Текст книги "Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)"

Миссионером старой Руси был почти исключительно инок русского монастыря. Он умирал для мира с его мир скими стремлениями, стяжанием, честолюбием, плотскою любовью и ненавистью, с его семейным счастьем, со всем тем, из-за чего люди так много борются и страдают в земной жизни. «Аще зерно пшеничное впадет в землю, не умрет, то едино пребывает; аще ли умрет мног плод сотворит» – это твердо усвоил русский инок. Но он разумел тут смерть, как она понимается миром. Не смерть с погребением тела, а лишь конец его господства над человеком, когда плоть остается существовать только как оболочка духа, восприявшего в себя Христа и целиком отдавшегося служению Ему, не ведая иного господина кроме Него; – вот та смерть «зерна пшеничного», к которой стремился инок. «Умертви бо ся всему миру, оживе же Христу, и мног плод принесе, его же породи духом и упасе преподобием и правдою», – говорят жития.

Подвигу распространения христианской веры отдала себя значительная часть русских иноков. Из их общей массы мы знаем лишь небольшое число имен. Остальные, сделав свое святое дело, остались неизвестными. И длинный ряд племен, славянских и инородческих, получил Святое Благовестие из уст миссионера Святой Руси. А идеальный образ его дает нам личность св. Стефана Пермского.

Родился св. Стефан (мирское имя его неизвестно) в Устюге, около 1345 года, и был сыном «некоего христолюбца мужа верна христианина, именем Симеона», бывшего одним из «клириков» соборного храма. «Еще детищем сый», он был отдан отцом учиться грамоте, которою быстро овладел, стал канонархом и чтецом в соборной церкви. В кругу своих сверстников он выделялся блестящими дарованиями. С увлечением он читал книги. А их тогда в Устюге было много и при соборе, и в монастырях Архангельском и Гледенском Троицком. Эти книжные собрания дали возможность св. Стефану еще в Устюге научиться «всей грамотней хитрости (т. е. искусству) и книжней силе».

После 10–12 лет дьячества и изучения книг в Устюге св. Стефан решается принять монашество – «пострижеся в чернецы в граде Ростове, у Святого Григория Богослова в монастыри, нарицаемем в Затворе, близ епископии, яко книги многы бяху ту доволны суща ему на потребу, почитания ради, при епископе Ростовстем Парфении». Иноческий подвиг, таким образом, для св. Стефана с самых первых шагов его в нем соединился с дальнейшим углублением в сокровищницу церковной письменности. Самый этот подвиг слился с изучением ее и вылился в подготовку к дальнейшему подвигу, подвигу Святого Благовестия. Что же читает св. Стефан? – «Всяку повесть божественную восхотяще слышати; словесь же и речий и научений, и повестей старческих не отступаше; жития же святых отец подража всегда почиташе, яко от того болшему разуму навыкаше». Как он читает? Конечно, не так, как в наше время читает большая часть интеллигенции и полуинтеллигенции, т. е. поверхностно просматривая книгу, спешно пробегая ее, пропуская строки и целые страницы. В старину «почитатель» (т. е. читатель) книги относился к ней иначе. Он смотрел на нее с глубоким уважением и почтением, а в чтении ее видел серьезное и большое дело разработки и увеличения «таланта», ему «от Бога дарованного». Так читал книги и св. Стефан – «прилежно же имяше обычай почитати почитание книжное, и не бедно учениа ради умедливаа в учении, но да дондеже до конца по истине разумеет о коем-ждо стисе словеса, о чем глаголет».

Св. Стефан был и искусным переписчиком книг – «святые книги писаше хытре и горазде и борзо». Находясь постоянно в общении с ними, читая и переписывая их, он, естественно, проникся тою духовною атмосферою, которую они в себе хранили. Заветы Христа, живые в Св. Писании, претворялись в жизненные образцы их осуществления, которые он находил в житиях святых, или получали толкование и разъяснение в святоотеческих творениях. Изучение греческого языка открыло св. Стефану греческую письменность и вместе с тем развило его филологические способности и приучило его к сравнению славянских переводов с их греческими оригиналами, а стало быть, и к работе переводчика вообще. Среди этих занятий совершилось поставление св. Стефана во иеродиакона, а затем в иеромонаха, а одновременно с тем созрело и окончательно определилось его решение отдать себя всецело делу Святого Благовестия, распространению веры Христовой среди не знающих ее.

Еще в детстве и юности он знал язычников-зырян, которых поселения примыкали к самому Устюгу. Зыряне – ветвь финского народа пермяков, который делился на вычегодских пермяков, или зырян, и на пермяков камских. Зыряне жили в восточной половине нынешней Вологодской губернии, по реке Вычегде и ее притокам, вдаваясь и в пределы нынешней губернии Архангельской, по реке Печоре с ее притоками. В XIV столетии зырянские поселения начинались уже под Устюгом. Главным их городом было теперешнее село Усть-Вым, при впадении реки Выма в реку Вычегду. Но этот народ говорил своим, зырянским языком. Письма он не знал, еще не выработав в своей примитивной жизни. Таким образом, проповедник веры Христовой среди зырян должен был овладеть их языком, чтобы они понимали его, и, кроме того, создать для них искусство письма, чтобы дать им в руки Евангелие и обеспечить православное богослужение на понятном, родном языке.

Св. Стефан был готов к апостольскому подвигу, как верный раб своего Господина, готов в своей отданности всем своим существом возложенному на себя подвигу, в своем служении «единому Богу точию» со всепоглощающею беспредельною любовью к Нему; был готов и богато накопив сокровища знания Св. Писания, учения Церкви Православной, ее организации, богослужебных обрядов и церковных служб. Но для служения апостольскому делу среди зырян он должен был вооружиться всем необходимым для осуществления своей святой задачи именно в их среде, должен был развить свое старое знакомство с их языком настолько, чтобы вполне овладеть им. Этого мало. Необходимо было перевести на зырянский язык Св. Писание и богослужебные книги, а для этого нужно было предварительно создать зырянское письмо, т. е. составить зырянский алфавит и выработать его начертания, буквы. И все это сделал св. Стефан. Он овладел зырянским языком как родным. Он составил и зырянскую азбуку (ее буквы напоминают еврейские и глаголические), сам же выполнил и работу переводчика книг, необходимых для успеха проповеди и его закрепления. Так он окончательно приготовил себя к своему апостольскому подвигу.

Но церковная дисциплина требовала, чтобы приступил он к своему делу не самовольно, а с ведома и благословения соответствующей канонической, епископской власти. Зырянская земля, раньше бывшая в подчинении Великому Новгороду, в дни св. Стефана входила в состав территории Московского княжества, и стало быть, и в состав Москов ской митрополичьей епархии, в пределах которой действовала епископская власть митрополита, жившего в Москве. К нему за благословением на проповедь и обратился св. Стефан. Это было в 1378 году, когда после кончины св. Алексея (13 февраля 1378 года) митрополией заведовал, до поставления нового митрополита, архимандрит придворного Спасо-Преображенского монастыря (Спас-на-Бору) Михаил, предназначенный на митрополичий престол, но затем скончавшийся на корабле в Босфоре, не доехав до Царь-града за посвящением к патриарху. И архимандрит Михаил, и великий князь Дмитрий Иванович (Донской), своим светлым и ясным умом вполне понимавший значение начинаемого св. Стефаном дела, отнеслись к нему чрезвычайно сочувственно. Св. Стефан получил и благословение на проповедь среди зырян, и щедрую помощь всем необходимым для ее начала. И вот он вступает в пределы зырянской земли – «вниде в ня, яко овца посреди волк и начат учити я о Бозе».

После молитвы св. Стефан начинает свою проповедь: «по молитве дерзновения наполнися». Его учение поначалу привлекает немногих. Естественная и обычная картина начала проповеди, так прекрасно закрепленная евангельскою притчею: «се изыде сеяй да сеет. И сеящу ему, ова падоша при пути, и приидоша и позобоща я. Другая же падоша на каменных, идеже не имеяху земли многи, и абие прозябоша, зане не имеяху глубины земли. Солнцу же воссиявшу присвянуша, и, зане не имеяху корения, изсхоша. Другая же падоша в терние, и взыде терние и прдави их. Другая же падоша на земли до рей, и даяху плод, ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесят. Имеяй ушы слышати, да слышит». Те, кто уверовали, слушая его проповедь, приходят затем к нему для беседы постоянно. Остальные относятся со враждою. Они даже выходят на него с оружием и дреколием, угрожая ему смертью.

Но св. Стефан в такие часы близости смерти молитвенно возглашал: «десница Господня сотвори силу; не умру, но жив буду; исповем дела Господня». Он встречал разъяренных язычников с неизменными спокойствием и кротостью, и они отходили от него, поражаемые ими.

С началом своей проповеди св. Стефан выстроил в Усть-Выме прекрасный деревянный храм во имя Благовещения. «Днесь спасению нашему початок и вечней тайне явление» – так читался тогда благовещенский тропарь, и построением этого храма св. Стефан ознаменовывал начало спасения зырян. Привезенные из Москвы иконы, облачения, сосуды и церковная утварь доставили возможность обставить богослужения в храме со всею высокою красотою и торжественностью, которые издавна были так развиты нашею родною Церковью и в которых всегда было так много обаяния и духовной прелести. Эти богослужения и самый храм получили значение могучей силы, привлекавшей к св. Стефану все новые и новые ряды зырян, приходивших к нему, как к своему просветителю, и принимавших от него крещение.

Что же особенно действовало на зырян-пермяков в деятельности св. Стефана, в доступной их развитию и пониманию области, и, производя на них глубокое, неотразимое впечатление, заставляло их искать от него крещения и вступать в ряды его паствы?

Это прежде всего его личность. Он горел святыми верою и подвигом. Он весь был кротость, любовь и самопожертвование, но в то же время он был и всегда готов умереть за свое святое дело, являя собою высокий образец несокрушимой твердости в служении ему. Разрушая кумирни и уничтожая идолов, он сожигал их сокровища и ничего из них не брал себе, и это бескорыстие крайне удивляло и поражало язычников, даже не представлявших себе раньше его возможности. С языческими жрецами св. Стефан постоянно вступал в прения. Он их искал старательно, притом особенно в присутствии народа, получавшего возможность воочию убеждаться в преимуществах нового учения и в духовной силе его проповедника. Таких прений было много. Особенно сильное впечатление на народ произвело прение св. Стефана с пользовавшимся громадным влиянием в Пермской земле Памом, которого «волшвением управлен быти Пермьстей земли» и которого современник св. Стефана Епифаний Премудрый называет в ней «волхвом началником». Пам убеждал народ, по словам Епифания: «отеческих богов не оставливайте, а жертв и треб их не забывайте, а старыи пошлины не покидывайте, давнии веры не пометайте, иже твориша отцы наши, тако творите, мене слушайте, а не слушайте Стефана, иже новопришедшего от Москвы; от Москвы бо может ли что добро быти нам?» Народ потребовал прения Пама со св. Стефаном. Решено перед народом «приати искушение (т. е. испытание) веры»: вместе обоим пройти через огонь (зажгли отдельно стоявший в городе дом) и вместе же пройти через две проруби в Вычегде. Помолившись, св. Стефан обратился к собравшимся толпам народа с речью, а затем взял Пама рукою за одежду и трижды пригласил его идти вместе в огонь. Пам отказался. То же произошло и перед прорубью. Разъяренный народ бросается на Пама и хочет его убить, но св. Стефан его спасает – «не посла бо меня Христос бити, но благовестити, и не повеле ми мучити, но учити с кротостию и увещати с тихостию, по рекшему: покажет мя праведник милостию своею и обличит мя».

Учительство св. Стефана было постоянным и непрестанным. В нем он не позволял себе чувствовать утомления. Но оно было и чрезвычайно плодотворным, ибо «доброго ради исповедания и чудного ради наказания его, изрядного ради учения его, дасться ему дар благодатный и слово разума и мудрости». Он учил, «от Ветхого и Нового Завета износя словеса, научая, вразумляя, наказая, обращая пекыйся о людях заблуждьших, хотя их отрешити от соузы диявольские и от прелести идольские». Конечно, много пришлось пережить и вражды, оскорблений и лишений, но он среди них неустанно и непреклонно продолжал свое апостольское делание, «аки твердый камень, утвержденный верою» и «в толицех подвизех и искушениях и бедах моляся Богу молитвою и постом алча и жажда: жаждая спасения Пермского, многи досады от них приимая и за то не гневаяся на ня о всех сих приключившихся ему, ни оскорби, ни поропта, не круподушен сый, не злопомнив, но паче приложися к любви опасения их и желая обращения их, всех уча и наказуя, моля и кротя старцев их яко отца, средовечные же яко и братию, уныя и младыя дети яко чада присная».

После утверждения христианства в центре Пермской земли народ с разных мест сам стекается в Усть-Выме, ища там новой «московской» веры, слухи о которой уже широко разошлись. Кроме Благовещенской церкви в Усть-Выме были выстроены две других во имя Николы Чудотворца и Архангела Михаила. Но св. Стефан совершает свой подвиг, не живя постоянно в Усть-Выме. Он обходит зырянские селения, проповедует там, крестит народ и строит церкви. Число христиан в Пермской земле растет, все больше становится и приходских храмов – св. Стефан уже целых пять лет проповедует Христову веру среди зырян. Создается настоятельная необходимость для слишком отдаленной от Москвы Пермской земли в особом епископе и епархиальном управлении. И св. Стефан отправляется в Москву просить о назначении епископа для зырянской земли. Эта просьба была встречена сочувственно и митрополитом Пименом, и великим князем Димитрием. Был выдвинут ряд кандидатов на новую епископскую кафедру. В конце концов, однако, было решено, что на нее должен быть возведен сам св. Стефан, и в начале 1383 года в Москве было совершено поставление его во епископа для земли Пермской. Четырнадцать еще лет (1383–1396) в сане епископа продолжал св. Стефан начатое им дело обращения язычников-зырян, теперь уже не только лично, но и путем руководительства другими миссионерами, организуя в то же время зырянскую землю в епархию Русской Церкви. Не раз, конечно, приходилось ему по делам ее предпринимать и тяжелые, в обстановке того времени, путешествия в Москву. Во время одного из них он в Москве и скончался 26 апреля 1396 года, успев за свою жизнь крестить половину пермского народа зырян. Распространение христианства среди другой половины пермяков (в нынешней Пермской губернии) продолжали его преемники по Пермской епископской кафедре, и окончательно вся Пермь была крещена в 1462 году четвертым преемником св. Стефана, епископом Ионою. В Москве св. Стефан был и погребен, в придворном Спасском монастыре, и его мощи до последнего времени почивали, и после упразднения этого монастыря, в его храме, известном под именем Спаса-на-Бору, в Московском Кремле.

Св. Стефан, просвещая зырян светом Христова учения, давал им и письменность, и книжное просвещение – «научи их грамоте их Пермстей, юже бе дотоле новосложил но и всем их новокрещеным мужем и юношам и отрокам младым и малым детищем заповеда учити грамоту, часословец яве и осмогласник и песница Давида, но и вся прочая книгы». Достаточно усвоивших грамоту и «четье-петье церковное», как выражались у нас в старину, он поставлял во священники и дьяконы, назначал к церквам чтецами и певцами, «петие им перепевая и перелагая, и писати научая их пермские книги, и сам спомогая им, преводяще с русских книг на пермские книги, и сия предаст им, и тако оттоле друг друга учаху грамоте и от книг книгу сами преписующе, умножаху исполняюще». Плоды его трудов и благословенный успех его делания не могли не радовать святителя Стефана – «и сия видя, преподобный радовашеся душею и благодарственно не престаяше нощь и день, моля за спасение и обращение людей, всегда уча люди, да стадо Христово растет и умножается по вся дни, а неверных стадо умаливается и убывает и оскудевает». Он радовался «о Боге», как «верный раб Господина своего».

Деятельность св. Стефана получила полное признание и высокую оценку его современников и ближайшего их потомства. Нельзя сказать, чтобы в новейшее время о ней достаточно знали сколько-нибудь широкие круги общества. Но старая Русь всегда хранила о св. Стефане благоговейную память. Русская Церковь в дни приснопамятного митрополита Макария на Московском соборе 1549 года причислила его к лику святых. Сохранилось воспоминание и о том, как высоко его ценил великий своею святостью современный «подвижник, дотоле невиданный» на Руси, преп. Сергий Радонежский, чья личность воплотила в себе всю дивную духовную красоту подвига веры и любви старой, Святой Руси. На Поклонной горе, в десяти верстах от Троицкой Сергиевской обители, в XVII столетии была построена каменная часовня, в которой водружен большой крест. Эта крестовская часовня, часовня «у креста», была цела до последнего времени. Житие преп. Сергия, написанное его современником, так рассказывает о событии, в память которого была поставлена позднее часовня. Св. Стефан шел в Москву по делам своей новообращенной паствы, и у него не было времени зайти к своему другу и сомолитвеннику в его Троицкий монастырь. На этом месте он остановился, «сотвори Достойно есть и обычную молитву, и поклонися святому Сергию на ону страну, идеже житие имкяше, рек сице: мир тебе, духовный брате!». Преподобный Сергий тогда находился в трапезе с братией. Как раз в это время «на трапезе святый востав, мало же постояв, и молитву сотворь и поклонився рек: радуйся и ты, пастуше Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобой!».

Чистая, горящая верою и блистающая святостью личность, полное бескорыстие, постоянное учительство словом и примером и любовь к людям, начинание дела с проповеди и только уже после достаточно широкого ее успеха создание епархии и епископской власти, просвещение и перевод на язык новообращенных Св. Писания и церковных книг – вот основные черты и методы деятельности св. Стефана. Он давал новообращенным веру Христову и просвещенный Святым Благовестием разум. И делал все это в «кротости», «смирении», «безгневии», «любовь равну имея ко всем человеком», «работающе Господеви со страхом и радующеся Ему с трепетом».

Но что же давала русская православная миссия делу строительства России? – Она создавала единство веры ее населения, ее племен и народов. Как миссионерская деятельность св. Бонифация подготовляла империю Карла Великого в западной половине Европы, так самоотверженный труд св. Стефана и других русских миссионеров готовил рождение Московского царства, духовно объединяя население Восточной Европы, выковывая в нем крепкую сталь единого миросозерцания, создавая прочный народный фундамент для «Российского Царствия». Не только вера и церковное управление мощно влагались в выработку русской, «российской» национальной стихии, сливая в ней различные инородческие племена и русское население земель и княжеств. Церковь и обряд входили в повседневный быт, делали его общим в его православном, церковном освящении, с его праздничными богослужениями, обрядами, крестными ходами, иконами, духовным стихом, церковною книгою. Старый духовный стих пел: «Свята Русь земля всем землям мати – по ней строятся церкви апостольские, они молятся Богу распятому, самому Христу Царю Небесному». Вера «русская» начинает именоваться и «верою московскою». А «Свята Русь земля» превращалась в Православное Царство, в «государства Российского Царствия».

И. И. Лаппо

Русский человек всегда мечтает о необыкновенном, и большинство если и исполняет свой повседневный долг, делает это вяло и неохотно. Исключение составляют лишь люди высокой духовности: они знают, что путь к необыкновенному не только начинается, но и до самого конца сопровождается тщательным исполнением простых, как будто скучных и серых вещей. На самом деле они совсем не скучные и не простые, но заурядные люди этого не замечают и непременно хотят перешагнуть через нижние и промежуточные ступени, сразу выскочить вверх, не подняться на гору, а без труда взлететь на нее. Вот почему эти люди ставят себе и другим максимальные, непосильные задачи, а затем либо срываются и ушибаются при бесплодных попытках прыгнуть выше лба, либо, что бывает чаще, проводят жизнь в бесполезных мечтах (маниловщина), постепенно падают духом, опускаются и зарывают в землю даже тот малый талант, который был им дан. В этом лежит одна из причин, почему эмиграция меньше делает для освобождения России, чем можно было бы от нее ожидать и требовать.

Но не столько вины в заурядных людях, сколько в тех, которые отмечены печатью большого таланта, если они пользуются им только для себя и не отдают его на служение матери Родине. Осуждают и справедливо осуждают тех русских богачей, которые ничего не делают для России, но разве талант, будь то музыкальный, художественный, артистический, будь то талант изобразителя или ученого, разве он дается человеку за заслуги?

Так же, как и деловые способности и удачи, как и случайность рождения от богатых родителей, так же падает с Неба и дарование певца, писателя, композитора, исследователя.

Все люди, достигшие жизненных успехов, равны: никакая гениальность не ставит человека выше нравственного закона и родины. Никто не имеет права сказать: «я великий служитель науки или искусства, и поэтому – я вне человеческих подразделений, я не белый и не большевик».

Ведь это все равно, что объявить добро и зло для себя безразличным, почитая разницу между ними ниже себя. К сожалению, такие случаи бывают, а заграничное русское общественное мнение своей постыдной снисходительностью потворствует нашим избранникам судьбы, находящимся в забытии ума.

Вот это подсознательное сомнение в обязательности для гениев и талантов повседневных правил житейской морали приводит иногда и хороших людей к странным уклонам мысли.

Мне пришлось раз услышать такую фразу: «Можно быть святым, не будучи честным с буржуазной точки зрения. Щепетильность в денежных делах – мелочь; на нее можно не обращать внимания и не нужно останавливаться на ней, идя к великой цели».

Человек, сказавший это, сам был бессребреником и педантично честным – тем более ужасно было то, что он сказал. Такое стремление не идти по тяжелому и узкому пути совестливого и внимательного отношения к мелочам жизни, а пытаться сократить дорогу, идя целиком, заводит многих в дебри, а иногда и в бездну.

Как в первые века христианства вокруг ясного, светлого, глубокого и в то же время трезвого учения Церкви возникали смутные гностические секты, так и сейчас в эмиграции около прямого пути, как ядовитые грибы, вырастают полуполитические, полумистические учения, – чем пряней и неправдоподобнее, тем заманчивей, – и привлекают к себе молодежь.

В подъяремной Руси большевики завели обучение «политграмоте»: через нее в подрастающее поколение систематически внедряется духовная и жизненная ложь. Очевидно, нам нужно завести школы жизненной правды, особенно ее азбуки – исполнения повседневного долга. Раньше лучшей его школой была армия; и если чувство долга, несмотря на наш характер, все-таки держится в эмиграции, то это потому, что влиятельнейшая часть ее живет военными традициями. Но подрастает новое поколение, не прошедшее чрез армию, и ему трудно будет обороняться от всяких нашептываний. Необходимо отцам и старшим братьям осознать опасность, прийти на помощь следующему поколению и всеми мерами препятствовать превращению его в такую же толпу политиканов и фантазеров, какой было большинство русского дореволюционного общества, не понимавшее высокого значения и смысла будничных обязанностей дня, этих первых испытаний верности великой идее долга.

В настоящее время сама жизнь с особой очевидностью, властно, в неразрывной связи, ставит перед нами две стороны будничного долга. Первая сторона обращена к семье, к своим детям. Здесь цель – устройство и не только устройство, но и упрочение своего экономического положения.

Вторая, важнейшая сторона – родина; цель – освобождение России от большевицкого ига. Успешное разрешение первой задачи поможет разрешению второй.

Опыт других эмиграций показал важность для всяких освободительных действий наличности состоятельных эмигрантских групп. Известна, например, роль богатого зарубежного купечества в деле освобождения Греции от турок в начале XIX столетия. И нам, чтобы шире развернуть борьбу с коммунистами, из голытьбы нужно превратиться в домовитых людей. Такой процесс образования новой буржуазии из среды пролетаризированного русского беженства уже начался и протекает, в общем, следующим образом.

Первыми стали достигать жизненного успеха члены артистической среды: музыканты, певцы, киноартисты. За ними последовали художники, изобретатели, ученые и, наконец, в самое последнее время новые купцы и промышленники из лиц самых разнообразных профессий и состояний.

Представители старой русской торгово-промышленной буржуазии лишь в единичных случаях оказались за границей обладателями сколько-нибудь значительных капиталов и, несмотря на жертвенность и патриотизм отдельных лиц, их совокупная экономическая мощь слишком незначительна, чтобы ее можно было класть в основание финансового плана борьбы за освобождение России.

Без притока свежих людей и средств не обойтись. Возникновение заграничной ветви новой русской буржуазии важно еще и потому, что она невольно усвоит некоторые черты западной буржуазии, а последняя является средой, где культ повседневного долга достигает высшего своего развития. Пойдя в этом отношении на выучку к Западу, мы позаимствуем у него недостающую нам часто последовательность, выдержку, упорство и трезвость мысли.

Все это – очень много, но для русского характера недостаточно: нам нужно еще нечто высшее – религиозное освящение долга, даже низшего – простых будничных забот; иначе полезные западные навыки лишь механически пристанут к нам и соскочат, как только мы попадем назад в родную стихию.

В этом пункте рельефно выступает разница между русской и западной, например немецкой, психологией. Немец говорит: «Verdammte Pfl icht und Schuldigkeit», что в буквальном переводе означает: «проклятый долг и повинность», но по-настоящему слово «verdammt» здесь непереводимо. В нем выражается какое-то внутреннее возмущение насилием, которое долг производит над личностью человека, и одновременно чувствуется преклонение перед авторитетом долга, сознание бесполезности сопротивления его непреодолимому могуществу.

Это «verdammte Schuldigkeit», в сущности говоря, переложение на язык немецкого фельдфебеля и монтера, того «категорического императива», который был положен Кантом и Фридрихом Великим в основу воспитания германского национального характера.

Другое встречаем у нас.

Если в тяжелую минуту немецкому солдату нужно кричать: «Pfl icht», то русскому солдату нужно кричать: «присяга».

Такое религиозное трактование долга, и только такое, делает чудеса с русским человеком, переворачивает его анархическую природу.

Не любит он стесняться в мелочах и в формах; а как только вносится в них высший религиозный смысл, так культ чинности, порядка, соблюдения правил вдруг становится любезным, родным и понятным. Внешняя и внутренняя муштра русского старообрядческого обихода в своем плане была ни сколько не слабее муштры прусского гвардейского полка в его плане. И все-таки старообрядцы не менее других слоев русского населения поддались соблазну большевизма.

Почему это произошло?

От забвения, или, вернее, непонимания широкими массами русского народа, одним из слоев которого являются старообрядцы, идеи долга во всей ее полноте.

Природа долга не проста, а трояка.

Долг перед собою (семья).

Долг перед родиною.

Долг перед Богом.

Третье – неизмеримо главнейшее и единственно самодовлеющее, а первое и второе – лишь ступени для третьего: но установлены и они Богом, и человеку равно заповедано как не творить из них себе кумира, так и не отбрасывать их совсем.

Нужно любить Бога больше родины, родину больше семьи, но этого нельзя достигнуть, если совсем разлюбить родину и семью. Большее, чем ноль, может быть очень малым, и абсолютная ценность его тогда ничтожна. Так обыкновенно и случается: отсутствие любви к близким и к родине засушивает любовь к Богу.

Разные люди по-разному относятся к долгу: западные европейцы часто останавливаются на второй ступени, дальше не идут, из родины делают себе кумир. Русские этого греха не совершали: наоборот, они почти устраняли родину из своего сознания как объект долга. Россия всем казалась такой могучей и необозримой, поэтому туманной и далекой, а одновременно столь властной и давящей, что забота о ней пропадала.

Под конец многие сделались только патриотами своей деревни, а все кругом стало чужим. На практике выпадение чувства долга к России и подмена его преувеличенным чувством значения общины, «мира» («против мира сам царь не волен») привели к тому, что насилие всем миром над слабым соседом, будь то одиночный помещик, хуторянин или даже целая деревня, принималось как законный акт войны с внешним врагом и за грех не почиталось.

В результате даже у верующих людей искажалось правильное понимание религиозного долга, ибо нельзя соблюдать больших Божьих установлений, не соблюдая меньших: разрушили низшую ступень, любовь к родине, – не устояли на высоте и в любви к Богу.

Если русские низы пренебрегали долгом к родине, то русские верхи пренебрегали долгом к самому себе. Это не означает, что никто из них не заботился о своем интересе, напротив того, очень заботились, иногда даже больше, чем нужно, но занятие производительным трудом не уважалось в принципе.

Честно ли кто наживал, или бесчестно – почиталось почти за одно, да, в сущности, мало кто и верил, что можно честно наживать. Поэтому ни свою, ни чужую старательную, трудовую жизнь, направленную на достижение хозяйственного успеха, никто за исполнение долга не считал, если даже эта жизнь велась с большим соблюдением совести.

Таким отношением был вынут дух из труда.

Стал труд бессмысленным и завладел им коммунизм.

Дикий и разрушительный сам по себе, он явился бичом Божиим, невольным орудием наказания и вразумления.