Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

Несогласия между отцами и детьми в практических вопросах жизни и особенно в вопросах политики – есть явление вечное: оно обусловлено возрастом и опытом жизни; оно неизбежно, и тем не менее каждое поколение переживает это расхождение, как что-то «новое» и «особенное» и, может быть, даже «тревожно-зловещее» (срв. «Отцы и дети» Тургенева). И всегда бывает так, что чем забывчивее, безответ ственнее и самодовольнее отцы, и чем наивнее, самоувереннее и темпераментнее дети, тем легче это расхождение принимает оттенок «драматический» и даже «трагический». А между тем верное разрешение этого вопроса возможно только на основе взаимного понимания и взаимного восполнения.

Мало того, верно разрешить этот вопрос значит вообще отодвинуть его на задний план, как бы вовсе снять его: ибо для предметного и творческого служения существен совсем не возраст, а верность взгляда, преданность и сила воли. По этим трем признакам отцы должны объединяться и с отцами и с детьми, а дети должны объединяться и с детьми, и с отцами. Перед служением родине, перед духовным единомыслием, перед стойкой энергией поступка – возраст несуществен; выдвигать вопрос возраста здесь не только неуместно и странно, но просто непозволительно: при верном подходе к делу – он и сам не выдвинется. А если он выдвигается, то это означает, что люди духовно не доросли, не дострадались до предметного и творческого служения, но застряли в вопросах непредметного «самочувствия», неудовлетворенного тщеславия, честолюбия и всех тех неумений и мелочных претензий, которые размножают и составляют ненужный сор жизни.

Поскольку отцам и детям не удается установить между собой взаимного понимания и взаимного восполнения, постольку силы народа начинают растрачиваться даром: ибо жизненный опыт старшего поколения проходит мимо младшего поколения, не научая его, не ограждая его от промахов, заставляя его начинать все с самого начала, отыскивать уже найденные пути, впадать в изжитые заблуждения и повторять былые ошибки. Понятно, что если бы такое положение дела водворилось во всем, то вся культура остановилась бы и оказалась бы невозможной: в религии отпало бы благовестие, писание, предание и преемство благодати; в науке все оказалось бы «неисследованным» и «недоказанным»; все художественные создания искусства стали казаться людям «выдохшимся» и «мертвым» «хламом»; нравственное и государственное воспитание людей стало бы совсем невозможным; а в технике и в хозяйстве люди остались бы навеки первобытными дикарями.

Вопрос о соотношении отцов и детей есть вопрос духовной традиции. Если бы духовная традиция отпала, то все стало бы беспочвенным, бессильным, эфемерным. Горе тому поколению, которое не умеет ни воспринять, ни передать духовную традицию! Оно обречено на беспомощную и притязательную суетню, оно будет унесено смертью до того, как успеет создать что-нибудь; и неизбежно станет посмешищем грядущих, более здоровых поколений.

Именно такова затея всякой революции и особенно большевицкой революции: порвать национальную – государственную и культурную – традицию, отдаться самоупоенному произволу, все перевернуть, поставить наголову, начать все «сызнова», по-«новому», по-неслыханному, оказаться «умнее всех» и «смелее всех», и, потрясши мир «дерзанием», «повести за собою» все человечество.

Источником всего этого является: духовное невежество, необузданное самомнение и совершенно больное тщеславие. Ничтожество и убожество всех подобных затей предувидено и обличено в «Бесах» Достоевского.

И вот, все, не поддавшиеся духовной заразе большевизма, должны всегда помнить о том, что эта бесовская зараза прокрадывается в сердца незаметно, укрывается в оттенках и обнаруживается там, тогда и у тех, кто, где и когда меньше всего этого ожидает. «Приражения» этого духа многообразны и неожиданны; и одолеваются только бдением, трезвением и нещадной самокритикой. Как проникающий повсюду трупный запах, так ныне незримо разливается в душах большевицкая отрава, особенно опасная для молодых поколений зарубежья, не перегоревших в дьявольской плавильне коммунистов, не видевших непосредственно величия России и не смотревших в зрак сатаны, но именно поэтому у них нет того духовного иммунитета, который ныне приобретает несоблазнившаяся молодежь подъяремной России.

Для верного разрешения основной задачи духовной традиции необходимо, чтобы отцы могли и умели передать, и дети желали воспринять.

Духовная традиция (буквально – передача) не состаивается всюду, где отцы растеряли воспринятое ими самими, а своего не настрадали, где им нечего передать, или где они забыли свой долг передачи; или где они не умеют найти доступ к сердцу и к доверию младшего поколения.

Справедливость требует признать, что современные русские политические отцы (за исключением немногих людей, окостеневших в своем дореволюционном самолюбовании и в своей политической бессовестности) – перестрадали и передумали так много, что им поистине есть, что передать следующему поколению. У них есть не только опыт заблуждений и непротивленчества, но и опыт преодоления ошибок и опыт (хотя еще и не победоносной, но искренней и напряженной) борьбы. Они видели и величие прошлого, хотя надломленного уже и больного; – и процесс подкопа и крушения – и позор и несчастье дна. И если даже многие из них ныне не берутся сказать, что делать дальше, то зато многие из них знают досконально, сколь сложно и ответственно всякое делание и чего именно безусловно не следует делать. Среди них есть и такие, которые способны передать древнюю и священную традицию; есть и такие, которые сами настрадали целое богат ство опыта и разумения. И если им чего-нибудь не хватает, то именно творческой воли к передаче и той способности учить учась, без которой между поколениями трудно возникает взаимное доверие и живое сотрудничество.

Духовная традиция не устаивается и там, где в душах детей не укоренено или поколеблено чувство священного или пробуждено голодное самочувствие.

Там, где нет чувства священного, там и нет чувства тайны, нет благоговения, почтения и уважительности (против всего этого и направлена всякая революционная и большевицкая пропаганда); там слабеет религиозное чувство, там колеблются все авторитеты и все здоровые консервативные начала жизни. В душах расцветает упростительство («все просто!»), самознайство («я и сам без вас все знаю!»), безответственность (слепота и безразличие к последствиям поступка) и нигилизм («нет ничего святого»). При этом всегда бывает так, что здоровые и почвенные авторитеты низвергаются только для того, чтобы на их место пробрались контрабандой авторитеты нездоровые и беспочвенные. Фанатики «нового» никогда не бывают творцами; и истинно новое никогда не создается на этом пути, но разрешительные психозы овладевают душами именно в этом порядке – в порядке «декадентства» (от decadere – отпадать, выпадать) и «революция» (от revòlvere – перевертывать), в порядке «схождения с рельс» и крушения…

Там, где пробуждено голодное самочувствие, там душа переоценивает свои силы и недооценивает сложность мира и трудность своих заданий. Ее драгоценное «я» – требовательно, притязательно и заслоняет собою или отодвигает Дело. Отсюда – тщеславие, заносчивость, самомнение, честолюбие и самая комичная жажда «поскорее начать фигурировать». Скромности мало или совсем нет. Собственная сила суждения не подвергается никакому сомнению. Появляется ряд людей умственно скороготоватых и нравственно скороготовых; способных шуметь, претендовать и смертельно обижаться, но мало способных строить и делать дело и совсем неспособных отличить добро от зла и гения от злодея, – тип вредного скороцвета и пустоцвета.

Справедливость требует признать, что современные русские политические «дети» за рубежом в большинстве своем не предаются ни тяге к нигилизму, ни голодному самочувствию. Однако последний соблазн грозит им большею опасностью, как, впрочем, и всем революционным поколениям: ибо честолюбие не только колеблет и подрывает троны, но расцветает с особою, прямо болезненною силою после их низвержения.

Таким образом, ныне за рубежом ни со стороны старшего поколения, ни со стороны младшего поколения нет признаков, заставляющих опасаться за русскую духовную традицию; и отдельные болезненные проявления, исходящие от «детей» и почти всегда вызванные подстрекательством кого-либо из непреуспевших «отцов», – не должны быть обобщаемы.

Гораздо сложнее, болезненнее и опаснее обстоит дело в подъяремной России.

И. А. Ильин

Сила государств покоится на великих людях, которые рождаются для них в нужный час. Великий человек не нуждается в предках.

Нет способа правления, который не имел бы своих недостатков. Но если во главе государства стоит решительный государь, то в монархии оказывается меньше партийного духа, чем в республиках, которые нередко растерзываются интригами граждан, пытающихся вытеснять друг друга. Хорошо управляемая монархия должна быть как единая семья.

Люди срастаются внутренне только с тем, что им принадлежит. Государство не принадлежит министрам, поэтому их сердце не прилепляется воистину к его благополучию.

Государь есть лишь первый слуга государства, он обязан действовать по правде, с величайшей проницательностью и совершенным бескорыстием, так как если бы ему приходилось ежеминутно давать своим согражданам отчет в своем управлении.

Случай, господствующий над человеческими судьбами, решает вопрос о первородстве. Но в силу того, что человек является королем, он еще не становится лучше других.

Если монархическое правление должно доказать свое превосходство над республиканским, то государю уже дана линия поведения: он должен быть деятелен и чист характером, и собрать все свои силы для того, чтобы разрешить предуказанную ему задачу.

Будьте тверды в своих решениях! Взвесьте сначала «за» и «против», но если вы однажды объявили свой волю, то уж ни за что на свете не меняйте в ней ничего!

Необходимо быть молчаливым, наблюдать за собою, господствовать над своими чувствами, прятать свои намерения, скрывать свой характер и не показывать ничего, кроме подобающей решительности, смягченной чувством права.

История есть школа государей.

Счастье нередко бывает опаснее для государей, чем несчастье. Первое опьяняет и ослепляет их; второе учит их осторожности и скромности.

Умение править составляет особую науку: тот, кто хочет компетентно говорить о сем вопросе, должен пройти через долгое изучение.

Для ленивого лавры не растут. Богиня славы венчает только того, кто борется и имеет мужество.

Прежде всего необходимо уловить дух народов, которыми хочешь править, – чтобы знать, кротко или сурово над ними управлять, мятежны ли они, склонны ли они к беспорядку, к интригам и глумлению, в чем их дарования и к каким должностям они наиболее пригодны.

Мудрый государь должен приложить все свое усердие к воспитанию полезных и добродетельных граждан.

Государь должен обладать таким знанием людей, чтобы поставить честных людей, по крайней мере, во главе провинций.

Лишь немногие люди рождаются совсем без таланта. Поставить каждого на верное место значит извлечь из всех двойную пользу.

Для поддержания добрых нравов необходимо прежде всего, чтобы отличие давалось единственно и исключительно за заслуги.

Лучшее обхождение с принцами крови состоит в том, чтобы осыпать их внешними почестями, но держать их вдали от государственных дел и доверять им военное командование только при достаточной надежности, то есть если у них есть талант и если можно положиться на их характер. Принцессы не должны вмешиваться в правление – никогда, ни под каким предлогом.

Чтобы избегать вредных мероприятий, государь должен ставить себя в положение крестьянина или фабричного рабочего и спрашивать себя – чего же я хотел в этом случае от государя? То, что ему тогда подскажет его здравый человеческий рассудок, он и обязан осуществлять.

Я решился никогда не вмешиваться в течение судебных дел, ибо в судах слово должно принадлежать законам, а государь должен молчать.

Доходы государства не принадлежат государю.

Я рассматривал доходы государства, как существенное достояние народа, в котором я повинен ему отчетом. Я никогда не посягал для моих личных надобностей ни на малейшую их часть. И вот, я умираю бедным, но удовлетворенным, в сознании, что я исполнил мой долг правителя.

Посоветуйтесь с Макиавелли и он вам скажет, что все средства хороши и правомерны, если только они служат пользе и честолюбию государя. Это мораль преступников. Для всех людей есть только одна добродетель, одна справедливость. Только добродетельные поступки делают человека бессмертным. Я буду лучше мечтать, как человек чести, чем совершать преступные деяния.

Рассчитывайте только на самих себя! Тогда вы никогда не обманетесь. И смотрите на своих союзников и на свои договоры только как на суррогат! Многие договоры приносят больше вреда, чем пользы.

Наша должность состоит в том, чтобы заботиться о благополучии народов. Если мы видим, что в каком-нибудь союзе скрывается опасность для них или необеспеченность, то мы должны порвать его, чтобы их оградить; здесь государь приносит себя в жертву для спасения своих подданных.

Случаи, в которых договоры могут нарушаться, таковы: 1) если союзник не исполняет своих обязательств; 2) если он хочет нас обмануть и нам не остается никакого исхода, кроме того, чтобы предупредить его в этом; 3) если какая-нибудь высшая сила подавляет нас и принуждает нас к нарушению союза, и, наконец, 4) если исчерпаны средства для продолжения войны.

То, что у частного человека является ошибкой, то для государя становится пороком.

Если государь совершает ошибку от незнания, то он несет такую же вину, как если бы он совершил ее в силу дурного намерения. Если короли думают о будущем лишь поверхностно и принимают меры необдуманно, то от этого бывают вынуждены страдать миллионы людей.

Если бы справедливость была изгнана изо всего мира, то ее все-таки можно было бы найти у великих царей.

А я, пред угрозой крушения, полный к буре презрения, должен мыслить, жить и умереть королем!

1930

№ 9

Поверьте, что Бог недаром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит.

Н. В. Гоголь

Неся свое историческое бремя, в борьбе за свою свободу и за свой духовный расцвет, каждый народ нуждается в героях, в людях силы, прозрения и ответственности; в людях, которые, разрешив в самих себе все противоречия и затруднения национального характера и преодолев в самих себе его слабости и соблазн, могли бы тем самым возглавить и повести его за собою в его национальной борьбе. Им нужна прозорливость для того, чтобы увидеть пути и судьбы своего народа; им нужна сила, чтобы волею своею принять на себя и поднять историческое и государственное бремя своего народа, им нужно величайшее чувство ответственности для того, чтобы идти самому и вести свой народ к верной цели, решать за себя и за него и одолевать слабости и соблазны его души так, как они победили их в своей душе.

И если это верно применительно к каждому народу, то это относится в особенности к нашему народу и нашей стране. И если все народы нуждаются в героях и вождях, то Россия не может без них ни быть, ни строиться, ни цвести. Ибо в силу множества расовых, исторических и географических условий русскому человеку нечасто удается выковать, воспитать и укрепить свой характер, довести его, по слову Пушкина, до того самостояния, до той уравновешенной творческой свободы, которая необходима нам для того, чтобы нести и творить Россию; до той властности и спокойной зрелости духа, которой Россия вправе требовать от каждого из нас, требовать не только ради нас самих, но и ради нее самой.

Русскому народу свойственно особое своеобразное распределение запасов личной воли и характера: большинство на уровне ниже среднего, даровитое и благодушное человеческое множество, сильное своею цепкостью, приспособляемостью и терпением, но рыхлое в решениях и удобособлазняемое в чувствах; и наряду с этим отдельные, могучие, кованые люди, в которых это множество нуждается, которым лучшие из этого множества рады преданно служить и через которых каждый из этого множества – и чем преданнее он вождю, чем это сильнее и больше – крепнет и как бы, мужаясь, закаляется, не выходя из своих пределов.

Иногда кажется, что это поистине про нас сказано: «поражу пастыря и рассеются овцы».

Чем больше и исторически беспримернее бремя России, как великого государственного и духовного единства; и чем менее мы разрешили проблему воспитания русского национального характера, – следовательно: чем больше здесь несоответствие и чем труднее задание, – тем необходимее нам вожди и герои, тем естественнее у нас культ героев, тем больший вес они сами будут иметь в истории и в судьбах нашей страны.

Не спрашивайте, откуда наше историческое крушение, как могло оно возникнуть; оно всецело определяется несоответствием между нашим национально-историческим бременем и незрелостью, незакрепленностью нашего национально-исторического характера и правосознания… И враги России знали, знают и ныне, куда они загоняли погибельный клин, когда увлекали нас на пути, безмерно увеличивающие это бремя и в то же время расшатывающие наш характер и наше правосознание.

В этом объяснении, в этой формуле собраны и объединены, предусмотрены и включены все факторы, все объяснения, все причины русской революции. И понятно, что когда исторические обстоятельства сложились в России в начале XX века именно так, как это было; когда на не окрепший еще, после натурально-крепостнического хозяйства и права, организм страны обрушились все блага и все соблазны частнохозяйственного и капиталистического уклада и мирового рынка; когда русский крестьянин еще не научился быть ни собственником, ни полноправным гражданином, а война потребовала от него величайших хозяйственных напряжений и гражданственных жертв; когда, следовательно, при слабом организме бремя испытаний непосильно удвоилось и утроилось, а соблазны зависти, жадности, воинского и гражданского бесчестия – удесятерились; когда государственно-исторические опоры религиозного правосознания вдруг сорвались со своих цепей и рухнули в пропасть, – тогда правосознание и характер народных масс не выдержали и соблазн революционного бесчестия сделался неодолимым.

Тогда пробил исторический час: и навстречу шабашу революционной нечисти, навстречу малодушию, соблазну и крушению, – как бы на вызов национальной совести и чести, как бы на зов национального инстинкта самосохранения, – встали наши герои и вожди.

Одним из первых и обаятельных был адмирал Колчак…

Человек, как бы выкованный из благородства и потому безмерно страдавший от чужой низости, настоящую низменность которой он даже не мог ни измерить, ни вообразить. Русский патриот, мечтавший об одном – возвеличить Россию своим подвигом, и обреченный на то, чтобы пережить годы величайшего всероссийского унижения и позора. Воин, созданный для борьбы, упоенно отдававшийся ей, прозревавший вместе с Гераклитом Эфесским ее таинственную судьбоносность, умевший, как редко кто, вырывать у судьбы военное счастье, – и носивший в своем сердце неисчезающее предчувствие своей трагической обреченности. Герой, не искавший власти, но приведенный к ней в порядке самоотверженного служения. Моряк по призванию, которому судьба навязала задачу: организовать океан сибирского материка и возглавить небывалую по протяженности сухопутную кампанию. Солдат, таивший в себе ученого и мыслителя, и не предвидевший, что Россия потребует от него опыта государственного вождя и искусства политического демагога. Рыцарь, окруженный стихиею черни и преданный вероломными иностранцами на растерзание этой черни… Образ величайшего трагического обаяния: непобедивший и непобежденный герой; образ, который будет возвеличен грядущими поколениями и в памятниках, и в созданиях словесного художества…

Непобедивший… Но непобедивший только с виду.

Ибо герой побеждает всегда: и тогда, когда расходившиеся стаи черни терзают его труп, как было с Корниловым; и тогда, когда таинственный недуг внезапно угашает неопалимую купину его духа, как было с Врангелем; и тогда, когда революционные банды предательски овладевают им и расстреливают его, как «врага народа»… Герой побеждает и тогда, когда история ставит его подвиг в рамки внешней неудачи: ибо и тогда его жизнь и его смерть остаются живым национально-пророческим голосом, зовущим через века к чести и верности, к мужеству и жертве. Такой герой как бы начинает дело национального возрождения и победы над соблазном. Знаем: не он закончит его. Но тот, кто закончит его, – довершит свое дело только благодаря тому, что он его начал. Ибо есть герои основоположники, вожди начала, и есть герои довершители, вожди конца. Горе стране, которая не найдет в себе героев основоположников, вождей начала! Она останется в бурю без компаса и руля; в степи, в ночном буране без звезд; и бес заводит ее и закружит до конца. Болезнь, овладевающая ею, настолько остра и глубока, что дух ее не откликается подвигом на самое последнее унижение, на предельное бесчестие.

Ныне, созерцая исторически пройденный путь борьбы, мы видим и знаем, что нашим героям начала невозможно было победить расплескавшуюся стихию всемирного бесчестия, русской бесхарактерности и революционного соблазна. Видим и разумеем это и, видя и разумея это, утверждаем, что наши основоположники, если бы они сейчас увидели все двенадцать прошедших лет, и если бы дана была им возможность вернуться к началу борьбы и заново сложить свой путь, – опять выбрали бы свой прежний путь и поступили бы во всем духовно-идейном так же, как поступили в первый раз. Ибо герой выбирает свой путь и идет – не по путям внешнего только успеха (этот успех зависит не только от него; ведь далеко не все историческое в его власти); он идет по путям внутренней, духовной необходимости и внешнего успеха, он ищет именно на этих путях: он не купил бы «внешнего успеха» – ни ценою слабости и бесхарактерности, ни ценою унижения и бес честия. Это путь – не героев и не вождей; на этом пути люди не вступают в пантеон национальных героев уже потому, что спасительная волевая идея не осеняет бесчестное сердце и соблазненную главу.

Победа героя не измеряется ни его внешней неудачей, ни его внешней удачей – вопреки мнению толпы. Есть другие, неосязаемые мерила правоты; есть другие, сокровенные критерии реальности. И этими мерилами живет герой, и в этом плане он творит свою правоту и победу… И грядущие, исцеленные от беснования русские поколения будут ценить и мерить – и наших вождей, и всех нас – этими мерами правоты и реальности.

Да, когда-нибудь впоследствии, когда наше крушение будет изжито и преодолено до конца, и нас уже не будет, и история русской революции перестанет быть русскою мукою, а станет созерцанием русских страданий, отошедших в прошлое, – будут сказаны справедливые и мудрые слова о нашей борьбе и о наших вождях. Они будут сказаны не нами, несущими эту мýку и ведущими эту борьбу, а теми, кто, умудрившись нашей мýкой и наслаждаясь тем справедливым исходом, которым увенчается наша борьба, увидит из некоторого исторического удаления национально-духовную плодотворность этой мýки и государственно-национальную необходимость этой закончившейся борьбы…

Ибо верьте, друзья мои, верьте всею силою вашей очевидности и вашей воли, – мука наша будет плодотворна для нашей родины и борьба наша необходима для бытия и самостояния нашей чудесной России! И страдаем мы не бессмысленно, и боремся мы за то, за что и мы, и все человечество – должны бороться, и призваны бороться.

И тогда, когда в разлагающемся вокруг нас историческом болоте, в котором мы стоим, погруженные по шею, набегает на нас мутная и ядовитая волна какой-то полой нáводи, когда самая трясина, кажется, колеблется под нашими ногами и заливает нас минутами до самого рта, – тогда мы знаем и верим с особенною силою и ясностью, что мы призваны стоять до конца в вере и верности и что этим – молитвенно-заклинающим и до конца несоблазненным, – все преодолевающим стоянием нашим мы уже побеждаем и вынашиваем, и подготовляем грядущую внешнюю победу.

Так, именно так до конца стоял, и тем самым победил, и нас научил победе наш с виду не победивший русский национальный герой Александр Васильевич Колчак.

И. А. Ильин