроса, о котором больше говорили бы и писали и который меньше знали бы, чем русский «аграрный вопрос». И доселе в нем совершенно не разбираются не только иностранцы, но и большинство русских, сущих в рассеянии. А между тем каждому русскому следовало бы относиться к вопросам, связанным с землей и с сельским хозяйством, с тем же вниманием и разумением, с которым всякий англичанин относится к вопросам мореплавания. Ибо благополучие России так же зависит от состояния ее сельского хозяйства, как существование Англии – от ее господства на морях.

Ныне в России царит полный развал сельского хозяйства, земельный хаос и общее разорение[284]284
  См. во втором отделе заметку Редакции: «Что дала революция русскому крестьянину?»


[Закрыть]. После революции русская национальная власть, как бы она ни сложилась, должна будет строить все заново. Ей понадобятся работники и строители осведомленные, понимающие ошибки прошлого и задачи будущего. И вот, все находящиеся в эмиграции должны привезти с собою на родину полезные знания и наблюдения из разных стран, чтобы судить о России и русских делах, исходя из более обширного кругозора. Но они должны так же верно знать о том, что было в России и что стало после. Будущим строителям русского государства и русского земледелия и посвящаются эти строки.

Русские крестьяне были освобождены от крепостной зависимости 19 февраля 1861 года со сравнительным «опозданием» по ходу русской исторической жизни на 99 лет. 18 февраля 1762 года манифестом о вольности дворянства дворяне были освобождены от обязанности служить государству и тем самым отпала видимая необходимость прикрепления крестьян. По мысли Петра Великого, крепостное состояние было формой служения государству: закрепощались все сословия, – но только различно. Крепостной крестьянин работал на своего помещика с тем, чтобы дать ему самому возможность отправлять свою службу, которая в принципе длилась всю жизнь. Логическим последствием манифеста 1862 года должен был бы явиться ряд правительственных мероприятий, направленных к постепенному освобождению крестьян. Начало этим мерам положил Павел I (1797 г.). Однако в общем и целом крепостное право не только не ослабело в руках освобожденного дворянства, но закрепилось и нередко принимало даже уродливые формы. Естественно, что сознание необходимости покончить с бесправным положением крепостных стало достоянием лучшей части русского общества. Русская литература еще с конца XVIII века неустанно выставляла на вид моральный вред крепостного права (Радищев, Пушкин, Гоголь, граф Соллогуб, Н. И. и И. С. Тургеневы, Григорович и др.). Поучительно, однако, отметить, что по сравнению с Западом отмена крепостного права в России (со всеми вытекающими из этого состояния последствиями) запоздала не так сильно. Так, например, крепостное право было уничтожено в Дании в 1788 году, но барщина существовала до 1850 года; в Пруссии и Баварии оно было отменено в 1807–1811 годах, в Мекленбурге в 1824 году; полицейская же и судебная власть помещиков (c правом телесных наказаний) существовала цочти во всей Германии до 1848 года; в этом году крепостное право было отменено и в Австро-Венгрии (особенно сурово оно было в Галиции)[285]285
  Исследователь, который захотел установить причины сравнитель но поздней отмены крепостного права в России, должен был бы поставить перед собою целый ряд исторических вопросов: имелась ли в России в то время достаточно сильная, независимая и сверхсос ловная власть, необходимая для такой формы, или трон был ослаблен переворотами 1725, 1730, 1740, 1741, 1761, 1801 и 1825 годов? был ли преодолен законодательный хаос и был ли организован законода тельный аппарат, необходимый для такой реформы? были ли сколько-нибудь на высоте финансы России? закончился ли период консолидационных войн, вызвавших к жизни самое крепостное право? возможна ли была такая реформа при отсутствии в стране интеллигенции и правосознания, реформа без интеллигенции или против тогдашней интеллигенции? не нуждалась ли Россия для проведения такой рефор мы в образовании, в университетах, в Сперанском, Карамзине, Пушки не, Жуковском, Грибоедове, Гоголе и Лермонтове, как судьях старо го и воспитателях нового правосознания? Государство организуется всегда и всюду образованным классом; были ли тогда силы образо ванного класса достаточны хотя бы уже в количественном отноше нии для того, чтобы организовать новый строй? И еще: обнаружилась ли в то время и когда именно чисто хозяйственная несостоятельность крепостного права и смогло ли бы помещичье хозяйство при тогдашних условиях зернового рынка управиться без дарового труда, наемными силами, когда даже вся Западная Европа пробавлялась барщиной? Исследователь этих вопросов отметит, что декабристы, например, хотели освободить крестьян без земли и увенчать пролетаризованную таким образом Россию республикой дворян-заговорщиков; можно представить себе, в какие бедствия была бы повергнута этим Россия, не забывшая еще Пугачева. Недаром Пушкин и Гоголь указывали на то, что только полновластный государь мог бы дать крестьянам настоящую свободу, что впоследствии и совершилось. Это озна чает, что необходима была предварительная эмансипация русской императорской власти от дворянского террора, от давления заговорщического и притязательного дворянства; и в то же время необходимо было культурное и государственное созревание самого дворянства. Замечательно, что император Николай I понимал морально-государст венную необходимость реформы и подготовлял ее в течение своего царствования (комитеты 1826, 1835, 1839, 1840, 1846, 1848, 1849 годов); он прямо называл крепостное право «началом зла» и жаловался на свое государственно-поли ти ческое одиночество. (Примеч. редакции.)


[Закрыть].

В России крестьяне были освобождены позже, но сразу и наделены землей в несравненно большем количестве, чем на Западе. В общем, при освобождении в России имелось около 22 ¼ млн. крестьян мужского пола, из коих было около 11 млн. крепостных, около 10 ⅓ млн. казенных, менее 1 млн. удельных и 137 тыс. дворовых и депутатских. Тогда последняя категория (менее 1 % общего числа) была освобождена без земли. Крепостные получили 3,2 десятины на душу, казенные – 6,4 десятины, удельные – 5,3 десятины. В общем, у помещиков было изъято по выкупу около 35 млн десятин, что составляло ⅓ всех их владений и более половины имевшихся у них земель сельскохозяйственного назначения. Крестьяне же получили всего около 106 млн. десятин; в среднем около 14 десятин на двор.

Подготовительные к освобождению крестьян работы совпали с моментом схватки двух течений русской общественной мысли: славянофилов и западников. К несчастью России, чуть ли не единственный вопрос, по которому у них не было разномыслия, был вопрос о крестьянской общине, за сохранение которой горячо ратовали оба лагеря. Славянофилы считали русский народ – народом избранным, совершенно самобытным; его исконное занятие – земледелие, якобы неразрывно связанное с общиной; она есть наследие старины и должна служить и впредь лучшей социально-экономической базой, залогом самобытного развития России. Западникам же сельская община представлялась преддверием к социализму, зародышем будущего социалистического государства. Герцен слепо верил в общину и невероятно идеализировал ее. Влияние же его на русское общественное мнение и даже на правительство в 50-х годах и в начале 60-х годов было огромно. «Только на общинных началах и только на них может развиться будущее России», – утверждал Герцен. «Умрите за сохранение равного права каждого крестьянина на землю!» – восклицал Чернышевский.

В редакционных комиссиях течение за сохранение общины взяло верх, и Положением 1861 года она была узаконена; а последующее законодательство и административная практика укрепили ее еще сильнее. Под влиянием славянофильских и социалистических течений существенно изменился и самый характер общины. Земледельческая община до первой половины XIX века была тягловая (тягло состояло из мужа, жены и коня), и цель ее заключалась вовсе не в обеспечении всех землей, а в хозяйственной эксплуатации земли; и лишь впоследствии она была превращена в социалистическую душевую с понятием душевого надела, в котором и заключалась мысль о праве на землю всякой «души», как таковой. В подворное владение земля была дана лишь в двух малороссийских губерниях (Черниговской и Полтавской), в трех юго-западных, в Бессарабии и частью в Белоруссии и Литве.

С половины 60-х годов в официальных сферах крестьянское дело совершенно неосновательно считалось вполне законченным и не требующим дальнейшего вмешательства государства. Таково же было отношение и к сельскому хозяйству вообще. Созданные в 1864 году земские учреждения, обладавшие тогда весьма скудными средствами, по сравнению с возложенными на них задачами занимались почти исключительно народным образованием, медициной и местными путями сообщения. На экономическую сторону жизни земства стали обращать внимание лишь с конца 80-х годов, в большинстве же губерний лишь с начала XX столетия. Отсутствие агрономического руководства и организованного кредита; развитие сельского ростовщичества; полнейшая зависимость крестьянина по самым жизненным вопросам (передел земли, раскладка повинностей) от решения мира, представляемого сходом всех домохозяев; неправосудие подкупных волостных судов, решение которых было окончательным, – все это создало для крестьянина-общинника невозможные условия в развитии его благосостояния. Всеобъемлющая власть помещика была в пределах крестьянского быта заменена другой, почти столь же всеобъемлющей. По поводу этой замены московские профессора В. И. Герье и Б. Н. Чичерин писали в 1873 году: «Помещик нередко представлял собою угнетение, но он же представлял и попечение, мир же никогда не представляет попечение, а весьма часто составляет искушение… В чисто земледельческих местностях все более или менее подводятся под один уровень, и уровень вообще весьма низкий. Никто не умирает с голода, но все находятся в положении, близком к нищете, и если ряд более или менее урожайных годов поднимает иногда общее благосостояние, то одного неурожая достаточно, чтобы его снова расшатать; а поправляется крестьянин нелегко».

Итак, принцип самостоятельного свободного труда земледельца на собственной земле, провозглашенный Положением 19 февраля в качестве основы будущего социально-экономического строя России, не был проведен в жизнь.

В связи с этим производительность крестьянских земель после 1861 года не улучшилась, а чрезмерные налоги, падавшие на них (особенно в северных губерниях), значительно превышали чистый доход с земли, что и было установлено правительственной комиссией 1872 года. Недостаток собственной земли, из которой не менее одной трети находилось под паром; плохое удобрение; сокращение, вследствие распашки, лугов и пастбищ – все это заставляло арендовывать землю, часто на невыгодных условиях, при системе отработки; а эта система мешала надлежащим образом возделывать свою землю и затрудняла улучшение как помещичьего, так и крестьянского хозяйства. Нередко землевладельцы были вынуждены, во избежание обострения отношений, соглашаться на подобные обоюдно невыгодные сделки, так как другого выхода не было: население увеличивалось, хозяйства дробились, а фабрично-заводская промышленность до 80-х годов развивалась слабо и не предъявляла значительного спроса на рабочие руки: переселение же в Азиатскую Россию до 1839 года было запрещено.

С начала царствования императора Александра III правительство вынуждено было обратить внимание на общий упадок крестьянского хозяйства, особенно в восточных губерниях; последствием этого упадка явилось огромное накопление недоимок. Результатом целого ряда сенаторских ревизий на местах было понижение выкупных платежей, отмена подушной подати и соляного налога; но все понимали, что кроме этих паллиативов требовались энергичные меры для поднятия уровня крестьянского хозяйства. К сожалению, ни правительство, ни русская общественность не отдавали себе отчета в том, что основное зло заключается в отсутствии у крестьянина граждански упроченного права личной собственности на землю. Само собою напрашивалось исправление ошибок 1861 года: уничтожение, вместе с общиной, кастового обособления крестьянства; учреждение всесословной волости; разрешение крестьянам (хотя бы на первое время с некоторыми ограничениями) продавать землю; борьба законодательным путем с чересполосицей; способствование хуторскому расселению. К несчастью, правительство, с одной стороны, под влиянием социалистических учений, вкоренившихся в умах русской интеллигенции, с другой стороны – недальновидных псевдоконсервативных соображений, – пошло совершенно иным путем. Увеличение крестьянского землепользования, удовлетворение «земельного голода» было признано самой главной, неотложной задачей. В 1882 году был учрежден государственный Крестьянский поземельный банк, выдававший покупщикам крестьянам 90 % покупной стоимости земли. Логическим последствием этого был закон 1893 года о неотчуждаемости надельной земли, согласно которому все сословия, за исключением крестьян, были лишены права приобретать какую-либо часть огромной категории надельной земли, категории тем более значительной, что впоследствии закон этот был распространен и на некоторые земли, приобретенные в собственность при содействии Крестьянского банка.

Последствия этого закона были двоякие. С одной стороны, он задерживал образование всесословного класса мелких земельных собственников, обладающих некоторым капиталом, без которого немыслимо культурное хозяйство. С другой стороны, он насильно прикреплял крестьян к земле, лишая их возможности продать землю и посвятить свои силы другим отраслям промышленности. Общинник вообще не мог продать состоявшую в его пользовании землю, а подворный крестьянин мог продать ее только крестьянину же, что значительно ее обесценивало. А между тем, вследствие развития с 80-х годов фабрично-заводской и южной горнозаводской промышленности, а также вследствие большого роста городов, среди крестьян сильнее прежнего обнаружилось влечение к другим отраслям труда; и по указанным причинам оно не могло получить нормального удовлетворения. Последствием этого явилось образование многотысячной рабочей массы, кочующей между городом и деревней; это тормозило как образование класса действительных землевладельцев, так и образование класса квалифицированных рабочих, столь необходимых нашей промышленности.

Сильно страдали от этого и деревенские нравы. Не культура города, а разнузданность фабричного предместья и шахт Донецкого бассейна проникла в сельские местности, лишенные к тому же всякой полицейской силы для обуздания хулиганов. Кошмарную, но верную картину деревенских нравов северных губерний на пороге XX века дает И. Л. Родионов в своей пророческой и в свое время недостаточно оцененной книге «Наше преступление».

С 1889 года правительство изменило свое отношение к переселению: оно не только было разрешено, но и всемерно облегчено. Переселенческая волна, усиливаясь из года в год, достигла своего максимума в 1907 году, когда через Урал перевалило 600 тыс. душ. Явление это, полезное для развития окраин, не уменьшило, однако, все увеличивавшуюся безработицу среди крестьян Европейской России: крестьян ство по-прежнему не могло использовать всю свою рабочую силу, так как хозяйство оставалось экстенсивным, а население страны увеличивалось на 2½ млн. в год[286]286
  Замечательный экономический анализ этого явления читатель найдет в № 4 «Русского Колокола» в статье профессора В. А. Ко синского.


[Закрыть]. Все вышеупомянутые мероприятия не могли существенно изменить к лучшему положение крестьян; крестьяне видели спасение в бесконечном расширении площади своего землевладения и, «количественно» понимая аграрный вопрос, мечтали о поглощении и растворении помещичьего землевладения. Недовольством их искусно воспользовалась революционная пропаганда. В конце 1905 года в целом ряде губерний произошли крупные крестьянские беспорядки, выразившиеся в захвате частновладельческих земель, в разгроме усадеб, хозяйственных построек и винокуренных заводов, в массовых поджогах, в бессмысленно жестоком уничтожении животных. Для восстановления порядка правительству приходилось прибегать к военной силе. Неудивительно, что темная крестьянская масса под влиянием агитации не видела другого исхода: но прискорбно, что Государственная Дума, пресса, оппозиционная общественность, даже большинство профессуры оказались нисколько не дальновиднее крестьян. Партия народной свободы («кадеты»), гвардия русской интеллигенции, считала необходимым и требовала немедленного «принудительного отчуждения по справедливой оценке» большей части пахотных частновладельческих земель. Даже такой выдающийся экономист, как профессор А. И. Чупров, поддался общему гипнозу и в 1907 году скорбел о неудаче кадетского проекта[287]287
  См.: А. И. Чупров. «Мелкое земледелие и его основные нужды».


[Закрыть].

Нельзя не согласиться с известным кооператором С. Н. Прокоповичем, что «для передовой части русского общества» характерна была «симпатия к… экономическому равенству при недостаточном знакомстве с условиями крестьянского хозяйства» («Крестьянское хозяйство». Берлин, 1924). И невольно вспоминаются слова правительственного сообщения от 21 июня 1906 года, в котором тогда еще указывалось и предсказывалось, что отчуждение всех частных земель «не увеличит крестьянского достатка, разорит все государство и обречет само земельное крестьянство на вечную нищету и даже голод». Но кто тогда понимал это и верил этому?

Революционное движение 1905 года побудило правительство всесторонне обсудить вопросы сельского хозяйства. По инициативе председателя Совета Министров П. А. Столыпина, невзирая на энергичные возражения части прессы, было признано, что корень зла в общине и что увеличивать благосостояние крестьян следует не путем уничтожения культурных имений, необходимых государству, а распространением начал частной собственности и культуры на надельные земли. Понятно было, что для увеличения урожайности земля не может переделяться, а должна быть собственностью земледельца. Согласно Высочайшему указу от 9 ноября 1910 года, превращенному после его одобрения и дополнения законодательными учреждениями в закон 14 июня 1910 года, каждый крестьянин приобретал право не только выйти из общины, но и требовать выдела ему к одному месту участка земли, равного по ценности отдельным участкам, которыми он доселе пользовался. Этот закон был равносилен новому освобождению крестьян, но с тою разницею, что он освобождал крестьянина не от власти помещика, а от оков социалистической общины и притом самое освобождение ставил в зависимость от его собственной воли. Это было право на самоосвобождение. Это была ставка на личную инициативу, на энергию, на характер. Эта была ставка на сильного и хозяйственно предприимчивого крестьянина, которому было тесно в общине; который хотел частной собственности на землю и нуждался в ней.

Крестьянство отозвалось на этот призыв. Возникло стихийное народное движение, но уже не разрушительное, а созидательное. К 1 января 1911 года в Европейской России свыше 3 млн. крестьянских дворов вышло из общины; эти крестьяне сделались собственниками 27 млн. десятин. Недостаток землемеров не давал возможности удовлетворять всех желавших выйти из общины.

Аграрная Россия встала, наконец, на верный путь; и жестоко ошибаются те, кто думает, что революция погасила это движение. Она его только отсрочила.

Н. Б. Щербатов

С самого начала мировой войны русской армии пришлось играть «жертвенную» роль. Каждый раз, когда нашим бывшим союзникам приходилось плохо, они просили помощи у нашей родины. Россия же могла противопоставить высокой военной технике наших бывших врагов только свое многолюдие. Из этого единственного источника своей военной силы она черпала щедрою рукою и во имя достижения общей победы лила потоки крови своих сынов.

Какова же цена русской крови, которой оплачена победа наших бывших союзников?

Установить точные цифры боевых потерь русской армии в минувшую войну не представляется возможным. Большевизм погубил громадную часть документов важнейшего исторического значения. В подобных условиях можно искать только приблизительные величины.

Наши кровавые боевые потери (не считая пленных) с начала войны до 1 октября 1917 года по данным нашей Ставки достигали 4 750 000. Эта цифра была мною записана в первых числах октября, когда я готовился к поездке в качестве главного представителя России на конференцию Верховного союзного командования, назначенную на ноябрь месяц 1927 года в Версале.

Но это число оказалось не полным итогом, так как некоторое число раненых, вернувшихся в строй непосредственно из войсковых санитарных учреждений, не могло быть точно учтено. После многих дополнительных изысканий я пришел к заключению, что общий итог кровавых потерь, понесенных русской армией в войну 1914–1917 годов, достигает не менее 5,5 млн.

Статистические исследования кровавых потерь в мировую войну, сделанные западноевропейской наукой, позволяют установить для этой войны следующее распределение потерь: убитые – 23 % общего числа потерь; умершие от ран – 6 %; раненые, потерявшие трудоспособность полностью или частично – 11 %; раненые выздоровевшие – 60 %.

Придерживаясь этого распределения, мы получим для русской армии следующие данные в круглых цифрах: убитых – 1 300 000; умерших от ран – 350 000; инвалидов – 600 000; раненых – 3 850 000 (из них инвалидов – 600 000).

В большинстве издаваемых ныне советских трудов число наших убитых воинов исчисляется всего в 775 000. Но в этих трудах все так называемые «без вести пропавшие» совершенно произвольно отнесены к категории военнопленных. Большевики всеми способами стараются дискредитировать русскую армию и этим показать, что они неповинны в развале. Этого они и достигают, доводя цифру русских военнопленных до 3 300 000, а в некоторых трудах до 3 900 000. Насколько такая цифра противоречит истине, показывают нижеследующие данные.

По нашей просьбе в германских и венских военных архивах был произведен тщательный подсчет количества взятых русских пленных. В результате этих подсчетов оказалось, что общее число захваченных германскими и австро-венгерскими войсками в войну 1914–1917 годов русских пленных должно исчисляться в 2 420 000. Если к этой цифре прибавить попавших в болгарский и турецкий плен 20 000 человек, то мы получим общий итог в 2 440 000.

Небезынтересно здесь указать, что русская армия, потеряв такое огромное число пленных, сама взяла в плен в течение этой же войны 2 000 000 врагов.

Большая часть наших воинов, попавших в категорию «без вести пропавших», должна была быть отнесена к числу убитых. Во Франции так и поступили: к числу 674 000 «зарегистрированных» убитых французы прибавили 225 300 «без вести пропавших».

Работая над установлением общей цифры пленных, мне пришлось натолкнуться на данные, совершенно неожиданные. Я уверен, что такими же неожиданными они окажутся и для многих.

Из 1 400 000 русских, бывших в германском плену, пыталось бежать (по данным германских архивов) около 260 000. Из них 60 000 удалось бежать, а 200 000 было поймано.

Большое количество пойманных понятно. Нашему полуграмотному солдату прохождение неприятельской страны было несравненно труднее, нежели совершающему побег французу, англичанину или немцу.

Дабы дать хотя небольшое представление, какими приметами приходилось руководствоваться нашим убежавшим пленным при своих странствованиях, могу повторить здесь рассказ одного из наших финансовых агентов, г-на М., бывшего во время войны в Швейцарии. Находясь в одном из ее пограничных городов, он был ночью разбужен хозяином гостиницы. Этот хозяин просил г-на М. поговорить с двумя странными субъектами, которые не понимают ни по-немецки, ни по-французски. Оказалось, что это были убежавшие из плена русские солдаты. Самым интересным в их рассказе было то, что, уже перейдя границу, они в течение нескольких дней скрывались в лесах, ибо не знали, ушли ли они из вражеской страны или нет. Однако в конце концов они решили, что границу перешли. «Но почему же вы это решили?» – спросил г-н. М. «Мы заметили, что на коровах колокольчики, у немцев же эти колокольчики отобраны», – ответили они.

Итак, 260 000 русских пытались убежать из германского плена. По отношению к общему числу наших пленных, захваченных Германией (1 400 000), это составит: 18,5 %.

Такого процента попыток не дала ни одна нация.

Громадное число попыток бежать из германского плена опровергает довольно распространенное мнение о малоразвитом чувстве любви к Родине в русских народных массах. Правда, этот патриотизм, если можно так выразиться, «сырой», малосознательный, но сила его несомненна.

Н. Н. Головин